Дневники Кэрри

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Превратности любви

— Повтори мне слово в слово, что он сказал.

— Он сказал, что я интересная. И что у меня есть характер.

— Он сказал, что ты ему нравишься?

— Я думаю, что произвела на него впечатление.

— Если он под впечатлением от тебя, то это не обязательно значит, что ты ему нравишься, — говорит Мэгги.

— Я думаю, что если парень говорит, что ты интересная и что у тебя есть характер, то он имеет в виду, что ты особенная, — считает Мышь.

— Но это не означает, что он хочет быть с тобой. Может быть, он думает, что ты особенная… и странная, — говорит Мэгги.

— Итак, что произошло после того, как мы ушли? — перебивает ее Мышь.

Пришла Лали и спасла нас. Себастьян сказал, что получил достаточно впечатлений за одну ночь и уехал домой.

— С тех пор вы не общались, я правильно понимаю? — спрашивает Мэгги.

Я притворяюсь, что у меня зуд, и начинаю чесать раздраженное место:

— Неа.

Но ведь это ничего не значит…

— Он позвонит, — уверяет меня Мышь.

— Конечно, позвонит. Он просто обязан позвонить, — говорит Мэгги с излишним энтузиазмом.

С той ночи, когда мы пытались написать год нашего выпуска на коровнике, прошло четыре дня, а наша компания все никак не может успокоиться. Вот, например, сейчас мы уже, наверное, раз в двадцатый обсуждаем, что случилось после того, как приехали копы и всех, кроме меня и Себастьяна, разогнали. Сначала вернулась Лали и спасла нас. Затем подъехали Мышь и Уолт, но к тому моменту мы уже ушли, забрав с собой лестницу, поэтому они решили, что все в порядке, и отправились по домам. Но по-настоящему смешно было в понедельник, когда мы пришли в школу: стоило кому-то из нас выглянуть в окно и увидеть цифры 198 и большое красное пятно, как он начинал смеяться так, будто вот-вот лопнет.

Тем утром на собрании Синтия Вианде затронула вопрос произошедшего и официально заявила, что вандализм не остался незамеченным и что злоумышленникам, если их поймают, будет предъявлено обвинение. На что мы зафыркали, как котята. Все, за исключением Питера.

— Неужели копы могут быть такими кретинами? — продолжает он спрашивать нас снова и снова. — Они же там были и видели нас.

— И что же они видели? Кучку ребят, стоящих около старого коровника?

— Этот Питер — беее, — говорит мне Лали немного позже. — Он такой параноик. Что, черт возьми, он там делал?

— Я думаю, ему нравится Мэгги.

— Но Мэгги встречается с Уолтом.

— Я знаю.

— Так что, получается, она встречается с ними обоими? Разве это нормально — гулять с двумя парнями одновременно?

— Послушай. — Питер догоняет меня в коридоре. — Я не уверен, что мы можем доверять Себастьяну. Что, если он нас сдаст?

— Не переживай. Он последний человек, кто может это сделать.

После того поцелуя одно упоминание имени Себастьяна стало для меня невыносимым, теперь его образ невидимой тенью повсюду следует за мной: в душе он подает мне шампунь, его лицо всплывает между строк в моих тетрадях. В воскресенье Мэгги, Уолт и я ездили на блошиный рынок, и, роясь в корзинах с футболками шестидесятых годов, я постоянно думала, какая из них понравилась бы Себастьяну.

Конечно, он позвонит.

Но он все не звонил.

Прошла неделя, наступило утро субботы, и мне нужно было собираться ехать на собеседование в Брауновский университет. В полном недоумении я смотрела на одежду, которую разложила на кровати, чтобы затем упаковать ее в маленький чемоданчик. Вещи напоминали бессвязные мысли тысяч незнакомцев: о чем я думала, когда покупала этот расшитый бисером свитер из пятидесятых? Или эту розовую бандану? Или зеленые леггинсы в желтую полоску? Мне нечего надеть на собеседование. Как я могу выглядеть нормально во всей этой разношерстной одежде? А что значит быть нормальной? Просто быть собой? Но кто я?

Что, если он позвонит, когда меня не будет? Почему он еще не позвонил? Может, с ним что-то случилось? Что, например? Я видела его каждый день в школе, и с ним все было в порядке.

— Кэрри? — зовет меня отец. — Ты готова?

— Практически. — Я кладу в чемодан клетчатую юбку, свитер с блестками, широкий ремень и напоследок кидаю старый платок «Эрмес», который принадлежал еще моей матери. Она купила его несколько лет назад, когда они с отцом ездили в Париж.

— Кэрри?

— Иду-иду.

Я спускаюсь по ступенькам.

Мой отец всегда нервничает, когда мы куда-нибудь едем. Он тщательно изучает карты, рассчитывает время и расстояние. Ему нравятся неизвестные данные только в уравнениях, в жизни же все должно быть определенно. Я в который раз напоминаю ему, что это не такая уж дальняя поездка. Его альма-матер, Университет Брауна, всего в сорока пяти минутах езды. Но он все равно волнуется: отвозит машину на мойку, снимает со счета наличные деньги, проверяет на месте ли расческа. Доррит закатывает глаза:

— Ты уезжаешь меньше чем на двадцать четыре часа!

Всю дорогу идет дождь. Я смотрю по сторонам: листья уже готовы покинуть ветви деревьев, а птичьи стаи отправляются на зимовку на юг.

— Кэрри, — говорит отец, — не обращай внимания на всякую ерунду. И не переживай ты так сильно.

Он часто чувствует, что со мной что-то не так, хотя и не догадывается, в чем именно дело.

— Я стараюсь, пап.

— Потому что если ты так сильно волнуешься, — продолжает он, воодушевляясь одной из своих любимых тем, — ты дважды оказываешься в проигрыше. Во-первых, ты страдаешь из-за того, что уже произошло, но в то же время ты упускаешь то, что происходит в настоящем. Это жизнь, и не все в нашей власти. Мы… мы не можем ее контролировать.

Но мы должны. Должен быть какой-то закон, по которому, если мальчик целует девочку, он должен позвонить ей в течение трех дней.

— Другими словами, старина, жизнь, она такая: мучаешься, а потом все равно умираешь. — Я говорю это так, что мой папа смеется. К сожалению, я слышу, как на заднем сиденье вместе с нами смеется Себастьян.

— Кэрри Брэдшоу, правильно? — Парень по имени Джордж в одной руке держит мои документы, а другой пожимает мне руку. — А вы, сэр, должно быть, мистер Брэдшоу.

— Совершенно точно, — говорит мой отец. — Выпуск 1958-го.

Джордж оценивающе смотрит на меня.

— Вы нервничаете?

— Немного.

— Не стоит. — Он ободряюще улыбается. — Профессор Хоукинс — один из лучших. Он доктор наук по английской литературе и физике. Я читал в вашем заявлении, что вам интересно заниматься наукой и писать рассказы. Здесь, в Брауне, вы можете научиться и тому, и другому. — Он немного краснеет, как будто понимает, что ведет себя, как продавец на рынке, расхваливающий свой товар, и неожиданно добавляет: — Кроме всего прочего, вы выглядите превосходно.

— Спасибо, — бормочу я, чувствуя себя, как ягненок перед забоем. Но затем я вдруг понимаю, что веду себя глупо и излишне все драматизирую. Джордж прав: в Брауне все идеально от очаровательных зданий кампуса Пемброк-Колледжа из красного кирпича до Колледжа Грин, заросшего пышным вязом, который до сих пор не скинул листву, и роскошного здания с колоннами, где располагается библиотека Джона Картера, остается добавить себя на эту картинку с открытки.

Тем временем все идет своим чередом. Сначала собеседование в офисе профессора, где царит творческий беспорядок. «Какие у вас цели, мисс Брэдшоу?» — «Я хотела бы как-то повлиять на общество, сделать что-то значимое». Затем экскурсия по кампусу, химическим лабораториям, компьютерному классу, дортуару первокурсников[8] и, наконец, ужин с Джорджем на Тайер-стрит. Я чувствую себя, как бумажная кукла, которую переставляют в разные места и которая так измотана, что в любой момент может порваться. Во время ужина Джордж упоминает, что в «Эйвоне» сегодня выступает рок-группа, и я чувствую, что не могу отказаться, даже несмотря на то что вместо вечеринки предпочла бы лежать в гостиничном номере и думать о Себастьяне.

— Сходи, — настаивает отец. Он уже поведал мне, что был бы рад, если бы Джордж пригласил меня на свидание, потому что он интеллигентный и у него хорошие манеры.

— Тебе понравится Браун, — говорит Джордж, переходя на «ты», когда мы сидим в его машине. Он водит СААБ, достаточно мощный, недешевый европейский автомобиль. Если бы моим сердцем и мыслями не владел Себастьян, я, наверное, нашла бы Джорджа привлекательным.

— Почему ты так сильно любишь Браун? — спрашиваю я.

— Я вырос в Нью-Йорк-Сити, и Браун стал для меня своего рода побегом из тюрьмы. Здесь у меня появилась масса возможностей для самореализации. Например, в Брауне есть отличная интернатура, и благодаря ей летом я поеду в Сити, чтобы работать в «Нью-Йорк Таймс».

Неожиданно Джордж открывается для меня с новой, более интересной стороны.

— Я всегда хотела жить в Сити, — говорю я.

— Это лучшее место в мире. Но сейчас мне комфортнее в Брауне. — Он нерешительно улыбается. — Мне нужно было разобраться в себе, и университет мне в этом помог.

— А каким ты был раньше?

— Зацикленным, — говорит Джордж и усмехается. — А как насчет тебя?

— О, я тоже немного зацикленная, — говорю я, думая о Себастьяне. Но когда мы останавливаемся около клуба, я торжественно обещаю себе выкинуть Себастьяна из своих мыслей. Снаружи за маленькими французскими столиками стайками сидят студентки, они пьют пиво и флиртуют с парнями. Мы же пытаемся пробраться внутрь через толпу около входа. Джордж кладет руку мне на плечо и слегка сдавливает его — я улыбаюсь.

— Ты на редкость милая, Кэрри Брэдшоу, — шепчет он мне на ухо.

Мы остаемся в клубе до самого закрытия, а когда садимся назад в машину, Джордж целует меня. Он целует меня еще раз, пока мы едем к отелю. Это простой и чистый поцелуй мужчины, который точно знает, чего хочет. Он достает из бардачка ручку:

— Могу я попросить номер твоего телефона?

— Зачем? — спрашиваю я.

— Чтобы я мог позвонить тебе, дурочка.

Он пытается поцеловать меня снова, но я отворачиваюсь.

Я чувствую себя немного пьяной и, как только падаю на кровать, понимаю, что я не то что немного пьяна, я прилично перебрала с алкоголем. Я спрашиваю себя, дала бы я Джорджу свой телефон, если бы не была так пьяна? Да я бы даже не позволила ему поцеловать себя. И наверняка сейчас мне позвонит Себастьян. Парни всегда звонят, когда тобой начинает интересоваться другой мужчина. Они, как собаки: никогда не замечают, что ты подстриглась, зато отлично чувствуют, когда на их территории прорвался чужак.

Мы возвращаемся в Каслбери днем в воскресенье, но моя теория терпит крах: Себастьян не звонил. Правда, звонила Мэгги, причем несколько раз. Я уже собираюсь набрать ее номер, как она сама мне перезванивает.

— Что ты делаешь? Можешь зайти ко мне?

— Я только что вернулась, — говорю я, неожиданно сдувшись от напряжения и ожидания.

— Кое-что произошло. Кое-что очень важное. Я не могу объяснить это по телефону, нам нужно встретиться и поговорить. — Голос Мэгги звучит ужасно, и первая мысль, которая приходит мне в голову, что ее родители разводятся.

Мать Мэгги — Анита — открывает мне дверь. Она выглядит изможденной, но невооруженным взглядом видно, что раньше она, вероятно, была очень красивой. На самом деле Анита — очень хорошая, даже слишком хорошая и поэтому мне все время кажется, что это только оболочка, внутри которой прячется другой человек, который однажды вырвется на свободу и сделает что-то ужасное, например подожжет свой дом.

— О, Кэрри, — говорит Анита. — Я так рада, что ты здесь. Мэгги отказывается выходить из своей комнаты и говорить мне, что произошло. Может быть, ты сможешь заставить ее спуститься вниз. Я была бы тебе очень благодарна.

— Я позабочусь об этом, миссис Стивенсон, — успокаиваю я ее. Сколько я знаю Мэгги, она с завидной регулярностью запирается в своей комнате. Даже не могу припомнить, сколько раз точно мне приходилось уговаривать ее покинуть свое убежище.

У Мэгги обалденная комната с панорамными окнами с трех сторон и шкафом для одежды на всю стену. Практически все в городе знают дом Стивенсонов: он в основном состоит из стекла, а его дизайн разработал известный современный архитектор. Однако внутри дома все довольно аскетично, потому что отец Мэгги терпеть не может нагромождения мебели. Я приоткрываю дверь в комнату Мэгги:

— Мэгвич?

Мэгги лежит на кровати в белой хлопковой ночнушке и вылезает из-под одеяла как неприветливое привидение.

— Анита! — ворчит она на мать, которая выглядывает из-за моей спины. — Я же просила тебя оставить меня одну.

Анита выглядит одновременно встревоженной, виноватой и беспомощной, в чем нет ничего удивительно: она всегда так реагирует на истерики дочери. Она быстро исчезает, а я захожу в комнату.

— Мэгз? — беспокоюсь я. — С тобой все в порядке?

Мэгги усаживается на кровати, скрестя ноги по-турецки, упирается локтями в колени и кладет голову на руки.

— Я не знаю. Я сделала что-то ужасное.

— Что?

— Не знаю, как тебе сказать.

Всем своим видом я демонстрирую, что не собираюсь никуда уходить и в любом случаю дождусь объяснений, что бы она ни скрывала. Я сажусь на пухлый, набитый ватой предмет, который в этой комнате заменяет кресло. По мнению отца Мэгги, это эргономичное хитроумное изобретение шведского дизайна для формирования правильной осанки, которое предотвращает боли в спине. Это изобретение, помимо прочего, пружинит, поэтому я немного покачиваюсь. Мне уже начинают надоедать проблемы других людей.

— Послушай, Мэгз, — настойчиво говорю я, — у меня не так уж много времени. Мне нужно забрать Доррит из «Гамбургер Шэк».

Я ее даже не обманываю, ну, по крайней мере, в моих словах есть доля правды: мне действительно нужно будет забрать сестру из закусочной, но не прямо сейчас.

— Но там будет Уолт! — выкрикивает она.

— И что?

Родители Уолта настаивают на том, чтобы тот работал после школы, чтобы накопить денег на колледж. «Гамбургер Шэк» — это единственное место, куда его взяли, но это сдельная работа за четыре доллара в час, и я сомневаюсь, что Уолт сможет набрать денег хотя бы на один семестр.

— Это означает, что ты его увидишь.

Мэгги вот-вот задохнется от волнения.

— Ты собираешься ему сказать, что видела меня?

Меня это все больше и больше раздражает.

— Я не знаю. Я должна ему сказать, что видела тебя?

— Нет! — восклицает она. — Я избегаю его все выходные, сказала, что поеду навестить брата в Филадельфию.

— Зачем?

— Ты что, не понимаешь? — Она драматически вздыхает. — Питер.

— Питер? — повторяю я, несколько озадаченно.

— Я переспала с ним.

— Что?

Мои ноги запутались, и я наклоняюсь так неудачно, что падаю, увлекая за собой всю шведскую конструкцию.

— Тссс! — говорит Мэгги.

— Я ничего не понимаю, — говорю я, пытаясь выпутаться из захватившего меня в плен стула. — Ты занималась сексом с Питером?

— У меня были с ним половые отношения.

В наших рядах девственниц стало еще на одного человека меньше.

— Когда? — спрашиваю я, после того как мне, наконец, удается встать на ноги.

— Прошлой ночью. В лесу за моим домом, — говорит она. — Ты помнишь, той ночью, когда мы красили коровник, он все время крутился около меня? Затем он позвонил мне вчера утром и сказал, что ему нужно меня увидеть. Он сказал, что был тайно влюблен в меня в течение трех лет, но боялся подойти ко мне, потому что думал, что я такая крутая, что даже не буду с ним разговаривать. Затем мы пошли погулять и сразу начали целоваться.

— И что потом? Вы просто сделали это? Прямо в роще?

— Не удивляйся ты так сильно, — голос Мэгги звучит немного обиженно и самодовольно одновременно, — только потому, что ты этого не делала.

— Откуда ты знаешь, что не делала?

— А что, делала?

— Пока нет.

— Ну вот.

— Так ты просто сделала это. Прямо на земле, на листьях? Как насчет веток: они ведь могли, впиться тебе в задницу?

— Поверь мне, когда ты занимаешься сексом, то не замечаешь таких мелочей, как ветки.

— Правда? — Я вынуждена признать, что мне чрезвычайно любопытно. — Как это было?

— Изумительно, — вздыхает она. — Я не знаю, как точно описать, но это было лучшее чувство, которое я когда-либо испытывала. Нужно только начать, и тогда тебе хочется этого снова и снова. И… — Она делает театральную паузу для пущего эффекта. — Я думаю, что я испытала оргазм.

У меня отваливается челюсть.

— Это невероятно.

— Я знаю. Питер говорит, что девушки практически никогда не испытывают оргазм в первый раз. Вероятно, я очень чувственная.

— Питер занимался этим раньше?

Если да, то я готова застрелиться.

— Должно быть, — самодовольно говорит Мэтти.

На какую-то долю минуты в комнате повисает тишина. Мэгги мечтательно перебирает бахрому на покрывале, я смотрю за окно, — удивляясь тому, как сильно я от всех отстала. Неожиданно мир кажется мне разделенным на два типа людей — на тех, кто занимался сексом, и на тех, кто не занимался.

— Итак, — говорю я наконец, — это означает, что вы с Питером встречаетесь?

— Я не знаю, — шепчет она. — Думаю, что я в него влюбилась.

— А как же Уолт? Я была уверена, что ты любишь Уолта.

— Нет. — Она качает головой. — Я его любила два года назад. Но в последнее время он стал для меня скорее другом, чем парнем.

— Понимаю.

— Мы уже перешли на третью базу, но на ней Уолт и остановился. Он ни как не хочет идти дальше, я даже задумалась, возможно, Уолт меня не любит. Мы вместе уже два года, а парень отказывается от секса. Ну, разве это нормально?

Я хочу сказать, что, возможно, он хочет сохранить себя, но правда в том, что это действительно очень странно.

— Так ты хотела, а он нет? — спрашиваю я, чтобы все прояснить.

— Я хотела переспать с ним на мой день рождения, а он отказался.

— Странно, — говорю я. — Определенно странно.

— И это о чем-то должно говорить.

Необязательно. Но у меня нет сил спорить с ней. Ни с того ни с сего я вдруг чувствую огромную потерю; Мэгги, Уолт и я были единым целым. В течение последней пары лет мы везде ходили вместе: тайком проникали в загородный клуб ночью и воровали гольф-кары, охлаждали упаковку пива в реке, разговаривали, и разговаривали, и разговаривали обо всем на свете — от математических терминов до того, с кем встречается Джен Пи. Что теперь будет с нашей троицей? У меня как-то совсем не получается представить Питера на месте Уолта в наших дурацких приключениях.

— Я думаю, что мне нужно порвать с Уолтом, — говорит Мэгги. — Но я не знаю как. Вот что я должна ему сказать?

— Ты можешь попытаться сказать ему правду.

— Кэрри? — вкрадчиво спрашивает она. — Я бы хотела узнать, может быть, ты можешь…

— Что? Порвать с ним? Ты хочешь, чтобы я рассталась с Уолтом за тебя?

— Ну, просто подготовь его, — говорит Мэгги.

Мэгги и Питер? Я не могу представить двух других людей, которые бы меньше подходили друг другу: Мэгги — такая ветреная и эмоциональная и Питер — такой серьезный. Но может, их личности уравновешивают друг друга.

Я заезжаю на стоянку около «Гамбургер Шэк», глушу двигатель машины и думаю: «Бедный Уолт». «Гамбургер Шэк» — это закусочная, известная своими гамбургерами, украшенными сверху луком и перцем. В наших местах это считается чуть ли не высокой кухней: жители Каслбери просто обожают жареный лук и перец. Мне очень нравится, как они пахнут, а вот Уолт, который готовит лук и перец на гриле, говорит, что его тошнит от этого запаха. Он залезает ему под кожу, и даже когда он спит, ему снятся только лук и перец.

Я замечаю Уолта за стойкой около гриля. Единственные посетители, кроме меня, — три девочки-подростка с волосами, выкрашенными в разные оттенки розового, голубого и зеленого. Я уже прохожу мимо них, как неожиданно понимаю, что один из этих панков — моя сестра. Доррит ест луковое кольцо, как будто ничего не происходит.

— Привет, Кэрри, — говорит она. И нечто вроде «Как тебе мои волосы?» Она берет свой молочный коктейль и шумно осушает стакан.

— Отец тебя убьет, — предупреждаю я, но Доррит только пожимает плечами. — Иди в машину. Я буду через минуту.

— Я еще не закончила с луковыми кольцами, — невозмутимо отвечает она. Ненавижу то, как моя сестра отказывается слушаться старших, особенно меня.

— Немедленно в машину, — настаиваю я и ухожу.

— Куда ты идешь?

— Мне нужно поговорить с Уолтом.

На Уолте испачканный передник, и у него испарина на лбу.

— Ненавижу эту работу, — говорит он, прикуривая сигарету, когда мы выходим на стоянку.

— Но гамбургеры тут хорошие.

— Когда я отсюда выберусь, не хочу больше видеть ни одного гамбургера.

— Уолт, — говорю я. — Мэгги…

Он прерывает меня:

— Она не ездила к брату в Филадельфию.

— Откуда ты знаешь?

— Во-первых, как часто она к нему ездит? Раз в год? И во-вторых, я достаточно хорошо знаю Мэгги и вижу, когда она врет.

Мне интересно, знает ли он о Питере.

— Что ты собираешься делать?

— Ничего, я думаю. Подожду, пока она порвет со мной, а я уверен, что к этому все идет.

— Может, тебе стоит самому расстаться с ней.

— Слишком много чести. — Уолт бросает окурок в кусты. — Почему я должен суетиться, если результат все равно будет тем же?

Уолт, я думаю, немного пассивен.

— Но может, если ты сделаешь это первым…

— То спасу Мэгги от чувства вины? Не думаю.

Моя сестра идет со своей новой люминесцентной прической.

— Тебе будет лучше, если отец не увидит, как ты куришь, — говорит она.

— Послушай, детка. Во-первых, я не курю, во-вторых, тебе стоит побеспокоиться кое о чем другом, например о своей прическе.

Пока Доррит залезает в машину, Уолт качает головой:

— Мой маленький брат ведет себя точно так же. Молодежь… Никакого уважения к старшим.