Дневники Кэрри

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Хитрый лис

Вот мы с Доррит и дома. Бедному отцу достаточно одного взгляда на ее прическу, чтобы едва не лишиться сознания. Затем он берет себя в руки и поднимается в комнату Доррит. Чувствую я, стоит ожидать самого худшего: когда отец приходит в твою комнату для беседы, он всегда пытается тебя приободрить, но от этого ты чувствуешь себя еще ужаснее, чем до разговора. Обычно он вспоминает какую-нибудь длинную нравоучительную историю из своей жизни или пытается объяснить все происходящее с точки зрения мировых законов человеческого развития. Именно этим, уверена, он сейчас и занимается в комнате Доррит.

Дверь в ее комнату закрыта, но нашему дому сто пятьдесят лет, поэтому достаточно просто встать рядом с дверью, и ты услышишь все до последнего слова, что мы с Мисси и делаем.

— Итак, Доррит, — говорит отец. — Я подозреваю, что твои действия в отношении твоих… эээ… волос косвенно связаны с проблемой перенаселения, которая все острее встает перед нашей планетой, хотя ты и не осознаешь своей причастности к этому. Люди в густонаселенных регионах стремятся выделиться из толпы, как и ты, — это естественный человеческий инстинкт, но иногда он проявляется все более и более экстремально, и результатом становится нанесение увечий человеческому телу — пирсинг, окраска волос, татуировки… Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Нет.

— Я имею в виду, — продолжает он, — что ты должна стараться противостоять этим глупым, ничем не оправданным инстинктам. Успешный умный человек может подавлять свои неразумные желания. Становится понятнее?

— Конечно, пап, — саркастично говорит Доррит.

— В любом случае, я все равно тебя люблю, — говорит отец, что означает: «беседа» закончена. После нее он обычно плачет, а ты чувствуешь себя настолько ужасно, что клянешься никогда больше его не расстраивать. На этот раз, однако, плач прерывается телефонным звонком. Пожалуйста, пусть это будет Себастьян, молюсь я, когда Мисси снимает трубку. С хитрым видом она прикрывает рукой микрофон:

— Кэрри, тебя. Это парень.

— Спасибо, — спокойно отвечаю я, беру трубку, ухожу в свою комнату и закрываю дверь.

Это должен быть он. Кто же еще?

— Алло? — небрежно спрашиваю я.

— Кэрри?

— Да?

— Это Джордж.

— Джордж, — отвечаю я, стараясь скрыть разочарование.

— Вы нормально добрались до дома?

— Конечно.

— Ну и хорошо. Я прекрасно провел время в субботу вечером, и мне хотелось бы знать, может, мы встретимся еще как-нибудь?

Я не знаю. Но он так любезно просит, что отказать невозможно. И потом, я не хочу обижать его чувства.

— О'кей.

— Между Брауном и Хартфордом есть милый загородный ресторанчик.

— Звучит прекрасно.

— Я думаю, может быть, мы сможем туда сходить в следующую субботу. Я заеду за тобой около семи. Мы поужинаем в восемь, и я смогу доставить тебя домой к одиннадцати.

Я вешаю трубку и иду в ванную посмотреть, как я выгляжу. У меня вдруг появляется желание радикально изменить свой образ: может, покрасить волосы в розовый или голубой, как Доррит? Или сделать ультрамодную рваную стрижку-пикси? Или стать блондинкой? Я крашу губы красной помадой, а затем карандашом делаю контур, опуская уголки губ вниз, после чего рисую две большие слезы на щеках и отхожу подальше от зеркала, чтобы оценить результат. Неплохо.

С лицом грустного клоуна я иду в комнату Доррит. Она болтает по телефону, обмениваясь впечатлениями с одной из своих подруг, но, заметив меня, вешает трубку.

— Ну? — спрашиваю я.

— Что ну?

— Что ты думаешь о моем макияже? Я думала пойти так в школу.

— Это имеет какое-то отношение к моим волосам?

— Что бы ты почувствовала, если бы завтра утром я появилась в школе в таком виде?

— Мне наплевать.

— Спорю, что нет.

— Почему ты такая вредная? — кричит Доррит.

— С чего это я вредная? — Но она права. Я вредничаю, и у меня отвратительное настроение. И все это из-за Себастьяна. Иногда я думаю, что все проблемы в мире из-за мужчин: если бы не было мужчин, женщины всегда были бы счастливы. — Да ладно, Доррит. Я просто шучу.

Доррит трогает свои волосы.

— Это действительно смотрится ужасно? — шепчет она.

Моя идея с маской печального клоуна уже больше не безобидная шутка, потому что сестре стало по-настоящему грустно. Когда мама впервые заболела, Доррит спросила меня, что будет дальше. Я изобразила на лице улыбку, потому что я где-то прочла, что сокращение отвечающих за улыбку мышц заставляет мозг думать, будто ты счастлив, и посылать радостные импульсы окружающим. «Что бы ни произошло, у нас все будет хорошо», — сказала я тогда Доррит. «Обещаешь?» — «Конечно, Доррит. Вот увидишь».

— Здесь кто-то есть! — кричит Мисси. Мы с Доррит смотрим друг на друга, наша маленькая размолвка забыта. Мы спускаемся вниз — на кухне стоит Себастьян. Он переводит взгляд с моей маски грустного клоуна на розово-голубые волосы Доррит и медленно качает головой.

— Если ты собираешься к Брэдшоу, то тебе нужно быть во всеоружии: здесь можно ожидать чего угодно.

— Не смешно, — говорит Себастьян. На нем черный кожаный пиджак, тот же, что был на нем на вечеринке Тимми Брюстера и тем вечером, когда мы лазили на коровник — когда мы впервые поцеловались.

— Ты всегда носишь этот пиджак? — спрашиваю я, когда Себастьян переключает машину на пониженную передачу перед поворотом на шоссе.

— Тебе не нравится? Я его купил, когда жил в Риме.

Я вдруг чувствую себя так, как будто меня окатило волной. Я была во Флориде, Техасе и везде в Новой Англии, но никогда в Европе. У меня даже нет паспорта. Парень, который жил в Риме, — как романтично это звучит.

— О чем думаешь? — спрашивает Себастьян.

Я думаю, что, возможно, я тебе не понравлюсь, потому что я никогда не была в Европе и я недостаточно опытная.

Но вместо этого я спрашиваю:

— А ты был в Париже?

— Конечно, — отвечает он. — А ты?

— Немного.

— Звучит, как «немного беременна». Ты либо была там, либо нет.

— Я не была там лично. Но это не означает, что я не путешествовала в Париж в моих мечтах.

Он смеется:

— Ты очень странная девушка.

— Спасибо.

Я смотрю в окно, чтобы скрыть улыбку. Мне все равно, что он считает меня странной. Сейчас я просто невероятно счастлива видеть его, и я не спрашиваю, почему он не позвонил и где пропадал. Когда я увидела его на своей кухне, прислонившегося к столешнице, словно он был у себя дома, я притворилась, что это совершенно нормально и нисколько меня не удивляет.

— Я чему-то помешал? — спросил он, как будто в том, что он неожиданно решил объявиться, не было ничего странного.

— Зависит от того, зачем ты пришел.

Моя душа наполнилась множеством бриллиантов, которые при появлении Себастьяна озарились солнечным светом и засверкали в нем.

— Не хочешь прогуляться?

— Конечно.

Я бегу наверх и смываю клоунскую маску, зная, что я должна была сказать нет или, по крайней мере, позволить ему себя уговорить, потому что какая девушка согласится пойти на свидание, если ее застигли в такой момент? Это создает плохой прецедент, который заставляет парня думать, что он может видеть тебя, когда только захочет, и вести себя, как ему вздумается. Но у меня не было сил отказаться. Пока я обувалась, я думала, что скорее всего еще пожалею, что так легко согласилась.

Но сейчас я нисколько ни о чем не жалею.

В любом случае, кто выдумал все эти правила насчет свиданий? И почему я не могу быть исключением? Он так непосредственно кладет свою руку на мою ногу, как будто мы уже долгое время встречаемся. Интересно, если бы мы действительно уже давно встречались, вызвал бы этот жест такое же ощущение, какое я испытываю сейчас, смесь смущения и головокружения. Я решаю, что да, даже не представляю, что могу себя чувствовать как-то по-другому, когда он рядом. И вот я уже теряю ход беседы.

— Знаешь, не такая уж она и шикарная, — говорит он.

— Кто?

Я поворачиваюсь к нему, мое счастье сменяется необъяснимой паникой.

— Европа, — говорит он.

— А, — облегченно вздыхаю я. — Европа.

— Два года назад, когда я жил в Риме, я побывал во многих странах — Франции, Германии, Швейцарии, Испании — и, когда вернулся сюда, понял, что это место такое же прекрасное…

— Каслбери? — удивляюсь я.

— Такое же прекрасное, как Швейцария, — говорит он.

Себастьяну Кидду на самом деле нравится Каслбери?

— Но я всегда думала, что ты бы идеально вписался, — нерешительно говорю я, — в Нью-Йорк или Лондон. Или какой-нибудь другой полный развлечений город.

Себастьян морщится.

— Ты недостаточно хорошо меня знаешь. — Он, видимо, замечает, что я готова умереть от страха из-за того, что могла его обидеть, поэтому добавляет: — Но ты обязательно узнаешь. На самом деле я уже давно хочу отвезти тебя на одну выставку. Уверен, это поможет нам лучше понять друг друга.

— Ага, — киваю я. Я ничего, черт возьми, не понимаю в искусстве. Почему я не учила историю искусства, когда у меня была такая возможность. Я настоящий лузер. Себастьян поймет это и бросит меня еще до того, как у нас состоится настоящее первое свидание.

— На Макса Эрнста, — говорит он. — Это мой любимый художник. А кто твой?

— Питер Макс? — Это единственное имя, которое приходит мне в голову.

— Ты такая забавная, — смеется он.

Он везет меня в Художественный музей Уодспорта Атенеума, который находится в Хартфорде. Я была здесь миллион раз со школьными экскурсиями и ненавидела, что приходилось держаться за липкую руку одноклассника, чтобы не потеряться, и маршировать под ругань помощницы учителя — матери одного из учеников. Где же, интересно, тогда был Себастьян? Он берет меня за руку, я опускаю глаза на наши переплетенные пальцы и вижу кое-что, что поражает меня. Себастьян Кидд грызет ногти?

— Пойдем, — говорит он, таща меня за собой. Мы останавливаемся перед картиной, на которой изображены мальчик и девочка, сидящие на мраморной скамейке около волшебного озера в горах. Себастьян стоит за мной, положив свою голову сверху моей и обняв меня за плечи. — Иногда мне хочется оказаться на этой картине, тогда я закрываю глаза и просыпаюсь там. Я бы остался на этой скамейке навсегда.

«А как же я?» — кричит голос у меня в голове. Мне не нравится, что меня нет в его фантазии:

— Тебе бы не было там скучно?

— Нет, если бы рядом со мной была ты.

Я чуть ли не теряю сознание. Предполагается, что парни не должны говорить таких вещей. Или нет, они должны, но никогда этого не делают. Кто же тогда может такое говорить? Парень, который до сумасшествия, безумно влюблен в тебя. Парень, который видит, насколько ты невероятная и восхитительная, даже если ты не член группы поддержки и далеко не самая красивая девушка в школе. Парень, который думает, что ты красивая такая, какая ты есть.

— Мои родители в Бостоне, — говорит он. — Хочешь поехать ко мне?

— Конечно.

С ним я готова поехать куда угодно.

У меня есть теория, что по комнате человека можно многое рассказать о нем самом, но в случае с Себастьяном она не работает. Его комната больше похожа на комнату в старомодном пансионе, чем на настоящую берлогу молодого парня. На кровати белое с красным стеганое одеяло ручной работы, на стене висит старый деревянный штурвал. Никаких постеров, фотографий, бейсбольных карточек, билетов с футбольных матчей — нет даже ни одного грязного носка. Я смотрю за окно на увядающее коричневое поле и ярко-желтое кирпичное здание санатория вдали, закрываю глаза и пытаюсь представить себя и Себастьяна на рисунке Макса Эрнста на берегу озера, под лазурным небосклоном.

Сейчас, когда я в его комнате — о боже мой, неужели, — мне становится немного страшно. Себастьян берет меня за руку, ведет к кровати, мы садимся, и он начинает меня целовать. У меня перехватывает дыхание. Это все по-настоящему: я и… Себастьян Кидд.

Через какое-то время он поднимает голову и смотрит на меня. Он так близко, что я могу увидеть крошечные темно-синие вкрапления на радужке его глаз. Я даже могу их сосчитать, если попытаюсь.

— Эй, — говорит он. — Ты никогда не спрашивала, почему я не позвонил.

— А должна была?

— Большинство девушек спрашивают.

— Может, я — не большинство девушек.

Это звучит немного высокомерно, но я, безусловно, не собираюсь ему рассказывать, что последние две недели провела в страшной панике, подпрыгивая каждый раз, когда звонил телефон, бросая в его сторону косые взгляды на занятиях, обещая себе, что я никогда-никогда не буду больше делать ничего плохого, если только он поговорит со мной так же, как тогда, на крыше коровника… А еще я ненавидела себя, что постоянно о нем думала, что поступала, как глупая девчонка.

— Ты думала обо мне? — хитро спрашивает он.

Ну и хитрый ты лис. Если я скажу нет, то обижу его. Если скажу да, то это будет звучать лишком трогательно.

— Возможно, немного.

— Я думал о тебе.

— Тогда почему ты не позвонил? — шутливо спрашиваю я.

— Я боялся.

— Меня? — Я смеюсь, но он, похоже, говорит серьезно.

— Я переживал, что смогу влюбиться в тебя, а я совсем не собирался ни в кого влюбляться.

— О! — Мое сердце провалилось в желудок.

— Все в порядке? — спрашивает он, гладя меня по щеке.

Ага, улыбаюсь я, еще один из его хитрых вопросов.

— Может быть, ты просто еще не встретил подходящую девушку, — шепчу я.

Он приближается губами к моему уху:

— Я надеялся, ты скажешь это.