Дневники Кэрри

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ Свободный человек в Париже

Двадцатое июня

Я сижу и пишу. Прижав костяшки пальцев к губам, смотрю в окно.

Поезд Национальной компании железнодорожных пассажирских сообщений. Папа, Мисси и Доррит подвезли меня до станции и готовятся прощаться. Я просила Мисси и Доррит не ехать на вокзал. Пыталась объяснить, что в моей поездке нет ничего особенного. Я просто еду на лето. Но когда пришла пора выходить из дома, все засуетились и занервничали, схватили мои вещи и забегали с ними, натыкаясь друг на друга. На дворе не 1893 год, я отправляюсь не в далекий Китай и вообще не происходит ничего сверхъестественного. Но все вели себя так, словно мы расстаемся надолго.

И вот мы стоим на старенькой расшатанной платформе и пытаемся поддерживать непринужденную беседу.

— Ты знаешь адрес? — спрашивает папа уже в бог знает какой раз.

— Да, пап. Адрес записан в блокноте.

Чтобы успокоить его, я вынимаю блокнот из сумочки и читаю адрес вслух.

— Восточная сорок седьмая улица, дом двести сорок два.

— А деньги, деньги у тебя есть?

— Двести долларов.

— Это на случай непредвиденных обстоятельств. Ты не потратишь их все сразу?

— Нет.

— И ты позвонишь, когда доберешься до места?

— Я постараюсь.

Последняя фраза тонет в долгом печальном гудке приближающегося поезда. Одновременно оживает система оповещения пассажиров.

— Поезд номер одиннадцать ноль три до станции Пенн, Нью-Йорк Сити, далее до Вашингтона, округ Колумбия, прибывает через одну минуту.

— До свидания, до свидания.

Все вокруг прощаются, обнимают друг друга. Папа берет мой чемодан и заносит его вверх по ступенькам в вагон. Я снимаю шляпку, чтобы попрощаться.

— До свидания, до свидания.

Поезд вздрагивает и трогается, и сердце уходит в пятки.

— До свидания, до свидания.

Все, поехали. Я иду по проходу между креслами, покачиваясь, как пьяный матрос. «Нью-Йорк», — думаю я, опускаясь на сиденье, покрытое потрескавшейся красной кожей, и доставая журнал.

Вчера я попрощалась с друзьями. С Мэгги, Уолтом, Мышью. Мы встретились в закусочной, чтобы съесть напоследок по гамбургеру с луком и перцем. Уолт там больше не работает. Он теперь отвечает на звонки в юридической конторе. Отец сказал ему, что, несмотря на то что он не может простить ему его сексуальной ориентации, он тем не менее считает себя обязанным проследить за тем, чтобы у Уолта жизнь сложилась должным образом. Мышь едет в государственный лагерь, а Мэгги проведет лето в Хилтон Хеде, ее брат с женой сняли там коттедж. Мэгги будет помогать им приглядывать за детьми, попутно, естественно, не забывая крутить романы со спасателями. Я слышала, что Лали будет учиться в Хартфордском университете, на факультете бухгалтерии. Оставался единственный человек, с которым мне хотелось увидеться, хотя я понимала, что делать этого не стоило, но не могла удержаться.

Меня одолевало любопытство. Или, возможно, я хотела убедиться, что все кончено. Я должна была удостовериться, что он меня не любит и никогда не любил.

Утром в субботу я подъехала к его дому, не ожидая, впрочем, застать его там. Предварительно я решила, что оставлю ему записку, в которой сообщу, что отправляюсь в Нью-Йорк, и пожелаю ему хорошего лета. Я убедила себя в том, что это — жест вежливости, который к тому же позволит мне почувствовать себя великодушным человеком.

Его машина оказалась на месте. Я пообещала себе, что не буду стучаться в дом. Просто оставлю ему записку под дворником на лобовом стекле. Потом я услышала доносящуюся из дома музыку. Дверь была открыта, и проход преграждала только сетка от насекомых, и я вдруг почувствовала, что не могу уехать, не увидев его еще один, последний раз.

Я постучала.

— Да? — Его голос, в котором сквозило легкое раздражение, донесся откуда-то из глубины гостиной.

Я снова постучала:

— Да кто там? — услышала я.

На этот раз в его голосе отчетливо слышалось раздражение.

— Себастьян? — позвала я.

И вот он уже стоит у двери и смотрит на меня сквозь сетку от насекомых.

Я бы хотела сказать, что его вид не произвел на меня впечатления, что я была разочарована. Но это было бы неправдой. Я чувствовала, что меня тянет к нему так же, как в тот день, когда я впервые увидела его на уроке математики.

Себастьян выглядел удивленным.

— В чем дело?

— Я приехала попрощаться.

— А, — сказал он, открывая дверь и выходя на улицу. — Куда ты едешь?

— В Нью-Йорк. Меня приняли на курсы писательского мастерства, — сказала я быстро. — Я написала тебе записку. Хотела оставить ее под дворником на лобовом стекле, но…

Я достала свернутый в трубочку листок и передала ему. Он бегло просмотрел записку.

— Ну, — произнес Себастьян с глуповатой улыбкой. — Желаю удачи.

Он скомкал записку и вернул ее мне.

— Что будешь делать? В смысле летом, — быстро спросила я, опасаясь, что он вот-вот уйдет, и желая задержать его хоть на мгновение.

— Франция, — ответил он. — Поеду во Францию. Хочешь со мной? — внезапно ухмыльнувшись, спросил он.

У меня есть теория: если кто-то тебя однажды обидел, второй раз ему уже этого не сделать.

Поезд подрагивает на ходу. Мы проезжаем мимо выселенных зданий, сплошь покрытых граффити, щитов с рекламой зубной пасты и крема от геморроя. Изображенная на одном из щитов девушка одета, как русалка. Она указывает на слова «Позвони мне!», написанные крупными заглавными буквами. Потом пейзаж за окном исчезает — мы заехали в туннель.

— Нью-Йорк Сити, — возвещает кондуктор. — Станция Пенн.

Я закрываю журнал и залезаю в недра чемодана. Лампы освещения вагона мигают, затем отключаются. И, подобно новорожденному, я иду в новый мир сквозь тьму.

Эскалатор. Бесконечная лента, которая движется вечно. Я попадаю в огромное помещение, пол которого покрыт плиткой, как в ванной. В нем стоит резкий запах мочи и горячего пота. Станция Пенн. Везде люди.

Останавливаюсь, чтобы поправить шляпку. Она из гардероба бабушки, с длинным плюмажем и коротенькой вуалью. По какой-то причине я подумала, что ее нужно надеть. Мне хотелось прибыть в Нью-Йорк в шляпке.

Такая фантазия пришла мне в голову.

— Смотри, куда идешь!

— С дороги!

— Ты вообще видишь, куда идешь?

Я вижу даму средних лет в черном костюме, взгляд ее еще мрачнее, чем ткань одежды.

— Выход? Такси? — спрашиваю я.

— Туда, — отвечает она, указывая на другой эскалатор, конца которого не видно. Такое впечатление, что ступени ведут в никуда. Я вступаю на него, стараясь не уронить чемодан. За мной на лестнице оказывается человек в полосатых брюках и забавной кепке. Он размахивает руками. Глаза его скрыты за зелеными стеклами очков в золотой оправе.

— Эй, малышка, ты, кажется, потерялась.

— Нет, — отвечаю я.

— Точно? — спрашивает он. — А то у меня есть отличное местечко, где ты могла бы остановиться. Очень хорошее местечко. Горячий душ, свежие простыни. Давай помогу тебе с чемоданом, дорогая, он, похоже, очень тяжелый…

— У меня есть где остановиться. Спасибо.

Он пожимает плечами и уходит куда-то сквозь раздвижные двери.

— Эй, эй! — кричит кто-то нетерпеливо. — Тебе такси нужно или как? Я не буду стоять тут весь день…

— Да, конечно, — отвечаю я покорно и тащу чемодан через улицу к желтому такси. Дойдя до тротуара, я обессиленно опускаю чемодан на бордюр и ставлю на него сумочку, подхожу к открытому окну машины.

— Сколько? — спрашиваю я.

— Куда ехать?

Я оборачиваюсь, чтобы взять сумочку, достать блокнот и сказать таксисту адрес.

— Что?

— Минутку, сэр…

— В чем дело?

— Ни в чем.

Я заглядываю за чемодан в поисках сумочки. Наверное, она упала. Сердце екает, и я краснею от ужаса и стыда.

Сумки нет.

— Куда ехать? — отрывисто повторяет таксист.

— Вы едете на этом такси или нет? — спрашивает мужчина в сером костюме.

— Я… Нет…

Человек протискивается мимо меня, садится в машину и захлопывает за собой дверь.

Меня ограбили.

Я смотрю в открытое жерло станции Пенн. Нет. Назад я не поеду. Ни за что.

Но денег у меня больше нет. И даже нет адреса того места, где я должна остановиться. Я могла бы позвонить Джорджу, но теперь у меня нет и его телефона.

Мимо проходят двое. У одного в руках огромный бумбокс. Из динамиков грохочет музыка диско. Композиция называется «Мачо».

Поднимаю чемодан. Поток людей несет меня через Седьмую авеню. Я оказываюсь напротив блока телефонных будок.

— Простите, — обращаюсь я к прохожим. — У вас не найдется мелочи позвонить?

В Каслбери я бы никогда не позволила себе попрошайничать. Но мне совершенно ясно, что я уже не в Каслбери. Мною овладевает отчаяние.

— Дам тебе пятьдесят центов за шляпку, — обращается ко мне веселый молодой человек.

— За шляпку?

— Да, — говорит он. — Это перо. Слишком уж длинное.

— Она принадлежала моей бабушке.

— Ну, понятно. Пятьдесят центов. Бери, если хочешь.

— Хорошо.

Молодой человек кладет мне в руку пять даймов.

Я закладываю в щелку первую монету.

— Оператор.

— У вас есть номер Джорджа Картера?

— У меня в списке пятнадцать Джорджей Картеров. Какой адрес?

— Пятая авеню?

— На Пятой авеню, угол Семьдесят второй, живет Уильям Картер. Дать вам номер?

— Да.

Она диктует номер, я повторяю его снова и снова и закладываю в щелку автомата вторую монетку.

Трубку берет женщина.

— Алло? — говорит она с сильным немецким акцентом.

— Здесь живет Джордж Картер?

— Мистер Картер? Да, здесь.

Слава богу.

— Могу я с ним поговорить?

— Его нет.

— Нет?

— Да, его нет дома. Я не знаю, когда он вернется. Он никогда мне не сообщает.

— Но…

— Хотите оставить для него сообщение?

— Да, — отвечаю я в отчаянии. — Пожалуйста, сообщите ему, что звонила Кэрри Брэдшоу.

Кладу трубку и закрываю лицо рукой. Что теперь делать? Внезапно я чувствую себя усталой и расстроенной. В крови бурлит адреналин. Беру чемодан и собираюсь уходить. Пройдя один квартал, приходится сделать остановку. Сажусь на чемодан, чтобы отдохнуть. Вот черт. У меня в кармане всего тридцать центов, в чемодане только одежда и журнал. Внезапно я вскакиваю, открываю чемодан и вынимаю журнал. Неужели мне повезло? Тогда в доме Донны ЛаДонны он был при мне.

Быстро листаю страницы, проскакиваю записи, сделанные для статьи о пчеле-королеве, о принце-ботанике и о Лали с Себастьяном, и наконец нахожу нужную мне запись. Она на странице — единственная. Сделана безумным витиеватым почерком Донны и трижды обведена. Телефонный номер и имя под ним.

Тащу чемодан к углу дома, где расположен еще один блок телефонных будок. Трясущейся рукой закладываю в щель третью монету. Набираю номер. Слушаю долгие гудки. Семь. Девять. Десять. После двенадцатого гудка кто-то берет трубку.

— Наверное, ты по мне уже сильно соскучился.

Голос томный, сексуальный. Стою, стараюсь дышать ровно, не знаю, что сказать.

— Алло? Чарли, это ты? — И далее, дразня: — Если ты не хочешь со мной разговаривать…

— Подождите, — пищу я в трубку.

— Да? — В голосе появляется оттенок подозрительности.

Перевожу дыхание.

— Саманта Джонс? — спрашиваю я наконец.