Доказательство от противного

ГЛАВА XIV

Леха слегка подтолкнул себя изогнутыми палками.

Сердце замерло при мысли, что сейчас он помчится стремительно и неудержимо вниз по склону горы. Помчится к тем людям, что неторопливо прохаживаются внизу, пожевывая чебуреки и шашлыки и лениво поглядывая вверх, где крохотные люди-булавки карабкаются по белой снеговой шапке к вершине, чтобы, за несколько минут слетев с нее вниз, снова начать карабкаться. Снизу люди на вершине кажутся такими крохотными, что невозможно не то что различить цвет их костюмов, но и даже понять, на ком из лыжников он есть, а кто катается прямо в плавках.

Леха был одет в костюм. Для новичка съезжать без одежды было бы верхом самоуверенности. Вот опытные лыжники — другое дело, им не грозит упасть на снег, кажущийся таким пушистым и мягким, когда просто мнешь его в руках, и обжигающий и рвущий на тебе кожу, когда ты на бешеной скорости врезаешься в него, поднимая белоснежный фонтан искрящихся на ярком горном солнце брызг.

Лыжи дрогнули и тронулись с места. Леха замер, сгруппировавшись и подняв палки.

Первые несколько секунд движение было едва заметным, впору толкнуться еще, чтобы разогнаться как следует, но Леха прекрасно понимал, что длинный спуск еще даст ему возможность оценить, что такое скорость.

На мгновение у него возникло желание выпрямиться, воткнуть палки в наст и отказаться от своего маленького путешествия, но вместо этого Леха глубоко вдохнул и присел чуть ниже, чувствуя, как стремительно набирает он скорость.

Еще мгновение он видел гостиничный комплекс внизу, нитку фуникулера чуть справа и накатанную трассу перед собой. Потом все слилось воедино, снежные хлопья пулями понеслись навстречу, впиваясь в незащищенные большими очками щеки и подбородок, и ничего уже, кроме носов лыж, различить было невозможно.

Его затрясло, подбрасывая на мельчайших неровностях. Леха сел еще ниже, стараясь поднять палки так, чтобы те, как предупреждал инструктор, не задели бы наст позади.

Сквозь бьющий в лицо фонтан брызг он различил темную массу — камень, который должен был остаться слева. Леха чуть подался вправо, чтобы свернуть.

На какое-то мгновение он ощутил под правой ногой пустоту. Потом вдруг коварный склон словно подтолкнул его снизу и сбоку. Лешу бросило влево, оторвав от земли. Взмахнув палками и так и не поняв, куда он летит, где верх, где низ, Леха врезался левым плечом в снежный ковер.

Рассекая плечом и шеей острую корку и набирая за шиворот целые охапки снега, он понесся вниз несколько необычным для лыжника стилем.

Левая рука, прижатая его весом и палкой, оказалась вне игры. Избавившись от второй палки, Леха выбросил вперед правую руку, пытаясь даже не остановиться, а хотя бы избежать необходимости прокладывать себе путь открывшейся и уже, наверное, порядком ободранной шеей.

Движение несколько замедлилось, и Лехе удалось развернуться полубоком и выпростать вторую руку. Рукава «олимпийки» задрались, и теперь подлая снежная корка беспощадно драла с рук кожу.

Крича от острой боли, Леха продолжал катиться по снегу, не пытаясь опускать руки в снег: перспектива затормозить, налетев на какой-нибудь неласковый валун, притаившийся под так мило искрящимся на солнце снежком, сулила в лучшем финале пару переломов.

Когда же наконец казавшееся бесконечным скольжение на боку закончилось, Леха, обессиленный, ткнулся лицом в снег и замер, ощущая лишь, как боль неумолимо взбирается по предплечьям, жадно впиваясь в плечи, шею и усеивая все тело тысячами острых иголок.

Наверное, он отключился, потому что когда он снова открыл глаза, то не увидел ни яркого солнечного света, ни гор.

Над ним склонился человек. Это был не инструктор. Но лицо его казалось знакомо. Леха знал, кто это, но не мог сразу вспомнить, кто именно.

Боль начала возвращаться, приходя в себя вместе с Лехой, и, прежде чем тот вспомнил, кто же этот склонившийся над ним человек, она заставила его зажмуриться и выпустить сквозь стиснутые зубы наружу протяжный стон.

— Да, ребятишки, — услышал он голос над собой, — вы явно перестарались.

— Да, Туча, мы же… — заговорил было кто-то, оправдываясь, но тот же голос оборвал его:

— Вам сказано было, чтобы без следов! Без следов!

Раздались чавкающие звуки ударов по телу.

— Туча, ну я-то что? — Голос был молодой, а обладатель его едва не плакал. — Что Леонидыч говорил, то и делали…

— Ладно. Значит, врач сказал, что, кроме башки, ничего серьезного?

— Ну, руки…

— Хрен с ними, с руками… — Тот, которого называли Тучей, сплюнул. — Но с такой башкой…

Реальность постепенно возвращалась.

Леха лежал не на пушистом, тающем под его весом снегу, а на каком-то возвышении, покрытом, кажется, одеялом, и происходило это не в далеком Приэльбрусье, а в закрытой бойлерной, где-то под сталинским ампиром, едва ли не в центре Москвы.

Он вспомнил это лицо. Туча. Человек Мамая, приезжавший вместе с Геной убеждать его отказаться от своей доли в кафе.

Не открывая глаз, Леха восстановил в памяти все произошедшее с ним накануне. Предстояло начать новый раунд. Несмотря ни на что, похоже, предыдущие остались за ним.

Судя по разговору, в планы бандитов не входило ни убивать, ни даже оставлять следы побоев на пленнике. Это могло означать только одно: его собирались-таки выпускать, причем выпускать в ближайшее время. Значит, пыток больше не будет. Мысль эта обрадовала его даже больше, чем предстоящее освобождение. Он выдержал, не сломался. Он оказался сильнее. Сильнее этих ублюдков, сильнее боли и страха.

Осталось еще немного, и весь этот кошмар останется позади.

Тем временем появился и Леонидыч. Туча обрушил на его голову новый поток брани. Палач не отвечал. То ли не хотел попусту оправдываться, то ли иерархия не обязывала его отчитываться перед Тучей.

Леха открыл глаза.

В бойлерной стало не то что светлее, но освещение стало иным. Очевидно, где-то позади горели две-три лампочки. Их тошнотно-желтый свет позволял теперь различить своды потолка.

Да, это была, вне всякого сомнения, бойлерная, подготовленная для того, чтобы служить бомбоубежищем. Значит, предположение о том, что эта импровизированная тюрьма находится в пределах города, верно. Правда теперь это уже не имело значения: его и так освободят.

Но почему? Почему его хотят вернуть на волю, да еще в целости и сохранности? Странно, что он не задался этим вопросом сразу.

Ясно, что причина такой перемены отнюдь не в том, что в бандитах пробудилась совесть или что-нибудь подобное. Кто-то предпринял ответные шаги, оказавшиеся весьма и весьма эффективными. Кто?

Для начала, кому он нужен? Оксана, Зуля и Андрей. Все. Родители не в счет: они не смогли бы ничего сделать. Но вряд ли ребята сами смогли найти рычаги, развернувшие криминальную машину на сто восемьдесят градусов. Скорее всего, они обратились за помощью…

Все было очевидно. Леха мог шаг за шагом описать все, что происходило на воле. Андрей связался с Анваром. Тот вызвал Мамая на «стрелку», а Мамай распорядился освободить заложника. И, по всей видимости, Анвар взялся за дело серьезно: раз речь идет не только об освобождении, но и о целости пленника.

— Оклемался? — Туча заметил, что Леха открыл глаза, и снова подошел к нему.

— Тебе бы так оклематься, — промычал Леха, с трудом шевеля распухшими губами.

— Не груби дяде.

Туча поставил ногу на возвышение, на котором лежал Леха. Судя по происшедшему под ним движению, Леха понял, что лежит на подиуме из тех самых старых покрышек.

— Скажи мне лучше, — Туча на секунду задумался, глядя куда-то поверх головы собеседника, — бабки, которые ты вложил в эту харчевню, твои были?

Вопрос был несколько странным. Какое им дело до того, чьи это были деньги? Но дело, очевидно, есть. И вопрос этот волнует их даже больше, чем его, Лехино, состояние.

Но раз вопрос этот так важен, то ответить на него нужно правильно. Не честно, не точно, а именно правильно, так, как уже, по-видимому, ответил на него кто-то из его друзей. Но как будет правильно?

Деньги были Лехины. Факт этот никто не оспаривал и не собирался опровергать до сегодняшнего дня. Речь шла о том, чтобы эти вложения компенсировать. Что же изменилось сегодня? Ясно, что прошли переговоры об освобождении. И скорее всего, не обошлось здесь без Анвара, а значит, разбирались они с Мамаем «по понятиям». И что? Как Лехин ответ мог повлиять на дальнейший ход событий? Может быть, Гена заявил, что именно он вложил все деньги в кафе? Вряд ли. В этом случае бандиты не морочили бы голову предложениями о выкупе, они попросту потребовали бы отойти в сторону. Тогда что? Тогда получается, что тему эту подняли Анвар или Андрей с Зулей. Зачем? Если деньги не Лехины, то чьими они должны оказаться?

— Ты заснул или умер? — Туча легонько толкнул его в бок носком ботинка.

Думать, думать, думать. Если у Лехи есть долги, связанные с этим кафе, то появляется третья сторона. Кто? Ребята не могли говорить что попало, они должны были придумать версию, до которой Леха мог бы додуматься и сам, чтобы подтвердить ее в случае проверки. Так что же они придумали? Думать! Анвар мог сказать, что вложенные деньги принадлежат ему, и потребовать вернуть должника. Не проходит. В этом случае Леха изначально был бы под его «крышей» и об этом знали бы и Гена и Мамай. И сам Леха начал бы с этого обстоятельства. Методом исключения остается…

— Тебе что, добавить, козел? — Туча пнул пленника сильнее.

— Цилиндр, — прошептал Леха.

— Не слышу! — взревел Туча.

— Часть денег дал Цилиндр.

Туча убрал ногу и отошел в сторону.

Леха скосил глаза, наблюдая за ним. По реакции бандита никак нельзя было понять, правильным ли был ответ.

Туча начал что-то говорить Леонидычу. Тот согласно кивал, глядя на пленника. Потом они ушли, оставив Леху наедине с одним из молодых подручных Леонидыча. Последний сидел поодаль на перевернутом ящике, явно не собираясь ни приближаться, ни заговаривать с пленником.

Леха снова закрыл глаза, пытаясь расслабить мышцы и как-то отвлечься от грызущей тело боли. Но мысли постоянно крутились вокруг того, насколько серьезно пострадали мышцы и кожа на голове, он невольно начинал прислушиваться к своим ощущениям, пытаясь пошевелить руками, наморщить лоб, повернуть голову. От всех этих экспериментов тело заболело и заныло еще сильней. Но, по крайней мере, теперь Леха точно знал, что все работает, ничего не сломано. Только вот голова. Туча говорил что-то о его голове. Конечно, он помнит удар и кровь, текшую по лицу. Насколько это серьезно? Не хотелось бы остаться со страшным шрамом на лице.

Странно устроен человек. Совсем недавно он мечтал только об одном: вырваться отсюда живым, любой ценой. И мозг, и чутье, и тело работали на это, не считаясь ни с чем. И вот стоило забрезжить лучику надежды на спасение, как он уже думает о том, останутся ли шрамы и не испортит ли это его дивный облик.

Теперь Леха лежал неподвижно, и боль притупилась.

Впервые «гостеприимные» хозяева предоставили пленника самому себе, в рамках, разумеется, широкого скотча, которым он был связан. У Лехи появилась наконец возможность переварить все, что с ним произошло.

Он слышал о подобных приключениях коммерсантов. Слышал рассказы о подвешиваниях, о паяльниках и утюгах. Но все это не воспринималось всерьез. То ли потому, что слишком много кровожадных и живописных подробностей было накручено вокруг этих рассказов, отчего слушателям казалось, что рассказчик импровизирует по мотивам очередного «черного» триллера. Возможно, какую-то роль сыграло и то обстоятельство, что ни сам Леха, ни кто-либо из его знакомых, слову которых можно было доверять, не попадали сами в подобные переделки. А рассказы случайных граждан походили скорее на байки из склепа, а не на описание реальных событий.

«Что ж, — печально усмехнулся Леха своим мыслям, — значит, в своем кругу он будет первым очевидцем и участником. До утюгов и щипцов, слава Богу, не дошло, но и от дыбы вполне хватит впечатлений на всю оставшуюся жизнь».

Раздались шаги, и в бойлерную вошел Леонидыч. Вошел палач уверенной походкой, но, заметив, что Леха приподнял голову и смотрит на него, остановился в нерешительности.

Постояв немного на месте, словно проводник, взглядом прикидывающий маршрут через болото, Леонидыч приблизился к покрышечному ложу.

— Слушай, халдей, — заговорил он, глубоко вздохнув, — считай, что тебе сильно-лресильно повезло.

Леха опустил голову, чтобы навернувшиеся слезы радости не побежали по щекам. Итак, он будет жить. Жить. Какое емкое, хлесткое слово! Какое прекрасное слово!

— Паханы договорились по-своему и все переиграли.

Леонидыч засопел, вытаскивая из внутреннего кармана куртки свернутые в трубку бумаги.

— Мы тебя, конечно, отпустим и обижать больше не будем, но…

Леха зажмурился, выдавливая застившие глаза слезинки, и, снова приподняв голову, посмотрел на своего палача. Тот развернул бумаги и бросил в них беглый взгляд.

— В общем, зря мы с тобой тут пыхтели, — с сожалением произнес он, не отрывая взгляда от бумаг. — Все равно харчевню ты теряешь, а мы тебе отдаем те же бабки, но за моральный ущерб.

— Что? — Леха подумал, что ослышался. — Как это «теряешь»?

— Да так. — Леонидыч пожал плечами. — Те коржаки, что за тебя вписались, договорились с твоим Шаром, или Кубом, что ты уступаешь все права им. Не Мамаю, а этим горцам. Для тебя, я полагаю, это особой роли не играет. Подпиши.

Леонидыч положил бумаги рядом с Лехой и нагнулся, высвобождая ему руку.

— Ты не обижайся, что не развязываю совсем, — ухмыльнулся Леонидыч, — но, поверь, это для твоей же пользы.

Он помог Лехе сесть и вложил в его пальцы авторучку.

— Пиши. Я продиктую. — Леонидыч отошел на шаг и застыл, скрестив руки на груди и отставив ногу. Было похоже, что он собирается не диктовать документ, а декламировать стихотворение.

В глазах у Лехи потемнело от боли и ярости.

Так, значит, все напрасно! Значит, все равно эти чертовы ублюдки заберут его «Хоббит», его восьмое чудо света, в которое он вложил семь лет жизни, вложил… Черт, и ведь Андрей знал, что такое «Хоббит» для Лехи. Неужели нельзя было решить вопрос иначе? Пообещать деньги, пообещать что угодно, но не отдавать кафе? Неужели Цилиндр такой дурак, что пообещал все…

— Не-ет. — Леха разжал пальцы, и ручка выпала.

— Чего «нет»? — вскинулся Леонидыч.

И Леха произнес вслух то, что подумал только что, то, что заставило его улыбнуться, не обращая внимания на трескавшиеся от натяжения распухшие губы:

— Он не такой дурак.

— Кто? — искренне удивился Леонидыч.

— Цилиндр. — Леха тяжело опустился на одеяло.

Господи, его чуть было не провели как мальчишку. Чуть было не вырвали из рук победу, когда оставалось только принять ее и наслаждаться ею! Бандит рассчитывал, что, узнав о скором освобождении, пленник расслабится и сделает глупость. Сам добровольно подпишет-таки проклятые документы. Вот был бы номер, если бы этот трюк удался!

Он ожидал, что Леонидыч выйдет из себя, возможно, ударит его еще раз. Пусть. Зато теперь он твердо знает, что финал близок: раз всплыли реальные имена и факты, значит, переговоры действительно были. Леонидыч мог соврать про договоренность, но ткнуть пальцем в небо и назвать Андрея как поручителя он не мог.

Леонидыч же воспринял отказ Лехи подписать документы совершенно спокойно. Забрав бумаги, палач развернулся и ушел в темноту. Его тяжелый шаг по железным ступеням звучал для Лехи как крик петуха для гоголевского Хомы Брута.

Леха лег на спину и закрыл глаза.

Кажется, он заснул на какое-то время. Именно заснул, а не отключился от удара, не потерял сознание от боли. Он даже увидел какой-то коротенький сон. Кажется, опять что-то про горы, но, едва открыв глаза, он тотчас позабыл о своем сне.

В комнате стало темнее. Просвет в углу почернел. Теперь Леха хорошо рассмотрел, что это именно вентиляционная шахта.

Охранников не было видно. Леха скосил глаза на то место, где сидел помощник палача, но увидел лишь ящик.

Мелькнула мысль, что бандиты не повезли его никуда, а просто бросили в этом подвале, предоставив возможность выбираться самостоятельно, или уже сообщили ребятам местонахождение заложника. Однако, приподняв голову, Леха увидел молодого бритого парня, стоявшего, опершись о старый двигатель.

— Эй! — окликнул его Леха.

— Чего тебе? — небрежно отозвался парень, но тем не менее оставил двигатель и подошел к лежащему пленнику.

— Чего-чего! До ветру, сынку, надо. — Леха отдохнул и чувствовал себя несколько лучше. Даже настроение повысилось.

Парень нехотя встал и помог пленнику добраться до того же угла.

Леха отметил про себя, что боль в плечах несколько поутихла. Очевидно, изолента, которой он был замотан, служила еще и тугой повязкой.

— Кстати, — обратился он к своему тюремщику, застегиваясь. — Я уже дня три ничего не жрал. Очень хочется чего-нибудь пожевать. Или у тебя инструкций на этот счет нет?

Парень пожал плечами:

— У меня нет ничего.

— А, понятно, — кивнул Леха, — Ваши клиенты, наверное, после обработки есть уже не просят? Незачем. А мой случай, значит, исключительный.

Леха поплелся к своему лежаку. Парень сделал было шаг, чтобы помочь, но передумал и следил за ковылянием узника со стороны.

Едва Леха добрался до покрышек, раздался грохот металлической лестницы: кто-то сбегал по ней вниз.

Из мрака вынырнул Туча. Весь красный, взъерошенный. Бросив на молодого парня суровый взгляд, он подошел к Лехе.

Лехе стало не по себе. Ноздри бандита раздувались, словно он только что закончил марафон, но было очевидно, что Туча отнюдь не запыхался, а весь кипит от ярости.

— Привет, — прорычал он, глядя Лехе в глаза.

— Виделись, — неуверенно ответил Леха.

— Ты у нас ведь живой? — Туча спросил это таким тоном, словно перед этим Леха битый час доказывал, что неделя, как умер. Не дожидаясь ответа, бандит выхватил из кармана выкидной нож.

— Вижу, что живой. А некоторые недоверчивые товарищи желают удостовериться, что ты еще теплый.

Он надавил на кнопку, и широкое гладкое лезвие вскинулось с громким щелчком над его кулаком.

Леха посмотрел на нож. Опять его пытаются запугать.

— Мы им покажем, что ты живой! — быстро закончил свою странную речь бандит.

Потом Туча наклонился над Лехой, взял его за ухо и одним точным движением отсек его.

Леха вскрикнул — скорее от испуга, ибо не успел еще почувствовать что-либо.

— Ничего, зато надежно, — пробормотал Туча, заворачивая окровавленное ухо в целлофановый пакет.