Долго тебя ждала

Глава 17

Марк

Складное рыбацкое кресло подо мной опасно деформируется, когда на него сажусь, еле впихнув свою задницу. Теперь не уверен, что смогу выбраться. Капуста притащил для меня это кресло из машины по-джентльменски, как для принцессы. Чтобы я мог переобуться здесь, на берегу замерзшего озера, недалеко от его дачи.

Обмотав вокруг щиколотки шнурки, туго завязываю двойной узел и тянусь за левым коньком.

Кресло накреняется и скрипит. Поймав равновесие на покатой поверхности, в которую оно втрамбовано, выпрямляюсь и втягиваю в себя морозный воздух: сегодня градус ощутимый. Порядком ниже, чем вчера, но не такой, чтобы меня впечатлить. В канадском Виннипеге, где живу последние семь лет, яйца, бывало, просто сжимались от холода, сегодняшние минус восемь — это даже не зима, а канадское лето.

Прислушиваясь к себе, ощупываю голеностоп левой ноги и, подняв глаза, смотрю на озеро, по которому рассекает мой друг, толкая перед собой широкую пластиковую лопату. На нем плотная толстовка, утепленные спортивные штаны и бейсболка с логотипом нашей местной юношеской команды.

С утра лед немного припорошило снегом, для меня не критично, но у Капусты свои заморочки, от его активности у меня ноют суставы.

Посмотрев на конек в своих руках, глубоко выдыхаю, зная, что надеть его впервые за два месяца будет бойней: стопа после травмы чувствительна, как оголенный нерв, и то, что вчера с меня сняли фиксатор, — риски, которые беру на себя.

— Че копаемся? — пройдясь на скорости по кромке, Данила поднимает столб ледяной крошки.

Воткнув лопату в снег, берет лежащую рядом со спортивной сумкой клюшку, с которой рисуется, как хренов гольфист.

— Закатишь мне банку? — лыбится, задом сдавая назад. — Волнуюсь сильно… аж яйки поджимаются…

Блядь.

Зачерпнув снега, леплю из него тугой комок и, замахнувшись, отправляю его в Капустина. Прямо в открытую шею. Так, что не успевает увернуться.

— Твою мать, Марик! — трясет головой.

— Реакция как у трупа, — смеюсь и, сцепив зубы, трамбую ногу в конек.

— Покажешь класс? Давай, надери мне задницу. Я был звездо-ой, и я рвался в бо-ой… — напевает тонким голосом, заставляя меня усмехнуться и покачать головой.

Мне нравится, когда Данила снимает костюм. Он становится тем парнем, с которым когда-то на одном коньке творили полную дичь.

— Заткнись, — прошу его.

— А че такое, страшно? — разогнавшись, уносится вперед, стуча клюшкой по льду.

Грейдер под его руководством расчистил кусок десять на десять метров, и этого достаточно, чтобы местной детворе было где погонять шайбу. Хватит и нам, у нас тут полтора хоккеиста, если сложить в общем и целом.

Когда начинаю шнуроваться, голеностоп простреливает болью. Меня беспокоит не боль, а то, что я не хочу нечаянно навредить своей ноге, но по ощущениям и показателям мне уже пора вставать на лед, хотя мой док предостерегал от этого еще дня четыре.

— Трусы смени. Я иду, — выкарабкиваюсь из кресла и выкатываюсь на лед, делая упор на правую ногу.

— Блядь, — Капустин посмеивается, наблюдая. — Эпично.

— Запомни этот день. Весло[2] мое где? — спрашиваю, по накатанной двигаясь вперед.

— Я думал, ты на меня посмотреть пришел… — веселится Данила.

Подъехав к сумке с инвентарем, беру первую попавшуюся клюшку, и она под руку Капустина: он правша, а я левша. Со второй ситуация лучше: она под меня, и на ней еще ценник.

— Потанцуем?! — летит мне в спину свист.

— Ага, ты ведешь!

Следующий час мы рассекаем по озеру на минималках, исполняя что-то отдаленно напоминающее дворовый любительский хоккей, но для меня и этого в обрез. Даниле не понаслышке известно, что такое травма голеностопа, именно она стала причиной его ухода из профессионального спорта в самом начале карьеры.

Он справился с ситуацией бодро. После короткой депрессии — с упертым оптимизмом и гибкостью, которым я могу только позавидовать, а научиться… это вряд ли.

Я не гибкий.

Может, поэтому я — это я, и мои установки велят мне играть до тех пор, пока мои шайбы ставят на место зарвавшихся сопляков и надирают задницы стареющим легендам хоккея.

Сворачиваемся, когда уже темнеет.

После вчерашнего дня и утра в доме контрастная тишина. Я живу здесь чуть меньше недели, в городе у меня кроме Капустина и дальних родственников давно никого нет. Родители переехали ко мне в Канаду еще три года назад, я вряд ли посетил бы родной город, если бы не травма в начале сезона, которая обеспечила мне кучу свободного времени.

Когда выхожу из душа, на кухне накрыт ужин для двоих: сбалансированное меню из овощей и мяса, которое является обычным для Данилы, правда, не в таких жестких рамках, как у меня в сезон, но сейчас оно мне вполне сгодится.

После активности на свежем воздухе мы голодны не по-детски, поэтому оба набрасываемся на свои порции, пока Капуста проходится по ближайшим планам:

— Я завтра в семь утра уеду. Ты когда для мерча пофоткаться готов?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Когда скажешь…

— Тогда к трем дня подгребай. Ты точно сам разберешься?

— С чем?

— С механикой.

— Ты серьезно?

Он оставляет в мое пользование старую отцовскую «Ниву», на которой мы гоняли еще в те времена, когда на месте этого дома стоял железный вагончик вместо дачи. Нам было по тринадцать, и его отец только-только купил тачку. Помню, как угнали ее втихаря, и чуть не утопили в озере.

— Как хочешь, — жует. — Только не гробь двигатель, я на ней за грибами катаюсь. Чтобы тронуться, нужно сначала сцепление выжать, — объясняет с расстановкой. — Сцепление — это крайняя педаль слева…

— Спасибо, зай, — останавливаю это введение в теорию управления механикой. — Я думал, она от молитвы заводится…

Скривившись в ухмылке, Данила помешивает вилкой салат и вдумчиво сообщает:

— Молитвами нынче не наскребешь даже на коммуналку Ледового. Его содержание со всеми вытекающими обойдется…

— Я оплачу до конца следующего года, договорились же.

— Да, договорились. Спасибо, — кивает. — Но у нас тут у детского клуба юбилей на носу… пятнадцать лет… — задумчиво постукивает пальцами по столу.

— Серьезная цифра…

— Да. И затраты серьезные… — ходит окольными путями.

— Сколько нужно?

— Ты даже не заметишь. Тебя в сезон отмолят фанаты, — посмеивается. — И я свечку поставлю.

— Этого не надо, — качаю головой. — Избавь.

Смеемся, когда Капустин три раза стучит по деревянной поверхности обеденного стола.

Меня пощипали еще до того, как сошел с самолета, но для родной хоккейной школы ничего не жалко. Я стал спонсировать новый Ледовый дворец еще до этапа строительства, у меня в нем пожизненное членство. Впрочем, как и в любом другом спортивном учреждении, на обеспечение которых я ежегодно отваливаю приличные бабки.

Семь лет назад я уехал по драфту в Канаду, уже имея возможность обеспечивать себя самостоятельно. Сегодня мой банковский счет позволяет помогать юным спортсменам тренироваться в хороших условиях и не нуждаться практически ни в чем. Это моя лепта. Я пахал как проклятый, чтобы сейчас иметь то, что имею. Хоккей — это не только зрелищно и масштабно, это прежде всего изнурительный труд. Работа, требующая полной отдачи. Когда сходить отлить ты можешь позволить себе только после финального свистка главного тренера и не раньше окончания восьмичасовой непрерывной тренировки.

— Найди мне хорошего физиотерапевта, — говорю, листая свои соцсети на планшете.

— Кхм… — Капуста давится молоком. Трет пальцем бровь и уточняет. — На какой срок?

Отложив планшет, откидываюсь на спинку стула и складываю на груди руки. Закрыв глаза, обдумываю ответ на заданный мне вопрос и говорю:

— На две недели.

После короткой паузы мой друг резонно интересуется:

— Ты остаешься?

Чуть меньше недели назад я прилетел в родной город впервые за семь лет. Мои планы были минимальными: повозиться с документами на двойное гражданство, по просьбе Данилы перерезать ленточку на открытии Ледового дворца и попозировать перед камерами. Два дня назад мои планы резко изменились.

— Да, — отвечаю, продолжая смотреть в планшет.

— На две недели? Хреновая выйдет терапия.

— А ты найди ХОРОШЕГО терапевта.

— Ну да. Хорошего терапевта на две недели. Идешь на жертвы, — рассуждает. — Как влюбленный мужик, ей-богу.

— А я и есть влюбленный мужик.

— Ты ее семь лет не видел.

— И толку? — бормочу, зажимая пальцами переносицу. — Ну вот, увидел…

— А она? — вздыхает Капустин. — Скучала?

Она?

Запрокинув голову, смотрю в потолок.

Отелло, моя маленькая ревнивая собственница.

Семь лет назад она врезалась в мою жизнь как товарняк.

До нее главное место в моей жизни занимал спорт, а потом появилась семнадцатилетняя девчонка, которая до меня ни с кем и не целовалась.

От нее исходило столько правил, что даже сейчас улыбаюсь. Ревнивая. Ревнивая настолько, что у меня слегка кренились мозги. Я себя ощущал так, будто у меня на лбу клеймо, при этом еще не успев увидеть ее обнаженной. Но, как ни странно, я был не против этого клейма. Я был влюблен. Очень сильно влюблен. Да я и влюбился с первого взгляда, даже имени ее не узнав. Позавчера, кажется, провернул такой же трюк, и на тех же бешеных скоростях, потому что Аглая Баум — как застрявший в мышце осколок, который нужно было только нащупать и слегка задеть. Образ, который я не хранил в памяти, но который свалился на меня как снег на голову.

Перед глазами встает ее ошарашенное лицо.

Кошачьи глаза, плавные линии скул и тонкого подбородка. Колючая Баум. Настоящая и живая настолько, что в груди густеет кислород. Я вспомнил все так отчетливо, что сам удивляюсь, как смог когда-то ее забыть…

— Она… Отвыкла просто, — даю скупой ответ.

— А-а-а… — тянет Данила. — Ты бы начал с чего-нибудь попроще. С цветов хотя бы. Не ломай рогами ворота. Иначе до весны не справишься…