Долго тебя ждала

Глава 38

Я знаю, что страх может быть паническим.

Может быть животным, всепоглощающим, первобытным. Неуправляемым!

А мой страх… он парализующий… такой, что не ощущаю ни рук, ни ног, ничего!

Именно так я чувствую себя, находясь в вихре проносящихся перед глазами картинок, — парализованной.

Пока Марк загоняет машину на обочину, пока его голос гремит в салоне, я не могу пошевелиться и не различаю слов. Даже после того, как сам он выскакивает наружу и несется к кювету, я продолжаю неподвижно сидеть. Наблюдая, как чуть впереди на обочину въезжает еще одна машина — тот самый внедорожник, который минуту назад отделял нас от “Порше”.

Я просто фиксирую…

Фиксирую это, словно наблюдая со стороны. Стать частью происходящего мне мешает звон в ушах от моего крика, и он не уходит, даже когда отстегиваю ремень и толкаю дверь.

Колени подгибаются, как только опускаю ноги в рыхлый снег. Ухватившись за дверь, смотрю на незнакомого мужчину, который выскакивает из салона внедорожника и проносится мимо, тоже скрываясь в кювете.

Заставляю непослушные ноги идти, цепляясь за капот и умирая от страха увидеть то, что там, в этом кювете, творится…

Боже… В такие моменты люди взывают к его помощи. Я думаю о том, что не успела купить Марусе детскую косметичку, о которой она мечтала… Почему сейчас я об этом думаю?

Когда вижу лежащий на боку “Порше”, меня начинает лихорадочно трясти.

Не могу различить, какой стороной он вязнет в толще снега, — глаза застилает пелена. Скатившись в кювет, падаю на колени в снег и безрезультатно пытаюсь встать на ноги. Они утопают в снежном плену, сковывая движения, и от этой безысходности я начинаю отчаянно скулить.

Вижу, как вокруг покореженной машины суетятся мужчины. Марк и тот случайный попутчик, который помогает ему открыть заднюю пассажирскую дверь, но та не поддается.

Ветер закручивает вокруг них снег, превращая его в маленькие вихри.

Отскочив от машины, Зотов проносится мимо меня, кажется, не замечая того, что я вообще здесь. Его ноги тоже вязнут в снегу, но он двигается быстрыми рывками, выбираясь из кювета, будто проходящий полосу препятствий солдат. Через секунду несется обратно, держа в руках что-то, похожее на металлический лом.

Действия мужчин организованные и слаженные, словно им приходилось делать нечто подобное уже не раз. Когда удается взломать дверь, Марк по пояс скрывается в салоне, и мне в грудь ударяет острым ледяным ножом, ведь я боюсь представлять, что он может увидеть внутри…

Я знаю, что моя жизнь закончится прямо здесь, если с моим ребенком случится непоправимое.

От этой мысли меня начинает тошнить.

Кусаю окоченевший от холода кулак, пытаясь протолкнуть в горло хотя бы крошечную порцию кислорода, когда Зотов выбирается наружу и за собой наружу тянет Марусю.

Я слышу ее тихий-тихий голос, и слезы мгновенно брызжут из моих глаз градом!

Только сейчас понимаю, что все это время беспомощной кучей сидела в снегу, но голос дочери придает реактивных сил.

Вскочив на ноги, спотыкаюсь, падаю и снова встаю. Двигаюсь, не отрывая глаз от яркого комбинезона, в который одела дочь два дня назад, когда мы виделись в последний раз…

Марк усаживает ее на снег, и я оказываюсь рядом за секунду, но даже она кажется мне вечностью.

Ее личико испуганное. Голубые глаза круглые и шокированные, от этого горло снова сжимается, и я не могу дышать. Страшно представить, что чувствовал мой ребенок сидя там, в неуправляемой машине, падающей в кювет.

— Мама… — произносит она тонко. — Я боюсь…

— Я знаю… — целую ее щеки. — Знаю… — целую куда попаду: ее ресницы, лоб, светлые бровки…

Заправляю растрепанные волосы ей за уши. Хватаю ее маленькие ручки, прощупывая кости.

— Где болит? — спрашиваю вибрирующим голосом.

— Нигде… Там папа! Папа…

Вытирая дрожащими ладонями со щек собственные слезы, оборачиваюсь. Вокруг машины уже в два раза больше людей. Они разбивают лобовое стекло, за которым видна заполонившая салон подушка безопасности.

Расстегивая свою куртку, я наблюдаю за тем, как справившись с подушкой, мужчины вытаскивают наружу Родиона.

Из его носа течет кровь, губы разбиты, он трясет головой и самостоятельно садится, после того, как его кладут на снег.

— У папы кровь… — близким к истерике голосом кричит Маруся.

Я набрасываю ей на плечи свою куртку. Обхватываю ладонями маленькое лицо, заставляя смотреть на меня.

— С папой все хорошо, зайчонок… — смотрю дочери в глаза.

Они становятся влажными, когда она кричит:

— Но у него кровь!

Укачиваю ее в объятьях, заслоняя от происходящего. Она утыкается носом в мой свитер, тихо поскуливая.

Марк садится на колени рядом и командует собранно:

— Дай взгляну. Не поднимай ее, положи…

Аккуратно укладывает Марусю на снег поверх моей куртки и снимает свою, которую набрасывает мне на плечи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ткань хранит тепло его тела, но мне не нужно тепло.

Меня изнутри сжигает костер черной злости. Ненависти, которая вырывается наружу как вулканическая лава. Пока смотрю на то, как Власову предлагают воды, как суетятся над ним неравнодушные люди, как оказывают ему безвозмездную помощь, я становлюсь дикой.

В тот момент, когда наши глаза пересекаются, я вскакиваю на ноги и двигаюсь в аффекте, прорвавшись через окружающих его людей. Толкаю Родиона в грудь, заставляя упасть на спину и сажусь сверху.

Он не пытается защищаться, его глаза такие же растерянные, как и у Маруси, а в моих красная пелена.

— Тварь! — ору, кулаком ударяя его в нос.

Он стонет, а я замахиваюсь опять, но раньше, чем успеваю сделать удар, меня подхватывают сильные руки и дергают вверх.

Голос Марка над ухом хрипло произносит:

— Не трогай его… у него может быть черепно-мозговая…

— Ненавижу! Ненавижу! Отпусти меня! — пихаюсь локтями и сучу ногами в воздухе, пытаясь вырваться.

Я готова его убить! Готова к тому, что этот день станет его последним!

Сжимая меня в стальных тисках до состояния полной беспомощности, Марк рычит:

— Аглая! Хватит!

— Ненавижу! — плачу, хватаясь за остатки той энергии, которая двигала мной секунду назад.

Хватаюсь за ненависть, которая давала силы бороться. Все эти годы! Но она вытекает из меня вместе со слезами, они становятся горячей лавиной. Опустошающей и лишающей сил.

Обмякая в этих сильных бесконечно надежных руках, я реву, как не ревела много лет, и цепляюсь за плечи Марка. Карабкаюсь по нему, вжимаюсь в него так сильно, словно хочу пробраться под кожу.

Он баюкает меня, шепчет на ухо успокаивающее “тс-с-с-с”.

— Я с тобой… я здесь, родная…

— Я хочу домой… — прошу бессвязно, захлебываясь. — Отвези нас домой…

— Да… тс-с-с… скоро поедем домой… — покачивается вместе со мной из стороны в сторону, как маятник.

Укачивает, гладит по волосам и крепко сжимает.

— З-забери м-меня отсюда…

— Тс-с-с… Дождемся скорую и поедем. Потерпи…

Я становлюсь слабой. В его руках…

Я вдруг понимаю, что могу побыть слабой! Это то чувство, которое не было доступно мне так долго. Годы! Те, которые провела без него, без моего Зотова. Это то чувство, которое я так долго ждала, даже сама этого не понимая…