Драконья оспа

Глава 15. Некоторая важность выпивание кофе и сомнений

За полоски от ногтей следы на Юркиной спине можно было принять только в первую секунду. А дальше становилось понятно — страшнее.

У него на спине словно прорастало дерево. Вверх-тормашками. Начинаюсь на уровне лопаток. И уходя всё ниже, «верхушкой» скрываясь ниже крестца.

Венозный рисунок абсолютно чёрного цвета. Расходящийся по некрасиво изогнутым границам сизо-фиолетовым. Болезненным. И будто подрагивающим в ритме пульса. А может, у Оли просто поплыло перед глазами.

Она встала. Нет, вроде голова не кружится. И шагнула к Юрке. Несмело протянула ладонь и кончиками пальцев осторожно коснулась черноты.

Понятно, почему наощупь ничего не заметно. Потому что под пальцами — просто обычная кожа. Не горячее и не холоднее обычной. И всё же короткое Юркино движение от не скрылось от Олиного взгляда.

От были даже не проступившие вены. А что-то чуть ли не с трупным оттенком.

Оля осторожно накрыла рукой в районе правой лопатки.

— Что это? — охрипшим голосом спросила она.

— Это? — с напускным удивлением переспросил Владимир, будто в первый раз видя отталкивающий рисунок на спине сына. — Это последствия перенесённой драконьей оспы.

На этих словах Юрка ожил, дёрнулся от них в сторону и с силой натянул рубашку обратно. Оля недобро покосилась на Владимира, будто это он во всём виноват. Но, чтобы Юрка не сидел, надувшись, один, тоже опустилась на диван. Уже не туда, где раньше, а где пришлось. Практически рядом с Юркой. Который теперь отчего-то стал казаться очень мелким и потерянным.

А Владимир, будто отыграв сложную партию, по-актёрски ровно прошёлся обратно к столу. Долбаный Гамлет, не иначе.

Юрка дёрнулся взглядом в его сторону, исподлобья пересёкшись с Олиными глазами. Будто осуждал его действия, но и в то же время признавал авторитет. И Ольге пришлось задавать вопросы ровной спине Владимира.

— Я так понимаю, это не просто косметический дефект? — перед глазами всё ещё стояло «дерево».

— Правильно понимаешь, — теперь с оттенком равнодушия протянул Владимир, не спеша усаживаясь обратно в кресло. — Это — что-то вроде гангрены, только системы кровообращения. Которая очень скоро дойдёт до спинного мозга. А там и до головного…

Юрка сжался на месте и, кажется, потемнел. Оля коротко моргнула, чтобы хоть как-то прогнать ощущение, что гангрена атакует парня уже сейчас. Ей никогда не нравилось, когда кто-то — особенно врачи — в третьем лице рассуждают о присутствующем, рассказывая кому-то о его состоянии. А о нём самом забывая, будто он — ничто. И можно не щадить его ушей или даже чувств. Но сейчас Оля как никогда понимала тех, кто так делает. Просто бывают моменты, когда гордость и самолюбие — не самые приоритетные задачи. Важнее получить информацию.

— … и дальше будет распад личности, слабоумие и соответствующие состоянию физиологические дефекты, — неутешительно подвёл итог Владимир, просверливая Олю вдруг посветлевшими глазами. Чем и пригвоздил окончательно.

Той не хотелось в это верить. Не может же быть так, что просто был нормальный человек, и сразу — овощ. Но Юрка всё так же молчал, не споря с отцом. И рассеивая ей последнюю надежду. Значит — правда.

Внутри что-то хрустнуло. Отчего снаружи появилось желание что-нибудь стукнуть. Но сейчас не до поломок чужой мебели.

— И что, такие у всех последствия? — без цвета в голосе поинтересовалась Оля.

— Нет, — мотнул головой Владимир, покосившись на пузатую и полную бутылку коньяка, но так и не став её открывать. — Многие восстанавливаются через какое-то время, как после гриппа. Некоторые даже становятся ещё здоровее — вообще перестают болеть, — невесело хмыкнул мужчина. — Ну, у кого-то случается порок сердца, который, в принципе, можно компенсировать. А бывает и так…

Он, словно конферансье в конце выступления, развёл руками и склонил голову, демонстрируя намечающуюся лысину.

А Оля почувствовала себя очень уставшей. Словно кто-то откачал от мозга кровь, и теперь клонит в бесполезный, болезненный сон. А мир окутывается паутиной, приглушаясь и уничтожая все иные, не паутинные связи. Так вот чего Юрка пришёл тогда в поликлинику…

— И что, совсем ничего нельзя сделать? — предприняла последнюю попытку взбодриться Оля.

Голова Владимира сразу живо дёрнулась вверх.

— Я хотел… что-то сделать. Но, наверное, не правильно рисковать одними, чтобы спасать других. Да, Юр?

Юрка недовольно дёрнулся, услышав своё имя. Но поднял твёрдые и решительные глаза на отца.

— Да! — коротко отчеканил он и больше не опускал головы.

Паутинья вязкость снова сгустилась в комнате. Оле стало немного казаться, будто вокруг неё происходит спектакль. Что-то вроде интерактивного, когда зритель становится участником. И Юрка с Владимиром — даже не актёры, а какие-то куклы. Сердце неприятно кольнуло.

И, заставляя себя вернуться в нормальное измерение, Оля поспешила подать нормальный, человеческий голос:

— А если от этих «последствий» сделать инъекцию?

Оба, конечно, сразу поняли, о чём говорит Ольга.

Если ввести не сам вирус в организм, а заражённую гангреной кровь? Иммунитета Ольги должно же хватить, чтобы победить даже не сам вирус, а его ослабленные чужим иммунитетом последствия! По крайней мере, ей очень хочется так думать.

— Из кого? — живо поинтересовался Владимир, а его густые брови взлетели по лбу в лёгком удивлении.

Ответить никто не успел, а Оля вместе в Владимиром синхронно вздрогнули, потому что не ожидали, что задеревеневший Юрка вдруг придёт в движение.

Словно Самсон, пытающийся вырваться из предательских пут, парень вдруг засветился жизнью, соскакивая на конец дивана и выпячивая вперёд грудь.

— НЕТ! — рявкнул он так, что у Оли от неожиданности подпрыгнуло и заколотилось сердце, а Владимир на долю секунды сжал сложенные одна над другой руки.

Юрка со злостью глянул на Олю, а потом, с не меньшей — на отца.

Но тот, не поведя бровью, выдержал его. А потом перевёл внимание на Ольгу.

— Попробовать можно, — заключил он. — Антитела у тебя вроде распадаются только при изъятии. Но процедуру можно проводить и напрямую, без изъятия. Но сама понимаешь — гарантий нет никаких. Для всех.

Он особенно выделил голосом последнее слово. И виртуозно-коротким жестом, опускаясь в глубину кресла, дал понять, что аудиенция окончена.

Ольга на ватноватых ногах поднялась и машинально сделала шаг к дверям. Не зная, пойдёт ли с ней Юрка. Или останется доказывать что-то отцу. Или вообще останется и больше никогда не выйдет с ней на связь. Всё, что должно будет случиться дальше, оставалось для неё тайной, скрытой той самой паутиной какого-то противного паука. Или паучихи. Они — злее.

У самого порога за спиной раздались шаги. Если прислушаться — Юркины. И Оля, припомнив миф об Орфее и Эвридике, не оборачивалась ни на лестнице, ни на выходе из дома. Суеверная и иррациональная тревога. Впрочем, вся тревога, наверное, такая.

На улице было душно. И пасмурно, перед грозой. Где-то далеко не очень весело покрикивали птицы. Но дышать всё равно стало легче. А небесная серость почти сияла.

Неудобно изогнутая скамейка ужасно-коричневого цвета будто для того и создана — бухнуться на неё посильнее, чтобы раздался жалостный древесный скрип. Усесться поглубже — неудобно. Закинуть одну ногу на другую. Ещё хуже. На зло всем и вся бухнуться локтем на железный подлокотник и, хоть и задело нервы, всё равно остаться в таком положении. Запах сигарет из урны рядом — как раз в тему.

Юрка, наверное, решил весь день изображать деревянного болванчика. Вон, идеально ровно уселся на другой край скамейки и замер, будто позируя невидимому художнику. Натурщик хренов. Бесит…

Как же неудобно сидеть.

— Извини, а когда ты собирался мне рассказать? — вроде как вежливо начала Оля, но на середине фразы голос предательски подпрыгнул. — Когда началось бы слабоумие, и ты начал путать меня с кружкой?

— ЗАТКНИСЬ!

Крикнул Юра так резко и громко, что Оля подпрыгнула. И опасливо покосилась на ожившего вдруг парня, лицо которого стало таким злым, словно рядом с ней посадили исчадие ада. Или она сама стала для него исчадием ада.

Голова парня заметно ушла в плечи, и Юрка отвёл взгляд, сжав при этом зубы. Ему и самому стало явно не по себе.

И Оля медленно откинула тяжёлую голову на изгиб скамеечной спинки. Равнодушно-сизое небо распласталось над головой. В глазах начало жечь.

Наверное, этот момент никогда не закончится.

— Извини… — едва слышно раздалось справа.

Оля не сразу выделила эти звуки из общего уличного фона. Не сразу поняла, что произносит их Юрка. И что относятся они к ней.

На её лице тут же что-то смягчилось. И даже на небе проскочила белёсая прогалина.

— Пошли домой? — очень устало предложила она и всей спиной ощутила, как хочется её расслабить и упасть на что-нибудь мягкое. Или хотя бы не на деревянные бруски скамейки. Позвонки болят.

Интересно, Юра ещё когда-нибудь пошутит по поводу её возраста? И вообще — сколько он ещё сможет шутить?..

Пустота внутри неприятно сошлась в сердце. И в открывающееся отчаяние появился соблазн кануть. Спас только скрип скамейки — Юрка встал и посмотрел на неё. Пришлось тоже подниматься — это же она предложила куда-то идти. В бедро что-то кольнуло, и Оля машинально сунула руку в карман.

Тонкая подкладочная ткань не выдержала такой жизни и протёрлась. Подставляя кожу под острый край старого фантика от конфеты. Оля не без раздражения извлекла его на свет. Краем глаза скользнула по иностранному названию — «Doute»[1]. И швырнула ненужную бумажку в удобно подставленную для этого урну.

Эта ночь выдалась самой тягучей и тихой, какую Оля только могла припомнить. Даже те, что тянулись после той папиной операции и неизвестности, вспоминались ей легче. Просто лежишь, не спишь и пытаешься чем-то занять голову, чтобы скоротать время. Сейчас же коротать время — нечем.

Юрка в соседней комнате тоже не спит. Старается ворочаться тише, чтобы не скрипеть пружинами, чем безбожно себя и выдаёт. А Оля то натягивает тонкое одеяло по самую шею, то скидывает его прямо на пол. Потом беспомощно шариться в его поисках, потому что зябко. И так — по кругу.

Разум не спокоен, и телу не улечься.

С папой тогда всё выправилось. И беспокойство, кажущееся в моменте непроглядно-чёрным, напрочь рассеялось из памяти.

А теперь так не будет. И рассвет, наверное, никогда не наступит. А если и наступит, то после бессонной ночи не наступит новый день. Потому что не кончился предыдущий.

Оля в очередной раз уткнулась носом в стену. Рисунок на обоях давно вытерся. Надо бы переклеить…

Сердце вдруг подпрыгнуло. Вроде как ни с того, ни с сего. Наверное, устало работать вхолостую и пережёвывать состояние бессонницы. Вот и дало толчок. На что-то…

Оля приподняла голову. Прислушалась.

Неуклюже отползла к краю кровати — не к тому, с которого встают, а к нижнему. Опять прислушалась. Всё равно тишина. И, торопясь, скинула ноги вниз.

Путь по коридору оказался одновременно знакомым и нет. Тёмный воздух недружелюбно заскользил по голым ногам — пижамные шорты закрутились жгутами и теперь придавливали начала бёдер. И почему-то совсем не раскручивались при ходьбе. А неожиданно пушистый палас щекотал и жёг пятки.

Оля спешно и местами наощупь преодолела коридор. Вот и синеватый свет из другой комнаты — как некоторые могут спать, не задёргивая штор?

Он остановилась на самом пороге, чувствуя, как вздувшаяся половица упёрлась ей в самые пальцы. И замерла, как если бы наткнулась на непреодолимое препятствие.

— Юр… — шелестящим шёпотом позвала она. — Ты спишь?

Понятное дело, что не спит. Это чувствуется по совершенно не слышному дыханию и по аккуратно-напряжённой позе — на левом боку, лицом к стене и подтянув колени к животу. Даже укрывшись до самого подбородка.

А если он сейчас не ответит? Олю авансом прожгло ожидание, и она даже услышала фантомный скрип пола — как она, не дождавшись ответа, уходит.

В любом случае… надо дать ему выбор. То, чего в последнее время Юрку лишают. Вроде из благих побуждений, но.

Оля уже собралась уходить — отсутствие ответа тоже ответ — но Юркина голова на измятой подушке дёрнулась.

— Нет… — почему-то так же прошептал парень, приподнимаясь на локте.

Наверное, до его ответа на самом прошло совсем немного времени. Просто Оле показалось, что было долго.

— Кофе… будешь? — спросила она.

Наверное, самое странное предложение для человека, не спящего в начале пятого. И тем не менее, Юрка перекатился на край кровати и с готовностью сел. Чуть попозже его можно будет нормально разглядеть в синеве расплывающегося утра.

А пока пришлось включать кухонный светильник, тепло щёлкнувший в розетке и заливший ноное пространство желтизной. Лампочный свет, путаясь в абажуре, рассыпался по стекляшкам радужными капелями. Наверное, намекая: ночь темна перед рассветом, а после дождя появится радуга. Или на что-то такое же ванильное.

Оля щёлкнула чайником и глянула на прямоугольник окна. На фоне потеплевшей кухни его мутная синева выглядела особенно резко. Но так далеко, что о ней не хотелось думать.

Юрка на стуле потирал всей пятернёй затылок, разминая. Его футболка задралась на животе, а одна штанина была явно короче другой. Оля звякнула ложкой о чашку, насыпая в неё смолотые зёрна. Варить — не хочется. Можно и просто залить кипятком. И налить молока так, чтобы цвет переменился до сгущёночного. И сыпануть сахара.

Как ни странно, на вкус получилось даже нормально. С привкусом жареных кофейных зёрен и приятной сладостью, перескакивающей с языка на сердце.

А вот Юрке кофе совсем не понравился. По крайней мере, именно после нескольких глотков он вдруг дёрнулся вперёд так, словно собирался упасть. Но вовремя остановился. И вцепился рукой в светлый клок волос. И без того белые костяшки пальцев окончательно побелели. Оля, закусив губу, не стала приглаживать вставшие дыбом волосы. И говорить ничего тоже не стала.

— Ты понимаешь, — голос Юрки прозвучал сдавленно, будто он говорил издалека. Или из глубины. — Я хочу нормально жить. А не под колпаком болезни. Когда все вечно только и думают, что перед ними — болявый, которого нужно оберегать, вечно создавать что-то, особенно заботиться… А лучше — держаться подальше, если есть такая возможность.

Юрка выпустил волосы и поднял на Олю потемневшие глаза, цвет которых практически сравнялся со впадинами под ними.

— Ты же и сама теперь так думаешь, — Юрка неприятно-криво улыбнулся, и Оля не смогла не отвести взгляда. Юрка безнадёжно ткнулся затылком в холодную стенку.

— Так давай попробуем эту болячку вылечить, — тихо сказала Оля кухонной полке, что над плитой.

— Тебе ж сказали — никаких гарантий, — Юрка предпочёл разговаривать с окном. — Может, ты даже умрёшь от таких «попробуем».

Буквально на секунду их взгляды всё-таки пересеклись. И Ольга вспомнила о том, какая паника её накрыла, когда ей пытались вколоть драконью оспу.

Наверное, всё дело в антураже медицинского учреждения. Потому что сейчас, сидя на кухне с Юркой, и тени того страха у Оли не было.

— К тому же… мне это может уже не помочь, — будто затихая где-то продолжал Юрка.

От этого «уже» Оля вздрогнула, как от тока. И голос её зазвучал быстрее и живее, чем она сама думала:

— А я всё равно попробую, — получилось нагловато. — Моё тело — моё дело и всё такое. Так что, как подопытная, решать буду я. А там уж твой папенька как-нибудь запихает тебя в мешок, притащит куда надо и вылечит.

Ей хотелось звучать самоуверенно. Чтобы со стороны можно было подумать, что она действительно в чём-то уверена.

Юрка совершенно не обратил внимания на неприятный сарказм в торопливом её голосе. Только долго посмотрел на неё, словно пытался разглядеть то, чего Оля сама о себе не знает. Ей даже стало немного не по себе, а щекам — жарко.

— А как я без тебя буду? — пронизывая её серьёзным и тяжёлым голосом, неожиданно по-взрослому спросил Юрка.

Ответ у неё вышел сам собой. Вернее даже вопрос на вопрос:

— А я без тебя?..

Что-то кольнуло слева в груди. И Юркина короткая, даже озорная улыбка попыталась стать незаметной и спрятаться за поджатыми губами. А потом его взгляд снова стал серьёзным:

— Только ты не относись ко мне с заботой, — коротко попросил Юрка. И этот его взгляд Оля выдержала без труда.

— За это не переживай, — ответила она. И коротко пнула его под столом в голую голень. От неожиданности Юрка вздрогнул, а потом нормальная, человеческая улыбка проступила на его розовеющем лице.

Странные люди придумывают стереотипы. Например, стереотип о том, что кофе непременно бодрит и после него невозможно уснуть. Наверное, эти придумыватели просто не вели очень серьёзных бесед на кухне в четыре часа утра. В пижамах.

Сон сковал Олино тело раньше, чем разум. Поэтому у неё не было никакой возможности отодвинуться или как-то иначе повлиять на то, что Юркин локоть упирается ей в ребро. Только с закрытыми глазами слушать его спокойное, ровное дыхание. И планировать, как утром она в отместку столкнёт Юрку с кровати — локоть его ощущался очень уж острым.

А пока — спать.

Распутавшееся от противоречий сознание оказалось очень уставшим и требовало незамедлительного отдыха. И обнимашек. Потом.

[1] Doute — фр. «сомнение».