Драконья оспа

Глава 17. Яблоки кислотно-витаминного цвета

— Худая вроде, а вен нету, — через слой медицинской маску, по виду будто залитой зелёнкой, проворчала медсестра.

— За худую — спасибо, — флегматично отозвалась Ольга, уставившись взглядом в невыносимо сероватый и чистый потолок. Цвет его был подобран так, чтобы малейшая точка превращалась в катастрофу — на чёрном ведь грязь заметна даже больше, чем на белом. И ни малейшей точки на ровном и холодном потолке не было. Оля с тоской припомнила муху, беззастенчиво бродячую по подоконнику. В это помещении за такое кого-нибудь непременно расстреляли бы. Потому что это — почти операционная.

Лёжа на очень неудобной каталке, она безвольно опустила руку через край и почувствовала себя куклой. Не Барби — куклой Вуду. В которую тоже беззастенчиво совали иголки все кому не лень.

Наверное, медсестра всё же немного кокетничала и принижала свои способности искать вены, потому что катетер в вену загнала так быстро и ловко, что Оля не сразу сообразила, что за синий самолётик торчит у неё на сгибе локтя. Что ж, уже хорошо… Или в медицине хорошая примета — это когда сначала ничего не получается? Считается ведь, что лучшая дорога — которая в дождь. Кстати, с утра накрапывало. Но Оля из принципа не стала брать с собой зонт. Даже если замочит, то что? Юрка, кстати, тоже не стал. И был вроде бодр и спокоен. Его в операционную уже увезли.

Оля только в общих чертах представляла, что с ними там будут делать — разум всегда отказывается глубоко воспринимать пугающую информацию.

Что-то вроде прямого переливания крови со всякими приблудами, наркозом и отслеживанием, чтобы дыхательный центр мозга не отключился… Иногда проще ничего не знать о процессе. Чтобы лишний раз не себя накручивать. А то Оле уже кажется, что дыхание её стало каким-то не таким. А если бы она знала ещё и о возможном невыходе из наркоза, спонтанной остановке сердца или риске впасть в кому? Ещё она когда-то давно читала страшную историю про вирус, от которого организм умирает, а мозг — нет. И, оставаясь живым, чувствует всю боль. И всё, что с ним происходит. И остаётся в тёмной безысходности, сохраняя возможность думать и всё понимать. Что дальше — без вариантов и будет только хуже…

Н-да… Вот бы Оле так валентность металлов запоминать, как это…

Хорошо, что её уже подхватила за ножной край каталки другая медсестра и ловко толкнула к раскрытым белым дверям.

Круглый свет от белой инопланетной лампы отпечатался на сетчатке, а движения докторов выглядели спокойными и размеренными. Хотелось думать, что они-то понимают, что делать. Хотя как можно понимать, как правильно резать человека?! Ладно… Ладно… Спокойно.

Оля скосила глаза в сторону и, краем уха слыша монотонные переговоры врачей между собой, увидела Юрку. И не сразу узнала.

Уже в маске и искусственном сне. Голый по пояс. Наверное, и ниже тоже голый — но за простынёй не видно. Сердце от непонятного чувства сжалось, и стало не очень страшно. В конце концов, она здесь не одна. И даже вроде бы делает важное дело. Правда, вынужденная пассивность этого делания немного напрягает и заставляет нервничать. Подскочившее ведь давление не помешает процессу?

На Олю, наконец, надели прозрачную маску с неприятным запахом и велели считать обратным счётом от десяти. Хорошо, что она такая умная и знает, что такое обратный счёт. Жаль, правда, что так и не досчитала, застряв примерно на семи.

Бывают такие вещи, которые просто разглаживают что-то на сердце и заполняют светом. Такие, как например этот сад. Или парк? Кто его знает, и какая разница. Просто Оле нравится ходить по очень аккуратным тропкам, дышать сладким ароматом цветов и греться пушистым теплом, окутывающим всё насквозь.

В огромном сероватом амфитеатре читали какую-то лекцию, которой совсем не мешала спокойная, но громкая карусельная мелодия — вон там искусственные пони бегают по кругу под зелёным шатром и огоньками. А совсем рядом — непереносимо синяя линия моря, отделённая от розового песка белыми барашками пены. Цикады, оживающие в самую жару, весело запели свои монотонные песни. А по густому слою травы тёмной тенью прошёлся ветерок, обдувающий теплом лодыжки. Музыка карнавала стала отступать.

Наверное, это и есть идеальный мир.

Оля вдруг ощутила себя счастливой. Окончательно и бесповоротно. Красота мира, чёткостью линий отразилась перед глазами и въелась в мозг настолько сильно, что сердце замерло. И стало каким-то большим. Очень большим. Настолько, что грудная клетка стала для него мала.

Оля вдохнула поглубже, и воздух сладостно прокатился до лёгких. И сама Оля стала очень лёгкой. Настолько, что захотелось воспарить. А ведь и можно!

Разведя руки в стороны, Оля с восторгом почувствовала, как поднимается над землёй. Оказывается, летать совсем не сложно! И почему она раньше так не делала? Очень высокий и раскидистый ясень со множеством длинненьких серёжек стал не таким высоким — Оля уже с ним поравнялась. Ещё немного, и она станет выше. А свежая тень всё путается среди листьев…

Оля уже почти наверху.

И тут в груди что-то дёрнуло и потянуло — как если бы она была к чему-то привязана за солнечное сплетение, а теперь эта верёвка натянулась. Стало не то, чтобы больно… Грустно. Словно вся тоска мира собралась у Оли в груди. Как с такой вообще можно жить? А перед глазами резко возник образ.

Чёрно-белое фото, которое иногда передаёт всё, что нужно лучше, чем цветное. На нём — Юркино лицо. Чуть помоложе, чем привыкла Оля — наверное, что-то вроде старших классов. Та же лёгкая улыбка. Те же чуть прищуренные глаза. Светлые волосы, аккуратно обрамляющие лицо. Разве что щёки на нём чуть попухлее. И взгляд наивнее.

От этого взгляда ей захотелось плакать. Хотя вроде бы ничего особенного, просто картинка. В сероватой, будто стальной дымке. Которая наверняка скоро рассеется. Но воздух вокруг перестал быть таким лёгким и приятным. И тело стало тяжелее.

Чтобы не разорвать себе грудь тоской, Оля начала опускаться вниз, то ли усилием воли, то ли физически. По мере снижения боль становилась меньшей. Пока очень медленно и плавно она окончательно не опустилась на земную твердь.

Там её за руку держал парень. Описать детали его облика она бы не смогла — перед ней будто стоял воздух, мешая восприятию. Или дрожало всё вокруг. Или весь парень. Только ярко-жёлтая рубашка стояла перед глазами. И волосы, и причёска чем-то напоминали Незнайку из сказок Носова. Но это был не Незнайка, а кто-то чужой.

Он что-то ей говорил, но Оля не могла понять, что. А переспрашивать почему-то было неловко. Только кивать головой и хлопать глазами. Судя по интонации и внимательным глазам, он что-то спросил. И, сама не понимая на что, Оля кивнула:

— Да.

В этот момент мир ожил. И стал проноситься мимо неё. Парень бежал впереди, всё ещё держа её за руку и таща буксиром. А сама Оля вяло чувствовала, что ноги у неё очень мягкие, и двигается она как каракатица. Будто разгребает болотную топь. Но картинки, несмотря на это, сменяли друг друга быстро.

Сначала — просто цветочно-древесные виды. Потом, будто интерактивные экспонаты в каком-нибудь музее стали появляться картины. Проступать кадрами кинофильма и тут же исчезать. Оля не без удивления поняла, что узнаёт «натурщиков» с этих картин. Вот девушка, одетая словно по моде древнего Египта — в белое льняное платье красивого свободного кроя и с широкими блестящими браслетами — это Елена. Вот парень, чем-то напоминающий звездочёта и азартно обложенный стопками книг — Виталий. Мужчина в длинном твидовом пальто и чёрной фуражке на очень дождливом и пасмурном фоне — Дима. Смеющийся чему-то завсегдатай старого паба — Кирилл.

Калейдоскоп пронёсся так быстро, что остался больше в отрывках памяти и смутной тревоге, чем перед глазами. Оля уже начала уставать. Тело налилось тяжестью, и бежать больше не хотелось. Но тащащий её вперёд будто бы только разгонялся, утягивая за собой. Заболела голова и начало тошнить.

— Может, хватит уже? — недовольно промямлила Оля, запнувшись обо что-то.

— Хватит-хватит, — согласились с ней. — Всё уже.

Это был не его голос. Оля с трудом открыла болезненные глаза и очень смутно различила белые стены и возящегося с каталкой санитара. В плечо холодно упёрлись боковые ограничители, на которых беспомощно болталась её футболка. А санитар, нисколько не смущаясь тем, что Оля без футболки, отточенным движением поднял её с каталки и переволок на больничную кровать.

Тошнило.

Восстановление после операции, даже несложной — та ещё задачка. Тело будто чужое, в голове мысли только о том, где сейчас кольнёт и насколько это смертельно, а настроение — разные оттенки упадничества. Плюс атмосфера больничной палаты, пусть и навороченный, не греет.

Вроде бы уже ничего не болело, и даже пара кругов пешком по палате даются нормально. Но внутри — всё равно ощущение слабости и неуверенности. И сосущая пустота, маячащая в кипельном воздухе. А время, как на зло, будто замирало и становилось бесконечным. Вот бы такую бесконечность во время рабочего завала.

На четвёртый день дверь в палату открылась непривычно бодро — местный персонал был приучен шуршать ею, словно мыши — и в палату ввалился тот, кого можно было принять за персонал только после сильной черепно-мозговой травмы. И по белому халату на развёрнутых плечах.

— Здравствуйте, — Оля подобралась на кровати, получше выпрямляя спину и с не без напряжения вглядываясь в волевое лицо мужчины. Принёс какие-то вести.

— Привет-привет! — неожиданно легко махнул он крепкой рукой, второй легко и метко забрасывая около Олиной подушки небольшой целлофановый пакет.

Не сказать, чтобы Владимира Ильина Оля узнала хорошо. Но таким спонтанным и чуть ли не весёлым видела его впервые. От этого против воли внутри защекотала надежда.

— Как самочувствие? — весело глядя ей в глаза, поинтересовался Владимир.

— Всё нормально, — лаконично отозвалась Оля и без перехода задала более важный вопрос: — Что с Юркой?

К счастью, Владимир не стал вворачивать ей обратно эту лаконичность, а отозвался весьма подробно:

— Позавчера был отключен от аппаратов, сегодня пришёл в себя. Показатели в норме. Иммунная система приняла антитела. Маркеры воспаления снизились на треть. Аллергическая реакция в пределах нормы. Самочувствие паршивое, — перехватив Олин взгляд, который ей самой показался самым обычным, Владимир спешно добавил: — Но ты же сама понимаешь, процесс восстановления — он сродни болезни. Организм привык функционировать с болячкой — фигово, но привык. Адаптировался. А теперь его заставляют работать без. Стресс. Паника. Кошмар.

— Какое популистское объяснение, — расслабленно откидываясь на подушку, отозвалась Оля.

— Другого ты всё равно не поймёшь, — не моргнув глазом парировал Владимир. Кажется, честность — это одна из его ведущих черт характера. По крайней мере, Оле теперь так кажется.

— Ну да, — согласилась она, вытаскивая из-под бока что-то очень твёрдое и круглое — в пакете Владимира оказались яблоки. Витаминно-зеленушного цвета — явно новый урожай.

— Про тебя спрашивает, — Оле показалось, что Владимир подмигнул. Хотя скорее всего это игра светотени — узкий луч оконного света исказил его лицо, когда мужчина потянулся к пакету.

— Вы ему сказали, что я — всего лишь наркозный бред и ему приснилась? — чтобы не выдавать смущения, разум защитился чем-то наподобие сарказма.

— Не, — Владимир скривился, вгрызаясь в кислый яблочный плод. — Он сам догадався.

Оля хмыкнула, тоже залезая в пакет и отгрызая у яблока налитой бочок. Неожиданно сладкий.

Ещё пара минут околосветской беседы, и Владимир с чувством выполненного долга направился к выходу. И, стоя уже в проёме, обернулся через плечо и, глядя на Олю драконьими глазами, негромко произнёс:

— Спасибо.

Вроде бы ничего особенного, но от его тона у Оли чуть-чуть приподнялось сердце. И она успела только кивнуть Владимиру в спину. А потом, когда дверь закрылась, с размаху бухнуться на кровать. Так, что та в ответ возмущённо скрипнула.

За окном палаты наливался день, и его не портила даже казённая пластиковая рама. Солнечные лучи путались в листьях высокого ясеня, делая их разноцветными. Похожий ясень был в Олином сне. Только улетать ей больше не хотелось. Мысль, что ей скоро можно будет выйти в этот летний мир, придавала сил. Где-то очень весело голосили птицы. А яблоко всеми своими витаминами впитывалось в тело, которое уже почти не кололи уколами.

— Новые планеты вообще-то открывают астрономы, а не космонавты! — кипятился Юрка, зачем-то разводя руки в стороны, будто сам пытался нащупать небольшую планету.

— Ну и что! — не сдавалась Оля. — Для агро… тьфу! — астрономов эти планеты всего лишь точки на компьютере, а для космонавтов — вполне себе физическое тело!

Как и для чего между ними завязался спор о планетах — одному Ктулху известно. Просто о чём-то важном в больничных палатах как-то не говорится. Наверное, суеверный страх.

Юрка вроде бы выглядел неплохо, но ещё больше бодрился. За это Оля старательно не замечала тёмных кругов у него под глазами и даже не особенно щадила его аргументами в споре. Который не имел совершенно никакого значения.

Она под шумок запустила руку в прозрачный и шуршащий целлофановый пакет и утащила небольшое зелёное яблоко. Почти такое же, как не так давно и ей приносил Владимир. Утащила не потому, что хотела есть — просто именно так нужно показать Юрке, по её мнению, что не так уж он и болен. Только у здоровых можно таскать яблоки.

Юрка был одним из тех, кому шла больничная пижама, делая не беспомощным, а каким-то милым. Словно только проснувшийся персонаж с картины викторианского художника. Такой нереальный, что так и хочется коснуться и проверить, не уткнутся ли пальцы в неоднородный холст с краской.

Юрка, вздрогнув, моргнул, и лицо его расслабилось. И Оля не сразу поняла, что не удержалась и всё-таки положила ладонь ему на макушку, отодвигая лёгкие пряди в сторону. И поспешила отодвинуться назад (чуть не упав, потому что забыла, что спинки у табуретки не предусмотрено).

— Кстати, ты можешь уже идти домой, — заговорил Юрка голосом более деловитым и низким, чем вёл спор о космических телах. — Со мной всё нормально.

— Не терпится уже пожить здоровой жизнью без присмотра взрослых, — хмыкнула Оля, перекрешивая руки на груди.

— Нет, — не повёл бровью Юрка. — Просто ты тут достала всех врачей и медсестёр, и он хотят от тебя избавиться.

Оля хотела была возмутиться, но серьёзно-иронично приподнятая светлая бровь заставила её подавиться смешком.

— Ты же понимаешь, что теперь я просто обязана остаться? — пытаясь стянуть улыбку, уточнила Оля.

На самом деле резон в Юркиных словах был: процедур с Олей больше не делали, анализов не брали и общий врачебный вывод звучал примерно как «иди и живи жизнь!» Плюс к этому силы к Оле вернулись настолько, чтобы от скуки доставать персонал на медицинские темы. И, зная статус пациентки, отмахнуться от неё было не желательно. А объяснять что-то человеку, не владеющего темой, но живо интересующегося — мучительно.

— Да серьёзно, — Юрка заговорил уже обычным тоном. — Не стоит тебе здесь торчать. Это утомительно… Если бы я мог, я бы уже давно ушёл.

Вообще-то Оле давно хотелось «на волю», и мир за больничной оградой казался как никогда прекрасным и пленительным. Появилась куча мыслей и планов, что бы можно такого сделать. И больничные стены, хоть и очень цивильные, так и не стали чем-то приятным. Скорее — неизбежным. Плюс к Юрке пускали только на пару часов в день. А под незримым наблюдением помнящего страдания и смерти здания разве можно отпустить себя? На эти пару часов можно приходить и так. Хотя где-то в глубине и кольнула мысль, что Юрке она просто больше не нужна… Но не выяснять же это у растерзанного на больничной койке парня. Пусть и бодрящегося.

Который вдруг заговорщицки наклонился к ней так, что его лицо приобрело хитроватый оттенок, и полушёпотом заговорил:

— Только приходи, пожалуйста. А то я тут с ума сойду.

Сдержать дурацкую улыбку у Оли не получилось. И, чтобы Юрка не очень долго её видел, Оля поспешила ткнуться в его губы. Торопливо. Потому что в любой момент идиллию может нарушить какая-нибудь почасовая капельница.

Вот бы им уже двоим выйти отсюда и оставить за спиной все неприятные воспоминания. Но пока и так нормально.