Драконья оспа

Глава 2. Болезнь куклы

На скамейке было не удобно. Спина ныла. Оля предпочитала винить в этом увесистую грудь, но может дело было и не в этом. От резкого движения вступило в левое колено — всё-таки удары судьбы не проходят даром. А может, просто старость подкрадывается незаметно. Случайно задела кожаный рюкзачок, примостившийся рядом с ней на скамейке, и едва успела его поймать, чтобы он не ухнулся на землю. Рюкзачок-то не очень жалко. А вот то, что в нём…

Вообще странное расположение для скамейки — на пыльном треугольнике между дорожной развилкой и лесной зоной. Но, видимо, даже странные вещи могут однажды кому-то пригодиться. Как, например, Ольге, сбежавшей из той дурацкой поликлиники.

Мир вокруг равнодушно гудел, слово гигантский пчелиный улей, где каждый был занят своим делом, и окружающими интересуется только постольку, поскольку они мешают.

То самое странное чувство, когда вроде со всеми, но при этом одна. Мимо проезжают автомобили, в которых находится по крайней мере один человек. Это примерно пять человек в минуту. И каждому из них абсолютно всё равно на сидящую на непонятной скамейке Ольге. Хотя, если разобраться, то было бы куда хуже, вздумай кто проявить своё участие.

Ощущение опасности притупилось, позволив сознанию приступать к логическому анализу произошедшего. И при том, что ни логикой, ни аналитикой Оля особенно не страдала, картина выходила спорной.

Если смотреть на всё отвлечённым взглядом из безопасного места, то можно решить, что Ольга Викторова — просто истеричка.

Может, ей просто показалась и она преувеличила? Ольга застыдилась. В конце концов, ничего необычного или странного в кабинете не произошло — всё было в точности так, как обычно.

И в этот раз — как и во все другие — ей пришло сообщение с бессмысленным рекламным предложением и адресом. Правда, если явиться по этому адресу, то никакой рекламы там не будет, а будет знакомый ей врач, который в обход врачебной этики будет разговаривать «на ты», одновременно смотреть глазное дно, мерить давление и проверять остроту слуха. После чего, не делая в своей воодушевлённой речи пауз, кивнёт. Это будет означать, что всё в порядке и можно идти во врачебный кабинет. Номер врачебного кабинета и поликлиники он мельком покажет на тетрадном листе. Там же будет латинское название вируса, которому в ближайшее время Олин организм будет вырабатывать иммунитет. Это — скорее дань продолжительному сотрудничеству, чем необходимость процедуры. Но в этот раз Оля чётко уловила название — aureum chickenpox. Золотистая ветрянка. А никак не драконья оспа.

Драконья оспа… Одно упоминание которой уже сбивает мысли и отдаёт чем-то настороженно опасным.

Сначала она появилась где-то на задворках земного шара как очередная болячка бедных и неразвитых. Которая была так далеко, что думать о ней, отрывая мысли от своих насущных проблем, казалось глупым. Потому повышенное внимание СМИ больше раздражало и напоминало попытку создать информационный шум, за которым можно провернуть очередную экономическую пакость. Поэтому усиливающийся набат основная масса населения не воспринимала всерьёз. Теперь же панических настроений гораздо больше — это заметно хотя бы потому, как люди скупают в аптеках всё, что обещает хоть какую-нибудь защиту от драконьей оспы. Причём, если верить производителям, то защищает от неё вообще всё — от экстракта подорожника до высокомолекулярного азота, чем бы это ни было. Пока что дело дошло до настойчивых рекомендаций воздерживаться от излишних контактов и пользоваться средствами защиты. Но, видя статистику заражений, многие уже начали догадывались, что это «ж-ж» неспроста.

О том, как делается вакцина, Ольге, конечно, рассказывали. И она честно пыталась понять и даже читала сама. Но умные слова будто веером расползались мимо её сознания, так что представления о процессе у неё до сих пор оставались где-то на уровне третьеклассника. И знала Оля только то, что ей вводят в организм вирус, на который её иммунная система реагирует выработкой антител. Потом на основе её антител делают вакцину.

Конечно, не только и не столько из Ольгиных, но из иммунной системы таких же, как она. Драконов.

Возможно, сегодня Оля всполошилась зря… Но это название… Драконья оспа. Само по себе оно намекает на опасность для драконов.

Она откинулась на загнутую древесную спинку скамейки и запрокинула голову. В горле ощутилось натяжение мышц, а перед глазами поплыли светлые, как медицинская вата, облака. Дождь уже рассеивался, оставляя после себя голубоватые, скрытые небесной позёмкой проталины.

А в тот, самый первый раз, когда Оле ввели вирус, погода была совершенно другой.

Это было лето. Какой именно месяц, Оля не помнила, потому что слабо ориентировалась в месяцах — это было ещё до того, как она пошла в школу. Только помнила, что было очень тепло, и где-то в траве постоянно прятались и стрекотали кузнечики. Кажется, их стрёкот дополнительно разогревал улицы, и без того полностью залитые прозрачным и добрым солнечным светом. В такие дни жизнь кажется ещё лучше, чем она есть. Тем более в детстве, когда ещё есть уверенность, будто бы так будет всегда.

Проснулась тогда Оля с необъяснимым ощущением чего-то хорошего и радостного. Это ощущение подтвердил распластавшийся на стене ломаный солнечный свет, по форме отдалённо напоминающий оконную раму. Будто задруживающийся и зовущий поиграть с ним. И вот-вот появится солнечный котёнок… Оля с удовольствием вдохнула запах летней утренней неги, когда никуда не надо спешить, и можно просто радоваться. Настроение у неё было, как если бы сегодня был её день рождения. И плевать, что на её день рождения такой погоды отродясь не бывало — он у Оли в самом дурацком месяце, в ноябре. Когда за окном только серость, грязь, и нескончаемый мелкий дождь.

Полная энергии Оля буквально соскочила с кровати на пол и поспешила пробежаться на кухню — просто давняя привычка, ставшая почти традицией. Пятки легко отталкивались от тёплого, пушистого паласа.

Мама была там, на кухне. Но не в привычном домашнем костюме, очень напоминающем спортивный, а в почти выходном платье. Ещё один повод для радости.

Это платье Оле всегда нравилось, несмотря на то, что мама считала его недостаточно красивым. Мама, как теперь понимает Ольга, вообще предпочитала экстравагантные вещи, но будто бы стеснялась их носить. Поэтому и сегодня натянула на себя обычное платье-халат палевого цвета с неровными, специально так сделанными коричневыми полосками. Узкий поясок обхватывал и без того хорошо очерченную талию, а длина платья делала маму ещё более высокой и тонкой, чем она была. Прямо как модель из журнала.

Оля тогда тихо залюбовалась и про себя пожелала, чтобы, когда она вырастет, у неё тоже было бы такое платье. Имея в виду, конечно, такую же фигуру — вытянутую и тонкую, с удлинёнными руками и ногами, создающую ощущение хрупкой весенней лёгкости. И не сказать, чтобы это желание не сбылось.

Но в тот день Олю это ещё не заботило, так что она просто улыбалась, разглядывая, как ловко мама шлёпает в чашку с глазастым улыбающимся зайчиком два сахарных кубика.

— Иди умывайся и завтракай, — почти не отвлекаясь от процесса, велела она, ловко выуживая с полки разделочную доску одной рукой, а второй, не глядя, открывая дверцу холодильника. — И пойдём.

— Ага, — только и выдохнула Оля, даже не уточняя, куда они пойдут.

В такой день и с такой мамой она готова была идти куда угодно. Поэтому очень бодренько почистила зубы, почти не обращая внимания на нарисованную на тюбике зубной пасты белочку. А так-то обычно она могла вести с нею долгие беседы — про себя — благо ей всегда покупали одну и ту же детскую пасту. Взрослая слишком сильно щипала щёки и губы.

Снова выскакивая на кухню, Оля заметила ещё один повод для радости — на гладильной доске, напоминающей мыс парохода, мама выглаживала её любимое платье — абсолютно белое, со складчатой юбочкой и рукавами-шариками. Которое нельзя было надевать слишком часто, «потому что измараешь». Значит, сегодня можно. Жизнь, определённо, налаживалась. Это подтвердила весело развивающаяся колокольчиком юбка, когда Оля кружилась перед зеркалом. А уж носочки с отворотом и вышитой на нём вишенкой, которую так и хотелось съесть… Более того, гремя картоном, мама вытащила из шкафа новую обувную коробку и, смахнув с неё пыль, протянула пару сандалий, украшенных кругловатыми феями с волшебными палочками. Которые явно собирались творить доброе волшебство. Не без усилий застегнув которые — дырочки на ремешках были слишком узкими — Оля почувствовала себя настоящей куклой. Разве что светлой шевелюры не хватало — у кукол ведь всегда блондинистые волосы. Как у мамы, только без черноты у самой головы. А у Оли — коричневые. Но это ничего. Главное — что глаза голубые. Да и волосы вьются колечками у концов. Так что вполне можно вообразить себя куклой. Надо только сделать круглые глаза. И, схватившись за мамину ладонь, параллельно цепляющей сумку, устремиться в прохладный подъезд, похрустывающий бело-коричневой плиткой. А за ним — раздолье солнца, оформленное приветливым и тихим городским пейзажем!

Выскочив на каменные ступени, мелкая Оля едва не взмыла в воздух от радости и накатившего на неё ощущения свободы. И почему-то очень хотелось сравнить атмосферу с прерией — хотя о прериях она тогда ничего толком не знала, кроме того, что они водятся в Канзасе, где жила то ли Дороти, то ли Элли.

Подъездная дверь за спиной хлопнула, и мимо уверенно проплыла мама в своём крайне красивом платье. Процокала каблуками по трём ступенькам и стремительно повернула налево — в сторону остановки. Оля незамедлительно поспешила следом.

Маленькая чёрная сумка покачивалась рядом с маминым бедром на длинном тонком ремешке, и почему-то ещё больше веселила Олю. Она вообще любила, когда мама такая… смелая что ли. Проплывающая мимо раскидывающегося вокруг мира, отводя волосы цвета масла от красивого лица. Она вообще красивая — её мама. И Оля уже с радостью ждала, когда вырастет и станет такой же.

Асфальтовая дорога укатывалась мимо широкой, абсолютно зелёной поляны, мимо которой Оля не смогла пройти спокойно.

Ровная, гладкая, многообещающе уходящая в небесную синеву… Нет, ноги в новых сандалиях и мягких носках просто сами собой понесли её в сторону от мамы. Та не возражала, но и не сбавляла ходкого шага. А Оля, раскинув руки, представляла, что у неё имеются крылья. И в голову само собой пришло сравнение с пони из мультика или специальной крылатой лошадью с красивым названием — пегас. Хоть папа и говорил, что ни розовых пони, ни пегасов не существует, разве это причина? Ведь всегда можно вообразить. Странно, что взрослые этого не делают.

Так что, чувствуя, как тёплый воздух обхватывает голые руки и ноги, Оля была уже не Олей, а волшебной принцессой, которая умела превращаться в пегаса. Может, даже с витым рогом на голове. Единорогов ведь тоже не существует, разве что кроме носорогов, но они не считаются. А Оля очень даже считается. Особенно чувствуется это по тому, как тёплая трава скользит по её икрам, а земля будто сама отталкивает стопы, приближая всю Олю к бесконечному небу. И мама тоже считается — она идёт примерно на уровне Оли, только по своей асфальтовой дороге. Всё так же шлёпая каблуками. И папа тоже считается, пусть он и всегда на работе.

Тёплый ветерок скользит между пальцами и холодит шею под волосами. Будто подстрекает набрать скорости, хотя Оля и так уже запыхивается. Но так не хочется останавливаться. Будто остановка может окончательно рассеять очарование и этой поляны, и луга, и стремительной мамы. Но сердце стучит всё сильнее, а в груди становится тесно. Так что коленки сами собой переходят на шаг, а дышать приходится ртом. Зато теперь можно лучше рассмотреть полянку. Оказывается, трава покрывает её не сплошь, а пучками. Будто даже травинки не хотят жить поодиночке, а собираются ближе к своим. А вот цветов среди травы нет. Ни одного. Жалко, что уже пропали одуванчики. И жёлтые цыплята, и белые паутинки.

Мама уже почти дошла до перехода, значит и Оле нужно поспешить — все знают, что детям нельзя без взрослых на дорогу. И вообще переходить можно только по белым полоскам и у светофора. А кто так не делает — дураки.

Автобус неспеша подползает по дорожной ленте и неслышно тормозит возле стеклянного навеса остановки. Кажется, даже чуть пригибается к ним с мамой, чтобы удобнее было заходить. Мама заскакивает в салон легко и затаскивает следом Олю, которая едва не спотыкается о какую-то железяку. Сидеть ей неохота, так что она обеими руками цепляется за зеленую трубку и с интересом смотрит, как знакомые дома и магазины убегают мимо с неповторимой скоростью. А мама в это время устраивается на сиденье, беспрерывно поправляя то своё платье, то чёрную сумочку. Народу в автобусе мало — всё, как любит Оля, и никто не ворчит и не ругается. Да и разве могло быть иначе в такой приятный, солнечный день?

Неизвестно, сколько времени прошло, но мама поднимается. Значит, их остановка. Оля с готовностью подскочила к дверям и первой нажала на красную кнопку. Хоть это вроде и не требовалось — водитель тормозил на каждой.

Эту остановку она тоже знала — чёрные витые ворота очень хорошо запоминались. Вроде бы просто железные перекладины, но если приглядеться, то можно рассмотреть очертания разных птиц и зверей. Оля уже отыскала сову, медведя и закутавшуюся в свой хвост лису. Ей казалось, что звери между собой дружат. На воротах явно был кто-то ещё, но Оля его пока не видела.

Скрывали ворота здание поликлиники — места, где очень много сидений вдоль стен, а в кабинетах сидят врачи и о чём-то разговаривают со взрослыми. Иногда просят дышать и не-дышать и тыкают чем-то холодным в спину. А ещё у них на стенах разные картинки, которые можно рассматривать. Правда, они простые, и Оля давно их все изучила.

Внутри каменного здания тихо, а все звуки сначала становятся громче, а потом будто смолкают навсегда. Может, потому там и стараются особенно не шуметь. Чтобы оставить свои звуки при себе.

Прошли они с мамой не в привычный ход, а завернули за угол, в одну из тех дверей, что Оля считала запертыми навеки. Но внутри оказалась всё та же поликлиника со всё теми же коридорами и железными скамейками. Разве что такой картинки на стене Оля ещё не видела.

Смешной зелёный дракон, с огромной доброй головой и скруглёнными зубами в открытом рту. На пухлых лапках, напоминающих подушки. С глазами-чёрными овальчиками и с очень длинным хвостом, весело торчащим вверх. На кончике которого примостилась лупоглазая стрекоза, крылья которой бодро распахнулись почти до самого потолка. От всего рисунка веяло взрослой неуклюжестью — той самой, которая получается, если взрослые вдруг начинают вести себя как дети. Что в картинках, что в жизни. Ну в самом деле, неужели они думают, что если сюсюкаться или рисовать нелепые зубы, то никто ничего не заметит? Глупость какая… Ладно, не расстраивать же их — поэтому дети и молчат и принимают предложенную игру, тоже сюсюкая со взрослыми. Взрослые — они иногда очень милые.

Но дракоша Оле нравился. Во-первых, своей неожиданностью — новое всегда лучше старого. Во-вторых, своей какой-то милотой: этому дракону хотелось прошептать на ушко свои секреты. Пусть даже стрекоза подглядывает. Или хотя бы погладить его по блестящему, словно леденец, зелёному боку. И Оля бы это непременно сделала, не перехвати мама её руки и не поведи за собой — к двери одного из одинаковых кабинетов.

Врачей Оля, как все нормальные дети, не жаловала. Но и не боялась, не успевшая пережить ещё пережить особых болезненных ощущений. Так что, смирившись с неизбежным, она просто села на стул. Пожалев при этом, что не догадалась взять из дома какую-нибудь игрушку. Сейчас было бы очень кстати прижать её к себе и мысленно велеть не бояться. Потому что сама Оля не боится.

Врач о чём-то говорил с мамой, а Оля бегала глазами по пахнущему лекарствами и чистотой кабинету. Уделив особенное внимание полке с резиновыми игрушками, издающими писк, если на них нажать. Жёлтый слонёнок у неё был такой же, белочка с острыми ушками жила у её подруги, а вот выставившая к ней копытце лошадка очень нравилась. Но не просить же её — Оля уже большая.

Уколов Оля не очень боялась — они почти не больные. Вернее, больные, но не долго. А вот кровь из пальца — это да. Там ведь колют не маленькой иголкой, а большим осколком зеркала. Так что Оля сидела спокойно, когда врач её колол. А врач Олю похвалила. Правда, сказала она это не ей, а маме — по поводу «спокойной девочки». Та только с улыбкой кивнула — это было для неё само собой разумеющимся.

К Олиной радости, сразу после этого они с мамой пошли к выходу. Даже не пришлось сидеть в коридоре и стоять в очереди к окошку, надпись на котором Оля ещё не могла прочитать — слишком длинная.

Но на улице Оле уже не понравилось — мир как-то неожиданно качнулся, когда за спиной хлопнула дверь, и окрасился неприятным зеленоватым маревом, как если бы Оля смотрела на него через оконную сетку. Она даже помахала рукой перед носом, но никакой сетки, конечно, не оказалось. Но картинка всё равно не была такой радостной, как раньше.

Оля ощутила духоту и усталость. И очень захотелось домой. Но не придала этому никого значения, и затрусила возле мамы, подстраиваясь под её шаг.

На остановке очень захотелось поканючить, что автобуса долго нет, и Оля почти забыла, что обычно не канючит. А в автобусе уже не хотелось смотреть в окно. Только прижаться к жёсткому маминому боку и неприятно ощущать каждой клеточкой тела движение автобуса. И чувствовать ужасный, разогретый запах металла. Странно. На этом автобусе её ещё никогда не укачивало. Вот на том, который шёл к вокзалу, что на другом конце города… Так что Оля была очень рада, когда они вышли. И не стала проситься погулять, хотя утром и хотела. И даже не глянула в сторону поляны, на которой было так удобно играть в пегасов. Несмотря на то, что там уже гуляли её подружки — Катька и Маринка. Которым она только вяло махнула на приветствие. Оля очень устала.

А дома ещё, как на зло, на куклу Машу не хотели надеваться туфли, так что они полетели в стену и отскочили за батарею. И вообще воротник на платье натирал шею. Оля не без тоски выглянула в окно, за прозрачный тюль. И почему-то не нашла ничего, что бы в этом мире могло её порадовать. Всё какое-то серое и скучное. Одинаковое. Почти что глупое. От этого даже разболелась голова. Какой-то очень неприятной, мучительной болью — как если бы её, эту голову, кто-то пытался изнутри задушить. И каждое движение только усиливало это. Аж до тошноты.

Потом стало холодно, по телу пошли неприятные мурашки, как у гуся. Оля сжалась комком на своей кровати и чувствовала себя очень брошенной. И никак не могла согреться. Дальше перед глазами начали взрываться туманные желтоватые огни, и Оля окончательно сдалась — всё-таки залезла под одеяло. Лежание на кровати днём она не признавала, и поэтому уже во всю протестовала против дневного сна. А теперь сама гусеницей завернулась в постельное бельё и хотела непонятно чего.

То состояние нынешняя Ольга помнила плохо — забылось с течением времени, как всё неприятное. Но всё равно помнила: как если бы детский кошмар рассеялся в предутреннем свете, но оставил за собой клочок душной темноты. Когда тело немного отделяется от тебя, и сознание остаётся запертым в нём, насквозь больном. Пошевелиться — трудно. Жарко, но стоит малейшему сквозняку коснуться кожи, как начинает трясти от холода. Дышать получается со свистом и не в полную силу. Липкость всего ощущается даже в неприятно окутывающем в воздухе. И мысли… Мысли не отключаются. Перед глазами какие-то неприятные образы, то ли случившиеся когда-то, то ли из будущего. Всё время кто-то неприятно хватает, а потом оказывается, что это сон. Который болезнью наваливается на тебя с новой силой и продолжается своей бесконечной тягомотиной. Внутри жжётся и ломит, и конца и краю этому не видно.

Ощущение всепоглощающего жара и беспомощности и сейчас легло взрослой Ольге на плечи, и она поторопилась их стряхнуть.

Потом уже Оля узнала, что это была всего лишь иммунная реакция организма на введённый возбудитель болезни. Что так тело защищалось, а не пыталось её убить. Хотя тогда, в детстве, она долго боялась сама себя — что ни с того ни с сего просто может такое произойти.

Больше такой сильной реакции у неё не было ни разу. Но и особых успехов в изобретении вакцины вроде бы тоже. Только о том, самом первом разе, врач как-то обмолвился уже взрослой Ольге, что практически из только её антител получилась полная вакцина. В другие разы приходилось смешивать с другими «подопытными».

С минуту Ольга рассматривала свой рюкзак, понуро свесивший собачку молнии к земле. А потом, воровато оглядевшись по сторонами, «свистнула» его узкими зубчиками. Кроме пары карточек и подозрительно молчащего телефона там был тот самый шприц — которым она угрожала тому светловолосому пареньку.

Оля аккуратно, чтобы не давить на поршень, достала его. Прозрачная, вязковатая жидкость. По виду и не скажешь, что опасная болячка. А может и нет? Может, Оля всё-таки зря подняла панику, и в шприце у неё обычная золотистая ветрянка?

Неожиданно приободрённая это мыслью, Ольга едва не упала — так резко соскочила на ноги и подхватила на локоть бирюзовую лямку.

Это просто нужно выяснить!

Окрылённая вторым дыханием, Оля резво направилась к незаметной тропке в лесополосе, на ходу засовывая шприц обратно. Она знала короткую дорогу. И адрес тоже помнила.