Душа на осколки

Глава 18

Он обещал ждать, а она должна была написать.

Он ждал. Не появлялся больше месяца. Разве что во снах, но в этом винить Альма могла только себя. Ринар ведь не виноват что она горит ночами от его воображаемых прикосновений, взглядов из глубин сна, тихих слов, часть из которых он говорил, а часть она додумала сама.

Альма искренне надеялась, что будет все не так. Это время должно было помочь ей набраться сил, настроиться на борьбу с ним, выстроить в логическую последовательность все, что ее не устраивает волнует, бесит.

А закончилось все тем, что… она расслабилась.

— Леди Альма, может я сама, а вы пока вот яблочко съешьте? — Марта с надеждой посмотрела на хозяйку, а потом тяжко вздохнула, смиряясь, что нет. Самой ей сегодня готовить не светит.

Каждый раз, когда Альма изъявляла желание приобщиться к прекрасному, властительницы кухни напрягались — будто ждали подвоха… Правда проходило полчаса и по помещению уже разносился дружный смех — их леди умела быть жутко холодной, но так же хорошо умела и склонять к себе.

Довольно часто в последнее время Альма позволяла себе проводить время с людьми. Наедине с собой ей было сложней — чаще думалось о нем, а здесь, в компании весело трещащих поварих, энергия шла в нужное русло.

— Такими темпами, скоро вы нас рассчитаете, миледи, — Марта лукаво подмигнула хозяйке, стирая влажным полотенцем с ее лица следы муки.

— Почему? — сама же леди Тамерли, как ее называли здесь вопреки частым просьбам этого не делать, настолько увлеклась процессом, что не заметила, как мука запылила лицо, волосы, платье.

— Узнаете все наши секреты, будете сами готовить. Себе и лорду тоже. Зачем тогда мы-то здесь нужны будем?

Альма усмехнулась. Бояться о потере места им уж точно не стоило. Это не ее дом и не ее прислуга. Здесь все решает Ринар. Она же пытается держаться подальше от любой необходимости вести себя как хозяйка.

А тем более мысли о том, что она будет готовить лорду… Слишком они идеализируют их сложные отсутствующие отношение.

— Леди Альма, письмо, — в кухню вошел управляющий, протянул конверт.

Попытка заставить себя не улыбаться окончилась капитуляцией. В конце концов, Ринар же не видит, как она реагирует так к чему скрываться?

Расплываясь в улыбке, девушка вытерла о фартук руки, взяла конверт.

— Я вернусь, — даже не обернувшись, бросила фразу напоследок, а потом убежала в комнату.

Оставшиеся в кухне дождались, когда затихнет звук удаляющихся шагов, а потом продолжили разговор.

— Когда уже лорд приедет? А то все письма и письма. Такими темпами долго нам не видеть маленьких лордов…

— Они повздорили перед его отъездом…

— Они и перед прошлыми вздорили. Мало ли… Милые бранятся, только тешатся.

— Так уж милые, — Марта посмотрела на тесто, которое старательно вымешивала, с досадой. — Он ведь ее не по большой любви взял, а чтоб ребеночка родила. Все знают, у лорда первая жена красавица, чистокровная… А наша леди Альма… Тоже красивая, но ведь человек.

— Человек, — управляющий кивнул, присаживаясь на краешек стула. — Да только знаешь… Он так смотрит на нашу леди, так смотрит… Вряд ли на двух женщин так смотреть можно.

— Вам-то, мужчинам, лучше знать, как на двух женщин смотреть можно, — Марта задорно подмигнула пожилому уже управляющему, а потом, получив веселый смех в ответ, вновь принялась за тесто.

Альма взлетела по лестнице, домчала до спальни, не заботясь о том, что получилось громко, хлопнула дверью, задержала на секунду дыхание, а потом попыталась дышать уже не так шумно, распечатала конверт.

Он обещал не приезжать, пока она не попросит. Но он ни слова не говорил о том, что не будет писать.

Получив первое письмо, Альма опрометчиво бросила его в камин, даже не распечатав конверт. Тогда она была еще слишком зла — не могла простить испорченный побег. Вот только на третий день уже откровенно жалела о своем поступке.

Через неделю пришло второе письмо. Ринар оказался удивительно прозорлив.

Она рискнула. Потом было третье, четвертое и пятое письмо. Он писал через три-четыре дня. Вряд ли надеялся получить хоть один ответ. На это Альма была откровенно не готова.

Но в один из дней, когда письмо должно было прийти, поймала себя на том, что ждет. Что мысль о послании маячит на подкорках сознания, то и дело, напоминая о себе тревожным звоночком. Тогда она вновь рассердилась, ведь поняла — он приучил ее к ожиданию своих писем. Но долго злиться девушка не смогла — вернувшийся из города служащий принес конверт.

О чем он писал? Чаще всего о глупостях. Иногда, о глупостях непристойных. О том, что уже связывало их и о том, что, по его словам, обязательно еще предстоит. Первые письма Альма сжигала. Глупо улыбалась, иногда сердилась, но предпочитала сжигать, чтоб они никому не попались на глаза. А потом перестала делать и это. В те дни, когда писем не было, она позволяла себе перечитывать те, что находились в ее полном распоряжении.

Он ни разу не извинялся за то, что так круто изменил ее жизнь. И это было правильно — Альма все равно не поверила бы в раскаянье. Никогда не клялся в любви — тоже правильно, тоже не поверила бы. Не забывал намекать, что ждет, когда она перестанет мучить себя, а заодно и его. Не скрывал, что письма — способ заставить ее перестать поскорей. Иногда элементарно пытался спровоцировать на ответ. Но Альма держалась. И сегодня тоже обязательно должна сдержаться… Глаза забегали по строчкам:

Заставить себя не трепетать не получалось. И не бегать по одним и тем же строкам раз за разом тоже не получилось. И не уткнуться после прочтения в подушку закрывая глаза, чтоб представить его, когда он это писал, не получилось. И не застонать беззвучно, признавая свою слабость перед ним тоже.

Это не счастье — это мучение. Альма чувствовала, что стоит ему появиться на пороге — душа и тело тут же сдадутся. Душа всегда принадлежала только ему, а тело судорожно сжималось от одних только мыслей о нем. Но ведь был еще разум. Разум, который криком кричал о том, что ничем хорошим это закончиться не может. Что ее мучитель всего лишь увлекся, поиграет, а потом, когда играть наскучит, забудет. Выбросит из мыслей еще на восемь лет или на всю жизнь.

Лишь перечитав послание трижды, девушка отправила его в шкатулку к собратьям, а потом заставила себя встать с кровати, выйти, вернуться на кухню, попытаться глупо не улыбаться и не предвкушать.

Черт. Нельзя предвкушать его возвращение.

Остаток дня Альма провела настолько активно, насколько это было возможно. Руки практически чесались, так хотелось наконец написать ответ. И не останавливало даже то, что она еще совсем не была готова к встрече. Хотелось просто, чтоб приехал. Без рациональных объяснений и поиска логики в собственных желаниях.

Бороться с этим Альма пыталась, занимая себя всевозможными глупостями, будь-то приготовление пирога, разговоры с конюхом, прогулки вдоль щита, составление списков и раздумья о том, какие шторы будут лучше всего идти к светлой обивке кресел в гостиной. Лишь глубокой ночью, когда дом затих, девушка рискнула вернуться в спальню. Она с опаской посмотрела на шкатулку с письмами, но сдержалась, не достав ни одного. Потом была ванна, долгие уговоры себя наконец-то заснуть, желательно без сновидений, а потом сон. К сожалению, сновидения были.

Он, она, ощущения мягкого мха под промокшей рубахой, горящее тело, жадные губы…

Альма проснулась, чувствуя разочарование из-за того, что это опять всего лишь сон, застонала, подбив подушки, а потом уткнулась в них лбом, приказывая себе спать дальше. Девушке казалось, что еще несколько таких ночей, и она готова будет не только писать ответное письмо, но и нестись к нему навстречу.

Благо, больше в ту ночь ей не снилось ничего. Открыв глаза, осознав, что это действительно так, Альма расплылась в улыбке, сладко потягиваясь.

Ночью был дождь, встав с кровати, открыв окно, девушка жадно втянула носом прохладный воздух, наслаждаясь запахом влажной земли. Она долго стояла вот так — в одной ночной рубахе у окна, держась руками за раму, вдыхая это богатство.

Бывает так, что дышишь и не можешь надышаться, не можешь заставить себя отойти, и глаза закрываешь, чтоб ощущения были ярче. Так сейчас было и у Альмы. С каждым порывом ветра по коже пробегали мурашки, но даже мысли не было о том, чтоб закрыть окно, отойти или накинуть что-то на плечи. Не волновало, что кто-то может увидеть ее снизу, что она сегодня и так спала слишком долго, а значит, скоро на пороге появится взволнованный управляющий, чтобы справиться все ли хорошо.

Где-то полыхнул щит, этого Альма не заметила, держа глаза закрытыми. Ей было чудесно. Вот сейчас, стоя у открытого окна, она ощущала себя почти свободной. Почти.

Не сразу, но очень скоро удовольствие сменилось апатией, отпустив раму, девушка обняла себя руками.

Это было уже привычным — еще минуту тому она могла чувствовать радость, а потом непередаваемую тоску, а потом снова радоваться и опять грустить, и так без остановки.

Отвернувшись от окна, Альма вновь потянулась, обходя кровать. Ей предстояло привести себя в порядок после сна, спуститься вниз, дать кое-какие поручения, а потом заняться чем-то более достойным, чем пялиться в стены, в ожидании непонятно чего.

Когда дверь практически слетела с петель, стукнувшись о стену, на пороге возник мужчина в мокром плаще, прижал к себе, начал покрывать лицо поцелуями, Альма застыла, не в силах ни остановить его, ни воспротивиться, ни реагировать.

— Жива, господи…

Ринар проснулся в холодном поту. Его никогда еще не посещали такие сны. Такие четкие, яркие, правдоподобные, он никогда еще не срывал во сне голос настолько, что проснувшись, не мог вымолвить ни слова, никогда не чувствовал, как руки наяву обдает жаром из сна, никогда не видел, как огонь обволакивает дом, в котором он хранил самое дорогое, что у него было.

Ему приснился пожар в доме Альмы. И она… в огне. Ринар сам запряг коня, сам умчал с рассветом, потом гнал лошадь, боясь, что она падет раньше, чем они достигнут нужных холмов, а потом…

Он затормозил только у щита, чувствуя облегчение из-за того, что над домом не разносится дым, что вокруг тихо, не трещит древесина, не кричат люди, не сбегают животные. Все тихо, а то был всего лишь сон. Не связь, как Ринару показалось изначально, а просто слишком реалистичный сон. Он мог развернуться, мог тут же уехать, помня свое обещание дождаться, когда она сама позовет, но слишком испугался. Хотел просто увидеть. Просто увидеть своими глазами, что все действительно хорошо, что ей ничего не угрожает, она по-прежнему злится, мечет молнии, готова бросать в него приборами, а на донышке глаз горит любовь.

Спешившись, Ринар взял лошадь под узды, прошел через невидимую стену, начал подниматься…

Теперь было так же неважно, как и во время бешенных скачек, что одежда насквозь мокрая, что тело ноет от запредельного напряжения. Просто увидеть ее и уехать. Если спит — даже лучше, он любит смотреть на нее спящую.

Ринар передал узды подбежавшему навстречу мальчонке, а потом непроизвольно вскинул взгляд на второй этаж. Туда, где находились окна их спальни.

Альма стояла, держась руками за раму, закрыла глаза, делала глубокие вдохи, так, будто пыталась надышаться и не могла. Распущенные рыжие волосы развивались на достаточно сильном ветру, то и дело в окно должны были залетать капельки прошедшего дождя, а она даже не ежилась. Стояла, дышала, улыбнулась, а потом…

Сердце Ринара снова ускорило бег, когда ему показалось, что она качнулась в окно. Даже мысли не возникло, что это может быть просто так. Что она просто дышит, просто наслаждается утренней прохладой, просто думает о чем-то своем. Снова перед глазами сон, в котором она пропадает в огне, снова страх, снова желание мчать, чтобы спасти.

Он пронесся мимо выскочившего навстречу дворецкого, взлетел по лестнице, не заботясь о целостности, снес дверь в спальню, чтобы застать, как она потягивается, делает шаг от окна, еще не успев осознать, кто перед ней, не успев удивиться, еще один шаг.

Такая нежная, по утреннему теплая, пусть и напитавшаяся холодом и влагой из окна, растерянная, живая…

— Жива, господи…

Ринар прижал девушку к себе, начал покрывать лицо, шею, руки поцелуями. Пытался касаться мягко, но то и дело сам ловил себя на том, что стискивает слишком сильно, скорей всего до боли, заставлял себя разжать пальцы, но держался недолго, потом снова принимался слишком… слишком настойчиво целовать, слишком сильно прижиматься, слишком жарко дышать…

— Ринар… — Альма попыталась отстраниться далеко не сразу. Ей нужно было какое-то время, чтобы прийти в себя.

Чтобы понять, что произошло, почему она так ясно чувствует поясницей ручку комода, в который ее практически впечатали, почему человек из ее снов оказался на пороге, почему ее рубашка промокла насквозь, почему он продолжает шептать, что жива.

С первого раза он не среагировал никак, не дал отвернуться, отстраниться, прижал к себе ближе, а потом еще сильней в поясницу впилась ручка.

— Ринар! — Альма чудом смогла вытащить руки из его хвата, поймать лицо мужчины ладонями, чуть отстранить от себя, заставить смотреть в глаза. — Что с тобой?

Вместо того, чтоб ответить, он снова попытался приблизиться, даже получилось — Альма позволила себя поцеловать, теперь уже немного спокойней, пройтись руками по бокам, ощупывая, скатывая ткань по бедрам вверх, а потом, возвращая ее на место, втянуть носом воздух. Во второй раз он отстранился уже сам.

— Почему ты здесь? Что произошло? — Альма даже не заметила, как перешла на ты, слишком сейчас было неважно остальное. Только он… Мокрый, холодный, отчаянно жадный.

— Зачем ты полезла к окну? Зачем, Душа? — Ринар перехватил ее руки, поднес пальцы к губам, по очереди целуя, а потом обдавая горячим дыханием. Ему казалось, что холодно как раз ей.

Собрав брови на переносице, девушка какое-то время просто смотрела на лорда, не понимая, что он имеет в виду, но вдруг поняла и…

— Я не собиралась бросаться! — его предположение заставило опешить. Она ведь даже не думала. Понятия не имела, как это может смотреться извне.

— Не делай так больше, Альма, умоляю. Не делай. Я думал, что не успею.

— Но вы ведь не поэтому здесь… Не поэтому приехали? — кажется, он снова не расположен был разговаривать, вновь потянулся к ее лицу, отпустил руки, прижал к себе.

— Мне приснилось, что дом горит, что ты в пламени, я думал, это не сон, думал, так работает наша связь. Боялся, что не успею…

— Горит? — слушая его прерывистые объяснения, девушка пыталась понять их смысл, а это было очень сложно, ведь он, такой реальный, близкий отвлекал изо всех сил.

— Это был сон, гелин. Просто сон, а я поверил, что ты в опасности. Слишком много думал, слишком сильно боялся, слишком настойчиво ждал… Прости, что не дождался письма.

Сейчас ему тоже стоило бы развернуться, выйти, дать ей одеться, ожидать в гостиной, объяснить все по-человечески, попрощаться, уехать, дождаться этого чертового письма, но Ринар не мог. Не видел ее месяц, если не считать собственных снов, а теперь не мог насмотреться, надышаться, начувствоваться.

— Вам нужно раздеться, милорд. Вас бьет дрожь, — Альма ощущала, как то и дело вздрагивает прижавшееся к ней тело, какой хриплый у него голос, пылает кожа, горят глаза. — Пустите, пожалуйста, я принесу чистое…

Сложно вести разговор с человеком, который куда больше внимания уделяет поцелуям, чем словам, но Альма должна была делать и говорить именно это. Должна была попытаться ненавязчиво отстранить, заставить сесть, снять плащ, достать чистую сухую одежду, нагреть ванну. Дело ведь сейчас не в том, что он нарушил слово, приехал, когда она не просила. Альма не желала мужу проваляться с лихорадкой добрую неделю. Никому не желала и ему тоже. А еще пыталась из последних сил цепляться за рациональность, чувствуя, как телу передается его дрожь, но ее точно знобит не от холода.

— Ринааааар, — очередная попытка вразумить мужчину закончилась протяжным стоном. Он явно не собирался вразумляться. Зато собирался мучить себя и ее поцелуями до тех самых пор, пока она не взбрыкнет. Ринар не сомневался — обязательно взбрыкнет. Хотел только успеть ею надышаться. Если не навсегда, то хотя бы еще на месяц, в который она не пожелает его видеть.

— Я уйду, клянусь. Дай мне секунду. Одну секунду, прошу, — он повторял эту просьбу уже множество раз. И каждый раз не уходил. Вспоминал глаза, которые видел сквозь огонь, а потом то, как она скользит ладошками по раме и наклоняется чуть ближе к окну, и снова по телу проходила дрожь, снова он не мог… физически не мог заставить себя отлепить от нее руки, взгляд и губы.

— Ринар… — а Альма вдруг поняла, что и не хочет. Должна хотеть, чтоб быстрей ушел, но не хочет. И не терпит — наслаждается. Как тогда, в фиолетовом зале. Должна была терпеть, сцепив зубы, а на самом деле наслаждалась. И сейчас происходит то же. Только тогда он так хорошо контролировал себя. А теперь в ней контроля больше, а желания пользовать этим контролем — никакого.

Девушка снова поймала его лицо ладошками, чуть отстранила. Он просто смотрел. Неизвестно, смог бы уйти, оттолкни она его сейчас, но хотя бы попытаться она точно могла. Должна была оттолкнуть, а не привстать на носочки, самой прижаться к до сих пор холодным губам, шепнуть: «не уходи», почувствовать, как поднимают на руки, несут к кровати, на которой ей столько раз снились сны о нем.

А теперь можно будет уже не грезить. Можно будет вспоминать, оживлять в памяти. И ведь сны по сравнению с реальностью такие блеклые.

Дождевик на полу, поверх насквозь мокрой ночной сорочки. Отстраненно Альма поняла, что слышит странный шелест — снова пошел дождь, ветер заставлял раму со скрипом отлетать, а потом захлопываться, чтобы вновь отлететь, капли даже достигали кровати, но на это было плевать. На все плевать.

Альма до сих пор не слишком хорошо помнила, как все было в фиолетовом дворцовом зале. Запрещала себе вспоминать, убеждала, что это произошло помимо воли и желания. И это было действенным щитом — вера в то, что принудили, заставили, навязали свою волю. А теперь она сама же рушила свой щит и… не жалела.

Крики, стоны, шепот должен был заглушать дождь, а даже если это не так — тоже плевать. Она с шестнадцати лет мечтала о том, что ее будет любить этот мужчина. Мужчина с рваным дыханием, горячим телом, практически лихорадочной температуры, пронзительным взглядом, каким-то непостижимым образом знающий, что именно ей нужно в эту секунду и что нужно в следующую. Может, дело в той связи, о которой он говорил, может, в его опыте, а может, все дело в том, что ей нужен просто он. И одного осознания, что с ней он, достаточно, чтоб все казалось идеальным. Его медленные, быстрые, потом снова медленные движения. Ее прерывистые вздохи, потом нехватка воздуха и снова вздохи.

На улице разразилась гроза, а в спальне вдруг стало как-то душно, жарко, воздух сгустился, будто готовясь создать собственный разряд.

Разряд был, и не один. В письмах Ринар обещал, что она расплатится за то время, которое пришлось провести порознь. И теперь заставлял снова и снова расплачиваться. Это тоже должно было быть наказание наслаждением, неизвестно только кто кого наказывал. И наказывал ли.

Шум ливня за окном, редкий скрип половицы под ногами проходящих за выжившей дверью на цыпочках служащих, ровный сердечный ритм. Ритм его сердца.

Альма лежала, прижавшись ухом к груди мужчины, пытаясь не думать, не анализировать и не жалеть, а просто слушать и ждать. Дождалась, вот только не слов, Ринар приподнял ее лицо, потянулся к губам, накрыл их своими. Долго целовал, а потом резко отстранился, опустил руку, открывая один из шкафчиков прикроватной тумбочки. Туда Альма никогда не заглядывала — не было нужды, а рыться в его вещах просто так, ради интереса, было ниже ее достоинства, которое она так отчаянно пыталась сохранить. Раньше.

— Если хочешь… Выпей, — мужчина сел в кровати, поднял флакончик с зельем на уровень глаз, взболтнул. Желтая жидкость качнулась.

Альме же ничего не осталось, кроме как грустно улыбнуться… Тут же захотелось замотаться в простыню, а еще лучше сбежать, или чтоб пропал он… Она ведь только начала… Совсем чуть-чуть, самую капельку верить, что все это не просто так. Что он действительно может испытывать к ней что-то более значимое, чем похоть. Похоть, без последствий.

Видимо, Ринар расценил все неправильно, подумал, что не спешит брать из его рук бутылочку потому, что не понимает, что это…

— Не волнуйся, это не вредно, просто вряд ли ты сейчас хочешь… — он явно пытался подобрать слова. Такие, чтоб звучали правильно. А таких нет. Альма все поняла. Он гнал через ночь, в дождь, боясь, но только не потому, что любит, а потому, что не успел еще наиграться. Только ведь начал… А когда надоест, зачем ему нежеланные отпрыски от игрушки? Для детей у него есть жена.

— Я знаю, что это, милорд, — Альма обернулась, взяла из его рук флакончик, откупорила, сделала маленький глоток, смотря в серые глаза, а потом залпом выпила все, сдерживаясь от того, чтоб не поморщиться. Удивительно, но ему удалось сделать ей больно. После того, как сам же забрасывал куда-то выше облаков, так же резко саданул о землю. Хотелось мстить… — Можете не утруждаться объяснениями. Рожать от вас… Вряд ли смогу полюбить детей, смотрящих на мир вашими глазами. Да и раньше мне часто приходилось это пить…

Когда по лицу мужчина прошла судорога, скулы напряглись, Альма отметила, как эта реакция разливается бальзамом.

Задело. Вот и отлично. У него есть жена. У нее тоже есть прошлое. Прошлое, в котором были мужчины. Мужчины, тоже не горящие желанием заполучить от нее наследников. Не важно, что была она с одним только Синегаром, не важно, что никогда не была с ним в полном смысле этого слова, представляя на его месте другого. Ринар-то этого не знает. И не узнает никогда. Это ее месть. Месть ревнивцу в нем за зелье.

— Часто? — Ринар приблизился к ее лицу, слизнул оставшуюся еще на губах капельку зелья, а потом поцеловал. Видимо, хотел проверить, что не схитрила, действительно глотнула. Проверил тщательно, даже слишком.

— Очень, — разозлившись еще больше, Альма заставила мужчину оторваться от себя. — Иногда — ежедневно, но это когда наступали… удачные периоды жизни…

Так сладко она не улыбалась никогда. Хотелось, чтоб челюсти лорда сжались еще сильней, чтоб он разозлился больше, чтоб побледнел, крикнул…

Девушка услышала хруст стекла. В процессе поцелуя флакончик перекочевал из ее пальцев в мужскую ладонь, а теперь почил смертью в ней…

— Вы поранились… — по пальцам на простыни начала сочиться кровь.

— Будем считать, что это доказательство твоей невинности.

— Через два месяца после свадьбы? — Альма наигранно вскинула бровь. Выставлять себя в его глазах падшей женщиной, напоминая о том, что и до него у нее случались мужчины, было даже приятно. Приятно смотреть, как он злится, а вот от него слышать, что он взял в жены уже не девушку — обидно. Особенно если учесть, как когда-то она мечтала о другой судьбе для себя и для него. — Хотите, чтоб прислуга судачила о вашей силе? Точнее об ее отсутствии?

— Хочу, чтоб ты помнила, Душа, — Ринар разжал руку, стряхивая осколки на пол, а потом проследил за тем, как рана тут же затягивается. — Я должен был стать первым… И единственным. Когда-то сглупил. Совершил непростительную ошибку.

— Вы совершили ошибку, проводя ритуал…

— Больше не ошибусь, Душа. Так что забудь. О побегах, других мужчинах и периодах своей жизни. Теперь у нас с тобой новый период. Тебе понравится, — Ринар знал, что она обязательно скажет что-то в ответ. Непременно возмутится, воспротивится, возразит. И не дал. Закрыл рот поцелуем, прижал, подмял, обезоружил и мыслей тоже лишил.

Это больше не был тот мужчина, который так нежно прижимал ее в первые минуты на кровати, будто боясь, что она окажется слишком хрупкой для прикосновений. Нет, этот был уверен в себе и в ней. В том, чего хочет он, и чего она.

Альма могла оттолкнуть его тогда, чувствуя ручку комода поясницей и дрожь в его теле. Тогда не оттолкнула. Теперь этот вопрос уже не стоит. Теперь…

— Там хватит флаконов на долгие споры, Альма, и на еще большее количество примирений. А они будут, я даже не сомневаюсь.

Все утро, проведенное с ним в постели, Альма ждала, когда он встанет, соберется и умчит. Он сделал больно ей, она ему — все честно, а теперь следующий ход… Опять за ним. Девушка даже с особой горечью представляла, что он может сказать, набрасывая на плечи дождевик.

Но время шло, а он почему-то не спешил. Перебирал пальцами волосы, шептал что-то в затылок, прижимал, с удовольствием принимал каждую ее попытку вновь поссориться. Прямо так, прижавшись друг к другу, еще помня, как сладко было совсем недавно. Принимал, но не давал. Со всем соглашался, все терпел, причем терпел с каменно-блаженным лицом, больше позволял вывести из себя, чем реально нервничая. А ведь Альма так пыталась…

А когда все же встал, не ушел…

Одна на двоих ванна, один на двоих ужин, уже в столовой, теперь без вылитого на ковер вина и брошенных в противоположную сторону вилок. В напряженной тишине, но хотя бы без военных действий. После ужина он тоже не велел седлать себе коня, прошел в библиотеку, взял книгу, сел, начал листать…

Альма долго ждала под дверью, потом столько же будто невзначай прохаживала вдоль стеллажей, потом не выдержала:

— Вам не пора, мой лорд?

— Спать? Думаю, пока рановато. Но спасибо за заботу, гелин.

— В путь? — она остановилась посреди комнаты, сложив руки на груди.

Ринар хмыкнул, закрыл книгу, а потом отложил ее, подобно жене скрестив руки.

— Я свободен целую неделю, Душа. Зачем мне уезжать?

— Вы собираетесь провести ее здесь?

— Да, мы проведет ее здесь.

Альма кивнула, чувствуя, как гнев мешается с предвкушением. Неделя… и… мы.

— Ну что ж, приятное времяпровождения, милорд, не буду вам мешать, — пытаясь никак не показать, насколько новость взбудоражила, Альма улыбнулась, планируя выйти из библиотеки, чтоб уже потом, закрыв за собой дверь, думать о том, что это значит.

— У нас будет очень, — а потом пискнуть не успела, как оказалась притянута за руку, усажена на колени, поцелована в нос, глаза, щеку, шею… — Очень приятное времяпровождение, Альма.

Неделя с ним была куда более насыщенной, чем семь дней без него. И этой насыщенности Альма была рада далеко не всегда. В первые несколько вечеров девушке казалось, что его рядом слишком много. Сложно так сразу смириться, что человек, который в последние годы жил лишь в мыслях, вдруг материализовался как часть твоей жизни. Даже не часть — центр.

А его, кажется, устраивала только роль центра. Он постоянно был рядом — утром, проснувшись, Альма видела лицо мужа, совместные завтраки, обеды, ужины, нездоровый интерес к тому, как она проводит дни. Девушка будто чувствовала на себе его взгляд постоянно, а так хотелось убежать…

Он-то для себя все решил. Крепость сдалась. Причем сдалась совершенно добровольно, а теперь самое время использовать это в свое удовольствие. Ринар вел себя так, будто его ничего не заботит и не волнует. А Альму все очень волновало.

То, что так глупо впустила его в свою жизнь, что по-прежнему злится, но теперь это делать куда сложней, что он каждый раз спрашивает про эти чертовы флакончики и она каждый раз пьет, не забывая напоминать, что дети от него — последнее, что ей нужно, что он почему-то хочет знать каждую ее мысль, а она всячески пытается отгородиться, спрятаться, сбежать. Если не за пределы щита, то хотя бы внутри себя.

Зачем он тогда приехал во дворец? Специально ради нее? Зачем провел ритуал? Зачем ему все это: если есть Наэлла? Ни на один вопрос ничего нового, во что Альма поверила бы, Ринар так и не ответил. Зато требовал, чтоб рассказала, как прошли ее восемь лет, почему отдала второй осколок, что планировала делать дальше, о чем мечтала, как докатилась до того, до чего докатилась? И вечно требовал снимать морок, когда они остаются наедине. Это становилось последней каплей. Альме куда проще было остаться без одежды, чем без своей последней защиты. Она ненавидела его, когда он добивался своего, а он добивался. Но ее ненависть, кажется, это уже привычно просто прелюдия.

— Видите, вот там гнездо? — когда Альма вышла во двор, Ринар с управляющим стояли на крыльце. Дворецкий указывал куда-то пальцем, а лорд кивал. — Это гнездо лейлек. Нельзя убирать, говорят, счастья в доме не будет, деток…

Проходя мимо, Альма еле сдержалась чтоб не ухмыльнуться. Деток в этом дом не будет не из-за лейлек…

Она успела уже преодолеть половину расстояния до конюшен, когда ее нагнал Ринар. Окликнул, девушка не отреагировала, но это не воспринялось как явный признак неготовности говорить. Нет, он обогнал, преградил дорогу, дождался, пока девушка вскинет голову.

— Ты кататься? Можем вдвоем.

— Можем, — Альма кивнула. — Но не будем. У вас дела, мой лорд. Дом требует внимания хозяина. Тем более хозяин приходящий… Потому я на вашем месте вернулась бы к делам…

Когда девушка проходила мимо, Ринар придержал ее за талию, коснулся губами щеки, шепнул:

— Люблю, когда ты злишься без причины, — а потом отпустил.

Быстрым шагом направился обратно к дому.

Без причины… В том-то и проблема, что причин у Альмы было слишком много. Оставалось лишь выбирать, из-за чего злиться сегодня: из-за заточения, навязанного общества, неожиданного отъезда или приезда, флакончика с зельем, слишком сладких слов?

В тот день конная прогулка выдалась дрянная. Сложно наслаждаться, когда мысли постоянно возвращаются к нему.

Всю неделю Альму раздражали пристальные взгляды, а еще больше раздражало то, что когда она их не чувствовала, начинала нервничать, сердце падало в пятки, будто он уже уехал…

За семь дней он явно собирался решить все проблемы в этом доме. Его внимания вечно требовал управляющий, по утрам Альма часто заставала его за письменным столом, как оказалось позже, он формировал еще и письменные указания, разведенные во времени. А еще его очень волновало, почему Альма так настойчиво уклоняется от исполнения обязанностей хозяйки.

Когда-то, после очередной совместной относительно мирной трапезы, Ринар задал вопрос в лоб.

Она в лоб же и ответила:

— Зачем я буду выбирать занавески, которые следующая хозяйка снимет? Это ведь может случиться совсем скоро… Вдруг очередной леди Ринар не понравится беж? А бедным горничным придется день потратить, обряжая карнизы.

— Какой очередной леди Ринар?

— Насколько я знаю, в данным момент их… простите, нас… двое. Значит, третьей…

— Не мели чушь, Альма.

— Какая чушь, милорд? Как истинная жена лорда, я искренне желаю, чтоб вы были счастливы. К сожалению, я счастья подарить вам не могу, потому жду не дождусь, когда найдется та, которая сможет… Ей и выбирать цвет занавесок…

— Альма… — предупреждающий оклик остался без ответа. Альма вышла, хлопнув дверью, а потом шагала по влажной после дождя земле, вдыхая полной грудью воздух… как тогда, и пытаясь держать спину ровной — Ринар смотрел в окно. Она уже много лет жила будто бы с одним единственным осколком души, а болеть это осколок умел так, как не могла бы болеть и целая душа.

Девушка сама понимала, что это песня без конца, что она может либо смириться, либо сопротивляться, но тогда придется искать силы заставить себя не любить, не думать, не наслаждаться. И дело как раз в том, что второе сделать она не могла, а первое было слишком страшно. Потому эти семь дней превратились в муку. Сладкую муку.

— Почему не предупредила, что поедешь кататься?

— А я должна была?

— Ты моя жена?

— Не я одна…

Очередная ссора и примирение.

— Сними морок.

— Не указывайте мне, что делать.

— Перестань выкать.

— Вы никогда не делаете то, о чем прошу я, потому…

Очередная ссора и примирение.

— Ты будешь скучать?

— Я закачу пир.

— Будешь вспоминать?

— Выпью бутылку лучшего найденного в доме вина. Одна.

— Станешь встречать в следующий раз у ворот?

— Прикажу их сковать так, чтоб больше не открывались.

— Вот видишь, ты уже чувствуешь себя хозяйкой…

Внеочередная ссора и очередное примирение.

— Почему нам накрыли на двоих? Неужели трапеза пройдет без дорогих вашему сердцу пустых приборов?

И снова ссора.

— Выпьешь, Альма?

Сотая за неделю попытка испепелить взглядом, а потом вкус горечи на языке.

— Иди ко мне, моя гелин…

Тысячная попытка сопротивляться ему и тысячное поражение. Такое сладкое. Сладкое мучительное поражение.

Уехал Ринар как и обещал — ровно через неделю. Альма стояла на террасе, кутаясь в шаль, пыталась смотреть по сторонам, под ноги, главное — не на него.

— Я приеду через неделю, — понимая, что инициативы от нее не дождется, Ринар передал ждущему конюху узды, подошел к жене, притянул, поцеловал, вроде бы напоследок, но это вряд ли… Он еще в спальне думал, что целует в последний раз перед расставанием, а оказалось, что после того прощания он еще трижды целовал. И каждый раз — напоследок.

Всю неделю Ринар провел, наблюдая за своей гелии. За ее внутренней борьбой, за ее повадками. Вспоминал ту Альму, которая больше десяти лет тому появилась на пороге его дома и отмечал то новое, что появилось в ней позже, когда он уже отпустил ее.

Еще долго из головы не выходил тот сон. Поистине страшный, жуткий, кошмарный. Он даже несколько раз просыпался ночами, снова в холодном поту и со страшными мыслями в голове, а потом прижимал ее ближе, зарывался лицом в огненного цвета волосы, каких не видел больше ни разу, ни у кого, вроде бы успокаивался… до очередного кошмара.

А теперь пришло время расставаться. Он хотел бы остаться. Хотел бы сделать это место совсем безлюдным островом, на котором есть место для двоих — для нее и него, но пока рано. Пока он связан словом и обязательствами. Еще чуть-чуть.

— Приеду через неделю, — она осталась безучастной к поцелую, просто терпеливо ждала, когда отстранится. Такое поведение настораживало больше, чем искры из глаз. — Ты не успеешь соскучиться…

— Я и не буду…

Договорить Ринар не дал, поцеловал уж точно напоследок, прижался губами к уху, выдохнул тихо:

— Каждую ночь, каждый день, каждый час и каждую минуту, Альма. Будешь думать и скучать. А потом я вернусь. И ты будешь злиться, но сердечко все равно будет вырываться так, как сейчас. Я же слышу. Оно бьется так же, как тогда… Помнишь? В нашем лесу в наш праздник? Я ведь тебя нашел.

— Надо было не отпускать.

— Теперь не отпущу.

— Теперь поздно.

— Никогда не поздно, Альма.

Он уехал, а сердечко и правда вырывалось. Так хотелось, чтоб оглянулся, чтоб передумал, остался еще на день. Пусть бесит, пусть с ним сложно, пусть постоянно чувствуешь, как сомненья разрывают, но без него хуже.

Даже когда он всего лишь выехал за ворота — уже плохо. А он все мчит и мчит. И не оборачивается.

Альме казалось, что нитка от ее груди куда-то вдаль вдруг натянулась. Так уже когда-то было. Только тогда уезжала она. Думала, что навсегда. А оказалось, что никогда не поздно…