Душа на осколки

Глава 23

Пальцы мужчины скользили по шнуровке, с каждым движением все больше расслабляя корсет. Альма только в голос не стонала, так это было сейчас приятно. После сумасшедшего дня голова шла кругом, в нее просто не умещалось, что все действительно произошло с ней.

Что они обвенчались, что сделали это в обители, что она видела постаревшую, но все такую же стойкую наставницу Витту, что потом они неслись в ночь, вновь в пределы щита, что Ринар заставил ее поесть, а теперь заботливо расплетал шнуровку, то и дело наклоняя голову, чтобы поцеловать в позвонки в основании шеи.

— Устала, гелин?

— Безумно.

— Завтра выспишься.

— А ты нет.

— А я… нет, — очередной поцелуй, теперь уже улыбающимися губами.

— Куда едешь теперь?

— В столицу.

— Что там?

— Очередной отчет. Очередная попытка стребовать с Синегара укрепление границ. Очередной бессмысленный разговор о том, что все закончится переворотом…

— Глупец… — Альма покачала головой, прекрасно представляя, как Синегар упрямится, отметая все доводы рассудка лишь потому, что когда-то была задета его гордость.

— Я бы сказал немного иначе, но в чем-то с тобой согласен, — расправившись со шнуровкой, Ринар повернул жену к себе лицом, а потом, глядя в глаза, спустил наряд с одного плеча, склонился к нему, поцеловал, и с другого, целуя уже туда.

— Все действительно может закончиться переворотом? — желая отплатить мужу той же монетой, Альма взялась по одной расстегивать пуговицы пиджака, скользнула пальцами по рубашке вверх до плеч, стянула твердую материю, отправляя ее на ближайшее кресло. Потом то же сделала с рубахой.

— Все рано или поздно непременно закончится переворотом, Альма. Если Синегар не начнет думать иначе, это неизбежно.

— Как, иначе?

Платье упало к ногам, Альма переступила через него, а потом следила за тем, как мужчина наклоняется, поднимает ткань, не слишком аккуратно сворачивает, тут же отправляя поверх пиджака.

— Как думаешь, почему нас становится все меньше? Почему когда-то лорды рождались куда чаще?

Альма пожала плечами.

— Потому, что мир стремится к гармонии и равновесию. Бог, природа, человечество… Не знаю, что именно, но стремится. А мы это равновесие нарушаем. Нарушили очень давно, заключая сделку с дьяволом, продолжаем нарушать сейчас. Рано или поздно густая кровь должна быть разбавлена. И совсем скоро так и произойдет.

— Не обидно?

— Мне? Нет. Я понимаю, что это правильно. Понимаю, что это логично и неизбежно. А какой смысл обижаться на неизбежность?

— А как же власть?

— Власть… Власть — это не сливки, которые приходятся собирать. Власть — это ответственность. Я воспринимаю ее так.

— А случись тебе стать королем…

— Я вел бы себя, пожалуй, не так, как нынешний наш… монарх. Я не считаю, что такая уж крамола, допустить к власти людей. Таких же как те, которыми они будут править. Да и править — не то слово. Людям нужно служить. В этом суть. Служение народу — это долг. И этот долг не может вечно считаться привилегией лордов. Рано или поздно наше время пройдет. Рано или поздно все вернется на круги своя, уговор забудется. В мире наступит равновесие… Ненадолго. Непременно найдутся те, кто вновь сдвинет чаши весов в одну из сторон. Но то будут уже другие проблемы — может, войны, может, стихия, не знаю. Знаю только, что Синегар ошибается, держась за власть лордов так яростно. Это закончится крахом. Его крахом. К тому же… Наши дети, Альма, не будут чистокровными. Неужели думаешь, я стану бороться за то, что может когда-то навредить моим детям?

— Ты стал бы хорошим правителем…

— Думаешь? Не уверен, что мне нужен этот долг, а долгу нужен именно я…

Альма опустила взгляд, не решаясь продолжить. Если Аргамон прав, то нужен. Лишь бы этот долг оказался ему по плечам. Им по плечам.

Ринар заметил ее замешательство. Поддел подбородок, заглядывая в глаза. Смотрел достаточно долго, потом снова снял морок, Альма скривилась, а он даже глазом не повел.

— Ты уже в который раз говоришь об этом. В чем причина?

— О чем?

— О том, что правитель из меня… неплохой, — мужчина хмыкнул.

— Мне так кажется.

— Кажется или хочется? — Ринар склонил голову, продолжая внимательно изучать ее лицо.

— Я и сама не знаю, чего хочу, Ринар, — Альма тяжело вздохнула. — Точнее знаю, — а потом расплылась в улыбке, блестя глазами. — Прожить с тобой всю жизнь.

Напряженный до этих слов мужчина тоже расплылся в улыбке. Чертовски приятно, когда их желания настолько совпадают. Такие и исполнять будет проще. А главное — легко.

— Ты должен знать одно, лорд Ринар Тамерли, я люблю тебя. Буду любить столько, сколько мне отпущено. И даже если ты когда-то поймешь, что и со мной ошибся, для меня это не ошибка. Для меня — это счастье.

— Не ошибся, Альма. Когда-то ты обязательно поверишь, перестанешь ждать, что уеду и не вернусь, что забуду, выброшу из головы и пойду дальше. Когда-то — обязательно смиришься с тем, что так будет всегда. Мы будем вместе всегда. Здесь, на земле, там, в преисподней или на небе. Мне нужна вечность с тобой, на меньшее я не согласен.

— Меньше любить я и не смогу.

Мужские руки притянули хрупкое тело к себе, а потом уговор был закреплен. Не кровью, магической печатью или смертельной клятвой, а страстным шепотом, открытыми взглядами и неспешными движениями двух тел.

Он завтра снова уезжает, она снова остается. Снова придет время ждать. Надоевшее до зубовного скрежета время, когда дыхание замирает при каждом сполохе щита, когда сердце иногда ёкает, а потом уносится в галоп, будто оповещая о том, что где-то там ему сейчас плохо. Альма должна была уже давно устать от постоянного ожидания. Должна была, но не устала: его ждать она готова была намного дольше. Ровно столько, сколько он сможет возвращаться. Ровно столько… А потом еще немного. Совсем немного… Бесконечно немного.

Еле ощутимые дуновения ветерка, обволакивающее тепло, задающее сонный ритм биение чужого сердца. Альме казалось, что она плывет по волнам чудеснейшего из своих сновидений. Одного из тех, в которых он рядом, никуда не спешит, просто лежит с ней, обнимает, целует, смотрит, шепчет, что любит, перебирает пальцами волосы, позволяет и ей, такой сонной и счастливой, делать то же в ответ.

Девушка не знала, когда точно сон превратился в реальность, когда она поняла, что больше не спит, а ощущение счастья не проходит. И ладошку действительно щекочет дыхание, он правда смотрит, и обнимает, и целует.

— Ринар… — она улыбнулась, так и не открыв глаз.

— Что, Душа?

— Что ты делаешь? — одной рукой мужчина обнимал ее, а другой поглаживал узор на безымянном пальце, который реагировал на эти прикосновения щекоткой. Альма сладко потянулась, прижимаясь к боку мужчины еще ближе. Она не помнила, когда заснула, но почему-то думала, что проснется, а его уже нет. Он иногда уезжал не прощаясь. Она злилась, но поделать ничего не могла. Думала, что в этот раз будет так же: утро, холодная постель и записка о том, что она должна ждать, а он должен вернуться. — Ты же не выспишься, — запрокинув голову, девушка какое-то время следила за тем, как Ринар подносит ее ладонь к губам, как касается ими узора, вызывая мурашки не только там, но и по всему телу, как легко дует, улыбается, снова целует. Ей даже показалось, что мужчина ее не слышит.

— Не высплюсь, — оказалось, все же слышит. Ринар наконец-то оторвался от своего занятия, чуть склонился, целуя уже в кончик носа, — зато налюбуюсь.

Лукаво улыбнувшись, он снова занялся своим безумно важным делом — сначала исследовал узор: взглядом, пальцами, губами, потом всю ладошку, потом запястье, плечо, шею, скулу.

— Ринар, — Альма сама не знала, о чем хочет попросить: чтоб остановился или не останавливался никогда.

— Да, любовь моя, — но останавливаться он однозначно был не настроен.

— Тебе завтра ехать.

— Вот и я думаю, что неразумно тратить оставшееся время на сон.

Все изменилось достаточно резко. Ринар легко надавил на плечо, опрокидывая Альму спиной на кровать, а сам навис сверху. Девушка чувствовала, что пальцы правой руки мужчины по-прежнему нежно поглаживают ее узор, вот только в его взгляде не было и намека на то спокойствие и сонность, с которой он ласкал ее раньше.

Альма непроизвольно сглотнула, не в силах отвести глаз от его серьезного лица, внимательного взгляда.

— Не смотри на меня так, — девушка непроизвольно поежилась. Как-то вдруг поняла, что целиком и полностью принадлежит ему. Что его воля для нее закон. И даже не потому, что он свою волю может навязать, а потому, что она сама этого хочет.

— Как не смотреть? — продолжая внимательно разглядывать лицо жены, Ринар потянул ее руку вниз, прижал к голой коже живота, накрыл своей, направляя движения. Альма чувствовала, как под ее пальцами сокращаются мышцы, как он напрягается, как в глазах разгорается еще большее пламя, чем раньше. Направляемая его рукой, ладонь Альмы прошлась по торсу, мужской груди, застыла на плече, сжала напрягшиеся вмиг бугры мышц.

— Слишком…

— Слишком внимательно? — позволив дальше путешествовать по его телу самостоятельно, Ринар перенес вес тела на один локоть, а сам перехватил запястье уже левой руки, прокладывая и с ее помощью тот же маршрут.

— Нет.

— Слишком долго? — и Альма с удовольствием сначала подчинялась, а потом перехватила инициативу. Исследовать его тело было интересно. А если ему это доставляет хотя бы десятую часть того удовольствия, которое испытывает от его прикосновений она… Альма еле сдержалась от того, чтоб восторженно пискнуть.

— Нет.

— Слишком… — девичья ладошка спустилась с плеча, вновь прошлась по напрягшимся кубикам пресса, задержалась на линии, где горячая кожа переходит в хлопковую ткань штанов, скользнула ниже. — К черту разговоры, — не выдержав, Ринар резко дернул руки девушки вверх, заводя за голову, а с возможными протестами решил бороться наиболее эффективно — поцеловал, не давая шанса сопротивляться. Все обязательно было бы именно так, как он решил, но…

Альма до последнего не была уверена, что маневр ей удастся. Думала, Ринар сейчас не позволит перехватит инициативу, но так хотелось попробовать…

Также резко, как недавно оказалась подмятой, она смогла перекатиться, прижать к простыням уже его, а сама нависла сверху. Не сразу поняв, что произошло, мужчина снова напрягся.

— Тшшш, — но возмутиться ему не дали, Альма прижала палец к губам мужчины. Какое-то время он не шевелился, не пытался ничего изменить, вернуть на исходные, а потом коснулся поцелуем прижатого к губам пальца.

Альма расценила это как согласие продолжить по ее сценарию. Хотя сценария никакого и не было. Улыбнувшись, она наклонилась, еле ощутимо прижалась к полуоткрытым губам мужчины, дождалась, когда он потянется навстречу, а потом отпрянула, вновь устраиваясь в вертикальном положении на напряженном теле.

Ринар смотрел серьезно, неосознанно поглаживал выглядывающие из-под ночной сорочки коленки, сглатывал, стоило Альма будто невзначай двинуться, дышал тяжело. Ей нравилось смотреть на то, как он реагирует на ее близость. Особенно нравилось теперь, когда она была уверена — все дело не только в физической тяге. В данный момент он жутко хочет ее, не меньше, чем она его. Но он грезит ею не только как игрушкой для утех, он хочет обладать всеми ее мыслями, чувствами, телом, душой, хочет, чтоб у них был щит, который отгородил бы от всего мира. А внутри — только они вдвоем и больше никого.

Девушка провела пальцами по теплой коже, задержалась на какое-то время на бедренных косточках мужчины, продолжая неотрывно смотреть в серые глаза, а потом накрыла его руки своими, скользнула вверх от своих коленок к бедрам, потянула ткань, оголяя сначала ноги, потом живот, грудь, стянула через голову, отбросила в сторону.

От того, как он смотрел, по телу проносились волны жара. Альме нравилось, как он скользит взглядом по телу, как вновь отпущенные ладони то и дело непроизвольно сжимаются на коленях, как он держится, но явно из последних сил.

Вновь склонившись к напряженным губам, Альма провела по ним языком, дождалась, пока они разомкнутся, приникла, почувствовала, что руки мужчины больше не сжимают колени, а скользят выше, оторвалась, накрыла своими, направляя. Не то, чтоб он не знал, как больше всего нравится ей, просто хотелось все делать вдвоем. Ласкать его, теперь себя, любить друг друга.

Нестерпимо хотелось зацеловать его всего. От макушки до кончиков пальцев. Так, чтоб не было и сантиметра свободного от касаний и поцелуев. Хотелось так сильно, что сдержаться Альма не смогла бы. Просто выцеловывала кожу, создавая одной ей известный узор. Узор-оберег. Узор-печать. Узор-доказательство их принадлежности друг другу.

— Ты у меня сумасшедшая, — когда поцелуи спустились до тех самых бедренных косточек, которые Альма еще недавно с такой любовью ласкала руками, Ринар не выдержал, рывком сел, заключил голое, горячее, мягкой, нежное тело в ловушки из рук и ног, притянул к себе за подбородок, шепнул в самый губы. — Я люблю сумасшедшую.

— Любишь, — справившись с осточертевшей уже тканью, которая по-прежнему разделяла их, Альма выгнулась, принимая в себя такое долгожданное тепло. Его тепло.

— Безумно люблю сумасшедшую, — Альме казалось, что он любит ее всю ночь, а потом целый день и еще одну ночь. Возможно, так и было, возможно, она путала свет дня и темноту ночи с пляшущими перед глазами огнями, сейчас было неважно.

Так, как раньше от его прикосновений трепетал узор на пальце, теперь трепетало все тело и еще немножечко душа. Сначала немножечко, а потом вдруг ожили струны, которых, Альме казалось, она давно лишилась. Она ведь отдала большую часть души. Так почему так тепло там, где уже ничего нет? Разве может трепетать пустота? Разве может разрывать от всепоглощающей любви оставшийся ей жалкий кусочек?

Ей казалось, что она больше не способна чувствовать так, как это было раньше, что весь спектр человеческих эмоций больше недоступен, а оказалось, что с ним она может все.

— У тебя глаза светятся, Душа, — Альма вынырнула из блаженного забытья, чувствуя, что он все так же целиком с ней, смотрит прямо на нее, и у нее тоже глаза открыты. — Фиалковым.

Он так этого хотел. Так хотел, чтоб она была целиком и полностью его, что у нее получилось. Пусть всего на минуту, пусть непонятно как, но Альма вновь почувствовала на месте осколка хрупкий, но целостный диск.

— Люблю тебя. — Вряд ли еще когда-то получится сказать это, ощущая собственную любовь так ярко. Вряд ли еще когда-то она почувствует себя настолько наполненной его любовью, потому так важно было не упустить момент. Она успела, а потом закрыла глаза, чувствуя, как все вновь возвращается на круги своя. По телу прошла судорога удовольствия, с губ сорвался возглас и она улетела. Улетела так же, как гостившие несколько мгновений в ее теле подаренные осколки.

Наэлла открыла глаза, тут же прижимая руку к груди. Ей снилось… Она не помнила что, но сердце никак не хотело успокаиваться. И на глазах почему-то выступили слезы.

В груди вдруг защемило, а по щекам покатились тяжелые соленые капли. Не в силах справиться с собой, девушка села в кровати, вытирая мокрые дорожки.

То, что она почувствовала… Так нельзя любить! Невозможно так любить! Ни наяву, ни во сне! Нельзя ощущать сразу столько нежности, боли, счастья, горя, предвкушения и страха. Ни одно сердце не выдержит.

Прижав руку к груди, Наэлла будто попыталась прощупать, все ли там на месте. Никогда раньше она не чувствовала осколок настолько чужим. Никогда раньше. А теперь… Она знала, кого можно так любить. Знала и ненавидела за то, что сама на это не способна. А главное, даже частичка той, другой, не заставит его вновь полюбить в ответ. Ни десять, ни двадцать лет ничего не изменят. Он сейчас с ней. С той, которая пожертвовала ради него осколком души. Той, которую он не смог забыть, а главное — не захотел.

Вновь опустившись на подушку, Наэлла закрыла глаза, сердце постепенно успокаивалось, чувства снова отуплялись.

Так нельзя любить. Невозможно. Очень хочется верить, что невозможно.

— Уйди, — Синегар вскочил с кровати как ошпаренный, одной рукой ухватился за спинку кресла, а другую прижал к жгущей груди. Где-то там, глубоко внутри, очень сильно пекло. Так, что дышать получалось через раз.

Испуганная рыжеволосая девушка, вот уже несколько ночей проводившая с ним, отползла в угол постели, прижав к груди простыню.

— Вам плохо, Ваше величество? — по его профилю скользил взгляд зеленоглазой перепуганной лани: а Синегару было тошно.

— Уйди, — выпрямившись, он подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу.

Никогда раньше не чувствовал осколок таким чужим.

Он всего на секунду коснулся чужих эмоций, а эффект оказался подобным тому, когда палец опускается в раскаленное масло. Он обжегся теми чувствами, которые неизвестно как смог уловить.

Чувствами Альмы к другому.

А ведь раньше думал, что это для него не так-то важно, никогда не нуждался в том, чтоб она его любила. Но как же неприятно понимать, что она любит. Другого. Что она так сильно любит другого.

— Ваше…

— Уйди, — если бы девушка ослушалась и в третий раз, Синегар велел бы запереть ее в темницу, но она одумалась, подобрала с кресла оставленное там платье, выскочила за дверь. — Черт, — Синегар же долго еще пытался выбросить из головы дурные мысли. Долго пытался заставить себя думать, что ему всего лишь привиделось, что ничего не произошло.

Так нельзя любить. Невозможно. Очень хочется верить, что невозможно.

— Что тебе показал Аргамон? — это были первые его слова после череды безумных взлетов. Вместе, по очереди, по отдельности, каждый раз, будто в последний, падая без сил и вновь их находя.

— Почему ты вдруг вспомнил?

Вместо ответа Ринар просто пожал плечами. Точнее плечом, тем, на котором не лежала Альма. На протяжении ночи они о многом успели вспомнить. Вспоминали молча. Так почему бы не поговорить хотя бы об этом?

— Он показал мне наших детей.

— Детей?

— Да. Двоих. Еще показал твою коронацию.

— Мою что?.. Детей?

— Тронный зал, приветствие гостей…

— Наших детей, — кажется, он снова нырнул в себя, напрочь оторвавшись от реальности.

— И фиалковый зал…

— Думаешь, это правда?

— Вряд ли, — Альма ответила без особого сожаления. — Хотя мы можем сделать это реальностью. Стоит только захотеть.

— Ты хочешь?

— Стать женой короля? — девушка усмехнулась, а получив шуточный щелчок по носу, улыбнулась уже открыто. — Нет.

— А детей?

— Конечно, хочу. Но ты прав. Лучше подождать. Им не должны бросать в спину, что они незаконные, второсортные. Сколько осталось? Год?

— Да. Год.

— Я подожду. И наши крошки подождут, — Альма бросила взгляд за окно, обращаясь к звездочкам, которые, кажется, ей подмигивали. — Правда, крошки? Мы немного подождем?

Ринар проследил за взглядом жены.

— Подождут?

— Совсем чуть-чуть, мой лорд.

— Я говорил, что люблю тебя?

— Говорили, мой лорд. Но как мне кажется, в последний раз говорили непозволительно давно.

— Я люблю тебя, моя Альма, моя Душа.

— И я вас, мой лорд.

Она хотела сказать что-то еще, но получилось лишь сладко зевнуть, потом устроиться удобней, прижавшись к мужскому боку, вдохнуть полной грудью родной запах, пройтись рукой по телу, остановиться на щеке, а потом погладить. Альма понимала, что борьбу со сном она проиграет, надеялась только на то, что он не сможет уйти незамеченным. Потому и оплелась вокруг тела. Если уж задержать не удастся, то проводить его Альма обязана.

А он, кажется, научился читать ее мысли. Погладил большим пальцем прижатую к его щеке руку, потом обнял крепче.

— Я разбужу утром, не бойся.

Альма хотела ответить, что ловит на слове, но смогла только еле ощутимо кивнуть, уплывая в сон. Во сне он уже не уезжал — возвращался, а она бежала навстречу. Это был хороший сон. Ее любимый сон.

— Сегодня буду в столице, завтра уже в Приграничье. Потом неделя, какая-то жалкая неделя, Душа, и я снова вернусь.

Альма кивнула, старательно отводя взгляд. Никогда ей еще не было так плохо, на душе не было так неспокойно. Никогда раньше не возникало желания вцепиться в лацканы пиджака и не отпускать. Всегда как-то удавалось справляться, держать лицо, не рвать ему душу лишними эмоциями. Все равно ведь придется уехать.

— Посмотри на меня, — Альма так надеялась, что Ринар не заметит этих ее метаний. Так надеялась, что сможет оставить волнение при себе, забыла лишь о том, что он слишком хорошо ее чувствует.

Взгляд получился откровенно загнанным.

— Девочка моя, ну что же ты? — настолько, что даже он не выдержал. Передал ремни, за которые придерживал запряженного уже коня, управляющему, увлек ее за собой обратно на террасу, на которой они уже вроде бы попрощались.

Собравшиеся во дворе слуги тут же устремили взгляды в разные стороны, не желая мешать хозяевам. Ни от кого не укрылось то отчаянье, с каким их леди смотрела на мужа.

Альма прильнула к Ринару всем телом, слишком сильно сжимая в объятьях. Наверное, в болезненных объятьях.

— Еще день, Ринар. Один день, пожалуйста. Один.

— Душа, — мужчина провел по собранным в хвост волосам, и сам толком не зная, как успокоить. Ей всегда было сложно. Перед каждым отъездом она храбрилась, но раньше ей удавалось отпустить куда лучше. — Чем быстрее я уеду, тем быстрей вернусь. Это всего неделя.

— Мне тревожно, — девушка вскинула взгляд зеленых глаз. — Не знаю, почему, но жутко тревожно. Поклянись, что ничего не случится. Поклянись.

— Клянусь, Душа. Ничего не случится. Ни с тобой, ни со мной. Всего неделя и я вернусь.

Какое-то время девушка смотрела в серые глаза мужа, а потом встала на цыпочки, прижалась щекой к щеке, зашептала у самого уха:

— Ты поклялся, Ринар Тамерли. Поклялся. Потому вернешься. Даже не думай, что я прощу, если не сдержишь клятву. А я буду постоянно вот здесь, — она накрыла рукой грудь, чувствуя биение сердца самого дорогого для нее существа. — Днем и ночью буду сидеть надоедливой занозой в мыслях, колоть, если забудешь обо мне хоть на секунду. Без меня тебе будет так же плохо, как мне без тебя. Так плохо, что как только справишься с делами, тут же примчишь. Во время дождя, ночью, холодный, мокрый, продрогший, уставший, с щетиной на щеках и тенями под глазами, а я буду ждать тебя. Вот прямо здесь. Или у щита, стоя босыми ногами на влажной траве. Каждое утро буду ждать. Неважно, что ты обещал приехать через неделю. Для меня неделя — это вечность, если тебя нет рядом. Так какая разница? День или неделя?

— Я приеду раньше.

Альма усмехнулась, продолжая удерживать мужчину в крепких объятьях. Приедет. Обязательно приедет раньше, если вообще сможет уехать. Она-то сейчас делает все, чтоб не смог.

— Ты приедешь, подхватишь на руки, зацелуешь синие уже от холода губы, разозлишься, что веду себя как ребенок, а потом забудешь и о волнении, и о злости, только о губах не думать не сможешь. Прямо там, в высокой траве, а потом дома, и снова в траве, где угодно…

Девушка повернула к себе его голову, впиваясь в губы. Он пытался сдерживаться, не поддаваться ее отчаянному шепоту, а вот не менее отчаянному поцелую сдался. Целовал так, будто скорей умрет, чем оторвется, но и с этим справился.

Рыкнул, отстранился, приподнял девичий подбородок, так, чтоб смотрела на него, а ему было удобно жадно разглядывать напоследок ее лицо.

— Так и будет, Альма. Точно так, как ты сказала. И когда я приеду, даже думать не смей о том, чтоб не встретить, в высокой траве, дома, снова в траве, где угодно. Так и будет, Душа.

В который раз за утро ему снова пришлось приложить ужасное усилие, чтобы оторваться от нее, взять за руку, подвести с запряженной лошади, принять бразды из рук управляющего.

— Скучай, — нежно коснуться бледной щеки, втянуть цветочный аромат волос.

Это могло продолжаться вечно. Она вечно могла заставлять его остаться еще на минутку, час, день, но уезжать все равно придется. Резко отстранившись, Ринар вскочил на коня, почувствовал, как Альма прижимается лбом к колену, как прерывисто вздыхает, не выдержал, вновь проводя рукой по медным волосам.

— Неделя, Ринар. Не-де-ля.

— Хорошо, — бросив последний взгляд в глаза жены, Ринар пустил лошадь в галоп. Попроси она еще хотя бы раз, он бы не выдержал. Действительно плюнул на все, остался, а сейчас нельзя. Слишком много людей и судеб зависит от него. Как бы ни хотелось, пока нельзя. Он не оборачивался до самого щита, не оборачивался и после. Только шпорил коня сильней, уносясь вдаль. Ему не нужно было оглядываться, чтобы увериться в том, что она смотрит, что уже скучает, что ненавидит за то, что снова уехал, и ждет, когда вернется. Нить, тянущаяся от груди, вновь натянулась. Правда теперь Ринар знал, что она не лопнет. Не лопнет, пока они любят друг друга. Не лопнет, пока живы.