Дю Геклен

Введение

Слава Дю Геклена обратно пропорциональна количеству достоверных сведений о нем. Однако его первая биография была написана одним из его современников, Жаном или Жакмаром Кювелье, примерно между 1380 и 1387 годами. Эта бесконечная поэма из двадцати пяти тысяч строк La Vie du Vaillant Bertrand Du Guesclin (Жизнь доблестного Бертрана Дю Геклена) стоит у истоков полумифического образа Дю Геклена, построенного на нескольких анекдотах, популярных в школьных учебниках до начала 1960-х годов: уродливый мальчик, опрокидывающий семейный стол, хитрый бретонец, который захватывает замок, переодевшись в дровосека, рыцарь, за которого назначается огромный выкуп и объявляется, что все ткачи Франции будут работать, чтобы собрать его, отважный коннетабль, который выбивает англичан из Франции, и который умирает, взяв крепость, ключи от которой приносят ему на смертном одре… В коллективном сознании Дю Геклен остается "добрым" коннетаблем "мудрого" Карла V, чем-то средним между бретонским Робин Гудом и средневековым Баярдом.

Этот образ нуждался в серьезном пересмотре, о чем Филипп Контамин заявил в 1980 году в статье с провокационным названием Bertrand Du Guesclin, la gloire usurpée? (Бертран Дю Геклен, присвоение славы?)[1] Выдающийся историк задал несколько вопросов о том, как складывалась репутация коннетабля, предположив, что она была придумана определенными придворными кругами в начале правления Карла VI, в частности, в окружении герцога Орлеанского.

Без преувеличения Дю Геклен относится к категории народных лидеров. В 1666 году Поль Хэ дю Шатле провел параллель между коннетаблем и принцем де Конде, между Кошерелем и Рокруа. "Они — два величайших полководца своего времени", — написал он. Сравнение покажется вам чрезмерным. Тем не менее, стоит отметить, что это сравнение означает, что Дю Геклен, как и Конде, знал, как наилучшим образом использовать средства, предлагаемые его временем, с целью достижения наибольшей военной эффективности. Сочетая использование хитрости, запугивания, грубой силы, дерзости, быстроты решений и исполнения, он добивался поставленных перед ним задач: если в 1380 году Кастилия была верным союзником Франции, если жизнь в королевстве стала немного более безопасной, если у англичан остались во владели только Кале, Шербур, Брест и Бордо, то это стало возможным прежде всего благодаря Дю Геклену. Какой военный гений мог бы сделать для Франции лучше, имея в своем распоряжении столь скудные средства?

Говорят, что он был только исполнителем. Но тактика, и даже в значительной степени стратегия ведения войны, принадлежала ему: атаковать только тогда, когда у тебя есть преимущество, делать это решительно, быстро добиваясь победы. Это был более разумный подход, чем подход Карла V, который заключался в систематическом избегании любых боевых действий, что приводило к риску разорения страны и затягиванию войну на неопределенный срок.

Хороший знаток людей, Дю Геклен умело сочетал рыцарский кодекс и реалистичные методы ведения войны наемниками, отдавая явное предпочтение последним. Он знал, как сделать так, чтобы его принимали и уважали в обоих мирах — и в мире принцев, и в мире бандитов. Не комплексуя по поводу первых, не испытывая отвращения ко вторым, он внушал доверие всем, своей компетентностью и спокойной силой. Простой, прямой, жестокий, неспособный к двуличию, он представлял собой цельную глыбу гранита. Абсолютно преданный в эпоху, изобилующую предательством, он являлся идеальным коннетаблем для короля и проявлял неизменную верность ему. Он был настоящим воином, и не кем иным. Жестокий, порой кровожадный, он был способен расправиться с сотнями людей, как хладнокровно, так и в гневе, но всегда в во время войны, чтобы наказать или запугать противника. Без войны Дю Геклен, вероятно, был бы мелким дворянином-мародером.

Поэтому необходимо было заново проанализировать жизнь коннетабля и его роль в истории. Как это часто бывает, и об этом вряд ли стоит сожалеть, в результате вместо устоявшихся представлений возникли новые вопросы. Но этот анализ был бы невозможен без критического исследования основополагающей работы Кювелье, единственное издание которой датируется 1839 годом[2]. Работа над таким монументальным произведением требовала смелости, компетентности и необыкновенного терпения. Жан-Клод Фокон, профессор средневековой литературы из Университета Тулузы, заслуживает самой высокой похвалы за выполнение столь колоссальной задачи. Три тома его труда представляют собой окончательное заключение о тексте поэмы Кювелье, его происхождении, особенностях, исторической и литературной ценности[3].

Вслед за Жан-Клодом Фоконом, давайте подытожим, что мы можем ожидать от поэмы Кювелье. Прежде всего личность автора. Кем был этот Кювелье? "Вероятно, священнослужитель, весьма близкий к Двору, знающий, как обращаться с щепетильностью великих, и использующий прямые и оригинальные свидетельства о Дю Геклене. […] Он безоговорочно поддерживал короля Франции и соответствовал менталитету своего времени, с его усталостью от затянувшейся войны, критикой церкви и ненавистью к евреям; он все еще испытывал ностальгию по крестовым походам. Его культурный уровень был довольно высок, но особенно хорошо он был знаком с эпическими произведениями своего времени, некоторые из которых, должно быть, были написаны в среде, очень близкой к его собственной"[4].

Этот священнослужитель, вероятно, не был лично знаком с Дю Гекленом, но которого он мог видеть во время своих визитов в Париж. Почему же он решил написать эту биографическую поэму? Некоторые предполагают, что это был заказ от молодого герцога Орлеанского, большого поклонника коннетабля. Жан-Клод Фокон более точен: "В конце концов, мы склоняемся к гипотезе, которая вызывает меньше всего возражений и лучше всего отражает необычайно изменчивый характер, рукописных традиций: Кювелье, был профессиональным писателем, очень близким ко двору, воспользовавшимся смертью коннетабля как очень красивой и легко продаваемой темой, даже если предположить, что его оригинальный текст сознательно изменялся переписчиками, возможно по заказу"[5].

Каковы были источники Кювелье? Несколько точных деталей указывают на его личные воспоминания, в частности, о пребывании Дю Геклена в Париже. Это придает достоверность литературному портрету коннетабля. Однако в большей части своего рассказа Кювелье использует устные свидетельства, о чем он сам неоднократно заявляет; особенно ценными являются свидетельства секретарей Дю Геклена, таких как Эли, которые писали его письма и читали их ему. Он, конечно, также использовал свидетельства герольдов — средневековых военных "репортеров", которые отвечали за составление и распространение отчетов о сражениях. Примечательные подробности, касающиеся сражения при Кошереле, в частности, указывают на свидетельства его участников. Наконец, Кювелье несколько раз заявляет, что он использовал письменные источники, такие как тексты на латинском из архивов Сен-Дени. Как считает Жан-Клод Фокон, это могут быть, продолжатель Chronique de Richard Lescot (Хроники Ришара Леско), продолжатель хроник Гийома де Нанжи, третья часть хроник Жана де Венетта, а также некоторые другие тексты, использованные в Chronographia Regum Francorum (Хронографе королей франков), монахом-бенедиктинцем из Сен-Дени.

Насколько мы можем доверять Кювелье? Его предрассудки достаточно видны ― это враждебность к церкви, особенно к светскому духовенству и иерархии, ненависть к иудаизму, женоненавистничество, которое проявляется во многих эпизодах. Он интересуется только публичной деятельностью, полностью игнорируя личную жизнь Дю Геклена. Он разделяет с некоторыми современниками увлечение крестовым походом, в котором видит лишь борьбу с язычеством, и посвящает, например, 45 % своего текста испанской экспедиции, тогда как она занимала не более 5 % карьеры Дю Геклена.

Кювелье также искажает правду, иногда намеренно, приписывая Дю Геклену больше полномочий по принятию решений, чем он имел. Он приукрашивает факты, увеличивает цифры и, прежде всего, делает намеренные пропуски: это очевидно для последних лет жизни коннетабля, где остается огромный пробел между 1373 и 1379 годами, тем самым умалчивая о событиях, которые могут очернить память его героя.

Хронологическая и географическая неточность является для нас еще одним большим недостатком его поэмы; идентификация мест часто затруднена, ошибки и путаница многочисленны: достаточно сказать, что Кювелье говорит о Толедо как о морском порте! Он никогда не указывает даты, иногда путает порядок событий и искажает имена людей до неузнаваемости в некоторых случаях: маршал Одрегем может с одинаковым успехом стать как "Drandehan", так и "d'Andrehan", или принять пятнадцать других различных форм. В восьми оригинальных рукописях насчитывается почти тридцать вариантов этого имени.

Добавим, что произведение Кювелье задумано как chanson de geste, и поэтому оно следует определенным условностям, которые могут способствовать искажению фактов. Упомянем значительное место в поэме, отведенное сверхъестественному и чудесному, предзнаменованиям, предвестиям и разным гороскопам, некоторые из которых биографы коннетабля до сих пор принимают как исторические факты: Тифен предсказывает блестящее будущее Бертрана по звездам; обращенная еврейка предсказывает ему славу; Карл де Блуа видит во сне свое неизбежное поражение и т. д. Эти приемы вполне понятны для конца XIV века; странно, что они были подхвачены биографами нашего времени.

Поэму Кювелье следует использовать с бесконечными предосторожностями, однако она, тем не менее, представляет собой незаменимую историческую ценность. Во-первых, потому что Кювелье часто единственный из хронистов кто упоминает события, истинность которых подтверждается дипломатическими или архивными документами. Иногда он является даже более надежным источником, чем его современник Фруассар. Приведем два примера. Прежде всего, Кювелье настаивает на неграмотности Дю Геклена, говоря, что письма коннетабля ему читал секретарь или аббат. Этот момент оспаривался некоторыми историками, ссылавшимися на выражения, встречающиеся в рукописях, в которых говорится, что Бертран "приложил руку" к такому-то и такому-то документу, или письма от него заканчиваются словами "написано моей рукой", или "мы подписали эти письма собственноручно". Жан-Клод Фокон справедливо оценивает эти словесные формулировки, которые указывают на то, что документ действительно является выражением воли отправителя, и приходит к выводу, что максимум, что умел Бертран, это начертать свою подпись[6]. Другой пример: согласно Кювелье, посвящение Дю Геклена в рыцари произошло в 1357 году, после осады Ренна и обряд выполнил сам Карл де Блуа. Другая традиция, появилась в XVI веке благодаря Бертрану д'Аржантре: утверждавшему, что Бертран был посвящен в рыцари пикардийским рыцарем Элестром дез Маресом в 1354 году в замке Монмуран. Жан-Клод Фокон рассматривает обе эти гипотезы и делает вывод в пользу Кювелье[7].

Использование Кювелье создает очевидную практическую проблему, связанную с текстом и языком. Сохранилось восемь рукописей поэмы разной длины, с более или менее значительными изменениями[8]. Мы будем опираться на версию Национальной библиотеки. Но этот текст, написанный на среднефранцузском языке XIV века, с архаичными чертами и старыми формами, с отрывками на пикардском диалекте, почти непонятен современному читателю. Поэтому мы систематически модернизировали цитируемые стихотворные отрывки, сохраняя их смысл. Для других хроник, в частности, для хроники Фруассара, которую легче понять, мы сохранили первоначальный вид, в котором она была издана J.A.C. Buchon в 1837 году.

Дю Геклен, конечно же, появляется в других хрониках XIV и начала XV веков, что позволяет перепроверить эти источники, которые слишком часто расходятся или даже противоречат друг другу. Это Chronique normande (Нормандская хроника), написанная между 1368 и 1372 годами знатным капитаном на службе королей династии Валуа, Vie du Prince Noir (Жизнь Черного принца), английский источник, связанный с герольдом Чандосом, свидетелем событий, Grandes Chroniques de France (Chroniques de Jean II et de Charles V par Pierre d'Orge-mont), (Большие французские хроники, Хроники Иоанна II и Карла V Пьера д'Оржемона), Chronique catalane (Каталонская хроника) Педро IV Арагонского, Chroniques des rois de Castille (Хроники королей Кастилии) Педро Лопеса де Айяла, Chronique du bon duc Louis de Bourbon (Хроника доброго герцога Людовика де Бурбона) Кабаре д'Орвиля, Livre des fais et bonne meurs du sage roy Charles V (Книга дел и добрых нравов мудрого короля Карла V) Кристины Пизанской, Chronique de Saint-Brieuc (Хроника Сен-Бриё), Chronique anonyme de Du Guesclin (Анонимная Хроника Дю Геклена), Chronique du Mont-Saint-Michel (Хроника Мон-Сен-Мишель), Le Livre du bon Jehan duc de Bretagne de (Книга доброго Иоанна герцога де Бретани) Гийома де Сент-Андре и др. Их полный список приведен в библиографии. В этом ансамбле Фруассар, с его известными достоинствами и недостатками, очевидно, незаменим, при условии, что его высказывания будут постоянно проверяться. Наконец, есть официальные неопровержимые документы, которые подтверждают или опровергают хроники, и которые обеспечивают более прочную основу для понимания. Эти письма и указы, большинство из которых хранятся в Национальном архиве, и часто публиковались: в XVII веке — Полем дю Шатле, в XVIII веке — Пьером Морис де Бобуа, в XIX веке — Шаррьером и Бераром. Мы воспроизводим некоторые из них в конце книги, чтобы дать представление об этом виде административной литературы, которая была столь же утомительной для чтения в XIV веке, как и сегодня.

На первый взгляд, недостатка в документах нет. Однако все они очень сухи и скудны, и оставляют много неясностей. Отдельные эрудиты не преминут оспорить конкретную дату, конкретное место, конкретное дело, возможно, с полным основанием, такова их роль. Будем надеяться, что мы сохраним чувство меры.