Дю Геклен

Семейное происхождение и проблемы в детстве

Можно с уверенностью сказать, что семейное гнездо Дю Гекленов находилось на бретонском побережье, между Сен-Мало и Канкалем, вероятно, на территории деревни Сен-Куломб. Легенда, переданная Фруассаром и распространенная во времена коннетабля, называет его предком сарацинского короля Аквина, который поселился в Арморике, где построил замок Глей на скале, окружаемой морем во время прилива. Название этого места место Glay-Aquin путем деформации давало Glayquin, а затем Guesclin. Историю этого сказочного Аквина можно найти в шансоне XII века Roman d'Aquin, из которого мы узнаем, как Карл Великий победил этого короля у Бужи, потомки которого остались жить в этом месте.

В 1588 году историк Бертран д'Аржантре в своей Histoire de Bretagne (Истории Бретани) опровергает эту легенду, распространяемую, по его словам, Фруассаром, "очень прилежным и осторожным историком но наивным в своих речах", и заменяет Глей-Аквин другой скалой, близ Канкаля:

Несколько лет назад Бартелеми Поке дю О-Жюссе предложил более правдоподобное объяснение. Считается, что в XI веке епископ Дол-Гуэнэ выделил для своего родного брата Саломона земельное владение, состоящее из прихода Сен-Куломб, центром которого был замок, основанный на скале Guarplic, что означает "бухта"; это место до сих пор известно как "бухта Дю Геклен". В начале XIII века замок, перешедший на время в руки англичан, был разрушен по приказу короля Филиппа Августа; тогда он назывался Гайклин. Король, покинув это дикое место, приказал выстроить крепость Плесси-Бертран в нескольких километрах от него, в глубине страны, от которой сохранилось несколько участков крепостных стен. Примерно в середине XIII века, семья Дю Геклен разделилась на две ветви. Старшая ветвь, ветвь Дю Геклен дю Плесси-Бертран, которая сохранила за собой все земельные владения, была самой могущественной. Его главным и последним представителем в XIV веке был Пьер Дю Геклен, который в 1364 году в течение двух дней принимал герцога Карла де Блуа в своем замке Плесси-Бертран.

Младший сын, оставшись без земли, женился в XIII веке на наследнице сеньории Брунс, расположенной примерно в двадцати километрах к юго-западу от Динана. Именно из этой бедной ветви рода происходит Бертран Дю Геклен. Около 1300 года у его деда Гийома родились три сына: Роберт, старший, сеньор Брунса, Бертран, сеньор Ла Робери, и Оливье, двое последних были дядями будущего коннетабля. Роберт женился на Жанне де Малеман; она принесла ему с приданным сеньорию Сенс, которая находилась в баронстве Фужер. Семейная пара жила в поместье Брунс, руины которого, по утверждению Бертрана д'Аржантре, он видел в XVI веке. Это был небольшой замок с четырьмя башенками. Земельные владения были не очень обширными, но семья могла нанимать несколько слуг. Роберт был рыцарем, и служил сеньору Динана. Жанна родила ему не менее десяти детей. Шесть дочерей: Жюльенна, будущая настоятельница монастыря в Понторсоне, Агата, Лоетта, Жанна, Колетта и Клеменция. Нам известно, что две из них стали монахинями, а две другие вышли замуж. Четырех мальчиков звали Бертран, Оливье, Гийом и Роберт.

Бертран был старшим и главным наследником. Он родился около 1320 года[9] в Брунсе, из-за отсутствия каких либо сохранившихся документов точнее сказать невозможно. Одно кажется несомненным: новорожденный разочаровал родителей своим уродством и получил от них мало ласки:

Кювелье, которому мы обязаны этими словами, добавляет, что с ним обращались как с ничтожеством. У Бертрана, быстро осознавшего свое уродство, развился комплекс, от которого он так и не смог избавиться. Его юность, похоже, прошла в вечном конфликте с родителями, братьями и сестрами.

Кювелье приводит несколько анекдотов о детстве Бертрана. Насколько они аутентичны? Некоторые комментаторы предположили, что хронист ужесточил черты характера или даже выдумал некоторые обстоятельства, чтобы создать героическую атмосферу вокруг своего персонажа. Происхождение Дю Геклена вполне соответствовало идеальному средневековому герою. Аквинская легенда наделяла его царственными предками; о его появлении на свет возвещали оракулы и предсказания. Кювелье напоминает, что в артуровском цикле говорится, что в маленькой Бретани родится орел, который победит могущественного короля. Историк XVII века Поль дю Шатле в своей Histoire de Bertrand Du Guesclin (Истории Бертрана Дю Геклена) (1666) доводит миф о герое до крайности: кельтские прорицатели предсказали его рождение, как в свое время предсказали рождение Ахилла; Мерлин сообщил, что орел Малой Бретани взлетит над Францией и над Пиренеями; его матери приснился сон, в котором она хотела удалить из шкатулки с драгоценностями твердый, уродливый камень, но опытный гранильщик посоветовал ей беречь его и чистить, добавив, что камень станет несравненным бриллиантом — явный намек на ее маленького монстра-сына. Эпизод с обращенной еврейкой-целительницей предсказавшей Бертрану славное будущее, о котором рассказывает Кювелье, стоит в этом же ряду.

Само его уродство, преувеличенное до крайности, является отличительным признаком, который может способствовать усилению достоинств героя. Разве Улисс и Филопомен не были одинаково отвратительны, вспоминает Поль дю Шатле, рисуя этот нелестный портрет:

Образ неуклюжего ребенка, отвергнутого своей семьей, окруженного враждебностью, поддерживается другими историями о юном Бертране. Его держат отдельно, он ест один, потому что его не хотят видеть за семейным столом; домашние и даже слуги презирают его, а его жестокие вспышки неповиновения еще больше усугубляют ситуацию. Однажды, по словам Кювелье, когда он увидел, что его братья сидят вместо него за ужином, он прогнал их, сел за стол и стал есть руками. Мать приказала ему уйти, в ответ он опрокинул стол и посуду. "Дай Бог, чтобы он умер, — сказала его мать, — потому что у него никогда не будет ни ума, ни манер, ни разума, ни чести".

Будучи позором семьи, он не получил никакого образования. "Он не умел ни читать, ни писать, ни считать", — говорит Кювелье. Он проводил свое время, организуя драки с детьми фермеров, своими единственными товарищами по играм. В очень юном возрасте он проявил необычайную силу и талант лидера. Он делил своих товарищей на два лагеря и заставлял биться друг с другом а сам вмешивался в потасовку на стороне более слабых, чтобы переломить ситуацию. После этого, в лохмотьях и крови, он угощал всю компанию в трактире за счет своих родителей. Его отец, часто отсутствующий, тщетно приказывал крестьянам запретить своим детям следовать за его сыном; четыре раза он запирал его одного в комнате, но каждый раз Бертран сбегал и продолжал свои жестокие игры. Иногда он оскорблял гостей, например, даму, которая предсказала ему светлое будущее.

Настаивая на этом неприятном детстве, Кювелье подготавливает тему "возрождения", "откровения", "второго рождения" героя. Чем ниже кажется падение Бертрана, тем ярче должно выглядеть его возрождение. Истории о беспутной жизни Энрике V до того, как он стал великим королем и завоевателем в начале следующего века, показывают ту же ситуацию. Если следовать дословно рассказу Кювелье, который посвящает не менее четырехсот стихов этим эпизодам ранней юности коннетабля, то весьма вероятно, что Бертран достиг своего шестнадцати- или семнадцатилетия с репутацией грозного драчуна, дурного нрава, невосприимчивого к любой культуре и без особых признаков благочестия. Хотя остается непонятным откуда Кювелье взял все это.

Пребывание в Ренне

Примерно в этом возрасте Бертран сбежал из поместья своего отца. Кювелье рассказывает об этом так: верхом на дрянной лошади, на которой пахали одно из полей его отца, он отправляется в Ренн, к своему дяде, которого тоже звали Бертран. Отправили ли его туда родители, которые надеялись, что городская среда подействует на их сына? Это вполне возможно.

Ренн находился в 50 километрах от Брунса. Со своими 12.000 жителями это был второй по величине город герцогства. Во время посещения его Дю Гекленом, около 1335 года, город состоял из двух отдельных частей. Сам город, где около 500 домов теснились за узким обводом старых крепостных стен, поддерживался в надлежащем состоянии. Несколько башен укрепляют эту стену, граничащую с юга с рекой Вилен, которая протекала, разделенная на множество рукавов, по болотистой равнине. На севере, находился, "старый замок" с шестью башнями, который был связан с крепостными стенами, но с XIII века он был заброшен.

Внутри этого пояса стен находились дома разделенные узкими и грязными переулками и несколько площадей неправильной формы . На одной из них располагался общественный рынок. Собор Святого Петра строившийся более века был почти завершен, освящение состоялось в 1359 году. В городе имелось также пять небольших церквей XII и XIII веков постройки: Сен-Дени, Сен-Мартен, Сен-Моран, Сен-Мишель и Нотр-Дам-де-ла-Сите. Единственными другими примечательными памятники архитектуры на этой ограниченной территории, где проживало около 3.000 человек, были несколько частных особняков и епископский дворец.

Уже довольно давно Ренн выплеснулся своими постройками за старые крепостные стены. Три четверти населения проживало в пригородах, которые, по словам Фруассара, были "очень большими". Имелось восемь приходов, расположенных к востоку, югу и юго-западу от города. Их защита от врага вряд ли была гарантирована, хотя в XIII веке герцог Пьер Моклерк окружил их не очень надежной линией обороны — рвами Gahier. Восточные пригороды процветали. Здесь находился район ремесленников, занимающихся выделкой кожи и изготовлением пергамента, а также женское бенедиктинское аббатство Сен-Жорж, мужское Сен-Мёлан, францисканский монастырь, несколько часовен и церквей, включая Сен-Жермен. Городская застройка здесь была менее плотной и перемежалась огородами и садами.

К северу от крепостных стен, на другой стороне рва, находилось обширное пространство, где проводились празднества и рыцарские турниры. К югу и юго-западу, в болотистых и нездоровых районах, посреди рукавов реки Вилен, перекрытых небольшими деревянными мостами, вдоль дорог, ведущих в Редон, Нант и Анжер, находились районы одноэтажных домов. Здесь располагалась красивая церковь Туссен и приорство Сен-Тома. Немного южнее, в лепрозории Магделины, существование которого засвидетельствовано еще в XII веке, были собраны изгои общества, которыми являлись прокаженные. Наконец, к западу от города, у подножия крепостных валов, находится Бур-л'Эвек, вотчина епископа Реннского; за ней — луга и мельницы.

Именно сюда прибыл Бертран Дю Геклен, подросток-беглец, которого отец держал взаперти более четырех месяцев, говорит Кювелье. Он направился в отель своего дяди, Бертрана, сеньора Ворузе, который был женат на довольно богатой наследнице, Томассе Ле Блан, даме Ла Робери. Благородная чета вела в городе буржуазный образ жизни. Несмотря на нежелание супруги, дядя согласился приютить на некоторое время юного племянника и взял на себя обязательство воспитывать его как сына. Нашел ли он в семье дяди привязанности больше, чем дома? В любом случае, соприкосновение с городской жизнью немного расширило его кругозор. Томасса Ле Блан также обязывала его посещать церковь и присутствовать на бесконечных проповедях. Но об этом позже. Таким образом, Бертран познакомился с францисканцами. Но благочестие не было его сильной стороной. Кювелье рассказывает, что однажды в воскресенье он сбежал от своей тети во время проповеди, чтобы принять участие в состязании по борьбе на рыночной площади. Несмотря на свой юный возраст, он победил местного чемпиона, который только что одолел двенадцать соперников, и завоевал приз в виде маленькой серебряной часовни. Но во время борьбы он повредил колено, так что лекарь отвез его обратно в дом дяди, где он получил серьезное внушение.

Пребывание в Ренне развивает в Бертране своего рода классовое сознание. Его дядя и тетя дали ему понять, что сыну рыцаря недостойно бороться с крестьянами или простолюдинами, что он принадлежит к дворянству, которое обязано сражаться только на поединках и турнирах по правилам рыцарской чести. Бертран, похоже, этот урок воспринял. Так как он, казалось, встал на путь исправления и после примирения со своими родителями, его мать, тетя и некоторые друзья внесли свой вклад, чтобы обеспечить его мечом, некоторыми частями доспехов и довольно плохонькой лошадью.

Турнир в Ренне (1337)

Вернувшись в семейное поместье Ла Мотт-Брун, Дю Геклен начал посещать небольшие рыцарские турниры в этом районе. Он стал довольно популярным, устраивая развлечения молодым оруженосцам и раздавая милостыню бедным. Но деньги которые он так щедро тратил были от продажи некоторых драгоценностей его матери. Не заботясь о финансовых проблемах своих родителей, он требовал денег, чтобы поддержать свое положение. Убитый своей неспособностью купить достойное, качественное снаряжение, он винил в этом своих родителей.

В эти годы 1330–1340 гг. снаряжение конного воина усложнилось, и его стоимость стала непомерно высокой для многих мелких дворян. Доспехи теперь были внешним признаком богатства. У рыцаря должен быть конь, выносливый и дорогой. Защитное вооружение становилось все тяжелее, хотя полный латный доспех появился только в конце века. Основной частью доспехов оставалась кольчуга покрывавшая все тело, включая голову. К кольчуге добавлялись металлические пластины, защищавшие руки и ноги. Голову защищал шлем с входившим в моду откидным забралом. Между 1345 и 1360 годами появилась кираса для защиты груди. Поверх доспехов одевали сюрко из ткани, на котором был вышит герб рыцаря. Этот вид одеяния мог сыграть с рыцарем злую шутку, так знаменитому английскому рыцарю Джону Чандосу запутавшемуся в одежде, это стоило жизни . Что касается холодного оружия, то оно было очень разнообразным. Основным оружием являлся обоюдоострый меч, к которому добавлялись различные топоры, булавы и клевцы, а также длинное боевое или турнирное копье. Конечно, рыцарское снаряжение было разного качества, но все равно весь комплект стоил целое состояние, и далеко не всем был доступен. Поэтому неудивительно, что такой мелкий сеньор, как Роберт Дю Геклен, не мог обеспечить своего сына полным комплектом снаряжения.

В течение нескольких месяцев обиженный и недовольный Бертран мотался между Бруном и Ренном, где, вероятно, в 1337 году на рыночной площади был организован особенно важный турнир в честь свадьбы Карла де Блуа и Жанны де Пентьевр. Это был очень важный брак, поскольку Жанна де Пентьевр, племянница правящего герцога Иоанна III, была дочерью Ги де Пентьевра и Жанны д'Авогур. Она была наследницей огромного апанажа Пентьевр, и некоторые даже считали ее возможной наследницей всего герцогства Бретань, поскольку у Иоанна III не было детей. Мужем Жанны стал племянник короля Франции, Карл де Блуа, сына сестры короля Филиппа VI Маргариты и графа Блуа Ги де Шатийона. Брачный договор был подписан 4 июня 1337 года.

Как всегда в таких обстоятельствах, были организованы празднества и турниры. Турниры были неотъемлемой частью жизни средневековых дворян и обеспечивали им необходимую военную подготовку. В мирные периоды, как это было в Бретани, турнир оставался единственной практикой для воина.

Рыцарский турнир XIV века уже не имеет никакого сходства с масштабными побоищами XII и XIII веков, когда два лагеря по несколько десятков рыцарей сталкивались друг с другом в небольших сражениях. Это было "ритуализированное зрелище, формалистский парад, соблюдающий все более строгий этикет", — писал Филипп Контамин. Рыцарей представляли герольды, специалисты по геральдике, которые знали гербы всех участников турнира. Некоторые турнирные бойцы, ставшие настоящими профессионалами, переезжали с одного турнира на другой, живя на выигранные призовые деньги. В конце XII века Уильям Маршал установил непревзойденный рекорд — пятьсот побед за пятнадцать лет. В то время побежденных на турнирах брали в плен и требовали выкупа: за десять месяцев Уильям взял более ста пленных. Маршал стал профессиональным турнирным бойцом, которому граф Фландрский и герцог Бургундский предлагали 500 ливров в год. В итоге он стал герцогом Пембрук и регентом Англии. В XIV веке сделать карьеру на турнире было сложнее. Короли пытались ограничить эту практику, поскольку она была расточительной как с финансовой точки зрения, так и с точки зрения человеческих жизней, поскольку использование затупленного оружия не всегда позволяло избежать серьезного кровопролития. Однако привычка слишком глубоко укоренилась: в 1316 году Папа Иоанн XXII вновь разрешил турниры, которые теоретически были запрещены с 1130 года.

Как зрелище и возможность показать себя, турнир привлекал толпы людей. По словам Кювелье, в 1337 году в Ренн съехались пять или шесть сотен рыцарей и оруженосцев со всей Бретани. Бертран находился в толпе и размышлял о своем унижении. Окружающие посмеивались над его скудным снаряжением:

Бертрану было семнадцать лет, он страдал от неказистого внешнего вида. Эмоциональная отчужденность окружающих, жертвой которой он стал с раннего детства, несомненно, поддерживала в нем постоянную агрессивность. Кювелье приписывает ему такие мысли:

Турнир в Ренне дал ему возможность раскрыть себя. Поскольку ему не разрешили участвовать в турнире в его посредственном снаряжении, он одолжил коня, доспехи и оружие у более удачливого кузена, возможно, Оливье, сына своего дяди Бертрана. Экипированный с ног до головы, он появлялся на ристалище, но анонимно, без щита и с опущенным забралом. Считается, что он это сделал для того, чтобы его не узнал отец, который тоже участвовал в турнире. Возможно также, что Кювелье воспользовался темой неизвестного рыцаря, которая была модной в аристократической литературе позднего Средневековья. В куртуазных романах фигурируют "неизвестный рыцарь", "рыцарь в плаще пилигрима", "белый рыцарь", чтобы придать истории ореол таинственности.

Тем не менее, в этот день Бертран Дю Геклен раскрыл свои качества перед своими сверстниками. Он принял вызов рыцаря и отправил его на землю удивительно точным ударом копья. Та же участь постигает еще четырнадцать человек, и все присутствующие задавались вопросом о личности таинственного чемпиона. Когда жребий свел его лицом к лицу с отцом, он отказался от поединка. Наконец, одному нормандскому рыцарю удается сбить с Дю Геклена забрало, и его все узнали. Ему был устроен триумф. Он стал героем. Слава о юноше распространилась по всей провинции благодаря участникам турнира, рассказывавшим о его подвигах, и даже дошла до герцога. Что касается Роберта Дю Геклена, то он обещал забыть все обиды на своего беспутного сына. По словам Кювелье, он обещал предоставить в его распоряжение все свое имущество, чтобы он мог продолжить свою карьеру турнирного чемпиона:

Впечатляющий поворот в судьбе. Утвердившись в рыцарских поединках, Дю Геклен теперь был признан окружающими и уважаем как отличный турнирный боец. Начало войны в 1341 году придало его карьере еще более крутой взлет.

Истоки Столетней войны

Почти одновременно вспыхнуло два конфликта. В более крупном из них Филипп VI Валуа, король Франции, противостоял Эдуарду III, королю Англии. Вторым, более локальным, была война за бретонское наследство, в которой боролись два претендента: Карл де Блуа и Жан де Монфор. Этот второй конфликт был тесно связан с первым, поскольку оба короля поддерживали каждый своего кандидата на герцогскую корону, которое было для них пешкой в большой игре, которую они вели.

Конфликт между Филиппом VI и Эдуардом III — это ни в коем случае не война между Францией и Англией, это война между двумя людьми, которые вели за собой своих вассалов, не заботясь о границах. Филипп VI, король Франции, был верховным сюзереном всех сеньоров, владевших фьефами в его королевстве и обязанных ему оммажем и верностью. Однако Эдуард III, король Англии, также является герцогом Гиени, или Аквитании, поскольку в XII веке наследница герцогства, Элеонора, вышла замуж за Генриха II Плантагенета ставшего королем Англии. Филипп VI, не доверяя столь могущественному вассалу, потребовал от него принесения оммажа, который запрещала ему, при любых обстоятельствах, идти войной против своего сюзерена. На самом деле Филипп стремился довести своего вассала Эдуарда до предела, поставить его в ситуацию нарушения феодальных обязательств, чтобы объявить его преступником и конфисковать у него герцогство, как того требовало феодальное право. Филипп не мог стать настоящим хозяином своего королевства, пока не воссоединит Аквитанию с королевским доменом.

Эдуард находится в обороне. Провокации Филиппа истощали его терпение. Честь короля не позволяла ему терпеть постоянные унижения со стороны своего коллеги и сюзерена. Он готов был принести оммаж и сделал это 6 июня 1329 года, но с ограничениями и оговорками. Филипп хотел большего; его агенты умножали провокации. В то же время король Франции укрепил свои связи с шотландской монархией, своим традиционным союзником, который был очень полезен в оказании давления на англичан. Эдуард, со своей стороны, действовал во Фландрии, где граф, еще один вассал короля Франции, с 1323 года столкнулся с восстанием крупных городов производящих сукно. Фламандская текстильная промышленность не могла обойтись без английской шерсти. Запрет на экспорт этого сырья означал разорение для Брюгге, Гента и других промышленных центров. Эдуард прибегал к запрету, чтобы заставить фламандцев выступить на его стороне. Брабант, столкнувшись с той же проблемой, также встал на сторону Плантагенета, как и Эно, граф которого был тестем Эдуарда. Голландия, Зеландия и Рейнские княжества, подкупленные английским золотом, дополнили союзы короля Англии, который таким образом имел хорошие средства давления на Филиппа VI.

Последний, как сюзерен, не мог терпеть враждебное поведение своего вассала. Более того, обращения из Гиени множились; аквитанские сеньоры, побуждаемые французскими агентами, просили суд короля Франции исправить несправедливости, жертвами которой они себя считали со стороны короля Англии. Филипп призвал своего вассала Эдуарда предстать перед его судом, чтобы объясниться. Эдуард не приехал и 24 мая 1337 года Филипп объявил о конфискации герцогства Гиень. В начале ноября Эдуард отправил епископа Линкольна в Париж с письмом с отказом в повиновении "Филиппу Валуа, который называет себя королем Франции". Начинается Столетняя война.

Война была не только феодальной, но и династической, поскольку в 1328 году во Франции произошла смена правящей династии. Последний сын Филиппа IV Красивого, Карл IV, умер бездетным. Его сменил кузен, Филипп Валуа, племянник Филиппа IV и внук Филиппа III, который принял имя Филипп VI. Наследование не встретило никаких трудностей, но права на корону Изабеллы, дочери Филиппа IV и сестры трех последних королей Франции, должны были быть официально отменены. Изабелла была королевой Англии и матерью Эдуарда III. Феодальное право никоим образом не исключало женщин из наследования; во многих фьефах герцогини или графини были полноправными сеньорами, которые передавали наследство своим потомкам. Так зачем же было исключать женщин из наследования французской короны? Этот вопрос задавался и раньше. В 1314 году Филипп IV решил, что графство Пуатье, которое было апанажем, перейдет к короне, если у графа не будет детей мужского пола. В 1316 году, когда умер Людовик X, он оставил маленькую дочь Жанну Наваррскую и беременную жену, которая родила маленького Иоанна I Посмертного. Поскольку Иоанн умер через несколько часов после рождения, Жанна должна была стать королевой. Однако она была оттеснена от престола своим дядей, Филиппом де Пуатье, младшим братом Людовика X. Жанна, впоследствии вышедшая замуж за графа Филиппа д'Эврё, стала матерью Карла Наваррского, известного как Карл Злой который не хотел забывать, что корона Франции могла бы принадлежать ему.

Поэтому прецеденты были. В 1328 году, однако, права Изабеллы были действительно неоспоримы. Но бароны Франции предпочли ее кузена Филиппа Валуа. С одной стороны, потому что вопрос о Жанне и ее потомках мог возникнуть снова; с другой стороны, потому что эти великие бароны не очень хотели, чтобы могущественный король Эдуард III стал их сюзереном. Лучше было отдать корону одному из своих; Филипп Валуа был обнадеживающим, достаточно хорошим рыцарем, чтобы защитить трон, но не настолько сильным, чтобы угрожать правам феодалов.

В Англии Эдуард был не в состоянии бросить вызов выбору великих французских баронов. Но при первой же возможности он стал отстаивать права Плантагенетов. Формулировка в его письме ясно показывала это: обращаясь к королю Франции как "Филиппу Валуа, который называет себя королем Франции", он косвенно оспаривал королевский титул последнего.

Отныне у французских вассалов, недовольных Филиппом VI, появился альтернативный сюзерен: перейдя на сторону Эдуарда III, они могли надеяться на уступки, заявляя при этом о верности феодальному праву. Роберт д'Артуа, чьи претензии на графство, имя которого он носил, были отвергнуты в 1332 году, поспешил отправиться в Англию и предложить свои услуги Эдуарду, убеждая его в том, что он является истинным королем Франции.

Война, начавшаяся в 1337 году, вовсе не была патриотической. "Мы собирались сражаться из-за историй о захвате наследства, из-за незаконного присвоения фьефов, из-за посягательств сюзерена на естественные права своего вассала, из-за отказа вассала от принесения положенного оммажа. Однако французы еще не чувствовали, что они сражаются с Англией, так же как они сражались с Германией, разбив войска Оттона IV Брауншвейгского при Бувине. Для современников Филиппа VI время национализма еще не пришло. Мы все еще находились в эпохе феодальной клиентелы и противостоять друг другу, будут две феодальные системы— это две сети договорной солидарности — подчинение взамен на защиту — которые дополняли и влияли на приобретение временной лояльности", — пишет Жан Фавье.

Отношение участников боевых действий к этой войне необходимо рассматривать в связи с системой ценностей того времени. В XIV веке не было родины, были феодальные связи. Битвы велись из-за феодальных обязательств, из-за нарушений личных связей между людьми, хотя вопросы интересов, конечно, всегда присутствовали, скрытые за фасадом феодального права.

Безусловно, существовало королевство Франция и королевство Англия, жители которых в определенной степени осознавали свое различие. В начале XIV века англичане представляли себе Францию как роскошную страну, с "большими деревнями", "красивыми домами", "прекрасными лугами и крепкими винами для своих воинов, чтобы накормить и освежить их", как выразился Фруассар. Французы часто воспринимались как легкомысленные, беззаботные, гордые и любящие удовольствия люди. В отличие от них, англичан считали жестокими, обжорливыми, грубыми и большими любителями пива. Война должна была постепенно породить зачатки чувства национального солидарности в борьбе с врагом. Уже в 1346 году, после битвы при Креси, в английской поэме написанной на латыни, говорится о том, что

Но эта пышная риторика не выражала народных настроений. Скорее, сам язык являлся связующим звеном между двумя странами. Со времен Нормандского завоевания английская феодальная элита говорила на французском языке, немного искаженном, но вполне понятном к югу от Ла-Манша. Эдуард III, сын Изабеллы Французской, говорил только по-французски; Генри Гросмонт, герцог Ланкастер, который был одним из противников Дю Геклена в Бретани, написал книгу о благочестии на французском языке Le Livre de Seyntz Médicines. Именно в XIV веке использование французского языка достигло своего пика в Англии: с 1258 года королевские грамоты, переписка королей, церковников и аристократии, юридические документы и завещания писались либо на французском, либо на латыни. Поэтому мы не должны удивляться тому, что Дю Геклен разговаривал с Черным Принцем или английскими капитанами без переводчика. Использование английского языка не получило широкого распространения до конца века, особенно при Ричарде II.

Из двух королевств Англия обладала более сплоченным единством, благодаря своему островному положению, меньшим размерам, а также отсутствию крупных полунезависимых фьефов. Англосаксы не смешивались с кельтами Уэльса и Шотландии и насчитывали едва ли более трех миллионов человек. Хотя Лондон насчитывал 50.000 жителей, крупнейшие города, такие как Йорк и Бристоль, были едва ли больше Ренна. Но страна была динамичной, королевская администрация — централизованной и очень эффективной. Аристократия нормандского происхождения владела землями по обе стороны Ла-Манша, который они очень часто пересекали.

По сравнению с Англией королевство Франция кажется огромным, с его пятнадцатью миллионами жителей, но в нем не было единства. Здесь говорили на разных языках и диалектах, особенно в регионах, где был распространен язык ок. Страна представляет собой феодальную мозаику. Королевский домен, теперь очень обширный, давал королю власть, которая стала неоспоримой для самых крупных его вассалов, герцога Бургундского, графов Фландрии, Артуа, Блуа, герцога Бретани. Неразрывный клубок фьефов и феодальных обязательств допускал всевозможные комбинации, предательства и измены. Привыкшие веками жить в рамках квазинезависимых фьефов, французы были лишены чувства солидарности. Что в XIV веке могло быть общего между нормандцем и арманьяком, шампанцем и лангедокцем, бретонцем и бургундцем? Они подчинялись разным владыкам, жили по разным законам и говорили на разных языках. Единственное, что их объединяло, — это теоретическая власть одного и того же сюзерена, которого они никогда не видели в живую.

Расстояния были огромны, и новости распространялись медленно, по пути серьезно искажаясь. События становились известны благодаря частной переписке; купцы также распространяли информацию, которая дополнялась и искажалась общественными слухами. В Англии XV века даже были введены суровые наказания для тех, кто распространял ложные новости. В 1381 году курьер поставил своеобразный рекорд, за три дня добравшись из Авиньона в Париж, расстояние между которыми составляло более 600 километров, чтобы сообщить королю, что Хуан II Кастильский признал Папу Климента VII. Но в обычное время курьеры преодолевали по 50 километров в день по пересеченной местности, иногда до 100 по ровной. Армия могла проходить до 40 километров в день, купеческие повозки — 25–30 километров. Дороги были в очень плохом состоянии, особенно зимой: во время кампании 1359 года Эдуард III использовал пятьсот рабочих, чтобы выровнять дорогу перед армией, засыпая ямы и срезая покрывавшие ее заросли. Поэтому сухопутные коммуникации были ненадежными, и при любой возможности использовались водные пути. По морю, при благоприятном ветре, бретонское побережье находилось в двух-трех днях плавания от Англии.

Именно в этих условиях в 1337 году началась Столетняя война. Первые военные операции проходили во Фландрии: 24 июня 1340 года Эдуард III добился решающего успеха в морском сражении при Л'Эклюзе (Слейсе), где он уничтожил разношерстный флот, собранный французским королем. Теперь, получив контроль над Ла-Маншем, англичане могли были перенести войну во Францию.

Истоки войны за бретонское наследство (1341)

Герцог Бретани Иоанн III честно выполнял свои феодальные обязанности по отношению к своему сюзерену, лично участвуя во Фландрской кампании 1340 года в составе королевской армии. Входил ли Бертран Дю Геклен в герцогский контингент в том году? Нет никаких доказательств в пользу этого. После заключенного 25 сентября 1340 года перемирия между Эдуардом III и Филиппом VI, герцог Иоанн III провел зиму в Париже со своим сюзереном. В апреле 1341 года он вернулся в Бретань, проехав через Нормандию. В Кане он заболел и вскоре умер бездетным, не оставив никаких распоряжений относительно наследства.

Нерешительность Иоанна III создала большие проблемы. После смерти его брата Ги де Пентьевра в 1331 году было два кандидата на герцогскую корону: Жан де Монфор, единокровный брат Иоанна III, и Жанна де Пентьевр, племянница того же Иоанна III. Жан де Монфор, сын от второго брака герцога Артура II с Иоландой де Дрё, носил имя графства Монфор-л'Амори в регионе Иль-де-Франс, которое он унаследовал от своей матери. Иоанн III не любил единокровного брата и всегда давал ему это почувствовать. Но у сторонников Жана де Монфора было два сильных аргумента. Во-первых, Жан был мужчиной сорока восьми лет, вполне пригодным для выполнения феодальных обязанностей владетеля большого герцогства. Во-вторых, существовал юридический аргумент: Бретань недавно стала герцогством-пэрством и, как таковое, должна была применять законодательство, действующее в королевском домене. В последнем случае права сыновей имели приоритет над правами дочерей умершего старшего родственника. Более того, бароны Франции только что решили вопрос о престолонаследии, как мы только что видели, в пользу Филиппа Валуа, исключив Изабеллу.

Сторонники Жанны де Пентьевр, с другой стороны, указывали на традиционный бретонский обычай позволять женщинам править, оставляя управление герцогством их мужьям. Такое уже происходило несколько раз. Бретонский обычай также допускал право представительства: дочь могла представлять своего умершего отца и претендовать на наследство. Если бы отец Жанны, Ги де Пентьевр, был жив, все бы приняли его как герцога, поскольку он был младшим братом Иоанна III. Таким образом, Жанна, представляя своего отца, могла претендовать на герцогство.

Именно из-за ее положения как наследницы вопрос о замужестве Жанны стал таким важным. Рассматривались три партии: в 1336 году Эдуард III попросил руки четырнадцатилетней Жанны для своего брата Джона Элтема, графа Корнуола. В своем письме король Англии назвал Жанну "наследницей герцога", однако его мнение вскоре изменилось, когда она вышла замуж за племянника короля Франции. Вторым женихом был четырехлетний принц Карл Наваррский, вскоре ставший известным как Карл Злой, внук короля Людовика X по матери. В итоге был выбран третий кандидат, Карл де Блуа-Шатийон, сын Маргариты де Валуа, сестры Филиппа VI. Он был в подходящем возрасте, в 1337 году ему было восемнадцать лет, и его высокое происхождение было гарантией безопасности для Бретани. Филипп VI сам предложил этот брак. Поставить своего племянника во главе великого бретонского фьефа означало обеспечить лояльность этой беспокойной провинции в войне англичанами. Филипп VI не мог принять Плантагенета или Эврё (отец Карла Наваррского был графом Эврё) и ясно выразил это в письме от 1337 года, где сказал, что хочет "предотвратить брак упомянутой мадмуазель [Жанны] с человеком, от которого может случиться вред его королевству". Брачный договор о браке должен был быть подписан в Париже 4 июня 1337 года.

Такова была ситуация 30 апреля 1341 года, когда умер герцог Иоанн III. Тело упокоили в склепе кармелитов в Плоэрмеле в присутствии двух кандидатов на престол, которые, как только церемония закончилась, разъехались в разные стороны. Карл де Блуа вернулся в Париж к своему дяде, королю, а Жан де Монфор, подстрекаемый своей энергичной супругой Жанной де Дампьер-Фландрской, направился в Нант. Чтобы поставить соперника перед свершившимся фактом, он действовал чрезвычайно быстро: за четыре месяца он захватил врасплох Нант, поскакал в Лимож, чтобы захватить герцогскую казну, которую Иоанн III, который также был виконтом Лиможа, оставил там, вернулся в Нант и созвал собрание штатов герцогства, то есть представителей духовенства, дворянства и городов. Людей собралось мало: только один барон, Эрве де Леон, несколько горожан и мелких дворян из Нижней Бретани. Жан де Монфор был провозглашен ими герцогом, а затем с небольшой армией объехал герцогство, чтобы заручиться поддержкой главных городов и портов, по маршруту Ванн ― Эннебон ― Кемперле ― Кемпер ― Брест ― Сен-Бриё ― Динан ― Ренн.

Затем он отправился в Англию, где встретился в Виндзоре с Эдуардом III. Последний обещал ему военную помощь и предоставил графство Ричмонд в обмен на признание его прав на французскую корону. Наконец, он вернулся во Францию и отправился в Париж, где суд пэров должна была вынести приговор о наследовании Бретани. Как он и ожидал, его приняли очень плохо, и, не сомневаясь в вердикте, он сбежал, чтобы вернуться в Нант. Действительно, 7 сентября 1341 года по решению суда пэров в Конфлане Карл де Блуа был признан герцогом Бретани и принес оммаж за герцогство французскому королю.

Поведение короля Франции в этой ситуации, иллюстрирует его политический реализм, скрываемый за фасадом феодального права. Филипп VI, обязанный своим восшествием на трон исключению женщин из престолонаследия, поддержал своего племянника прикрываясь правом женщины на герцогскую корону. Эдуард III, претендовавший на корону Франции по праву женщин передавать ее по наследству, поддержал Жана де Монфора, который мог стать герцогом только по противоположному принципу. На самом деле, единственное, что имело значение, это контроль над Бретанью: открывшийся здесь фронт был частью более широкого конфликта между Плантагенетами и Валуа. С одной стороны, Эдуард III и Жан де Монфор, с другой — Филипп VI и Карл де Блуа.

Как бретонцы выбирали какую сторону в этом конфликте занять? И снова разделение произошло в соответствии с социально-экономическими интересами, а не в соответствии с правом, которое оставалось весьма неопределенным. В целом, Жана де Монфора больше поддерживало мелкое бретонское дворянство, которое в сложившихся обстоятельствах действовало в противовес франкоязычному миру и крупному дворянству. Часть буржуазии портовых городов, торговавшей с Англией, была в том же лагере. Крупное дворянство, которое было связано с французской аристократией и часто владело землями в соседних провинциях, встало на сторону Карла де Блуа, как и буржуазия восточных городов, таких как Ренн, которая вела большую часть своих дел с Францией. Престиж племянника короля обеспечил Карлу поддержку большинства аристократии. Его репутация благочестивого принца также принесла ему поддержку большинства духовенства, в частности, нищенствующих орденов, по отношению к которым он был щедр. Эта поддержка имела решающее значение благодаря влиянию доминиканцев, францисканцев и кармелитов на жителей городов. Маленькие люди, как в городах, так и по всей стране, предпочитали только одно — мир, и выступали против армий обеих сторон. Во время осад они вмешивались, требуя сдачи, независимо от того кто осаждал город.

Более того, предпочтения могли меняться в зависимости от военных удач претендентов и интересов каждого. В случае с Дю Гюкленами вся семья изначально была на стороне Карла де Блуа. Так произошло с Пьером Дю Гекленом, главой старшей ветви рода, который, тем не менее, перешел на сторону Монфора после смерти Карла де Блуа. Младшая ветвь также поддерживала дело де Блуа. Почему так произошло? Потому что они разделяли общие чувства дворянства живущего вокруг Ренна, для которых Жан де Монфор был малоизвестен, в то время как королевское родство Карла обеспечивало ему большой престиж. Также имели значение связи с Нормандией, которая была частью королевских владений и откуда происходила мать Дю Геклена: она была дочерью Фулька Малемана из нормандского рода Саси. В том, что Дю Геклены поддержали Карла де Блуа, не было благородных мотивов, а скорее соответствие преобладающим настроениям их социальной среды и региона.

Бертран Дю Геклен, которому тогда было двадцать лет, жил между своим отцом Робертом и дядьями, Бертраном из Ренна и Оливье. Все трое были за Карла де Блуа; Бертран тоже встал на сторону Карла, поскольку такова была позиция семьи. Он всегда будет оставаться верным этой ориентации. Фактически, он сделал делом своей чести и упрямства защиту партии Блуа, а значит, и короля, не сомневаясь в законности своей борьбы. Несомненно, он видел в этом деле лишь возможность повоевать, неважно, на чьей стороне. Но приняв на себя обязательства, он продолжал их выполнять из упрямой преданности. Именно это сделало его ценным в глазах предводителей его лагеря, которые были полностью уверены в его преданности, потому что Бертран никогда не задавал себе вопросов. Его мысли не выходили за рамки необходимости немедленных действий.