Дю Геклен - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Жорж Минуа ( Заключение. Посмертная судьба Дю Геклена) #19

Заключение. Посмертная судьба Дю Геклена

Сразу же после смерти, Дю Геклен стал легендой. Политики, военные, литераторы, поэты, труверы, горожане и соотечественники — все сразу же стали прославлять его. Это явление достаточно исключительное, чтобы обратить на него внимание. За исключением группы бретонских дворян, окружавших Иоанна IV, дань уважения была всеобщей и спонтанной.

Люди стекались к местам через которые везли его бренные останки, которым Карл V выделил место в королевской усыпальнице. Поэты, труверы и трубадуры слагали песни и баллады о храбром Бертране; скульпторы изображали его пешим, конным, лежащим; миниатюристы иллюстрировали его подвиги; предлагалось сделать его десятым воином-храбрецом, то есть поставить его в один ряд с Гектором, Александром, Цезарем, Артуром, Карлом Великим, Жоффруа Буйонским, Иудой Маккавеем, Иисусом Навином и Давидом — высшая честь для воина. Вся эта шумиха вокруг Бертрана Дю Геклена не могла быть создана королевской пропагандой. Королевская власть лишь эксплуатировала и направляла это движение, но она не могла вызвать его сама по себе.

Кювелье начинает свою песню, обращенную ко всему народу:

Слушайте меня, рыцарь и юноша,

Буржуа и горожанин, священник, клирик, якобинец,

Я спою тебе с начала и до конца.

О жизни доблестного Бертрана Дю Геклена,

Коннетабля Франции, доблестного паладина,

Которого так боялись даже воды Рейна,

Во Франции и в Оверни, и в Лимузене,

Все боялись его, и евреи, и сарацины.

Ни во времена короля Александра

И не короля Артура, и не доброго короля Пипина,

Ни во времена Жоффруа, ни во времена Саладина,

Не было достойней человека для ведения войны.

Кювелье уже отнес Бертрана к числу храбрецов:

За столом доблестных, знай истинно

Что он десятый храбрец по имени.

Уже в 1387 году огромная поэма была переложена в прозу по просьбе Жана д'Эстутевиля, что свидетельствует о необходимости и заботе по ее распространению. Кристина Пизанская восхваляла Дю Геклена в Débat des deux amants (Разговоре двух друзей) и в Livre des faits d'armes (Книге ратных подвигов). Chronique des règnes de Jean II et de Charles V (Хроника царствования Иоанна II и Карла V), обычно столь строгая и нейтральная, сопровождает упоминание о смерти коннетабля исключительным панегириком: "Он был очень доблестным рыцарем, который сделал много хорошего для королевства, и больше, чем любой другой рыцарь, который когда-либо жил".

Многочисленные баллады оплакивают потерю, которую только что понесло королевство:

Любой рыцарь, идущий по свету

И следующий почетному ремеслу,

Скорбит о смерти доблестного коннетабля.

[…]

Его великая слава пронеслась через века,

Это был доблестный коннетабль Геклен.

Рыцарство должно горько оплакивать его

Ведь умер тот, кто так любил его…

Ха, рыцари, оруженосцы, которые завидуют.

Имейте честь, в войне, которая ведет вас…

Ха! Милая Франция, как же тебе тяжело.

От потери человека, который оказал тебе такую честь…

Вот знаменитая баллада Sur la mort de Du Guesclin (О смерти Дюгеклена) Эсташа Дешама:

Это знак чести и древо доблести,

Львиное сердце, жаждущее смелости,

Цвет храбрых и слава Франции,

Победоносный и смелый боец,

Мудрый в своих поступках и делах,

Независимый полководец,

Завоеватель народов и покоритель земель,

Самый доблестный из всех, кто когда-либо жил,

Каждый мужчина должен облачиться в траур.

Плачь, плачь, цвет рыцарства!

О Бретань, плачь о своей надежде!

Нормандия, займись его погребением,

Гиень и Овернь тоже,

И Лангедок, который ему памятник!

Пикардия, Шампань и Запад

Должны громко рыдать

Плачь, плачь, цвет рыцарства!

Пока поэты оплакивали ушедшего воина, скульпторы увековечили его в камне. Статуи Дю Геклена были найдены в замке Лонгвиль, в церкви Сент-Катрин дю Валь-де-Эколье в 1407 году и в замке Куси. В 1451 году итальянский гуманист Антуан Артезан, входивший в свиту герцога Карла Орлеанского, описал произведения искусства, которые он видел в большом зале Куси: рядом с девятью доблестными мужчинами находилась статуя "Бертрана де Клашена, […] величайшего воина своего времени, самого выдающегося в воинских добродетелях и самого известного во всем мире". Именно Людовик Орлеанский, которого Дю Геклен принимал из крестильной купели, заказал эту статую, выполненную между 1400 и 1407 годами. Этот принц, который, похоже, был одним из главных инициаторов прославления коннетабля, заручился услугами его бывших товарищей по оружию: Манни, Понбриан, Коэтиви и Дю Шатель. Эсташ Дешам находился среди людей окружавших Людовика Орлеанского. Жан д'Эстутевиль, по просьбе которого в 1387 году поэму Кювелье переложили в прозу, был сеньором Вернона и одним из близких советников Людовика Орлеанского. Герой Орлеанского дома, Дю Геклен с 1407 года был принят партией арманьяков в борьбе против бургундцев, друзей англичан, и был представлен как первый великий патриот. Это было началом длительного искажения его образа, которому предстояло расти до середины XX века: Дю Геклен — освободитель отечества.

Эта репутация укрепилась благодаря его связи с Жанной д'Арк, которая в 1429 году послала почтенной вдове коннетабля Жанне де Лаваль золотое кольцо. Сеньор де Лаваль, сподвижник Жанны д'Арк, писал своей бабушке 8 июня 1429 года: "Дева сказала мне, что послала вам, моя бабушка, маленькое золотое кольцо, но это была очень маленькая вещь, и что она с удовольствием послала бы вам что-нибудь получше, учитывая вашу репутацию". Этот жест Жанны д'Арк показывает, с одной стороны, что популярность коннетабля оставалась очень большой спустя полвека после его смерти, а с другой стороны, что Жанна видела себя продолжательницей дела Дю Геклена, несмотря на то, что взгляды значительно изменились. Бертран, как мы уже видели, случайно оказался на стороне короля из династии Валуа и из верности защищал его до конца. Он был человеком Карла V по вассальному обязательству. В 1429 году, после заключения договора в Труа и английской оккупации, Жанна д'Арк, не имевшая феодальных обязательств, сражалась за идею, воплощением которой был дофин как олицетворение Франции. Она уже вела патриотическую войну, чего нельзя было сказать о Дю Геклене.

Монархия Валуа была в значительной степени ответственна за это искажение памяти о Дю Геклене. Она не создала популярность Дю Геклена, но использовала ее, кристаллизовав антианглийские настроения вокруг героя. Трудно не увидеть в церемонии 1389 года в Сен-Дени желание создать миф, фигуру, символизирующую отказ от примирения с англичанами и привлечение всего рыцарства на службу государству.

Церемония проходившая с 1 по 7 мая 1389 года была событием исключительным во всех отношениях. На нем собрались все члены королевской семьи, все знатнейшие вельможи королевства и все бывшие соратники Дю Геклена. Это был праздник рыцарства, но рыцарства, поставленного на службу государству, взявшего за образец покойного коннетабля. Все началось с посвящения в рыцарское звание двух сыновей Людовика Анжуйского, друга Дю Геклена, который умер во время завоевания Неаполитанского королевства в 1384 году. Они являлись внуками Карла де Блуа через свою мать, Марию де Блуа: это могло напоминать о Бертране, который защищал права их деда в Бретани.

Вечером 1 мая король и весь двор прибыли в Сен-Дени. Уже архаичный ритуал посвящения в рыцари был завершен на следующий день банкетом и балом. С 3 по 5 мая были проведены три турнира на копьях, во время которых, сначала соревновались двадцать рыцарей, затем двадцать оруженосцев, затем рыцари и оруженосцы вместе. 6 и 7 мая были посвящены заупокойной службе в память Дю Геклена, с обрядом, отмечает Chronique du religieux de Saint-Denis (Хроника монаха из Сен-Дени), который ранее был предназначен для принцев и знатных баронов.

В церкви аббатства король Карл VI и все присутствующие на церемонии были одеты в черное. Здесь были Людовик и Карл Анжуйские, новые рыцари, герцоги Бургундии, Турени и Бурбоннэ, королева Сицилии, король Армении, графы Невер, Бар и Мортен, младший сын Карла Злого, коннетабль Оливье де Клиссон, брат Бертрана Оливье Дю Геклен, новый граф Лонгвиль, а также Манни, Бомануар, ле Беж де Вильен, маршал Бленвиль, Гийом Десборд, сеньоры Лаваль, де Бож и все сподвижники Бертрана, родители, друзья, дети и внуки его родственников, со своими семьями, все находились вокруг короля и его советников. Как бы все королевство собралось вокруг установленного в церкви гроба, покрытого золотой тканью с гербом Дю Геклена: двуглавым орлом. На дверях церкви и столбах висели щиты и оружие коннетабля. Вокруг гроба — щиты родителей Бертрана, в порядке их знатности, с четырьмя большими свечами.

Заупокойная служба состоялась 6 мая, а обряд подношения — 7 мая. Епископ Осера совершил мессу а во время приношения даров он прошел вместе с королем к входу на хоры, чтобы принять подношение церкви военного снаряжения покойного коннетабля. Это был сложный обряд. В процессии участвовали главы четырех домов ближайших родственников коннетабля несших свои щиты, каждый из которых был окружен тринадцатью свечами. За ними шли, ближайшие родственники короля, Людовик Туреньский, будущий герцог Орлеанский, Жан де Невер, Анри де Бар и Пьер Наваррский, которые несли четыре меча. Затем четыре сержанта-оруженосца, сопровождаемые двумя знатными сеньорами, несли меч, кирасу и шлем Дю Геклена. Герцоги Бургундский и Бурбонский замыкали шествие.

Затем епископ Осера произнес похоронную речь, в которой повторил слова из Писания: "Он был известен до края земли". Это была первая официальная похоронная оратория в честь отдельного человека. Прелат настаивал на том, что рыцарство находится исключительно на службе государства: "Рыцарство было учреждено для общественного блага […]. Нельзя брать в руки оружие без разрешения государя". Дю Геклен, по его словам, был примером такого отношения. Следовательно, "Бог может принять душу самого верного рыцаря Бертрана в когорту своих святых". Довольно необычный святой, в любом случае, очень полезная фигура для монархии Валуа: военачальник, полностью преданный королю, послушный инструмент, который никогда не спорил и не противился воле короля.

Последующие века сохранили такую его репутацию. Периодически посмертная слава Дю Геклена получала подпитку, более или менее сильную, в зависимости от обстоятельств. Около 1410 года Жан де Монтрей перечислил его победы и качества в своем трактате A toute la chevalerie (Ко всему рыцарству). Вийон вспоминает о нем в Ballade des seigneurs du temps jadis (Балладе о владыках древности): "Где Клакен, добрый бретонец?" В 1487 году анонимный автор Les Neuf Preux (Девяти доблестных) рассказывает, что дама Триумф попросила его написать историю этих героев; когда же он закончил, ему явился рыцарь, носящий меч коннетабля и объявивший, что его зовут Бертран Дю Геклен; он попросил автора написать рассказ о его доблести, чтобы он мог принять участие в состязании.

В XVI веке Монтень в своих Essais (Эссе) размышлял о судьбе останков коннетабля, а бретонский юрист Бертран д'Аржантре, сенешаль Ренна, в свою очередь, взялся написать историю Дю Геклена,

потому, что этот человек, как бы его ни прославляли и ни почитали в историях и романах на всем Западе, до сих пор не встретил никого, кто бы действительно написал о нем, о нем сообщается лишь в нескольких частях, написанных плохим стихом и плохо продиктованных [поэма Кювелье], что нет никакой видимости, что это когда-либо будет выведено на свет, даже если они очень правдивы в своей вере, а что касается иностранных историков, то они не были подробно проинформированы о фактах его жизни. Я подумал, что это недостаток воспитания, ибо если они хотели намеренно скрыть это, то их следует обвинить в великой неблагодарности, видя, что благодаря ему и его значению самое прекрасное королевство на Западе сохранилось в своем величии до сих пор.

Историческая ценность рассказа Бертрана д'Аржантре, включенного в его Histoire de Bretagne (Историю Бретани) (2-е издание, 1588), как мы видели, сомнительна по многим пунктам, но он не преминул похвалить военную ценность своего соотечественника:

Он вел лучшую войну, которую когда-либо вел любой человек […], это было совершенство рыцарской войны. Превосходящая численность противника не мешала ему атаковать; и англичане в конце концов узнали бы его гораздо лучше, если бы не запреты, наложенные на него королем, не рисковать ничем и не сражаться: это его очень не устраивало. Он был человеком открытым, без гордыни, всегда готовым сказать какое-нибудь приятное слово, дружелюбное и приветливое […]. Он был мудр и быстр в действиях, он был за спиной у врага, который считал его в тридцати лигах от себя […]. Он никогда не нападал на место, которое не взял бы осадой или штурмом. Он командовал армиями, где были принцы, он знал, как служить им в том, в чем они нуждались, чтобы удовлетворить их и сохранить за собой командование; и все делалось теми, кем он командовал, независимо от их величия или амбиций, с таким почтением, что каждый считал его командиром того, что было хорошо сделано. Вкратце, этот человек был во всем превосходен и достоин бессмертия во все века, что освобождает его от греха за поднятия оружия против своей страны.

Концовка фрагмента явно намекает на бретонское дело 1379 года, которое не было забыто. Оно будет жить в веках. Это упорное недовольство некоторых бретонских дворян — единственная диссонансная нота в хвалебном концерте, адресованном коннетаблю. Тем не менее, это лишь незначительное меньшинство. Народное мнение сохранило образ доброго коннетабля, исправляющего ошибки, защитника слабых, рыцаря, о чем свидетельствуют популярные песни, собранные в книге Эрсарта де Ла Виллемарке Barzaz Breiz и датируемые, судя по всему, по крайней мере, XVI веком. Две песни на бретонском диалекте из Трегье восхваляют достоинства доброго "Гвезклена" в связи со взятием Трегофа и Пестивьена. Эти песни, La filleule de Du Guesclin (Крестница Дю Гесклена) и Le vassal de Du Guesclin (Вассал Дю Гесклена), показывают нам коннетабля, клянущегося бретонскими святыми. Этот образ тоже не соответствует действительности, но он показывает популярность Бертрана даже в "глубокой" Бретани.

XVII и XVIII века, хотя и не очень благоприятствовали готическим грубиянам, были необычайно снисходительны к Дю Геклену. В 1666 году Поль Хэ дю Шатле, генеральный адвокат в парламенте Ренна, а затем государственный советник, даже возвышенно хвалил "несравненного Бертрана Дю Геклена", делая его идеальным "честным человеком" по моде XVII века:

У Дю Геклена был приятный и нежный голос [!] Он был терпелив, активен, бдителен, верен в своих обещаниях, либерален до предела, чувствителен к чужим бедам, благоразумен в своих советах, смел и неутомим в их исполнении, дерзок и никогда не безрассуден, приятен без хитрости, весел без гнева и почитал добродетель в любом человеке, с которым сталкивался, Кроме того, он был строгим блюстителем военной дисциплины, справедливым, религиозным и богобоязненным, и чтобы завершить панегирик, который я хочу оставить в честь его памяти, я считаю, что о нем следует сказать то, что было сказано об Александре, — что он был больше своего состояния, хотя оно было на таком высоком уровне, что человек его ранга вряд ли мог когда-либо желать чего-то столь выгодного.

В 1618 году прозаический текст поэмы Кювелье под названием Trueller был опубликован снова, с посвящением дворянству, представляющим Дю Геклена как пример для подражания. В 1684 году аббат Ле Рагуа прославил коннетабля в своей Instruction sur l'histoire de France par demandes et réponses (Инструкции по истории Франции в вопросах и ответах); в 1692 году богослов из Арраса Ле Февр опубликовал Anciens Mémoires (Древние записки), "где можно узнать самые удивительные приключения и самые любопытные обстоятельства жизни знаменитого Бертрана Дю Геклена, коннетабля Франции, который своей доблестью восстановил в своих государствах католического государя". Сам Боссюэ в своих Discours sur l'histoire universelle (Рассуждениях о всеобщей истории) восхвалял "героическую доблесть" и "великодушие" Дю Геклена, а Фенелон упоминает об этом в своих письмах. Великий Массильон в своей надгробной речи в честь Людовика XIV заявил, что Конде, Тюренн, Креки и Люксембург в один прекрасный день будут считаться "Гекленами и Дюнуа нашего века". В XVIII веке Encyclopédie (Энциклопедия), в томе Art militaire (Военное искусство), восхваляла "мастерство", "прямоту" и "авторитет" коннетабля. В 1837 году Анрион в своей Histoire de France (Истории Франции) говорил о Дю Геклене как о "первом французском капитане, который извлек военную науку из варварства и заменил искусными маневрами и тактикой сбивчивые и беспорядочные движения феодальных армий".

В 1840-х годах в VI книге своей Histoire de France (Истории Франции) Мишле, который был более щепетилен, признал, что "новый коннетабль один понимал, какую войну нужно вести против англичан". "Это ложное рыцарство, — писал он об армиях конца XIV века, — взяло за своего героя персонажа, который не был очень рыцарским, знаменитого лидера компаний, которые освободили Францию, умного Дю Геклена. Эпопея, которую создали о его делах и поступках, достаточно свидетельствует о том, что никто не понял истинного гения коннетабля Карла V". Популярность Дю Геклена достигла своего пика в эпоху национализма, особенно в течение полувека с 1870 по 1920 год. Пара Жанна д'Арк — Дю Геклен была неотделима от патриотической идеи. Как и Дева Жанна, Дю Геклен стал символом, освободителем территории и защитником Франции и ее армии от захватчиков.

Количество биографий увеличилось: в период с 1870 по 1900 год их было создано семнадцать, из тридцати одной, написанной в XIX и XX веках. Большинство из них лиричны, романтичны и бредовы. Книга Эмиля де Боннешоза была издана девять раз в период с 1866 по 1880 год. В честь героя были сложены песни и стихи. Поль Деролен даже написал драму в трех действиях, "в стихах, с прологом и эпилогом", под названием Messire Bertrand Du Guesclin (Мессир Бертран Дю Геклен) (Париж, 1895). Создание статуй коннетабля процветало, особенно в 1890-х годах. Не отставали от них и художники, создавая очень красочные сцены, как, например, картина "Битва при Кошереле" работы Ларивьера, которая в настоящее время находится в Версальском замке. Учебники для начальной школы прославляли коннетабля, который изгнал англичан из королевства. Великий Лависс писал в 1902 году в IV томе своей Histoire de France (Истории Франции): "В течение восьми лет он был главным советником по ведению войны, к которому всегда обращались и которого всегда слушали".

Пик был достигнут после Первой мировой войны, во время празднования шестисотлетия со дня рождения Дю Геклена. 17 июля 1921 года в Ренне маршал Фош возглавил церемонию чествования "одного из своих самых славных предшественников" перед большой толпой, проводя сравнение между Столетней войной и войной 1914–1918 годов, которое вовсе не было очевидным. В эйфории от недавней победы фигура Дю Геклена стала фигурой провозвестника национальной обороны. Бюллетень общества истории и археологии Бретани сообщает об этом событии следующим образом:

Когда маршал поднялся, раздались аплодисменты, затем они смолкли, чтобы не потерять ни одного слова этого сильного голоса, чеканящего слова, того самого голоса, который диктовал Германии условия перемирия и который теперь заговорил об одном из его самых славных предшественников. В мастерском изложении он проследил карьеру коннетабля. Он, как знаток, взвешивал приготовления короля Англии Эдуарда III, которым он придавал не меньшее значение, чем последующим победам. Карла де Блуа он показал как упрямого человека, неспособного к компромиссу, хорошего солдата, но не лидера. Обращаясь к своему герою, он хвалил его за то, что он понял идею войны, увидел в ней искусство и метод. Что было до него? Обмен ударами, серия поединков — такова была ее спортивная сторона — и выкуп — такова была ее финансовая сторона. У коннетабля была более высокая цель: прежде всего, победить, изгнать врага с оккупированной территории, восстановить мир, дать свободу маленьким и скромным людям, возродить работу по восстановлению государства. По его словам, война, наконец, была, по выражению маршала, лишь средством для достижения мира. Эта речь была встречена многократными аплодисментами аудитории.

19 декабря того же года в Сен-Дени состоялась грандиозная церемония под председательством апостольского нунция, магистра Черретти. Присутствовали маршал Петен, генерал Вейган, представлявший маршала Фоша, полковник Боне, представлявший маршала Файоля, генералы По, Майстр и Дебене. Присутствовали президент Республики и военный министр, а отец Сертильянс, сотрудник Института, произнес проповедь.

С тех пор суждения стали более разнообразными. Дю Геклен больше не является идеологическим символом, за исключением горстки бретонских экстремистов, которые преследовали его с лютой ненавистью, не простив ему "предательства" 1379 года: 9 февраля 1977 года в 11 часов вечера мощный заряд взрывчатки разрушил колоссальную гранитную статую коннетабля весом в две с половиной тонны и высотой два с половиной метра на центральной площади Брунса. 7 июля 1988 года была подорвана еще одна статуя Дю Геклена, снова в Брунсе, на Национальной трассе 12. В ночь с 29 на 30 апреля 1989 года третья статуя, снова в Брунсе, возле скоростного шоссе Ренн ― Брест, была обезглавлена, испоганена надписями националистического содержания, а левая рука с гербом Дю Геклена отломана.

Помимо этих эксцессов, историки поставили под сомнение военное значение Дю Геклена и его роль во Франции XIV века. Суждения в целом были более сдержанными и трезвыми, чем в прошлом. В то время как Жак Бенвиль в своей Histoire de France (Истории Франции) в 1961 году упоминает о "гениальном плане", которым было проведение компаний в Испании, Робер Фоссье в Le Moyen Age (Средние века) в 1983 году считает, что верность Дю Геклена Карлу V была обусловлена исключительно вопросом выплаты жалования, и, хотя он признает его верховенство над войсками, качества, которые он ему приписывает, довольно двусмысленны: "Главными его методами были засада, обман; никто не преуспел в этом больше, чем Дю Геклен, применив на практике позорную тактику выжженной земли". Ноэль Куле в Histoire de France (Истории Франции) 1987 года ставит Дю Геклену в заслугу изменение тактики борьбы с англичанами, отказ от крупных сражений, что оспаривает Филипп Контамин в статье 1980 года: Du Guesclin: la gloire usurpée? (Бертран Дю Геклен, присвоение славы?). По его мнению коннетабль имел мало влияния на стратегию или тактику; за нововведения полностью отвечал король Карл V, а другие военачальники того же периода были более эффективны, чем он: Клиссон, Сансер, Бленвиль, Жан де Вьенн и, прежде всего, Чандос.

В том же году, в газете La Guerre de Cent Ans (Столетняя война), Жан Фавье был более благосклонен: «Дю Геклен был мастером в искусстве руководить людьми. Он был не только стратегом с острым умом, но и лидером. Будучи хорошим знатоком солдат, он набирал их с разбором. Он следил за распределением вина, а также за выплатой денег. Он щадил кровь своих людей… Стратагемы и инсценировки входили в его арсенал, и он не скрывал этого, рискуя вступить в спор с "самым благоразумным и доблестным рыцарем" времен Иоанна Доброго, Жоффруа де Шарни, чья Livre de chevalerie (Книга рыцарства) являлась образцом рыцарского подвига на протяжении двух поколений. Он был не слишком склонен к дипломатии, политическим тонкостям и нюансам. В своей преданности он был образцом. Оказавшись в сети покровителей, которые помогли ему в его восхождении и которыми были Карл де ла Серда, Людовик Анжуйский, Арнуль д'Одрегем, Карл де Блуа, Дю Геклен естественным образом оказался на стороне дофина Карла […]. Воин по профессии, так сказать, он не был наемником, готовым служить тому, кто ему больше заплатит. У него был только один господин — Карл Валуа».

Именно образ Дю Геклена как "главаря банды", дикаря, больше всего раздражает некоторых современных историков. Британский генерал-майор Дж. Ф. К. Фуллер, автор многочисленных работ по военной истории, описывал Дю Геклена как "грубого и упрямого солдата […] он отказывался от сражений и использовал засады, чтобы измотать противника". Но самое суровое суждение было вынесено одним из великих французских медиевистов середины этого века Эдуардом Перруа, который явно испытывал к Дю Геклену яростное отвращение. В 1945 году он написал о коннетабле в книге La Guerre de Cent ans (Столетняя война): "Посредственный капитан, не способный выиграть крупное сражение или провести любую крупномасштабную осаду, только хорошо умеющий воодушевлять отряды разбойников, которые признавали в нем своего господина, надутый своей важностью и щепетильный в вопросах рыцарской чести". Для этого историка Дю Геклен был не более чем ничтожным вымогателем, жадным до высоких титулов, гротескным и одиозным хвастуном, который имел наглость, посредством "бесстыдного бахвальства", установить в 1367 году сумму своего выкупа в размере королевской. В 1949 году Эдуард Перруа вернулся к этому обвинению в Revue historique (Историческом обзоре): "То, что такой узколобый вымогатель, как Дю Геклен, смог стать военным кумиром царствования — и самодовольного потомства — разве это не доказательство того, что оценка людей по личным качествам была были сведены к минимуму?"

То, что в Дю Геклен был вымогателем, неоспоримо; то, что он был способен на чудовищные расправы, не менее верно. Но вместо этого чрезмерного очернения мы предпочитаем, возможно, несколько идеализированное, но тонкое и разумное суждение, предложенное в 1964 году Б. А. Поке дю О-Жюссе:

Дю Геклен не одержал ни одной блестящей победы, это правда, но он и не проиграл ни одной. Тактика, которой он придерживался, была выгодна королю. Если мы отдаем должное Карлу V, то как мы можем обвинять Дю Геклена? Же живой и жизнерадостный, он доказал свое мастерство и свою непоколебимую преданность королю, укротив свой естественно агрессивный метод ведения войны в угоду желанию короля не торопиться. […] Дю Геклен не провел ни одной крупной осады, он не отвоевал Шербур, Брест или Кале. Но вместо того, чтобы говорить о том, чего он не сделал, будет справедливо рассмотреть то, что он все же сделал. Он одержал две великие победы. Первая — заставил ужасных рутьеров подчиняться ему. Только ему это удалось, потому что, зная как замешивать в тесто, он знал, как печь хлеб. Это стало первоначальной причиной его популярности. Самым важным его делом было возвращение Франции провинций, которых она лишилась по договору в Бретиньи; и восстановление союза с Кастилией, которым Франция была обязана Дю Геклену. Если он совершил отвоевание потерянных территорий почти без пролития крови, без разрушения городов, было бы странным упрекать его за это. Во многом благодаря ему, начиная с Брюггского перемирия и до мрачного дня Азенкура, на протяжении сорока лет престиж Франции только возрастал, а компании рутьеров перестали угнетать сельскую местность.

И потом, как мы можем верить, что портрет, нарисованный хронистами и поэтами, которые были современниками, писавшими для современников, является ничем иным, как фальсифицированной и лживой фантазией? Этот человек, физически неказистый, жесткий с финансистами, буквально вырывавшим у них жалованье для своих солдат, щепетильный в вопросах чести, был великодушен и бескорыстен, гуманен и честен по отношению к крестьянам и маленьким людям, которых он не хотел растоптать, но для которых, наоборот, старался облегчить бремя войны[29].

Сегодня Дю Геклен перестает быть символом и снова становится человеком и новые академические работы о нем и его окружении еще больше обогащают этот образ[30].

Упорный солдат, проведший сорок лет в войнах, Дю Геклен был, пожалуй, лучшим профессионалом своего времени. Сравнивать его с Цезарем или Тюренном бессмысленно. Живя в 1340–1380 годах, происходя из среды мелкого бретонского дворянства и обладая скромными средствами, он добился максимума того, что было в человеческих силах в ходе франко-английских и испанских войн.

Помимо этого профессионального аспекта, Дю Геклен не был образцом добродетели. Его непоколебимая верность и преданность королю не могли отвратить его от массовых убийств. С детства Дю Геклен был плохим мальчиком и не очень популярным. Его окружение и его время не объясняют всего. Хотя он был солдатом, он также был человеком, а значит, подчинялся требованиям определенной морали. Несмотря на свою весьма формальную веру в бога, подобно шекспировскому Ричарду III, чьи слова об ордах бретонских наемников мы процитировали в эпиграфе, Дю Геклен был склонен олицетворять свою совесть с физической силой:

Пусть не тревожат наши души болтливые мечты;

Совесть — это всего лишь слово, которое используют трусы,

Выдуманное, чтобы сдерживать сильных:

Наша совесть в силе оружия, мечи — наш закон.

Марш, смело вступайте в бой, не мешкайте;

Если не в рай, то в ад мы попадем рука об руку.