Дю Геклен

18 декабря 1378 года король Карл V приказал парламенту и суду пэров объявить о осуждении Жана де Монфора за тяжкое преступление, конфискацию герцогства Бретань и его воссоединение с королевским доменом. Решающий шаг был сделан в результате судебного решения, которое последовало за длительной процедурой. Король уже несколько лет думал о конфискации Бретани. Эта инициатива была частью королевской политики на протяжении двух столетий, со времен Филиппа Августа. Капетингская монархия, которая так долго была хрупкой и находилась под угрозой сокрушения со стороны крупных вассалов, умело играла на браках, наследствах, войнах и тонкостях феодального права, чтобы постепенно воссоединить крупные фьефы с короной. Результат был далеко не полным: королевство Франция в 1378 году представляло собой пеструю мозаику из королевских земель, апанажей, графств, герцогств и виконтств с неопределенными и меняющимися границами.

Конфискация герцогства

Теоретически, король Франции царствовал над всей этой мозаикой. Его авторитет был более или менее уважаем в его собственных владениях. Но в своих владениях вассалы сохраняли значительную степень автономии. С конца XIII века королевская власть возвысилась благодаря возрождению римского права, предоставлявшего монарху полный суверенитет над своим государством. Эти централизаторские идеи, неблагоприятные для вассалов, поддерживались легистами из окружения короля: в этом отношении характерно правление Филиппа IV Красивого. После неудач первого этапа Столетней войны Карл V и его советники возобновили централизаторское движение. Святость короля была возвеличена, этикету королевского двора придана пышность, а власть монарха усилилась. Превратности войны, несомненно, способствовали этому движению, сделав короля центром сплочения и воплощением единства королевства.

Борьба против Плантагенетов, которая постепенно превратилась в борьбу против англичан, предполагала, для того чтобы быть эффективной, установление контроля над всей западной частью страны. Бретань, очевидно, была важной частью этого контекста. Конфискация владений Карла Злого в Нормандии и повторное завоевание Аквитании не имели смысла, если бы Бретань перешла под контроль Англии. Пока Иоанн IV был номинальным герцогом, с этой стороны существовала постоянная опасность.

Оставался вопрос права. Оправдана ли была конфискация Бретани? По крайней мере, последних шесть лет правления Иоанна IV давали Карлу V достаточно оснований для того, чтобы вызвать у него вражду. Герцог несколько раз нарушал вассальную присягу провокационным поведением, что, как ни странно, не привело к более быстрым ответным санкциям. Вспомним письмо от февраля 1372 года, в котором Иоанн IV обещает "принести оммаж своему господину и отцу королю Англии"; договор от 19 июля 1372 года, наступательный и оборонительный союз против короля Франции; вызывающее письмо начала 1373 года, в котором сам герцог Бретани писал: "Даю вам знать, что я считаю себя полностью свободным от присяги, которую я дал вам и короне Франции, от всякого повиновения и подчинения". Владения конфисковались и за гораздо меньшие проступки, например, Аквитания. В феодальном праве, если вассал по собственной воле отказался от вассальных уз и шел войной против своего сюзерена, конфискация владений была наименьшим из наказаний.

Герцог получал неоднократные предупреждения. В своем письме от 1373 года король напомнил ему: "Вы оказали нам любовь и почтение герцогством Бретонским как пер Франции, и являетесь его суверенным повелителем". Герцог в своем ответе ни в коей мере не оспаривал эту формулу. Он был обязан двойной верностью королю, как вассал и как пэр Франции. Вопрос о характере его оммажа здесь второстепенен; независимо от того, был ли это простой оммаж или тесный, пэр королевства не мог восстать против короля без потери своих владений.

Преднамеренная двусмысленность оммажа, принесенного Иоанном IV, не позволяла доказать, что это был простой оммаж; напротив, если обратиться к прецедентам, то можно считать, что это был тесный оммаж, который связывал герцога с королем превыше всех его других обязательств.

Еще 11 августа 1373 года Карл V планировал конфискацию Бретани. В этот день он созвал большой Совет из семидесяти человек, включая кардинала, шесть епископов и двух аббатов, "чтобы те высказали свое мнение о факте, касающемся монсеньера Жана де Монфора называемого герцогом Бретани, чтобы знать, должен ли король призвать к ответу упомянутого монсеньера Жана или нет, в случае, если он захочет объявить герцогство Бретань конфискованным". В то время он не стал реализовывать эту идею, довольствуясь военной оккупацией фьефа и поручив управление им герцогу Анжуйскому. Это, несомненно, было ошибкой: враждебное отношение к герцогу в то время среди бретонцев, по мнению всех хронистов, включая наиболее враждебных королю, было настолько велико, что конфискация имела бы шансы на успех.

Именно в 1378 году, столкнувшись с участившимися нападениями англичан, особенно на Сен-Мало, Карл V решился довести дело до конца. 20 июня или 20 июля в Ренн, Нант и Динан Иоанну IV было направлено предписание явиться в парламент в течение трех месяцев для ответа на выдвинутые против него обвинения. Герцог находился в Англии, и у него было достаточно времени, чтобы совершить поездку в Париж. Однако, как и ожидалось, он не приехал. 9 декабря, в день открытия судебного процесса, его отсутствие было официально зафиксировано, и судебное разбирательство началось без ответчика. Это было заседание суда, на котором присутствовали король, дофин, пэры Франции, некоторые бароны и прелаты, включая епископа Сен-Бриека. Прокурор изложил суть претензий: ущерб и эксцессы в отношении баронов Бретани; нарушенные обещания выслать англичан обратно; война против королевства в компании герцога Ланкастера; нападение на Сен-Мало; передача англичанам замков Энбон и Брест. Таким образом, имело место преступление в оскорблении величества, лжесвидетельство, которое оправдывало конфискацию всех владений герцога в королевстве и их воссоединение с королевским доменом.

Затем вмешался представитель графини Пентьевр, вдовы Карла де Блуа, и оспорил выводы прокурора. Два его возражения, которые сохранились у некоторых бретонских хронистов, заключались следующем. Во-первых, король не имел права воссоединять Бретань с королевским доменом, поскольку она никогда не была частью королевства; она не являлась частью земель короны и поэтому не могла быть конфискована. Никогда не было акта уступки его королем герцогу, подобного тому, который был принят в 911 году для Нормандии в пользу первого герцога Ролло. Этот аргумент абсолютно неправдоподобен. Сам факт, что на протяжении как минимум четырех столетий граф, а затем герцог Бретани приносил оммаж королю, означает, что Бретань является частью королевства. Для скольких провинций существовал официальный акт, доказывающий, что они когда-то были дарованы путем отчленения от королевства? Следовать рассуждениям Пентьевров — значит отрицать права короны на Шампань, Пуату, Турень, а также Рург, Арманьяк и большинство других фьефов.

Второе возражение было более корыстно: для графини это был договор в Геранде, по которому герцогство досталось Жану де Монфору за счет Пентьевров. Если Жан будет лишен своих прав в результате уголовного преступления, герцогство должно было бы вернуться к Пентьеврам, поскольку Герандского договора больше не существовало. Трудно понять, чем может быть обосновано такое утверждение. Тот факт, что Монфор был объявлен преступником, никоим образом не узаконивает претензии соперничающей семьи, которая была лишена герцогства договором в надлежащей форме. Просто было предусмотрено, что Бретань вернется к Пентьеврам в случае, если у Монфора не будет прямого наследника. Ничего не было сказано о случае оскорбления величества, который подпадал под действие обычного феодального права. В 1378 году законным герцогом стал Жан де Монфор, и больше никто, и поскольку он стал преступником, король конфисковал его фьеф.

Суд подробно обсудил эти возражения с 10 по 17 декабря и отклонил их. 18-го декабря он издал официальное постановление о конфискации, совершенно законное в контексте того времени, как показал Жак Брежон де Лавернье, заключив: "Конфискация владений у вассала, совершившего преступление, всегда возможна в феодальном праве: она законна".

Реакция бретонской знати и герцогская пропаганда

Однако реализация приговора вскоре столкнулась с непредвиденными трудностями. Пока король назначил комиссию из четырех человек — герцога Людовика де Бурбона, маршала Луи де Сансера, адмирала Жана де Вьенна и камергера Бюро де Ла Ривьера — для захвата городов и земель герцогского домена, в Бретани происходили волнения. В течение первого квартала 1374 года эта новость распространилась и стала предметом многочисленных обсуждений. По инициативе нескольких крупных бретонских дворян в апреле была создана ассоциация, или лига, или заговор, для защиты герцогского права в Бретани. Учредительный документ, составленный 25 апреля, предусматривал назначение четырех маршалов для военного руководства движением: Амори де Фонтене, Жоффруа де Керимель, Этьен Гуйон, Эсташ де Ла Уссэ. Четыре губернатора, сиры Монфор, Монтафилан, Бомануар и Ла Юнодайе, были гражданскими лидерами. Для содержания армии взимался налог в размере одного франка с каждого налогового очага, и каждый давал клятву верности лиге. Сама Жанна де Пентьевр поддержала это движение. После тщательного рассмотрения вопроса вожди лиги решили отправить посольство во главе с Жаном де Бомануаром, чтобы попросить Иоанна IV вернуться в Бретань.

Как объяснить такой поворот со стороны баронов, которые несколькими месяцами ранее изгнали того же Иоанна IV и призвали французские войска? Прежде всего, это был вопрос хорошо понятного личного интереса. Все эти бароны вдруг поняли, что попадут под непосредственный контроль сюзерена, который был гораздо более грозным, более требовательным и более эффективным, чем герцог. Это было не более и не менее чем дворянское восстание, одно из тех феодальных волнений, с которыми еще столкнется все более абсолютизирующаяся королевская власть, например, Прагерия или Лига общественного блага в XV веке. Здесь предлогом или прикрытием для мятежа являлось защита герцогских прав. Защищались права и привилегии Бретани, то есть права и привилегии бретонского дворянства и даже только крупного дворянства. Неправильно представлять движения 1379 года как народное бретонское патриотическое движение. Именно герцогская пропаганда будет работать на распространение этого вымысла. Давайте посмотрим на имена тех, кто подписал акт лиги от 25 апреля. Их было семьдесят три человека, все из крупной знати, великие сеньоры, из восточной, франкоязычной части герцогства. В уставе секции лиги в епархии Ренна двести подписей, "все важные люди, дворяне или буржуа", — признает Ла Бордери. Это было не массовое движение, а аристократическая реакция, которая оценила угрозу своим правам, исходящую от присутствия в герцогстве королевских агентов. "Они хорошо знали по опыту, что власть короля, скорее всего, будет более гнетущей, чем власть герцога", — пишет Жан-Пьер Легуэй. Идеалом для них являлся слабый, даже отсутствующий герцог, который оставлял их полными хозяевами своих владений.

Как хорошо показал Жан Керхерве, национальные чувства бретонцев, вероятно, имели мало общего с этим. Это было изобретением духовных лиц из герцогского окружения, которые в конце XIV и в течение XV веков стремились укрепить герцогский престиж, укореняя его в древних мифах и распространяя националистическое прочтение недавних событий. Почти все бретонские хронисты позднего Средневековья, не владевшие бретонским языком, были членами герцогской администрации. Подобно тому, как королевские клирики в то же время работали над созданием королевской мифологии, бретонские клирики формировали национальное чувство, написав историю герцогства по-своему, чтобы развить преданность к герцогу. В значительной степени они были создателями бретонского партикуляризма. Как мы видели, в начале XIV века граница все еще была очень проницаема для всех идей и мод, приходящих с востока. В доброй половине Бретани не было языковой разницы между бретонцами и французами. Какая разница была в повседневной жизни, в обычаях, одежде и благочестии между регионами Ренна, Мэном и Анжу?

Во всей восточной части герцогства бретонские национальные чувства были порождением герцогской администрации 1380–1480 годов, и особенно хронистов. Их прочтение событий 1379 года является крайне предвзятым и односторонним. Первое свидетельство, которое мы имеем в хронологическом порядке, это свидетельство Гийома де Сент-Андре, который был современником событий, поскольку он был в составе посольства, отправленного в Англию Иоанном IV в 1381 году, и присутствовал на Реннских Штатах в 1398 году. Будучи членом герцогской свиты, он написал около 1400 года Libvre du bon Jehan, duc de Bretaigne (Книгу доброго Жана, герцога Бретани), которая, по сути, является моральным трактатом для наставления своего сына, приводя ему в пример повороты судьбы в жизни Иоанна IV. Гийом де Сент-Андре представляет бретонцев и французов в 1379 году как два совершенно разных народа. Французские дворяне, говорит он, женоподобны, складно говорят, хорошо причесаны; у них нежные лица, вильчатые и ухоженные бороды; они выглядят молодо; они хорошо танцуют, поют, как русалки, носят драгоценности… и глубоко презирают бретонцев, "глупых, скудоумных и грубых по их мнению". Бретонские дворяне, закаленные воины, покрытые шрамами, одноглазые, изуродованные, загорелые, терпят оскорбления от французов, но не стыдятся их. Они готовят оружие и готовы сражаться, чтобы спастись от рабства, царящего в королевстве Франция:

Для Гийома де Сент-Андре действительно существует бретонское национальное чувство или, по крайней мере, идея бретонской общины. Признак этого он видит в том, что бретонцы, как известно, помогают друг другу, по этой причине их называют свиньями:

Король, продолжает Гийом, не имеет никаких прав на Бретань:

Несколько лет спустя эта точка зрения была подхвачена написанной на латыни, Chronique de Saint-Brieuc (Хроникой Сен-Брие), автором которой, вероятно, был Эрве Ле Грант, секретарь Иоанна IV. Составленное между 1389 и 1416 годами, это очень предвзятое, антифранцузское произведение развивает два основных возражения против конфискации герцогства: Бретань не является частью королевства, и, в случае преступного деяния герцога, она должна вернуться к семье Пентьевров. Позже, около 1470 года, Жан де Сен-Поль, камергер герцога Франциска II, написал Chronique de Bretagne (Хронику Бретани), которая является одним из столпов бретонского национального чувства. В связи с делом о конфискации он осудил "жадность" и "злобу" короля, "чрезмерную гордость и жадность" французов. По его словам, положение бретонцев ухудшится, если они будут интегрированы в королевский домен, потому что французы постоянно воюют и находятся в рабском состоянии, невыносимом при монархии. Писавший во времена Людовика XI и войн против Карла Смелого, в то время, когда угроза аннексии снова была очень сильна, он сгущает краски, рассказывая об эпизоде 1379–1380 годов:

В конце XV века каноник из Витре, советник и капеллан Анны Бретонской, Пьер Ле Бо в своей книге Chronicques et ystoires des Bretons (Хроники и истории бретонцев) использовал легенды и сказочные истории, взятые из сочинений Гальфрида Монмутского, чтобы доказать древность и почетность древней бретонской монархии. По его мнению, бретонский правитель, который когда-то был королем, не утратил своих королевских привилегий, став герцогом; поэтому конфискация 1379 года является абсолютно незаконной. Это действительно было произведением бретонской пропаганды, поощряемой самой Анной Бретонской:

В начале XVI века Ален Бушар, бывший секретарь Франциска II, продолжил работу по прославлению герцогской власти. В бретонских кругах эта устоявшаяся традиция, теперь уже перешедшая в XX век, считает, что конфискацию 1379 года была незаконной. Примерно в 1580 году очень серьезный юрист и сенешаль Ренна, Бертран д'Аржантре, придал этому утверждению вес своим авторитетом ученого:

В XVII веке монах-бенедиктинец Дом Лобино, а в XIX веке Ла Бордери отстаивали этот тезис, который и сегодня имеет горстку яростных защитников.

Смущение Дю Геклена

Если конфискация Бретани Карлом V в 1378 году была незаконной, и если она была встречена, как убеждала людей герцогская пропаганда, единодушным восстанием населения в защиту своей нации, это, очевидно, ставило бретонцев находившихся на стороне короля в очень щекотливую ситуацию. Карл V, обеспокоенный полученными сообщениями о волнениях в провинции, в апреле 1379 года вызвал в Париж четырех главных франко-бретонских деятелей: коннетабля Бертрана Дю Геклена, Оливье де Клиссона, виконта Рогана и сира Лаваля. Все четыре человека до этого момента были преданы монархии; они хорошо знали друг друга, пользовались большим авторитетом в Бретани и были хорошими военачальниками. Король намеревался опереться на них, чтобы взять под контроль герцогство и привести в исполнение решение о конфискации. Но он начал с того, что стал оправдывать перед ними принятое решение, заново объясняя суть закона. Затем он перешел к вопросу о доверии: готовы ли они передать французским войскам города и замки, которые они удерживают в Бретани, и помочь представителям короля?

Ответ Клиссона был однозначным: он ненавидел англичан и Иоанна IV и был готов сделать все, чтобы навредить им. Виконт Роган был в более затруднительном положении, будучи крупным бретонским бароном, он в некотором роде разделял мнение знати провинции, стать частью королевского домена означало попасть под власть грозной королевской администрации; с другой стороны, у него были владения во Франции, которые он рисковал потерять в случае неповиновения; кроме того, он уже несколько лет находился на службе у короля, воюя против англичан и Иоанна IV. В присутствии Карла V он не посмел отказаться и поэтому пообещал свою помощь — обещание, которое не было лишено скрытых мотивов. Впоследствии Роган проводил сомнительную политику, заявляя о своей верности королю и одновременно поддерживая герцога. Сир Лаваль был более мужественным, но тоже находился в двусмысленном положении: будучи родственником Иоанна IV, он отказался способствовать его низложению и заявил, что сохранит подконтрольные ему крепости, но пообещал, что никогда не будет действовать против короля. Вскоре эта его позиция стала несостоятельной.

Что касается Дю Геклена, то он, конечно, был самым смущенным из всех четверых. Он никогда не оказывался в такой ситуации. С тех пор как он взялся за оружие, все его господа были на одной стороне: Карл де Блуа, французский принц, которого поддерживал король; Карл V и его братья; Энрике Трастамарский, союзник французского короля. С другой стороны его врагами были англичане, их наваррские и кастильские союзники и Иоанн IV. Это была приемлемая ситуация, подходящая для его характера. Дю Геклен не был подвержен сомнениям. В отличие от большинства воинов своего века, он никогда не менял сторону, что сделало его поистине исключительным для своего времени. С юности он находился на службе у короля Франции. Во всех кампаниях его поддерживала сильная группа бретонцев, а в Бретани значительная часть населения, враждебно настроенная к англичанам, также была на стороне короля. Но между его бретонским происхождением и верностью королю никогда не было конфликта. Конечно, он был бретонцем, потому что родился в Ла Мотт-Брун, между Ренном и Динаном, так же как другие были анжуйцами или нормандцами, потому что родились по другую сторону условной линии, называемой границей; вот и все. Дю Геклен рассуждал не как бретонец. Как и все рыцари и бароны того времени, он всегда представлял себя чьим-то человеком. Мы уже имели случай сказать, что менталитет XIV века не имели ничего общего с патриотизмом. Человек не является человеком земли или народа, он является человеком другого человека, в огромном христианском мире. То тут, то там, в ходе войн, появлялись семена национального самосознания, но они все еще были крайне эфемерны. Мышление оставалось еще в рамках феодализма. Государь находился на верху феодальной пирамиды, которая не знала понятия родины. Он был частью феодальной системы верности между людьми, между сюзереном и вассалом.

Бретонские дворяне, противившиеся присоединению герцогства к короне в 1379 году, отстаивали свои права и привилегии как феодалы. Они боялись сильной королевской власти, которая обязательно ограничит их автономию, подвергнет их земли всепожирающей налоговой системе и ограничит их права на правосудие. Как мы уже показали, именно клерикалы Иоанна IV, начиная с Гийома де Сент-Андре, представили свое движение в патриотическом обличье, чтобы сплотить бретонцев вокруг герцога.

Пропагандистский аспект Гийома де Сент-Андре проявляется в том, он излишне сгущал краски. Он утверждал, что французы намерены истребить бретонцев, заселить герцогство переселенцами из других частей королевства и переименовать провинцию в "Конфискат":

Эти вымыслы повторяли преемники Гийома де Сент-Андре, такие как Жан де Сент-Поль, который писал: "Это уже не называлось бы Бретанью, а называлось бы Конфискатом".

Дилемма для бретонских городов и дворян в 1379 году была следующей: поддержать ненавистного герцога, подчиненного королю Англии, которого никто не хотел видеть несколькими месяцами ранее, или перейти под власть Капетингов. Выбор был очевиден: буржуа и дворяне — поскольку нам не сообщают, что думало большинство населения из крестьян, — предпочли вернуть Иоанна IV после того, как сами изгнали его. Это было решением проистекающим из корысти. Интерпретировать этот поворот в патриотических целях — значит совершить вопиющий анахронизм.

Дю Геклен, кроме того, не понимал, в чем проблема. Иоанн IV, союзник англичан, вел себя как преступный вассал; король, его сюзерен, конфисковал герцогство по решению суда в соответствии с феодальным правом. Это полностью соответствовало его собственным понятиям. Жан де Монфор всегда был союзником англичан, и то, что с ним произошло, было нормальным. Поэтому Бертран без труда пообещал королю свою поддержку; когда тот попросил четырех человек поклясться на Евангелии и на реликвии истинного креста хранить ему верность, он подчинился, как и остальные, несомненно, несколько удивленный этим дополнительным требованием государя. Как коннетабль Франции, он не имел иной воли, кроме воли короля. Чего он не понимал, так это отношения бретонской знати к конфискации герцогств. Его действия в течение 1379 года показывают определенную растерянность, в первый и единственный раз в его карьере. Его уверенность была поколеблена, когда он заметил, что многие его соратники, члены его собственной семьи и семьи его жены, перешли на сторону Иоанна IV, который до этого момента был их врагом. Жоффруа Керимель, Эсташ де Ла Уссэ, Жоффруа де Динан, Анри де Пледран, Жан Рагенель, виконт Динана, Жан де Малеструа, Пьер Турнемин, мессир де Ла Уссэ, Жан де Бомануар, семья Лаваль и многие другие выступили против королевского решения и оказались в лагере Монфора. Для него такое поведение дворян было необъяснимо.

Необъяснимыми были действия бретонских дворян, которые 4 мая обратились с письмом к герцогу, который им больше был не нужен, умоляя его вернуться. Необъясним и восторженный прием, оказанный ему в Динаре 3 августа, когда он сошел на берег в сопровождении четырехсот английских солдат, Роберта Ноллиса и Хьюго Калвли, которые ранее, несколькими месяцами назад, только и думали о том, чтобы бежать за море. Что-то определенно было не так. Вернувшись в Понторсон после встречи с Карлом V, Дю Геклен пробыл в там более трех месяцев. Очевидно, что он был в смятении. В начале августа он находился в Сен-Мало, когда небольшой английский флот, привезший Иоанна IV, вошел в устье Ранса. Бертран ничего не сделал, чтобы предотвратить высадку; возможно, у него не было для этого сил. В любом случае, герцог не смог войти в Сен-Мало и высадился на противоположном берегу, в Динаре. Согласно хроникам, его встречали 350 рыцарей и оруженосцев из лучших дворян Бретани, небольшая группа, которая под восторженным пером бретонских историков стала "нацией, народом, расой, Бретани![28]

Иоанн IV, который, как рассказывает Фруассар, перед отъездом из Англии поклялся Ричарду II, что "выполнит свой верный долг, чтобы превратить свою страну в английскую", и который 13 июля подписал договор о тесном союзе с Плантагенетами, был встречен бурными аплодисментами бретонской знати и направился в Динан, где с 6 по 15 августа находились его сторонники. Дю Геклен оставался в Сен-Мало, не понимая, что происходит. Как всегда в таких случаях, его бездействие вызвало враждебность с обеих сторон.

Сторонники Иоанна IV ему не простили того, что он всегда служил королю Франции против англичан, и считалось, что, как и Клиссона, на стороне Карла V его удерживали материальные и финансовые интересы. Обвинения выдвинул Гийом де Сент-Андре: Клиссон и Дю Геклен, по его словам, оставались на стороне Франции.

Другие бретонские хронисты следовали этому примеру. "В то время Геклен и Клиссон имели большие преференции от короля, — пишет Жан де Сен-Поль, — который ослепил их деньгами и земельными владениями, и пообещали королю передать герцогство в его руки". Так складывалось представление о Дю Геклене-предателе, человеке, который отрекся от своей бретонской родины и своего природного господина. И снова источником этих вымыслов стал Гийом де Сент-Андре. В карикатурном тексте он представил коннетабля яростно сражающимся против своих соотечественников, в то время как вся его семья была на стороне Иоанна IV:

Жан де Сен-Поль подтверждает: Дю Геклен, по его словам, "не лояльно принял сторону короля против своего естественного и суверенного господина". Неужели кто-то действительно мог подумать, что коннетабль Франции может отказаться принять решение парламента против вероломного вассала? Гийом де Сент-Андре признает, что Дю Геклен должен был бы разорваться на двое:

Коннетабль под подозрением

В течение всего августа Дю Геклен оставался в Сен-Мало и его окрестностях, в Понторсоне и Доле. В Париже с раздражением восприняли его бездействие. У коннетабля было много врагов в королевском окружении. Бюро де Ла Ривьер заронил сомнения и королю: не был ли Дю Геклен "частью банды герцога Бретани"? Его поведение было подозрительным. Почему он бездействует? Чего он ждет, чтобы разогнать смутьянов? "Кто-то при дворе пустил слух, который дошел и до короля, что коннетабль теперь не служит ему с той же преданностью, что и прежде, и что, очевидно, он вступил в союз с герцогом Бретани и баронами его партии", — писал маркиз Поль Хэ дю Шатле.

Дю Геклен был предупрежден о нависших над ним подозрениях. Он, конечно, знал, откуда исходят обвинения. Но что он мог сделать находясь Сен-Мало? Непонятый бретонской знатью, с одной стороны, и подозреваемый Карлом V, с другой, он чувствует себя ужасно одиноким в течение нескольких дней, одиноким в ситуации, которую он не понимает. Эти моменты сомнения отнюдь не умаляют его, а наоборот, возвеличивают в наших глазах. До этого момента Дю Геклен всегда был уверен в своих действиях; он провел свою жизнь, сражаясь и убивая, сокрушая все на своем пути, как все те, кто слишком уверен в том, что обладает истиной и находится на правильной стороне, никогда не задавая вопросов. В начале августа 1379 года, в возрасте пятидесяти девяти лет, он впервые, наверное, осознал, что, возможно, все не так просто. Дю Геклен "устал быть бичом своих родителей, своих друзей, своих соотечественников и своих бывших товарищей по оружию", писал дю Шатле, а Кабаре д'Орвиль даже утверждал, что Бертран хотел сложить свою меч коннетабля и закончить свои дни в Испании, вдали от неблагодарности одних и непонимания других. Кабаре д'Орвиль ошибался, о чем свидетельствуют письма коннетабля, но этот слух свидетельствует о беспокойстве, которое испытывал Дю Геклен.

Тем не менее, его репутация была восстановлена королем благодаря другу Дю Геклена герцогу Анжуйскому. Карл V отозвал последнего из Лангедока и 14 июня наделил его всеми полномочиями в Бретани, присвоив ему звание генерал-лейтенанта. В конце июля герцог Анжуйский находился в Париже. Во время личной встречи со своим братом королем он выступил в защиту коннетабля. Часто сражаясь вместе с ним, он хорошо знал его и высоко ценил: Бертран был простым человеком, немного грубоватым, но неизменно преданным и неспособным вести двойную игру. Король был убежден. Вскоре после этого, благодаря горячим выступлениям канцлера герцога Анжуйского, в этом убедился и Большой королевский совет. Это является доказательством того, что вопрос верности Дю Геклена считался настолько серьезным, что вызвал дебаты в Совете.

10 августа Дю Геклен написал трогательное благодарственное письмо герцогу Анжуйскому, показав, что он искренне переживал. Он благодарит герцога за присланное письмо:

В этом же письме Дю Геклен сообщает о ситуации в Сен-Мало и о своей личной позиции. Английские корабли все еще находятся там, пишет он, а герцог находится в Динане, где встречается с баронами Бретани, включая виконта Рогана. С обеих сторон, похоже, не было желания обострять ситуацию. Англичане не нанесли никакого ущерба и не могли сделать многого, потому что у них не было лошадей. Коннетабль добавил, что он остался, чтобы организовать снабжение (предположительно кастильских) галер, "а также для того, чтобы противостоять им [англичанам] всеми моими силами, если они предпримут что-либо". Поэтому ему оставалось только наблюдать.

Это желание урегулировать ситуацию было реализовано на практике девять дней спустя: Дю Геклен, как он писал в другом письме от 19 августа герцогу Анжуйскому, встретился с руководителем английской экспедиции Хьюго Калвли на пляже в Сен-Мало, и эти два человека никак не собирались вступать в бой. "Я говорил с мессиром Хьюго де Калвли на берегу у воды, куда он пришел, чтобы поговорить со мной, и не сказал мне ничего такого, о чем бы я не говорил вам, и мне кажется, что у него есть доброе намерение прибегнуть к третейскому суду". Два компаньона давно знали друг друга, иногда они были друзья, иногда врагами, и они понимали друг друга с полуслова. Несомненно, Дю Геклен поделился своими проблемами с Калвли. 26 августа в новом письме коннетабль сообщает, что он занят сбором провианта в Авранше и Доле для снабжения галер, и что он приказал своим людям вернуть замок Ла Рош-Гийон, ныне форт Латте, расположенный на скалистом мысу к западу от Сен-Мало, недалеко от мыса Фреэль.

Много шума из ничего

Очевидно, что Дю Геклен тянул время. У него не было намерения предавать короля, но он не собирался вступать в бой при таких сомнительных обстоятельствах и когда у него было так много друзей в противоположном лагере. Противники были столь же нерешительны и поддерживали контакт с коннетаблем, с которым у них не было желания вступать в конфронтацию. Дворяне, собравшиеся вокруг герцога, заявили о своей верности королю. 6 августа виконт Роган написал герцогу Анжуйскому: "Пока я жив, я буду верен и послушен королю и вам", что не помешало ему поставить 400 человек на службу герцогу. 10 августа сир Лаваль, со своей стороны, в письме к тому же герцогу Анжуйскому засвидетельствовал мирные намерения и лояльность бретонских баронов:

В то же время сиры Монтефилан, Монфор, Монтобан, Жоффруа де Керимель, Эсташ де Ла Уссэ умоляли герцога Анжуйского "сделать столько сколько в силах его милости, чтобы все жители страны Бретани были в милости у короля, нашего суверенного повелителя". Поэтому никто не хотел разрыва. В этом вопросе поведение Дю Геклена не отличалось от поведения бретонских баронов, которые никогда не обвиняли его в "измене" бретонскому делу. Все выступали за умиротворение, несмотря на зажигательные слова Иоанна IV, который в Динане, согласно весьма пристрастной Chronique de Saint-Brieuc (Хронике Сен-Брие), излишне драматизировал и пытался, представить себя защитником свободы перед лицом французской жадности и тирании:

Маловероятно, что Иоанн IV произнес эти слова. На самом деле, несмотря на некоторые стычки в Анжу и в районе Геранда устроенные наиболее рьяными из двух лагерей, Бомануаром с одной стороны и Клиссоном с другой, герцог стремился к соглашению. Бретонскому делу 1379 года суждено было очень быстро сдуться. Во многих отношениях это был "год склок", значение которого было сильно преувеличено хронистами XV века и подхвачено слишком многими историками. Два года противостояния, двуличия и хитрости привели к заключению второго Герандского договора 4 апреля 1381 года, по которому Иоанн IV сохранил свое герцогство в обмен на принесение оммажа, контрибуцию в 200.000 ливров и отказа от своих английских союзников, с которыми он, тем не менее, заключил тайное соглашение о нейтралитете.

Жан-Пьер Леге недавно подытожил события 1379–1380 годов в книге Fastes et malheurs de la Bretagne ducale (Радость и горе герцогской Бретани): "Это любопытный период торгов, торгов, где побеждала двуличность. […] Путем тонкого маневрирования постепенно выбирается путь умиротворения. Любопытно, что 14 октября 1379 года было подписано перемирие с Францией […] не столько для того, чтобы положить конец конфликту, который не вышел за рамки нескольких пограничных стычек, сколько для того, чтобы предотвратить его начало! В апреле 1380 года представители герцогства, обеспокоенные прибытием британских подкреплений, обратились с мольбой к Карлу V, с настоящим "признанием в любви и верности", прося его помиловать герцога и сохранить его наследство. Карл V с пониманием отнесся к этому жесту, хотя термины, которые он использовал в своем ответе, все равно были очень суровыми для человека, который в его глазах оставался просто Жаном де Монфором. Но он не был против ведущихся или предстоящих переговоров".

В этой беспокойной игре, где все карты постоянно перетасовывались, где каждый вел двойную игру, трудно понять, как некоторые хронисты и историки, вплоть до сегодняшнего дня, смогли приписать Дю Геклену роль предателя. Напротив, если и был человек, чье отношение к этому вопросу было не двусмысленно, то это он. В то время как большинство бретонских дворян присоединились к герцогскому знамени, письменно выражая свою верность королю, коннетабль оставался человеком короля, но добровольно отошел в сторону. В конце 1379 года он оставался в окрестностях Понторсона и Сен-Мало, присматривая за пограничными гарнизонами с небольшим отрядом, насчитывающим менее 200 человек. Эта двусмысленная ситуация ни мира, ни войны его не устраивала.

В 1380 году он нашел дело, которое больше соответствовало его характеруу. В конце марта он был в Байе, где инспектировал гарнизон, а 20 апреля — в Понторсоне. Там он получил письмо от короля, в котором тот приказывал ему вернуться в Париж и возлагал на него новую миссию в Лангедоке. Несомненно, обрадованный тем, что покинул этот сомнительный театр военных действий, он сразу же отправился в путь: в начале мая он был в столице, а 8-го числа провел смотр своих войск в 500 копий.

Смерть коннетабля (июль 1380 года)

Поэтому в середине мая 1380 года довольный новы заданием и решительный Бертран Дю Геклен отправился в верхнюю Овернь. Наконец-то ему предстояло снова увидеть настоящую битву, столкнуться с настоящим врагом, поучаствовать в осадах и штурмах, которые он так любил. В шестьдесят лет был ли он немного уставшим и потрепанным, как предполагает Гийом де Сент-Андре? Последние события, возможно, состарили его, так как, по словам д'Аржантре, он признался королю перед отъездом: "Я постарел, но не устал". Но шестьдесят лет — это далеко не предельный возраст для воинов его уровня, большинство из которых не уходили на пенсию: Чандос и Одрегем погибли в бою в возрасте шестидесяти и семидесяти лет. Дю Геклен вновь обрел уверенность в себе.

28 мая он находился в Мён-сюр-Луар, а 1 июня — в Мулене, в самом сердце Бурбонне. Герцог Бурбонский приветствовал его там и устроил праздник: он подарил ему цепь ордена Золотого щита и золотую вазу с чеканкой его герба. 10 июня он вошел в Клермон, где два других брата короля, герцоги Анжуйский и Беррийский, оказали ему очень теплый прием. Этот поход на юг был определенно апофеозом. Он продолжался до Ле-Пюи, одного из главных центров паломничества христианства. Дю Геклен прибыл туда в компании принцев и застал там виконта Полиньяка, одного из знатных баронов региона.

Именно с этого момента начались военные действия. Их целью было изолировать крепость Карлат, главное пристанище разбойников, к югу от Орильяка. Для этого Дю Геклен сначала осадил Шалье на реке Трюйер, логово беарнца Пьера де Галара и его англо-гасконцев. Крепость была внушительной, а осадное оборудование пришлось тащить на волах. Город Сен-Флур, давно страдавший от бесчинств Галара, предоставил коннетаблю 252 "горшка" (pots à feu) — малокалиберных огнестрельных орудия. Гарнизон не стал искушать судьбу и 27 июня капитулировал.

Следующей целью был Шатонеф-де-Рандон, еще одно место, зависимое от Галара, в тридцати километрах к северо-востоку от Менде, на границе Лозера, Жеводана и Веле. Крепость находилась на скале, на высоте 1.300 метров. Гарнизон, которым командовал сам Галар, состоял из англичан и гасконцев. Дю Геклен разбил свой лагерь у подножия горы, в деревушке Л'Абитарель. С ним были маршал Сансер и герцог Беррийский, что подтверждает, что предприятие было весьма значительным. Осада началась 1 июля. После нескольких неудачных штурмов осаждавшие полностью блокировал город. Результат не вызывал сомнений: полностью окруженный город был обречен на голодную смерть. Поэтому начался обычный торг: если помощь не придет до определенной даты, возможно, 13 или 14 июля, город сдастся; для гарантии соблюдения этого соглашения были предоставлены заложники.

Именно тогда, вероятно, около 7 июля, Дю Геклен внезапно заболел. Была ли это дизентерия или пневмония, вызванная питьем холодной воды из родника в жару? Местная традиция отдает предпочтение последнему объяснению, что вполне вероятно, в истории есть много подобных случаев. Состояние Бертрана очень быстро ухудшилось, вплоть до отчаянного. 9-го числа он вызвал нотариуса из Менде, Жака Шезаля, которому продиктовал свое завещание, к которому 10-го числа сделал дополнение.

В этом документе в традиционной форме используется старая формула: "Зная, что нет ничего более неизбежного, чем смерть, и ничего более неопределенного, чем час ее". Завещание начинается с благочестивых намерений: коннетабль предает свою душу "Богу, Деве Марии и всему воинству небесному"; он желает быть похороненным в церкви якобинцев в Динане, в усыпальнице, основанной там его дедом, и завещает монастырю пятьдесят ливров ренты, чтобы по нему и его предкам могли совершаться поминальные службы. В знак преданности и памяти к своему бывшему господину он попросил прислать паломника, чтобы тот помолился за него у гробницы Карла де Блуа в Гингаме, а другого — у гробницы Св. Иво в Трегье. Для того времени это были обычные признаки благочестия. Хотя в этом отношении Дю Геклен выглядит скорее ниже среднего. Как мы видели, он не был истовы верующим, по крайней мере, если судить по внешним проявлениям, единственным, на которых мы можем основываться. Правда, в хрониках он не произносит ни одного предложения, не упомянув Святого Иво, Святого Петра, Святого Павла, Святого Михаила, Бога Отца, Иисуса Христа или Троицу, но это лишь форма речи, которую Кювелье приписывает всем своим персонажам без разбора.

Бертран также сделал несколько благочестивых пожертвований церквям в своих поместьях, а затем и своим слугам, которые получили по пятьдесят или сто франков. Таким образом, мы узнаем, что ему прислуживало девятнадцати различных слуг, поваров, виночерпиев, горничных и других. Он уладил некоторые долговые и семейные дела, выделив 200 фунтов ренты своему двоюродному брату и тезке Бертрану Дю Геклену. Он оставил жене все, что осталось от его движимого имущества, и назначил Оливье и Эрве де Манни, а также Жана Ле Бутейлера своими душеприказчиками.

В дополнении сделанном на следующий день, 10 июля, Бертран Дю Геклен обеспокоился отсутствием законного потомства. У него оставалась одна скудная надежда — иметь посмертного сына. "В случае, если у нас не будет наследника по плоти нашей, рожденного и произведенного в браке", — подчеркнул он, оказав благосклонность своему внучатому племяннику, "за то, что он носит наше имя". Передача имени по крови была очень важной в этой благородной среде, так как предполагалось, что вместе с именем передается и часть семейных добродетелей. У этого Бертрана, мужа Изабо д'Ансени, будет только одна дочь, и именно его брат Гийом продолжит фамилию Дю Геклен. Коннетабль придает своему внучатому племяннику гораздо большее значение, чем своей жене, о которой он едва упоминает. Правда, по словам Кювелье, одним из его последних слов было: "Я оставляю на попечение Бога моего верного друга, мою прекрасную супругу", но это, явно сочинено автором.

Смерть великого человека должна воодушевлять. Это время для произнесения исторических слов, которые послужат примером для будущих поколений, и хронисты обычно очень красноречивы по этому поводу, восполняя, если нужно, своими словами молчание умирающего. Дю Геклен не является исключением из правил. Согласно Chronique anonyme de Bertrand Du Guesclin (Анонимной хронике Бертрана Дю Геклена), коннетабль созвал главных рыцарей и объявил:

Д'Аржантре, со своей стороны, предпочитает дать моральный урок, который в то же время является завуалированной критикой поведения коннетабля. Дю Геклен рекомендует своим капитанам щадить мирных жителей:

Кювелье гораздо более многословен:

После этой назидательной речи с упоминанием членов королевской семьи и пожеланием достойного преемника, которому Кювелье обязательно должен был польстить, последний отрывок более или менее соответствует Chronique anonyme de Bertrand Du Guesclin (Анонимной хронике Бертрана Дю Геклена):

И Бертран умер с этими словами, которые отражали великую преданность всей его жизни — служение королю.

Поэтому именно маршал Сансер был ответственен за доставку меча коннетабля Карлу V. В одной из первых версий поэмы Кювелье, несомненно, желая укрепить престиж преемника Дю Геклена, переписчик заменил маршала Сансера на Оливье де Клиссона, что совершенно невозможно, так как Клиссон не присутствовал при смерти коннетабля. Это наглядно иллюстрирует то, с каким пренебрежением тогда относились к тому, что мы сегодня называем исторической правдой. Сансер еще получит свой шанс, поскольку он будет занимать пост коннетабля с 1397 по 1403 год.

13 или 14 июля умер Дю Геклен? Мы не будем останавливаться на этом вопросе. Приведем, однако, самое последнее и, кажется, самое авторитетное мнение по этому вопросу, Жана-Клода Фокона (1991 г.), основанное на Кристине Пизанской, Grandes Chroniques (Больших хрониках) и Parvus Thalamus (Малой палате. Хронике Монпелье): "Бертран умер в пятницу утром, 13 июля 1380 года […]. Поэтому многие авторы ошибаются, называя этот день 14 июля".

С конца XIV века распространилась знаменитая история о том, что Пьер де Галар, капитан Шатонеф-де-Рандон, пришел положить ключи от крепости на кровать, где лежало тело Дю Геклена. Эта красивая история сегодня часто считается легендой. На самом деле, вполне вероятно, что она имеет под собой историческую основу. Пьер де Галар обещал сдаться, если не получит помощи до середины июля (точный день нам неизвестен). Бертукат д'Альбре, находившийся в Керси, пытался добраться с помощью до Шатонеф, но не успел вовремя. Поэтому Галару пришлось сдаться. Но к тому моменту Дю Геклен уже был мертв, и осажденные могли узнать об этом, хотя бы по шуму, доносившемуся из французского лагеря. Затем, согласно Chronique anonyme de Bertrand Du Guesclin (Анонимной хронике Бертрана Дю Геклена) и Кабаре д'Орвилю, который сам получил информацию от рыцаря сира де Шастельморанта, участвовавшего в осаде, гарнизон отказался сдаться, поскольку обещание было дано коннетаблю. Маршал Луи де Сансер пригрозил обезглавить заложников, что и убедило Пьера де Галара капитулировать. Поэтому можно с уверенностью сказать, что он пришел к смертному одру коннетабля, хоть и не по своей воле, что в общем-то не мешало ему положить ключи от города рядом с телом коннетабля. То значение, которое придавалось в то время символическим жестам, делает этот эпизод весьма вероятным. Возможно, это была последняя честь, оказанная Бертрану Дю Геклену, его последняя победа, его посмертный триумф.

Четыре могилы

После этого начались злоключения с бренными останками Коннетабля. Первая остановка была в Ле Пюи, где тело было выставлено в доминиканской церкви до 23 июля. Была проведена торжественная служба, заупокойную речь произнес профессор богословия монастыря. Именно в Ле-Пюи из тела были удалены внутренности и произведено бальзамирование. Внутренности были помещены в гробницу с надгробным изваянием коннетабля, возможно, наиболее похожим на на него из всех скульптур, которые были созданы в последствии. Он изваян с бородой и усами, какие носили многие воины в то время. Его ноги опираются на борзую, символ верности своему королю.

Следующая остановка была в Монферране 28 июля; тело было выставлено в местной церкви, где также была проведена еще одна торжественная заупокойная служба. Бальзамирование было выполнено плохо, и плоть начала гнить в июльской жаре. Тело сварили в большом котле и отделили плоть от костей. Первое похоронили на месте, и от этого второго погребения ничего не осталось, а второе продолжило путь. Старый обычай варки тел больше не допускался, за исключением членов королевской семьи, но все же были некоторые примеры этого и в XV веке для частных лиц.

Третий этап посмертного путешествия коннетабля: Монферран — Ле-Ман. В нем участвовали кости Дю Геклена и его сердце, помещенное в свинцовый сосуд. В Ле-Мане процессию встретил королевский гонец с приказом от Карла V: король, глубоко переживавший смерть своего коннетабля, назначил ему место для погребения в усыпальнице аббатства Сен-Дени, рядом со своей собственной могилой, где он сам будет покоиться два месяца спустя. Честь была исключительной. Но Дю Геклен в своем завещании просил похоронить его в церкви якобинцев в Динане. В конце концов, кости были захоронены в Сен-Дени, а сердце — в Динане.

На каждом этапе похоронную процессию встречала большая толпа. В Шартрском соборе была проведена еще одна торжественная заупокойная служба. Популярность Дю Геклена была такова, что Карл V, опасаясь давки в столице во время прохождения процессии, приказал направить ее прямо в Сен-Дени, где должны были состояться похороны. Все документы подтверждают это: популярность Дю Геклена — это не позднейший вымысел, это исторический факт. Коннетабль умер на вершине славы, почитаемый и народом, и знатью.

На его могиле, в Сен-Дени, в 1397 году был установлено надгробное изваяние, работы Томаса Приве и Робера Луазеля, лицо изваяния напоминает лицо Дю Геклена на гравюрах того времени. Гробница была разрушена, как и гробницы королей, во время Революционного Террора. 20 октября 1793 года гробница была вскрыта, а кости сброшены в ту же яму, что и кости королей, после того как некий Фердинанд-Альбер Готье изъял три зуба коннетабля, возможно, для своей личной коллекции. В последствии надгробное изваяние было возвращено на свое законное место, рядом с гробницами Карла V и его супруги Жанны де Бурбон.

Сердце было доставлено в часовню якобинцев в Динане, где оно оставалось до начала XIX века. К этому времени часовня пришла в упадок. Шарль Неэль, купивший ее как национальную собственность, изготовил два ларца, в которые поместил сердце Дю Геклена и останки Тифен. 9 июля 1810 года мощи были перенесены в церковь Сен-Север, где они находятся и по сей день, за весьма посредственным памятником.

"Мессир Бертран дю Клайкен умер, что было печально для его друзей и для всего королевства Франции". Вот и вся похоронная оратория, посвященная ему Фруассаром. Эта краткая фраза, тем не менее, подытоживает значение коннетабля: это было горе, в прямом смысле этого слова, для всего королевства Франции. Деятельность Дю Геклена превозносится одними, возмутительно преуменьшается другими по причинам, зачастую не соответствующим историческим критериям. Запутанность его кампаний, утомительный и неблагодарный характер этой войны, состоящей из осад и стычек, во многом способствовали обесцениванию его труда. Кампании Дю Геклена, конечно, не похожи на кампании Цезаря или Наполеона. Но Столетняя война сделала его коннетаблем Франции и главным человеком своего времени. Оставаясь на протяжении всей своей жизни человеком верным, он быстро стал символом, используемым как монархией, так и республикой, по примеру Жанны д'Арк. Не будучи канонизированным, он остался почитаем, как образец слуги государства, незаменимого инструмента в руках королевской власти и идеального солдата. В 1380 году для Дю Геклена началась вторая жизнь.