Яна
Четверг
Солнечный луч чертит на потолке моей комнаты полоску, объявляя, что уже не меньше девяти утра, но даже голоса и возня за дверью не побуждают встать с кровати.
Глядя на него, я не спешу. И не моргаю тоже.
— Яна… — мама тихо стучит и приоткрывает дверь. — Завтрак готов…
Переведя на нее взгляд, хрипло отвечаю:
— Сейчас. Пять минут…
Ее голова исчезает из дверного проема. Мама прикрывает за собой дверь, а я поворачиваюсь и утыкаюсь лицом в подушку.
Вдыхаю душный воздух и комкаю в кулаке простыню.
Мы собираемся на пляж. Впервые за это лето всей семьей. Голос брата где-то в глубине квартиры звучит ворчливо, хлопает холодильник…
Все как всегда.
Моя жизнь вошла в привычную колею, и это фантастически приятно — начинать день не с мыслей о том, каким очередным дерьмом он закончится, а с планов бездумно валяться на пляже, но оторвать себя от кровати мне это не помогает.
Я занимаюсь тем же, чем и вчера, и позавчера, и позапозавчера — кручу в голове события того проклятого воскресенья. Жую горькое чувство вины, которое никак не пережевывается, а терзает и мучает.
Вина, тоска, обида…
Боже!
Это букет, который не дает нормально спать, ведь стоит глаза закрыть — и Палач вламывается в мои мысли. Он и слова, которые я произносила, рассчитывая его обидеть, задеть за живое.
От стыда я зажмуриваюсь и прячу лицо в ладонях.
Те слова… покидали мой рот из-за того, что не знала, как еще противостоять человеку, который словно дорожный каток.
Он тяжелый. Прямолинейный. Настоящий дорожный каток!
Прогнуться под него ни черта не стоит, а ему ничего не стоит размазать меня по асфальту парой слов. Отчитать как ребенка. Не щадя моей гордости, чувств, бросить в лицо жестокую правду, которая и без того отравляла, мучила: мне не стоило связываться с Чупой.
Бросить так, словно я не барахталась в этой правде с тех пор, как пришлось разгребать последствия необдуманных поступков и на личном опыте узнать, что значит прыгать выше головы.
Я жила с ней каждый чертов день после того, как Чупа начал портить мне жизнь, и если наговорила Палачу все то, что наговорила, то оттого что хотела защититься от «пощечин», которых с меня и так достаточно!
Получать их от него по каким-то дурным причинам оказалось больнее всего.
Я хотела уколоть его в ответ…
Он обидел меня. Обидел! Может он прав, но с меня достаточно чертовых “пощечин”!
Даже умирая от желания извиниться за свою неблагодарность, не знаю, как это сделать.
Если бы я извинилась, он бы прихлопнул меня окончательно? Равнодушием, насмешками?
Я почти этого не боюсь. Чувство вины тяжелее!
И все же я хочу извиниться. Но с огромной вероятностью больше никогда Палача не увижу. Мои чувства похожи на ураган, но именно озвученная выше вероятность гложет сильнее всего остального.
— Яна! — слышу короткий стук в дверь.
— Иду… — спустив с постели ноги, до боли закусываю губу.
Он перестал появляться в клубе.
Не ходит на свои тренировки, по крайней мере в «Четыре сезона». Ни в мои смены, ни в какие другие — он не пользовался своим абонементом все эти дни.
Я не радуюсь, я… думаю о нем каждую чертову минуту.
Несмотря ни на что, я не могу забыть ни одной черты его лица, его прикосновений. Того, какое его тело на ощупь. Близости, даже короткой, когда мы оказались в ледяном бассейне.
В животе тяжесть. Чувственная. Пальцы пляшут и не слушаются, когда затягиваю на талии пояс домашнего халата.
Я не могу забыть его взглядов.
Таких пристальных, словно он… видит меня. По-настоящему. Это так волнует. Пугает. Манит и снова пугает. Но отстраняясь от этих мыслей, уже через секунду тянусь к ним опять, словно безмозглая дура без чувства самосохранения. А от осознания, что, выполнив мою просьбу, он оставил меня в покое, в груди тянет и давит…
А потом я вспоминаю руки той блондинки на его шее. Их соединенные в поцелуе лица.
Будь шанс отмотать все назад, я поступила бы так же — ушла оттуда, несмотря ни на какие правила, именно поэтому за все эти дни я так и не набрала его номер.
Потому что боюсь своих чертовых чувств! С недавних пор я боюсь навязывать их парням, а Палачу… ему в первую очередь.
Выбираемся из дома в десять. Мы всю жизнь отдыхаем на одном и том же пляже в двадцати километрах от города. Там почти никогда не бывает туристов, да и в целом большого скопления людей, так что дышать можно свободно.
После поездки в электричке мне хочется уйти под воду с головой. Глядя на водную гладь, я вижу абсолютный штиль, внутри же меня — продолжает бушевать ураган по имени Артур Палачёв.
Я порывисто сдергиваю с себя футболку и шорты, пока Никита втрамбовывает в гальку ножку зонтика, а мама возится с подстилкой. Галька больно впивается в босые пятки, но как только прогретая за летние дни вода смыкается над головой, думать становится тяжело.
Я люблю море. И свой город. Я никогда не стремилась уехать. В отличие от моего отца или друзей, я не ищу другой дом, только свое место здесь, в этом городе.
Вода омывает мои стопы, когда, сидя на берегу, смотрю на приближающийся закат.
Спину вдруг обдает потоком воды и, вскочив, я ору на брата:
— Дурак! У меня нет другой футболки!
Я успела снять купальник и переодеться. Спина насквозь мокрая, ткань липнет к телу.
Никита хохочет, сложившись пополам, а я сгребаю в кулак гальку и швыряю в него, прямо как в детстве.
Это ужасно невоспитанно, так же считает расположившаяся неподалеку женщина, которая изображает на лице гримасу.
— Яна! — цокает мама.
— Как мне теперь ехать? — спрашиваю раздраженно.
Рассудив, она вздыхает и говорит:
— Поедем на такси.
— Дорого.
— Сегодня можно, — улыбается она расслабленно.
Даже вымотанная этим днем, лежа в кровати ночью, я опять не могу уснуть, но мой организм получил достаточно витамина D, чтобы утром я чувствовала себя бодрой и готовой до вечера проторчать на ресепшене.
Проходя мимо своей «Веспы» во дворе, бросаю на нее обреченный взгляд.
Я не решила, что с ней делать — продать или попытаться отремонтировать, утешает лишь то, что я приобрела ее за смешные деньги. Она древняя, хоть ни разу меня не подводила и существенно облегчала жизнь, а теперь мне приходится трястись в автобусе.
Если я думала, что моя голова решила дать мне отдохнуть, — напрасно, ведь внутренности делают невообразимый кульбит, когда почти в восемь вечера в двери «Четырех сезонов» заходит Рафаэль… Рафа…
Взгляд мечется между ним и входной дверью. Затылок становится влажным, даже несмотря на то, что через стекло видно: за дверью больше никого нет. Я должна бы радоваться, но внутри все обрывается, ведь в этот момент мне окончательно становится понятно — я готова извиниться!
Друг Палача бодро шагает через холл, одетый в шорты с нашивными карманами и белую футболку. На красивом лице умиротворение. Остановившись напротив, он добродушно говорит:
— Привет, пропажа.
Я не планировала создавать ему проблемы, но, если создала, перед ним мне тоже стыдно.
— Привет… — отвечаю, глядя на него исподлобья.
Он рассматривает меня так, словно подзабыл, как я выгляжу. Как и в первый раз, с интересом и весельем во взгляде, изучает и спрашивает:
— Как дела? Все окей?
— Да… а у тебя?
— У меня зе бест.
— Я обычно не порчу вечеринки, — говорю ему тихо. — Это все не специально…
Улыбнувшись уголком губ, он кладет на стойку предплечья.
— Да ладно. Не заморачивайся. Все же нормально закончилось. Да?
— Да… — прячу от него глаза. — Хочешь какой-то определенный шкафчик?
Наклонившись, достаю из-под стойки полотенце, но парень меня останавливает, говоря:
— Я не на тренировку.
— Нет?
Качнув головой, он секунду раздумывает, потом разминает шею и говорит:
— Завтра наверху диджейский фестиваль, там мой брат играет, кстати. Будет весело. Если есть желание, подгребай.
Сказав это, он кладет на стойку два флаера. На них штрих-коды, и я понимаю, что это билеты на концерт. Их два. В моей голове уже закручиваются вопросы, но, прежде чем формируются во что-то внятное, я поднимаю на парня удивленный взгляд.
— Возьми с собой кого-нибудь, — поясняет.
— Я… подумаю, спасибо.
Кивает.
Что это значит?! Черт…
— Ты тоже там будешь? — спрашиваю напряженно.
— Ага. Собираюсь.
— А кто еще?
— Да вся тусовка. Ну и еще человек сто примерно, — улыбается. — Ладно. Мне пора.
Оттолкнувшись от стойки, так же бодро испаряется, а я смотрю ему в спину круглыми глазами до тех пор, пока дверью не хлопает.