Единственный

Глава 8

Я пялюсь на удаляющиеся в ночь фары до тех пор, пока они не растворяются в пелене дождя окончательно. Мысль о том, что я должна вернуть ему куртку, вспыхивает в голове с катастрофической задержкой, и я растерянно бегаю по опустевшему пространству взглядом.

Он что, ее мне оставил?!

Нашивка на рукаве определяет стоимость бомбера как ни черта не бюджетную, по крайней мере для меня, и я не думаю, что этот шеврон Палач купил в интернет-магазине.

Теперь не знаю, отчего меня колотит: то ли от последствий переохлаждения, про которое успела позабыть, то ли оттого, что в ушах все еще стоят заданные хрипловатым низким голосом вопросы.

Все мысли в кучу, и я не знаю, как быть дальше: вернуться в клуб или отправиться домой; уверена, именно последнее устроило бы Божену больше всего.

Какая разница, если я все еще с места не могу сдвинуться. Стою как приклеенная!

По щеке ударяет ветер вперемешку с моросью.

Закусив губу, засовываю руку в один из карманов и обнаруживаю в нем пустоту, а во втором — пластиковый коробок мятной жвачки.

Эта находка кажется мне такой личной, что я снова кусаю губы, бросая взгляд на опустевший подъезд к клубу.

Я даже близко не представляю, где он и его друзья тусуются. Зато знаю, что его родители погибли, когда он был маленьким. Его воспитывал дядя, какой-то адвокат. В шестнадцать Палач сделал татуировку, кажется, надпись на плече, и опекун заставил ее свести, сказав, что тот может делать с собой все, что захочет, но только после совершеннолетия.

Говорили, на память о том случае у него остался шрам.

Не знаю, правда ли это. Его голый бицепс мне видеть не доводилось, и я понятия не имею, воспользовался он своим правом, когда ему стукнуло восемнадцать, или нет, ведь на открытых и доступных участках его тела никаких тату я не заметила.

На самом деле узнать, где он тусуется, никакой проблемы не составляет, достаточно поискать в соцсетях, но мне такое раньше в голову не приходило, да и сейчас не нужно!

Я не жалею.

Я ведь не из его лиги. Уверена, любое свидание с девушкой, короткое или длинное, заканчивается у Палача сексом, а я представить себя на месте этой девушки просто не в состоянии. Он и сам должен это понимать. Это же очевидно. Тогда чего он от меня хочет?!

Вся моя чертова вселенная словно свихнулась из-за внимания парня, которого я не просила.

Запах его парфюма терпкий, но такой съедобный, что хочется ткнуться носом в подкладку. Из чертового транса меня вытряхивает появление Киры.

Она выходит на улицу, осматривается. Меня находит почти моментально. Развернувшись, бросает взгляд на бомбер, в который я завернута, но вместо того, чтобы повести себя ожидаемо — прокомментировать как-то, молча останавливается рядом.

Ее брови чуть сведены, и мне это не нравится. Не нравится, как она на меня смотрит, будто осуждает за то, что еще не успела высказать.

У меня в спине словно появляется металлический штырь. Я выпрямляюсь и под курткой до боли сжимаю пальцы.

— Волгина… — шикает подруга, оказавшись рядом. — Ты чего устроила?!

Посмотрев на нее исподлобья, спрашиваю:

— Что я устроила?

Она поджимает губы. Хмурит, хмурит, хмурит их…

— Знаешь… — говорит. — Это некрасиво. Я все понимаю, но, Ян… они встречаются. Зачем ты мутишь воду?

Я вспыхиваю.

Не от стыда за то, что сделала, а оттого, что новости опять разлетелись как пожар. И кто его раздул? Илья не мог.

— Кто сказал, что я ее мучу? — спрашиваю трескуче.

— Да и так понятно, — пеняет Кира. — Все отлично было, теперь как кошка черная между ними пробежала.

Я защищаюсь как могу, это инстинкт, рефлекс. Взвившись, говорю:

— Почему ты отчитываешь меня?! Я одна во всем виновата?

Она наседает, продолжая:

— У нее сегодня день рождения. Это по крайней мере нужно уважать. Вот знала же она, что ты не угомонишься. Всю жизнь ты так! На рожон.

Ее слова для меня как пощечина, и я рычу:

— Тогда зачем она меня позвала?!

— Но ведь она попросила прощения! Чего ты еще хочешь?

— Ничего. Ничего я не хочу, — выпаливаю в сердцах. — Будем считать, что теперь и мне тоже есть за что извиняться. Один — один!

— Волгина, — рычит. — Ты же не сука злопамятная. Чего ты добиваешься? Он ее уже со всеми друзьями познакомил. С родителями познакомил. Смирись. Вы же лучшими подругами были. Просто извинись, и все. И проехали!

Эти откровения как гром среди ясного неба.

С родителями?

Я не знала. Да и откуда, ведь не общалась ни с кем толком. Что бы это изменило? Ничего… Я сделала, как велело сердце. Глупо, вот так я и живу. И сейчас тоже. Слишком много всего, слишком…

— Просто извинись… — повторяет. Нет, просит! — Не стоит оно того.

Я мотаю головой.

Уже ничего как прежде не будет. Нож — он и есть нож. Я сопротивлялась, как могла, но не вышло.

Я знаю, что лезу в бутылку. Рву сейчас все. С Боженой, с Ильей, с Кирой тоже… Глупо, но не могу перебороть эмоции. И чувства. Разве должна? Наверное, но в голове водоворот и в груди тоже, когда, сделав шаг назад, выдыхаю:

— Нет.

— Волгина…

Еще один шаг назад, а потом разворачиваюсь и сбегаю по ступенькам прямо под дождь.

— Яна! — летит мне вслед.

Те сто метров, которые отделяют от остановки на противоположной стороне дороги, преодолеваю в аффекте, сама не понимая, как сохранила целыми свои ноги и каблуки.

Когда залетаю под крышу, снимаю с себя бомбер и стряхиваю.

Раз, другой.

Из-за пелены в глазах все плывет, и ветер кусается.

— Черт! — злюсь и снова натягиваю на себя куртку.

Она водонепроницаемая, капли отскакивают от нее как от металлического листа.

Упав на скамейку, прижимаюсь к стенке затылком и делаю глубокий вдох, с тоской понимая, что осталась одна, и это мой чертов выбор.