Единственный

Глава 4

Помещение темное, но я не ожидала, что оно будет таким пятизвездочным.

Совсем свежий ремонт и явно дизайнерский. В качестве освещения — подсветка на полу, которая визуально расширяет пространство, хотя его большим не назовешь. Вдоль стен с двух сторон — столы с компьютерами, мониторы вогнутые, то есть и оборудование тоже новое.

Железная дверь лязгает, когда ее отпускаю.

Прижав к животу шлем, осматриваюсь.

Здесь всего четыре посетителя. Четыре парня, которые бездельничают в кожаных офисных креслах на колесиках. Гогот этой компании прерывается моим появлением.

Они подростки, явно старшеклассники, и какими-то маргиналами их не назовешь. Они не маргиналы, это точно. Одежда, обувь, прически — все трендовое, на лицах — насмешка и превосходство.

Они смотрят на меня с интересом.

Эхо прерванного разговора — матерные словечки, от которых хочется скривиться.

За дверью справа кто-то спускает в унитазе воду, звук отчетливый, но кроме меня на него никто не реагирует. Отведя глаза от двери, я перевожу взгляд с одного лица на другое. Нахальство, с которым меня рассматривают в ответ, — липкое и пропитанное вседозволенностью.

Это поднимает в душе гнев. Его и так было во мне предостаточно, теперь он умножился на два.

Я не удивляюсь тому, что моего брата сюда занесло. Я удивляюсь тому, что его обокрали гребаные избалованные мажоры, но, даже будучи не уверена в том, что чего-то здесь добьюсь, все же громко говорю:

— Мне нужен Чупа.

— А может, я нужен? — слышу насмешливый ответ. — Хочешь кой-че покажу? — малолетний придурок разводит колени и кладет ладонь на свой пах.

Эту выходку сопровождает взрыв хохота.

Я поворачиваю голову, когда дверь справа открывается. Еще один подросток, но рослый и явно постарше этих. На нем футболка с логотипом какой-то геймерской команды, на лице — скучающее выражение.

— Чупа, — летит ему. — Эт мама твоя?

Снова хохот.

На губах Чупы появляется усмешка. Его взгляд тоже наглый. Наглый и агрессивный.

Он ударил моего брата. Развел его на деньги, в которых, судя по всему, даже близко не нуждается. Он просто… отбитый малолетний мудак. Может быть, все дело в том, что ему никогда не давали сдачи?! Им всем.

— Я сестра Никиты Волгина, — говорю ему.

— И че? — бросает. — Хочешь у меня отсосать?

Дождавшись, пока схлынет очередная волна гогота, говорю:

— Я хочу, чтобы ты вернул Никите телефон. Можешь отдать его мне.

Усмехнувшись, он делает вид, будто роется в кармане шорт. Когда достает оттуда руку, перед моим лицом возникает выставленный вперед средний палец, и это движение Чупа сопровождает комментарием:

— Ага. На.

Мой голос звенит, когда говорю:

— Верни телефон, иначе мы с тобой встретимся в полиции.

— Пошла на хуй, — произносит, снова бросая мне в лицо средний палец.

Отшатнувшись, я ударяю ему по руке ладонью, ведь его кулак слишком близко, и в ту же секунду понимаю, что сделала это зря. Зря вообще сдвинула эту границу. Границу прикосновений и физического контакта.

Он будто кровь почувствовал, этот Чупа. Вспышкой на его лице возникает оскал.

Я налетаю спиной на дверь. Смотрю на притихших зрителей, они наблюдают. Затаившись с жадным интересом в глазах, будто в цирк пришли.

Мое лицо пылает от прилившей крови.

Я их не боюсь. Это всего лишь дети. Все они. Я помню об этом. Не забываю ни на минуту, предупреждая:

— Я выйду отсюда и пойду прямо в полицию. И напишу заявление…

— Давай провожу, — говорит с издевкой.

Еще до того, как он делает шаг, предупреждаю:

— Отойди от меня.

— Че ты такая дерзкая…

Он разводит руки в стороны и двигается ко мне.

Теснит своим телом в сторону, будто играя. Все с тем же глумливым оскалом на лице. Со вседозволенностью. С абсолютным пониманием, что я вынуждена дать ему отпор. Вынуждена выставить вперед руки и толкнуть его в грудь, то есть проявить агрессию. Дать повод схватить себя за запястье…

Я роняю на пол шлем.

— Отпусти! — выдергиваю руку.

— Пацаны, проводим телочку? — обращается он к своим друзьям.

— Обязательно…

Они окружают со всех сторон, и это заставляет меня крутиться на месте. В панике. В чертовой панике от грубого вторжения в мое личное пространство.

Между ног под сарафан проскальзывает чья-то рука.

Мой пульс превращается в бешеную кривую. Сердце подскакивает, разгоняется…

— Отвали! — кричу, сжимая бедра.

Руки касаются плеч, груди. Сжимают, и я чувствую это грубое касание убийственно отчетливо, потому что на мне нет лифчика. И вскрикиваю. Один раз, потом второй, когда несколько рук задирают мой сарафан до талии…

Дети они или нет, но они сильные. Очень!

Я начинаю сопротивляться бесконтрольно. Толкаться, кричать. Вертеться, но это не спасает от касаний, которые я ощущаю, как жуков на коже. На моем теле. Запах чужого пота забивает нос, я хочу глотнуть воздуха, но не могу сделать вдох!

Это продолжается долго. Так долго, что мой голос успевает охрипнуть.

Бретелька сарафана лопается, оголяя грудь.

Я понимаю это, только когда оказываюсь снаружи.

Вслед мне летит хохот. Тупые, оскорбительные шутки.

Взбегая по лестнице, чтобы выбраться из этого подвала, я падаю и ударяюсь о бетонную ступеньку коленкой, но боли даже не чувствую.

Я чувствую только следы этих рук… Повсюду на своем теле.

Меня тошнит, колотит! Я чувствую себя грязной. Использованной. Унижение, которым пропитываюсь с головы до ног, толкает к глазам слезы. Они застилают их, пока несусь через дорогу к стоянке.

Я потеряла шлем, и страх вернуться за ним — еще один стыд.

Плачу, придерживая одной рукой сарафан, а второй стирая с лица слезы. В дезориентации. С полным непониманием, куда податься. Не понимая, чего в эту минуту хочу больше: поделиться произошедшим с кем-нибудь или, наоборот, никому и никогда об этом не рассказывать…