Энергия подвластна нам (журнальный вариант)

ПОСЛЕ ПОКУШЕНИЯ
1

Федора Александровича перенесли в Экспериментальный Корпус.

Он лежал на операционном столе в большой аудитории, в первом этаже. Те, которых он воспитал, без которых он не сделал бы и сотой доли того, что они сделали вместе, те, которые были частью его и частью которых был он, — толпились в коридорах и у входа. Они ушли, так как боялись своим дыханием отнять у него воздух, так нужный сейчас его почти неподвижной груди. Около Федора Александровича, с лицами, закрытыми марлей, стояли ученые, знавшие в медицине столько же, сколько он в области энергии. Все эти люди знали друг друга. Теперь один из них был на пороге смерти, и они должны были сохранить ему жизнь, которую у него хотели отнять.

Федор Александрович лежал почти обнаженным. Глаз не улавливал движения широкой груди. Неподвижное лицо с глубокими складками было очень спокойно.

Из трех поразивших его пуль одна прошла вблизи сердца, вторая нанесла сквозную рану кишечника, а третья только скользнула по ребрам.

Две срочные операции были удачно окончены. Бинты закрывали низ груди и живот. Эти раны не грозили теперь жизни. И люди в белом не думали больше о них.

Главное — это череп. Лучи Рентгена уже рассказали о том, как стоят осколки кости и где трещины.

Было ясно, что нужно вмешаться, но врачи еще не все решили. Ведь жизнь чуть теплилась и так легко неверным движением потушить слабый огонек!

Станишевский поклялся, что привезенный им новый, еще никому почти неизвестный, препарат проверен. Он добавил: «также на себе» и ввел светлую жидкость в кровь Федору Александровичу. Павел Владиславович отвечал за дополнительных три часа жизни умирающего.

— Итак, кто будет оперировать? Пора, — сказал один из старейших по знаниям.

Только что прибывший из Харькова хирург разрешил невысказанные сомнения:

— Позвольте мне, я ручаюсь за успех.

Он не сказал о многих сотнях солдатских голов, прошедших через его руки в годы Великой Отечественной войны, — это было не нужно. Его коллеги знали.

Хирург вскрыл черепные покровы и обнажил кость. Из-под его марлевой маски изредка слышалось:

— Мм… а… еще… так… опять… -

И он протягивал руку, в которую прибывшая с ним сестра без ошибки вкладывала нужный инструмент.

В мертвом молчании большой аудитории было ясно слышно только чье-то тяжелое, хриплое астматическое дыхание и глухой отрывистый голос Минца, несравненного мастера:

— Да… вот так… сюда… опять… и… опять… сюда… Хорошо…

Станишевский слушал сердце раненого и следил за пульсом. Ему казалось, что тоны уже начинают улучшаться и сильнее наполняется вена.

Еще немного… Скоро можно будет закрыть красно-белую кость, под которой много лет бил неиссякаемый источник творчества.

Хирург накладывал швы, соединяя черепные покровы, а Станишевский уже улыбался под своей марлевой, белой маской; да, сердце бьется лучше. Он будет жить.