Эротические истории пенджабских вдов

ГЛАВА ПЕРВАЯ

И зачем только Минди понадобился этот брак по договоренности?

Никки изумленно изучала анкету сестры, прикрепленную к электронному письму. Обычные параметры: имя, возраст, рост, религиозная принадлежность, диета («вегетарианская, изредка — рыба с жареной картошкой»). Желаемые качества в будущем муже: умный, сострадательный и добрый, с твердыми принципами и приятной улыбкой. Допустимы как гладко выбритые, так и носящие тюрбан кандидаты, при условии, что борода и усы ухожены. Идеальный супруг должен иметь стабильную работу и до трех хобби, которые развивают его умственно и физически. «В определенном смысле, — писала Минди, — он должен походить на меня: скромный (то есть ханжа, мысленно перевела Никки), практичный в финансовом отношении (откровенно скупой), нацеленный на создание семьи (хочет немедленно завести детей)». А самое ужасное, что рекламный девиз анкеты звучал как название приправы из супермаркета: «Минди Гревал, микс Востока и Запада».

Соединявший спальню и мини-кухню узкий коридорчик с неровными половицами, которые при малейшем нажатии издавали разной высоты скрипы, не годился для задумчивого расхаживания. И все же Никки принялась мерить его мелкими шажками, собираясь с мыслями. Чего это сестрице вдруг вздумалось? Конечно, Минди всегда отличалась приверженностью традициям (однажды Никки застала ее за просмотром обучающего ролика, как сделать идеально круглые роти),[1] но подавать объявление о поиске жениха? Это вообще ни в какие ворота.

Никки несколько раз набирала номер Минди и все время попадала на голосовую почту. Когда она наконец дозвонилась, солнечный свет растаял в плотной вечерней мгле и ей пора было собираться на работу в «О’Райлис».

— Я знаю, что ты скажешь, — заявила сестра.

— Да неужели, Минди? — воскликнула Никки. — Ты действительно хорошо представляешь, как это обычно происходит?

— Да.

— Значит, ты спятила.

— Таково мое решение. Личное. Хочу найти мужа традиционным способом.

— Зачем?

— Хочу, и всё.

— Зачем?

— Просто хочу.

— Если тебе нужно, чтобы я отредактировала твою анкету, предложи более вескую причину.

— Это несправедливо. Я ведь поддерживала тебя, когда ты съехала.

— Ты назвала меня эгоистичной дурой.

— Но потом, когда ты все-таки свалила и мама собиралась ехать и требовать твоего возвращения домой, кто убедил ее оставить тебя в покое? Если бы не я, она никогда не примирилась бы с твоим решением. А теперь родительница угомонилась.

— Почти угомонилась, — напомнила сестре Никки. Со временем первоначальный мамин гнев поостыл и выдохся. Она до сих пор была жутко недовольна образом жизни Никки, однако перестала читать ей нотации об опасностях самостоятельной жизни. «Моя мать и в мыслях такого не допустила бы», — твердила она, доказывая свою прогрессивность, и в ее голосе слышалось хвастовство пополам с сожалением. Микс Востока и Запада.

— Я тяготею к нашей исконной культуре, — сказала Минди. — Я же вижу, как мои английские подружки знакомятся с мужчинами в Интернете и в ночных клубах, а никого подходящего найти не могут. Почему бы не попробовать брак по договоренности? Ведь у наших родителей это срабатывало.

— Тогда были другие времена, — возразила Никки. — У тебя больше возможностей, чем было у мамы в твоем возрасте.

— Я выучилась на медсестру, нашла работу… Это следующий этап.

— Брак — никакой не этап. Ты просто пытаешься обзавестись мужем.

— Всё будет совсем не так. Просто мне нужна небольшая помощь с поиском, но это же не значит, что мы познакомимся в день свадьбы. В наши дни парам дают время, чтобы будущие супруги получше узнали друг друга.

Никки покоробило это «дают». Неужто, чтобы встретиться с мужчиной, Минди необходимо чье-то разрешение?

— Не торопись. Попутешествуй немного. Посмотри мир.

— Уже насмотрелась, — фыркнула Минди. Прошлым летом, во время поездки с подружками на Тенерифе, выяснилось, что у нее аллергия на моллюсков. — Между прочим, Кирти тоже ищет подходящего парня. Нам обеим пора остепениться.

— Кирти не заметит подходящего парня, даже если он влетит к ней в окно, — усмехнулась Никки. — Я бы не назвала ее серьезной соискательницей.

Лучшая подруга Минди была визажистом, вернее, специалистом по усовершенствованию лица, как значилось на ее визитке. Они с Никки друг друга недолюбливали. В прошлом году, на праздновании двадцатипятилетия Минди, Кирти, внимательно изучив наряд Никки, изрекла: «Быть красивой — значит прилагать усилия, не так ли?»

— Минди, наверное, тебе просто скучно.

— Разве скука не веская причина, чтобы попытаться найти супруга? Ты переехала, потому что хотела независимости. Я стремлюсь замуж потому, что хочу иметь свою жизнь. Свою семью. Ты по молодости этого пока не понимаешь. Я прихожу домой после долгого рабочего дня, а там одна только мама. Мне хочется возвращаться к кому-то. Хочется обсуждать, как прошел день, вместе ужинать и планировать совместную жизнь.

Никки открыла фотографии во вложении — два снимка Минди крупным планом: призывная улыбка, густые прямые волосы, рассыпавшиеся по плечам. И семейное фото: мама, папа, Минди и Никки во время последнего совместного отпуска. Не лучший получился кадр; все щурились и казались крошечными на фоне обширного пейзажа. Папа умер в том же году от сердечного приступа, укравшего его жизнь ночью, точно вор. Никки пронзило острое чувство вины. Она закрыла окошко на экране и сказала:

— Не бери наши семейные снимки. Не хочу, чтобы моя фотография мелькала в брачных объявлениях.

— Так ты мне поможешь?

— Это против моих принципов.

Никки набрала в поисковике: «аргументы против брака по договоренности» и кликнула на первый результат.

— Но ты же поможешь?

— «Брак по договоренности — порочный обычай, лишающий женщину права выбирать свою судьбу», — вслух прочитала Никки.

— Просто подправь текст анкеты, чтобы лучше звучало. Я сама в этом ничего не смыслю, — попросила Минди.

— Ты слышала, что я только что говорила?

— Несла какую-то радикалистскую чушь. Я перестала слушать после слова «порочный».

Никки снова заглянула в анкету и обнаружила грамматическую ошибку: «Ищу свою вторую паловинку. Кто он, мой суженый?» Девушка вздохнула. Очевидно, Минди уже определилась; вопрос один: хочет ли в этом участвовать Никки.

— Ладно, — сдалась она. — Но только потому, что с такой анкетой ты рискуешь нарваться на идиота. Зачем ты пишешь, что любишь веселиться? Разве кто-то не любит?

— И можешь еще потом повесить ее на доске брачных объявлений?

— На какой еще доске?

— В большом храме в Саутолле.[2] Я скину подробности эсэмэской.

— В Саутолле? Ты шутишь.

— Ты ведь совсем рядом живешь. А у меня в больнице всю неделю сдвоенные смены.

— Я думала, для таких вещей существуют брачные сайты, — заметила Никки.

— Я подумывала насчет «Сикхской свахи» и «Пенджабской романтики». Но там слишком много индийцев, мечтающих по-быстрому заполучить визу. Если какой-нибудь мужчина заинтересуется моим объявлением на доске в храме, я по крайней мере буду знать, что он из Лондона. Саутолльская гурдвара[3] самая большая в Европе. Тут у меня больше шансов, чем на доске объявлений в Энфилде,[4] — объяснила Минди.

— Ты ведь знаешь, я очень занята.

— Ой, ну пожалуйста, Никки. У тебя куда больше времени, чем у нас.

Никки проигнорировала осуждающий намек. Мама и сестра не воспринимали ее работу барменом в «О’Райлисе» всерьез. Бесполезно растолковывать им, что Никки пока ищет свое призвание — работу, где она сможет приносить настоящую пользу, развиваться, испытывать себя, добиваться признания и награды. Таких мест было удручающе мало, и рецессия лишь усугубила ситуацию. Никки не брали даже волонтером: ей отказали три женские некоммерческие организации, и везде виновато оправдывались, что завалены рекордным количеством заявлений. Куда еще податься двадцатидвухлетней девушке с незаконченным юридическим образованием? В нынешней (а возможно, и любой другой) экономической ситуации — никуда.

— Я оплачу тебе потраченное время, — предложила Минди.

— Денег я у тебя не возьму, — машинально возразила Никки.

— Погоди, мама хочет что-то передать, — на заднем плане послышались невнятные наставления. — Она говорит, не забудь запереть окна. Вчера в новостях говорили что-то про квартирные кражи.

— Скажи маме, что у меня нечего красть, — ответила Никки.

— Она скажет, что ты должна беречь свое целомудрие.

— Поздно. Его уже украли. На вечеринке Эндрю Форреста после выпускного бала в одиннадцатом классе.

Минди не ответила, однако из трубки явственно доносилось ее потрескивающее, как помехи на линии, неодобрение.

Собираясь после этого на работу, Никки размышляла над предложением сестры оплатить ее труды. Щедрый жест, но девушку тяготило вовсе не финансовое бремя. Она жила в квартире над пабом и вносила за аренду всего ничего, зато ее могли в любую минуту вызвать на дополнительную смену. Однако работа бармена считалась временной: Никки давно пора было что-то менять в жизни. Каждый новый день недвусмысленно напоминал, что, пока она топчется на месте, ее сверстники идут вперед. Недавно Никки видела на железнодорожной платформе бывшую одноклассницу. Та деловито и целеустремленно шагала к выходу со станции с дипломатом в одной руке и стаканчиком кофе в другой. Светлое время суток, когда за окнами бурлила неуемная лондонская суета, нагоняло на девушку тоску.

За год до выпускных экзаменов Никки отправилась с родителями в Индию, где они усердно посещали храмы и просили мудрецов-пундитов дать дочери необходимые наставления, как преуспеть в жизни. Один из мудрецов велел Никки умозрительно представить себе желаемую карьеру, а сам затянул молитвенные песнопения, дабы превратить ее грезы в реальность. Но все мысли тотчас улетучились у девушки из головы, и первозданная пустота стала видением, ниспосланным ей богами. Как обычно перед поездкой на родину, Никки получила строгий наказ, что следует и чего не следует делать в присутствии старшего брата отца, у которого они останавливались: не ругаться, не упоминать о друзьях мужского пола, не возражать и говорить по-пенджабски, выражая благодарность «за эти летние уроки, которые, мы надеемся, напитают твои культурные корни». За ужином, когда дядя стал расспрашивать Никки про пундитов, она едва сдержалась, чтобы не ответить: «Убогие шарлатаны. С тем же успехом я могла бы попросить своих приятелей Митча и Баззу погадать мне по руке». За дочь ответил папа:

— Никки, наверное, пойдет в юристы.

Так решилось ее будущее. Отец отмахнулся от сомнений девушки, напомнив, что она получит надежную и респектабельную профессию. Это придало ей уверенности лишь на время. В первый же учебный день в университете Никки явилась не на ту лекцию, и в течение года донимавшее ее беспокойство только нарастало. После того как на втором курсе она едва не завалила экзамен, преподаватель вызвал ее к себе и заметил: «Видимо, это не твое». Он имел в виду исключительно свой предмет, но Никки осознала, что это утверждение применимо и ко всему прочему: занудным лекциям, учебникам, экзаменам, групповым проектам, срокам сдачи. Она сказала себе: «Просто это не мое» и в тот же день ушла из университета.

Страшась сообщить родителям, что бросила учебу, каждое утро Никки по-прежнему уходила из дома со своей винтажной кожаной сумкой «Кэмден маркет» и принималась бродить по Лондону: его прокопченное небо и старинные башни представляли идеальную декорацию для ее терзаний. Разделавшись с университетом, девушка испытала некоторое облегчение, зато стала маяться от безделья. Однако после недели бесцельных блужданий нашла себе занятие: начала посещать протестные митинги вместе со своей лучшей подружкой Олив, волонтерившей в организации под названием «Британские воительницы». Поводов для протестов хватало. На третьей странице «Сан» по-прежнему печатали фотографии моделей с голой грудью. В рамках новой политики жесткой экономии было вдвое сокращено финансирование кризисных центров для женщин. Журналистки, работающие в зонах боевых действий за рубежом, подвергались преследованиям и нападениям. В Японии продолжалось бессмысленное истребление китов (это не женская проблема, но Никки было ужасно жаль китов, и она приставала к прохожим, предлагая подписать гринписовскую петицию).

И только когда папин друг предложил Никки стажировку, ей пришлось признаться, что она бросила учебу. Отец никогда не повышал голос, это было не в его стиле. Он отдалялся — таков был его способ выказать свое разочарование. Во время долгой ссоры, последовавшей за признанием Никки, папа и дочь засели в разных комнатах, а мама и Минди курсировали между ними. Но и до крика чуть было не дошло, когда отец составил список качеств Никки, подходящих для юридической карьеры.

— У тебя такой потенциал, такие возможности, и на что ты их тратишь? Ты прошла почти половину пути. Какие у тебя теперь планы?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Меня не слишком тянет к юриспруденции.

— Не слишком тянет?

— Ты даже не пытаешься понять! Просто повторяешь за мной, как попугай.

— Повторяю, как попугай?

— Папа, — вмешалась Минди. — Успокойся. Пожалуйста.

— Я не стану…

— Мохан, у тебя ведь сердце, — предостерегающе сказала мама.

— А что у него с сердцем? — воскликнула Никки и с беспокойством посмотрела на отца, но тот избегал ее взгляда.

— У папы были кое-какие нарушения. Ничего страшного, кардиограмма хорошая, только давление сто сорок на девяносто, и это немного настораживает. С другой стороны, наследственный тромбоз глубоких вен, так что есть опасения… — зараторила Минди. Она работала медсестрой уже год, но ей до сих пор нравилось щеголять дома медицинскими выражениями.

— Что это значит? — с нетерпением перебила ее Никки.

— Ничего определенного. На следующей неделе он должен снова сдать анализы, — сообщила Минди.

— Папа!

Но отец, вскинув руку, остановил бросившуюся к нему Никки на полушаге и недовольно произнес:

— Ты всё портишь.

Это были последние слова, услышанные от него Никки. Через несколько дней родители забронировали билеты в Индию, хотя ездили туда несколько месяцев назад. Папа хочет повидаться с родными, объяснила мама.

Прошла пора, когда родители грозились отослать Никки в Индию, если она плохо себя вела; сейчас они сами отправлялись в изгнание.

— Может, к тому времени, как мы вернемся, ты одумаешься, — заявила мама.

Это задело Никки за живое, но девушка прикусила язык, твердо решив не затевать очередную ссору. Она и сама втайне паковала вещи. В паб близ квартиры Олив в Шепердс-Буше требовался бармен. К возвращению родителей из Индии Никки уже съедет.

В Индии папы не стало. Проблемы с сердцем оказались куда серьезней, чем полагали врачи. В нравоучительных индийских историях причиной сердечных заболеваний, раковых опухолей, выпадения волос и других недугов у огорченных родителей являлось в основном непослушание детей. Никки не была настолько бесхитростна, чтобы взваливать вину целиком на себя, но была убеждена: отец остался бы жив, не отложи он ради этой скоропалительной поездки запланированный визит к лондонскому врачу. Жестокие угрызения совести помешали девушке оплакать потерю. Ей очень хотелось, чтобы на похоронах из ее глаз хлынули слезы, принося с собой облегчение, но так и не дождалась этого.

С тех пор минуло два года. Никки по-прежнему сомневалась в правильности своего выбора. Иногда она подумывала, не вернуться ли к учебе, хотя ее тошнило от одной мысли о практических занятиях и наводящих уныние лекциях. Вероятно, в размеренной взрослой жизни страсти и эмоциям отводится второстепенное место. В конце концов, если существует такая штука, как брак по договоренности, возможно, Никки, чтобы приняться за дело, которое ее не увлекает, потребуется совсем немного энтузиазма и надежда, что рано или поздно она его полюбит.

Утром, едва Никки вышла из дома, в лицо ей ударили колючие струи дождя. Она надвинула на голову капюшон куртки на искусственном меху и угрюмо зашагала к станции, до которой было пятнадцать минут ходу. Любимая кожаная сумка колотила по бедру. Пока девушка покупала в газетном киоске пачку сигарет, в кармане тренькнул телефон. Эсэмэска от Олив: «Работа в детском книжном магазине. Идеальный вариант для тебя! Посмотри во вчерашней газете».

Никки была тронута. Олив просматривала объявления о вакансиях с тех пор, как услышала от подруги, что, по ее мнению, «О’Райлис» долго не протянет. Похоже, дни паба были сочтены: его ветхий, устаревший интерьер не мог претендовать на звание стильного, а набор обыденных блюд — соперничать с меню модного кафе, открывшегося по соседству. Сэм О’Райли теперь безвылазно корпел в своем крохотном кабинетике, заваленный ворохами квитанций и счетов.

Никки ответила: «Я тоже видела. Требуется опыт продаж от пяти лет. Чтобы получить опыт, нужна работа, чтобы получить работу — нужен опыт. Дурдом!»

Ответа не последовало. По будням Олив, новоиспеченная учительница средней школы, выходила на связь нерегулярно. Никки порой подумывала, не пойти ли учиться на педагога, но всякий раз, слушая рассказы подруги о буйных учениках, радовалась, что ей приходится лишь изредка утихомиривать какого-нибудь пьянчужку в «О’Райлисе».

Никки набрала еще одно сообщение: «Увидимся вечером в пабе? Не поверишь, куда я намылилась. В Саутолл!!!»

Она затушила сигарету и влилась в утреннюю толпу, спешащую на поезд.

В дороге девушка наблюдала, как Лондон остается позади: электричка мчалась на запад, и кирпичные постройки сменялись обширными свалками и промзонами. Табличка на платформе «Саутолл», одной из последних станций линии, была написана на английском и пенджабском языках. Пенджабская строчка приковала к себе взгляд Никки, с удивлением зацепившийся за знакомые завитушки и изгибы. Во время летних занятий в Индии она обучалась чтению и письму на гурмукхи.[5] Этот полезный навык позднее пригодился на вечеринках, когда Никки писала по-пенджабски на барных салфетках имена английских друзей в обмен на бесплатную выпивку.

За окнами автобуса, идущего к храму, мелькали двуязычные вывески магазинов, вызывая у девушки легкую головную боль и ощущение раздвоенности на английскую и индийскую части. В далеком детстве Никки часто приезжала в Саутолл с семьей: на свадьбу в храм или за свежей приправой карри в местные лавки. Она помнила, как во время этих поездок мама и папа озадаченно переговаривались: казалось, им и нравилось, и не нравилось бывать среди своих соплеменников. Разве не здорово иметь соседей-пенджабцев? Но стоило ли ради этого переезжать в Англию? Постепенно родители обжились в Северном Лондоне, поводов посещать Саутолл находилось все меньше, и он отошел в прошлое вместе с самой Индией. А тут из машины, едущей по соседней полосе, доносится тяжеловесный ритм бхангры.[6] С витрины текстильного магазина скромно улыбаются прохожим манекены в разукрашенных сари. Овощные лавки выплеснулись на тротуары, и от тележки торговца самосой[7] на перекрестке поднимается горячий пар. Здесь ничего не изменилось.

На остановке в салон автобуса впорхнула стайка школьниц. Девочки болтали, хихикая и перебивая друг друга, а когда автобус внезапно вильнул, с дружным визгом полетели вперед.

— Что за чертова хрень! — воскликнула одна. Остальные прыснули, но тут же осеклись, заметив сердитые взгляды двоих мужчин в тюрбанах, сидевших напротив Никки. Школьницы стали подталкивать друг друга локтями, призывая к сдержанности.

— Постыдились бы, — недовольно буркнул кто-то. Никки обернулась и увидела пожилую женщину, которая окинула проскользнувших мимо нее смущенных девочек испепеляющим взглядом.

Большинство пассажиров автобуса вышли вместе с Никки у гурдвары. Ее золотой купол ярко сиял на фоне унылых серых облаков, а затейливые узоры огромного витражного окна на втором этаже поблескивали яркими сапфировыми и оранжевыми стеклышками. Сплошная викторианская застройка прилегающих к храму улиц казалась игрушечной в сравнении с этим величественным белым зданием. Никки ужасно хотелось закурить, но только не под впившимися ей в спину взглядами почтенных седовласых матрон, степенно шествовавших от автобусной остановки к арочному порталу храма.

В детстве потолок огромной гурдвары казался Никки недосягаемо далеким, но и теперь он был головокружительно высок. Из молитвенного зала доносилось слабое эхо песнопений. Девушка достала из сумки и накинула на голову шарф. Она не была здесь много лет, с тех пор вестибюль храма обновили, и найти доску объявлений удалось не сразу. Некоторое время Никки растерянно бродила по помещению, избегая обращаться к окружающим с расспросами. Как-то раз, чтобы узнать дорогу, она заглянула в церковь в Ислингтоне и совершила большую ошибку, сообщив священнику, что заблудилась. Последовавшая за этим беседа о поисках своей внутренней духовности заняла сорок пять минут и ничуть не помогла потерявшейся девушке отыскать линию «Виктория».

Наконец Никки заметила доску объявлений у входа в лангар.[8] Это были два больших, почти во всю стену стенда: «Брачные знакомства» и «Общественная жизнь». И если второй удручающе зиял пустотами, первый пестрел десятками объявлений.

— И не подумаю, — пробормотала Никки, отворачиваясь от стенда. Минди может сколько угодно использовать традиционные способы, но она слишком хороша для всех этих парней. Переделанное Никки брачное объявление сестры рисовало образ отзывчивой и уверенной в себе одинокой девушки, которая нашла правильный баланс между традициями и современностью.

Последние строчки заставили Никки поморщиться, но сестра сочла бы их проникновенными. Девушка снова оглядела доску объявлений. Если она уйдет, не повесив анкету, Минди обязательно об этом узнает и будет донимать ее до тех пор, пока не добьется своего. А если анкета все же будет выставлена на всеобщее обозрение, кончится тем, что Минди сведут с одним из этих мужчин. Страстно желая закурить, Никки принялась грызть ноготь на большом пальце. В итоге она прикрепила объявление к стенду, но с самого краешка, где оно было практически незаметно, так как его закрывали немногочисленные объявления с соседней доски. Задача была выполнена, хоть и формально.

За спиной кто-то откашлялся. Никки обернулась и увидела перед собой худосочного мужчину. Он неловко пожал плечами, словно в ответ на вопрос. Девушка вежливо кивнула и отвернулась, но тут незнакомец подал голос:

— Значит, вы ищете, — он сконфуженно указал на доску объявлений, — мужа?

— Нет, — обронила Никки. — Не для себя.

Ей не хотелось привлекать внимание мужчины к анкете Минди. Руки у него были тощие, как зубочистки.

— А-а… — протянул, смутившись, худосочный.

— Смотрю объявления на соседнем стенде, — пояснила Никки. — Волонтерство и прочее.

Девушка повернулась к незнакомцу спиной и притворилась, будто изучает объявления, сосредоточенно покачивая головой. Тут были сообщения о продаже автомобилей и сдаче квартир. Среди них затесалось и несколько брачных анкет, но они были ничуть не лучше тех, которые Никки уже просмотрела.

— Значит, вас интересует общественная жизнь, — отважился заметить собеседник.

— Вообще-то мне пора, — заявила Никки. Она деловито порылась в сумке, чтобы избежать продолжения разговора, и повернулась к выходу. Тут ее внимание привлекла одна из рекламных листовок. Девушка остановилась и прочла, медленно водя глазами по строчкам:

Под печатным текстом было приписано от руки: «Кружок только для женщин. Требуется преподавательница. Оплачиваемая должность, занятость два дня в неделю. Обращаться к Кулвиндер Каур в Сикхское землячество».

О необходимой квалификации или опыте ничего не говорилось, и это обнадеживало. Никки достала телефон и вбила в него номер. Краем глаза она поймала заинтересованный взгляд тощего незнакомца, однако, проигнорировав его, скользнула в толпу прихожан, высыпавших из лангара.

По силам ли ей руководство литературным кружком? Никки как-то написала материал для блога «Британских воительниц», где сравнивала уличные приставания мужчин в Дели и Лондоне, и он целых три дня продержался в рейтинге самых читаемых постов. Неужто она не сумеет преподавать писательское мастерство кучке скромных прихожанок сикхского храма? Возможно, даже издаст сборник лучших работ. Опыт редактирования, безусловно, украсит ее жалкое резюме. В сердце Никки вспыхнула надежда. Быть может, это та самая работа, которой она действительно сможет наслаждаться и гордиться?

Через широкие окна в храм хлынул поток света, заливая плиточный пол теплой волной, но солнце почти сразу опять скрылось за тучами. В тот момент, когда Никки собиралась выйти на улицу, наконец пришел ответ от Олив: «Саутолл? А где это?»

Вопрос этот поразил девушку. За годы дружбы с Олив она наверняка много раз упоминала о Саутолле. Хотя, с другой стороны, они познакомились в средней школе; к тому времени родители Никки решили, что отнимающие целый день поездки в пенджабский квартал слишком хлопотны, потому Олив не довелось выслушивать жалобы подруги, что очередная прекрасная суббота была потрачена на охоту за качественным молотым кориандром и семенами горчицы.

Девушка остановилась и огляделась. Ее окружали женщины с покрытыми головами: одни ловили непоседливых малышей, вторые бросали друг на друга косые взгляды, третьи тяжело нависали над ходунками. У каждой имелась своя история. Никки представила, как обращается к аудитории пенджабских женщин — в глазах рябит от пестрых камизов,[10] слышатся шелест материи и постукивание карандашей, в воздухе витают ароматы духов и куркумы, — и ясно увидела свою цель. «Некоторые люди слыхом не слыхивали об этом месте, — скажет она. — Давайте их просветим». И женщины с горящими от радости глазами возьмутся за ручки, чтобы их истории прочел весь мир.