Эротические истории пенджабских вдов

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Гита жестикулировала так ожесточенно, что ее сильно начесанные крашенные хной волосы дрожали и покачивались над головой.

— Тогда ему сказали, что в грязных ботинках въезд в их страну запрещен. Можешь себе представить? Какое счастье, что Никки и Минди не нужно мотаться по командировкам. Эти таможенники такие придирчивые.

— Я думала, австралийские таможенники следят за грязной обувью, чтобы частицы чужой почвы не попадали на их родную землю, — заметила Харприт, пропустив мимо ушей шпильку в адрес своих дочерей, которые не имели выгодной работы и не разъезжали по заграничным командировкам.

— Что? Чужая почва? С чего это британская почва им чужая? Нет, говорю тебе, эти ничтожества над ним издевались, потому что приняли его за мусульманина.

Напросившаяся к Харприт на чай Гита была счастлива представившейся возможности излить все свои жалобы и недовольства. Ее отличало пристрастие к беззастенчивому хвастовству. За последние десять минут она не меньше четырех раз упомянула о поездке сына в Сидней. Харприт пожалела, что не пошла вчера в храм. Она избегала этого, потому что знала, что Гита — завсегдатай всех мероприятий энфилдской гурдвары, проводившихся по будним дням, но все-таки столкнулась с ней на парковке «Сейнсбери». Женщина покосилась на часы. До возвращения Минди со смены в больнице оставалось не меньше часа.

— Суреш сказал, что Сидней очень похож на Лондон, — снова закинула удочку Гита.

— Чем он там занимался? — спросила Харприт.

— Компания отправила его на совещание. Оплатили все расходы. Даже летел в бизнес-классе. Сказал: «Мама-джи, бизнес-классом путешествует только начальство. Я думал, какая-то ошибка. Сейчас сплошные урезания бюджета, даже генеральные директора летают экономом. Но они сказали: нет, нет, никакой ошибки. Бонус от компании».

— Замечательно, — проговорила Харприт. У нее не было свежих поводов хвастаться дочерьми. Старшая до сих пор не замужем, а младшая… младшая с самого начала не распространялась о своей саутолльской работе. Сегодня Никки принесла коробку со сластями и поспешила уйти, заявив, что у нее назначена встреча, как раз когда Харприт опять собиралась спросить, как дела у нее в кружке и что она планирует делать дальше. У женщины возникло смутное ощущение, что Никки не желает обсуждать эту тему, а значит, скорее всего, бросила преподавание, как до этого бросила университет.

Гита ответила на молчание Харприт участливым взглядом.

— Дети всегда своевольничают, — великодушно заметила она.

«Но не твои», — подумала Харприт. Хотя кому нужны такие сыновья, как у Гиты, — взрослые мужчины, которые до сих пор зовут ее мамулечкой?

— Как твои занятия йогой? — осведомилась Харприт, чтобы сменить тему.

— Прекрасно, прекрасно, — сказала Гита. — Улучшаю кровоток. Нам такие упражнения полезны. Преподавательница очень худая, хотя ей уже за пятьдесят. Уверяет, что занимается всего несколько лет, но успела развить большую гибкость.

— Да, йога дает силу.

— Ты должна присоединиться к нам — занятия по вторникам вечером.

Харприт в страшном сне не могло присниться, что она ходит на йогу вместе с Гитой и ее приятельницами, этими балаболками, которые больше треплются, чем принимают асаны.

— Я предпочитаю тренажерный зал, — сказала она.

— Ты записалась в зал?

— Несколько недель назад, — ответила Харприт. — Занимаюсь на беговой дорожке, иногда кручу педали на велотренажере. Я люблю ходить туда по утрам. Заряжаться энергией.

— Для чего тебе энергия? — спросила Гита. — В нашем возрасте уже пора сбавить темп.

В ее словах сквозило неодобрение.

— Все люди разные, — возразила Харприт.

Гита потянулась за шариком ладу; ворот ее камиза оттопырился, приоткрыв грудь.

— Что мне нравится в йоге, так это то, что там только женщины. А у тебя зал унисекс?

Харприт вспыхнула. Вопрос Гиты застал ее врасплох. Ну и что, что в ее зал ходят мужчины?

— Да, — ответила она.

— Приходи на йогу, — сказала Гита с явным укором. — Там женщины, такие, как мы, — добавила она.

— Да. Женщины, такие, как мы, — уклончиво повторила Харприт. Если бы пенджабским женщинам старше пятидесяти лет можно было выдавать форменную одежду и кодекс поведения, их разработкой, несомненно, занялась бы Гита.

— Как дела у Минди? — осведомилась Гита.

— Хорошо. Сегодня работает.

— Уже нашли кого-нибудь?

— Не уверена, — сказала Харприт. Такой ответ она будет давать всем по умолчанию, пока дело не дойдет до помолвки. Вообще-то говоря, Минди с кем-то встречалась, но в последнее время об этом не заговаривала. И спрашивать было боязно. С одной стороны, Харприт хотелось, чтобы дочь нашла кого-нибудь и завела семью. С другой, это означало, что ей предстоит каждый вечер возвращаться в пустой дом, а к этому она готова не была.

— Лучше бы ей побыстрее обзавестись женихом, верно? Если она потратила на поиски кучу времени, но так никого и не нашла, дело плохо.

— Она обязательно кого-нибудь найдет, — возразила Харприт. — Нет смысла давить на девушку. У нее своя голова на плечах.

— Конечно, найдет, — пробормотала Гита.

Харприт вылила в чашку приятельницы остатки чая «Липтон». Поверхность покрылась черными чаинками. И она взяла чашку со словами:

— Дай-ка отфильтрую.

Она поискала на кухне ситечко и вспомнила, что ей пришлось выбросить то, которое мать когда-то дала ей с собой в Англию, потому что Никки и Минди ловили им в аквариуме золотых рыбок. Харприт ощутила укол грусти. Что такое дом без семьи?

Когда она вернулась, Гита стряхивала с губ крошки.

— Без сахара, пожалуйста, — произнесла она с достоинством женщины, сидящей на диете. Однако никакие асаны не в силах справиться с калориями ладу, злорадно подумала Харприт.

— А теперь скажи мне, — проговорила гостья, отпив глоток чая, — ты уже слышала про эти истории?

— Про какие истории?

— Про истории.

Харприт с трудом скрыла раздражение. Почему люди предпочитают повторять одно и то же, вместо того чтобы объяснить другими словами?

— Не понимаю, о чем ты толкуешь.

Гита поставила чашку на блюдце.

— Все лондонские пенджабцы уже в курсе! Когда Митту Каур мне рассказала, я рассмеялась и не поверила ей. Но она принесла мне одну. Сказала, что прочитала ее мужу вслух, а потом… — она покачала головой. — Ну, они здорово воздействуют на людей, — гостья выразительно уставилась на Харприт, будто это могло помочь ей донести свою мысль до приятельницы, и наконец прошептала: — Они занялись сексом прямо на диване.

— Что? Она рассказывает тебе подобные вещи?

— Я изумилась, как и ты, но история оказалась весьма увлекательной.

— Как называется эта книга? — спросила Харприт.

— Это не книга. Просто распечатки с рассказами. Никто точно не знает, откуда они взялись.

— Что ты имеешь в виду? Автор — аноним?

— Предположительно, авторов несколько. Эти истории нигде не публиковались. Их просто копируют, сканируют, рассылают электронной почтой и факсом по всему Лондону, так они и добираются до целевой аудитории. Митту Каур прочитала целых три истории, и они совершенно изменили ее отношения с мужем. Вчера на йоге, когда преподавательница попросила нас лечь на спину и подтянуть колени к груди, Митту подмигнула мне и говорит: «Совсем как прошлой ночью». В нашем-то возрасте! Можешь себе представить?

— Нет, — быстро ответила Харприт. — Не могу, — впрочем, представить она могла. Себя с Моханом. — Митту не говорила тебе, откуда у нее эти истории?

— Ей переслала кузина, которая получила их от подруги из энфилдского храма, а та впервые услышала о них от своей коллеги-пенджабки, живущей в Восточном Лондоне. На этом след теряется, потому что кузина Митту никогда не спрашивала коллегу, откуда взялись эти истории, но Митту Каур — не единственная из моих приятельниц, кто знаком с этими текстами. Жена Карима Сингха говорила, что тоже кое-что читала. Ей попался весьма откровенный рассказец. Пенджабка привозит свою машину в автосервис; кончается тем, что она занимается сексом с механиком прямо на капоте. Она привязывает его запястья к зеркалу заднего вида своей дупаттой.

— Боже, какие подробности! — воскликнула Харприт. — Никогда не читала ничего подобного про наших.

— Ходят слухи, что эти рассказы саутолльского розлива.

— Чушь какая, — рассмеялась Харприт. — Я бы поверила, скажи ты, что они из Бомбея, но если эти тексты стряпают в Англии, то уж точно не в Саутолле.

— Нет, скорее всего, так и есть. У тетки Митту есть подруга, которая посещала кружок по сочинению непристойных рассказов.

Звучало крайне неправдоподобно.

— Если бы такой кружок появился, в общине начались бы беспорядки, — заметила Харприт.

— Вот почему он существует под другой вывеской: якобы там изучают английский язык.

— Это невозм… — и Харприт осеклась на полуслове. Саутолл. Кружок английского языка. Женщина сглотнула и смолкла. Напомнила себе, что Гита — ужасная сплетница. Она, конечно, все преувеличила, тут и думать не о чем…

— Знаешь, что еще она мне сказала? Рассказы пишут пожилые женщины, у которых умерли мужья. Можешь себе представить? Такие, как мы.

— Да. Женщины, такие, как мы, — уже второй раз пролепетала Харприт. И сделала глоток чая.

На следующий день Никки добралась до станции «Саутолл», злобно ворча себе под нос. Поезд задержался, а она так опаздывала, что не успела даже выкурить сигарету, о которой давно мечтала. Проклятый Джейсон с его дурацким планом вместе бросать курить!..

Автобус тем временем въехал на холм и медленно спустился на Бродвей. Земля перед рынком была усеяна овощными очистками, в витринах лавок, торгующих сари, словно созвездия, мерцали пайетки. На пороге центра ускоренного оформления виз появилась пара, прижимавшая к груди бумаги. Когда автобус подъехал к храму, Никки сверилась с часами на телефоне: занятия должны были начаться полчаса назад.

Из здания досугового центра доносился гул голосов. Никки поднялась по лестнице. Гул нарастал. Над океаном возбужденной болтовни отчетливо возвышались два голоса — Арвиндер и Шины. Никки вошла в класс и ахнула. Он был набит битком. Женщины были повсюду: сидели, скрестив ноги, на партах, развалились на стульях, стояли, прислонившись к стенам, оккупировали преподавательский стол.

Никки потеряла дар речи. Она отшатнулась и удивленно воззрилась на аудиторию, ничего не соображая. Среди присутствующих было много вдов, выделявшихся своими белыми одеяниями, но записываться в кружок явились и женщины других возрастов. Молодые с их звенящими браслетами и облаками парфюма создавали головокружительный хаос. Голоса замужних особ средних лет звучали с завидной уверенностью.

Первыми преподавательницу заметили вдовы. Одна за другой они прекратили болтать и переключили внимание на Никки. Шум постепенно улегся, и наконец Никки оказалась лицом к лицу с притихшей толпой женщин. Тут девушка ощутила внезапную потребность в глотке свежего воздуха и спросила себя: неужели, войдя в класс, она позабыла, что нужно дышать?

— Это учительница? — осведомилась одна женщина.

— Нет, занятия ведет гори, — ответила ей вторая.

— Разве горе умеют говорить по-пенджабски? — спросила третья. — Нет, это, должно быть, и есть преподавательша.

И вновь поднялся шум. Громкие голоса эхом отражались от стен. Никки пробралась сквозь толпу и отыскала Шину.

— Когда они все явились? — шепотом спросила девушка.

— Первые подошли к центру около часа назад, — ответила Шина. — Я заметила их из лангара и поспешила сообщить, что занятие еще не началось. Они говорят: «Все в порядке, мы ждем остальных». Потом появилась еще одна компания.

— Когда ты сказала, что рассказы разошлись по всему Лондону… — Никки огляделась.

— Я тоже не ожидала такого наплыва. Однако не могли же мы их выставить.

— Но что мы будем делать, когда вернется Кулвиндер?

— Можем составить расписание, — сказала Шина. — Женщины будут записываться на разные дни.

— А можно организовать кружки в других районах, — подала голос женщина, сидевшая рядом. — Кто-нибудь еще живет в Уэмбли?

Поднялось несколько рук. «Ну и дерьмо», — подумала Никки. Если слухи распространились так быстро, они, вероятно, уже достигли Энфилда. Девушка быстро огляделась в поисках маминых подруг, но ни одной знакомой не узрела.

— Слушайте все! — крикнула она. Женщины моментально смолкли. Никки поспешила воспользоваться тишиной. — Добро пожаловать. Я хочу поблагодарить вас за то, что вы сегодня пришли. Я не ожидала такой явки, и в будущем нам придется ограничить численность групп, — девушка обвела присутствующих взглядом. — Также я хочу напомнить о том, как важно соблюдать осторожность, хотя и не уверена, что это возможно, — при мысли, что «Братья» могут разоблачить их, сердце ее забилось быстрее. — У нас могут быть большие неприятности, если о кружке узнают злонамеренные люди.

Женщины начали переглядываться. У Никки упало сердце.

— Они уже знают, верно? — спросила она.

Из дальнего угла подняла руку Притам.

— Дхарминдер говорит, что узнала о занятиях от одного из «Братьев», который постучался в ее дом и спросил, слышала ли она что-нибудь про эти рассказы.

Дхарминдер, пышнотелая вдова в дупатте, нависавшей над самыми глазами, кивнула, подтверждая сказанное.

— Да. Если уж на то пошло, именно они и распространяют этот слух.

А значит, скоро постучатся и в дверь Кулвиндер. Паника стиснула грудь Никки. Надо прекратить занятия — это совершенно необходимо, иначе женщины окажутся в опасности. Она сама окажется в опасности.

— Тогда я не уверена, что это хорошая идея, — проговорила девушка.

— Мы не можем просто взять и закрыть кружок, Никки, — возразила Шина. — Эти женщины приехали отовсюду. Давай сегодня проведем занятие, а потом подумаем, что делать дальше.

В классе было тихо. Все взгляды были устремлены на Никки. Шина права: женщины приехали на кружок. Нельзя и помыслить, чтобы выгнать их и потерять все эти новые голоса.

— У кого-нибудь есть история?

Взметнулся лес рук, женщины дружно заговорили, стараясь перекричать друг друга. Никки жестом попросила тишины. Снова оглядела присутствующих. Сухопарая женщина средних лет в длинной бордовой курте поверх черных колготок размахивала листком бумаги.

— Мой рассказ не закончен, — призналась она, когда Никки жестом предложила ей подняться. — Мне нужна помощь. Кстати, меня зовут Амарджхот.

Она смущенно хихикнула, манерами напомнив Никки Манджит.

— Почему бы нам не начать занятие с вашего выступления, Амарджхот, — пригласила Никки.

Когда женщина вышла в переднюю часть класса, остальные зааплодировали. Амарджхот откашлялась и начала:

В глубине класса послышался громкий зевок. Амарджхот читала ужасно медленно. Она начала описывать Рани: карие глаза, светлую кожу, пухлые щечки, которые можно было принять за яблочки, тонкую талию. И вот однажды в дом пришел мужчина и попросил руки Рани. На этом месте Амарджхот остановилась, уставилась на свой лист, а затем обратилась к Никки:

— Тут все слова закончились. Они больше не приходят. Хотя я помню, что хотела сказать.

— Ну так говори. Переходи к первой брачной ночи, — выкрикнула Притам. — Чем они там занимались, Рани и этот мужчина?

По классу поползли возбужденные смешки.

Амарджхот на мгновение зажмурилась, на ее лице мелькнула улыбка. Она начала смеяться.

Инициативу тут же перехватили более разговорчивые дамы:

— Он размотал ее свадебный наряд и уложил на кровать.

— Сорвал с себя одежду. Или она сорвала с него одежду и прикоснулась к его телу.

— У него был большой.

— Толстенный. Как питон.

— Он пустил его в ход очень осторожно, поскольку новобрачная была совсем неискушенной. Муж позволил ей сначала подержать его в руках и погладить.

— А потом поцеловал ее, — продолжила Амарджхот. — Когда его губы притронулись к ее губам, Рани расслабилась. Пока они целовались, муж водил пальцами по ее телу, словно рисовал. Он начал ласкать ладонью ее соски, которые стали твердыми от прикосновения. Затем прильнул ртом к одному соску и начал посасывать его, а другой сосок нежно перекатывал между пальцами. Рани была в экстазе.

— Но тут она простонала чужое имя, — крикнула Биби.

Послышались вздохи и ободрительный шепот.

— Чье же имя она выкрикивала?

— Нет, не надо… Эта Рани была добродетельная девушка, впервые испытавшая любовь… Зачем все портить?

— Никто ничего не портит. Мы просто подбавили перчика, — заявила Танвир.

Шквал комментариев дал Никки возможность незаметно отойти в сторонку. Она осторожно прошла мимо женщин к своему столу, в котором хранился список членов кружка. Надо бы занести в него новые имена и сведения. Просматривая бумаги, Никки наткнулась на заявление Тарампал и не смогла сдержать очередной приступ паники: лежал ли дом по Энселл-роуд, шестнадцать, на пути «Братьев», взявших след?

— Может, сначала они попытаются, но обнаружат, что он слишком большой? — предложила Притам.

— Тогда он войдет сзади, — подала голос другая женщина.

— Фу, — взвизгнули несколько женщин. Последовало небольшое и весьма подробное объяснение, что значит «сзади».

— Это не в попу, — услужливо подсказала Танвир, к их облегчению.

— А почему бы нет? Не такая уж и гадость. На любителя.

— Разве вы не слыхали, какой у этого парня здоровенный шланг? Как у пожарных. Вы что, и впрямь хотите, чтобы вам в выходное отверстие засадили этакий агрегат?

— А где у них, черт побери, топленое масло? — в отчаянии вопрошал кто-то.

Дискуссия продолжалась. В конце концов было решено, что Рани и ее муж преодолеют затруднение, превратив процесс в захватывающее приключение. Они будут пробовать всевозможные позы.

Общее обсуждение стало распадаться на отдельные междусобойчики. До слуха доносились обрывки признаний.

— Мы с мужем такое пробовали, — фыркнула Хардаял Каур. — Это только для очень гибких. А у меня колени после работы на ферме и в двадцать лет не гнулись.

— Мой однажды попытался засунуть свой банан мне между грудей. Не советую. Это все равно что смотреть, как каноэ пытается протиснуться между двумя холмами.

Амарджхот беспомощно воззрилась на лист бумаги, который держала в руках.

— Пожалуй, я должна еще поразмыслить над этим рассказом, — пробормотала она и вернулась на место.

— «Мой язык раздует в твоем пылающем очаге горячее, ненасытное пламя чистого желания, — прогремел голос из дальнего левого угла комнаты. Все головы повернулись к Гурлал Каур, которая сидела со скрещенными ногами и закрытыми глазами, воплощая собой образ безмятежной медитации. Первые же ее слова повелительно установили тишину. Она продолжала: — Ты — упругая почва, выносливые стебли. Позволь мне лечь на тебя, в твоих бархатистых, нежных объятиях мое мужское естество вырастет, как крепкий корень. Когда начнется дождь, я почувствую на своем теле твою маслянистую влагу и вдохну твой терпкий аромат. Мы будем раскачиваться вместе, в едином ритме, наша пламенная страсть пробудит оглушительный гром и молнию, которые обрушатся на эту землю».

Слышалось только приглушенное дыхание женщин. Первой подала голос Никки.

— Вы только что это сочинили? — спросила она.

Гурлал покачала головой. Она открыла глаза.

— В тот год, когда я должна была выйти замуж, в моей деревне была ужасная засуха. Мои родители не могли дать за мной приданое, но они знали, что я дам согласие только на моего дорогого Мукеша Сингха, которого я впервые увидела на смотринах и безумно влюбилась. Родители знали, что ни с кем другим я не буду счастлива; они видели, как загорелись наши глаза, когда мы впервые увидели друг друга. «Это ты», — мысленно сказали мы друг другу.

— Как прекрасно, — проговорила Притам. — Земля была бесплодна, но их любовь все же проросла.

Остальные зашикали на нее.

— Каждое утро и каждый вечер возносились особые молитвы о дожде. Их твердили и в деревне Мукеша, где положение было не лучше. Эти ежедневные молитвы вдохновили его на сочинение стихов. Он присылал стихи мне домой. Я должна была быть начеку, чтобы успеть забрать их у почтальона раньше, чем родители, хотя они все равно не смогли бы их прочесть. Оба были неграмотны. В тот год отец часто ворчал, что из-за ученья я сделалась слишком разборчивой, потому что упорно настаивала на браке именно с Мукешем. Я достала одно из его писем и прочитала вслух под видом записки от родных Мукеша, которые якобы восхваляли моего отца за то, что у него такая образованная дочь. Отец успокоился. То было мое любимое стихотворение.

— Ты его еще помнишь? — спросила Шина.

— Конечно, — женщина глубоко вздохнула и снова закрыла глаза. — «Возлюбленная моя. Твое тело — целая Галактика; твои родинки и ямочки — звездные россыпи. Я лишь усталый путник в пустыне, губы мои пересохли и жаждут освежиться. Каждый раз, когда, готовый сдаться, я поднимаю взгляд, то вижу тебя, возлежащую в просторах полночного неба. Твои волосы развеваются, и руки падают, обнажая полные белые груди. Соски на их кончиках жаждут прикосновений моих губ. Я нежно целую их и чувствую, как трепет восторга сотрясает твое тело, твой мир. Цветок между твоих ног увлажняется, его лепестки набухают от вожделения. Твое тело — целая Галактика, довлеющая над самой собой. Я исследую тебя губами, благодарный тебе за то, что ты утоляешь мою жажду, и когда я вхожу в твой запретный сад, моя жажда превращается в твой голод. Твои длинные ноги обвивают мою шею, твои бедра прижимаются к моему рту. Мои губы становятся влажными от твоей росы. Я прижимаюсь к тебе ртом и чувствую, как пульсирует кровь в самом сокровенном твоем месте. Как благодарен я тебе за то, что мой рот прижимается сейчас к твоим губам, что наши алеющие чресла воссоединяются».

Безмятежная улыбка придавала лицу Гурлал неземное выражение. Под конец она скромно поклонилась.

— Расскажи нам, как это было, когда вы наконец воссоединились. Так же прекрасно? — спросила Притам.

— О, надо думать, — подхватила Шина. — Если его руки умели писать такие чудесные стихи, представьте, что они могли вытворять в спальне.

— Было хорошо, — сказала Гурлал. — Он писал стихи каждую ночь, что мы были вместе. Я помню их все до единого.

Неправдоподобность этого утверждения никого не смутила. В комнате наступила благоговейная тишина.

— Ну так давай, прочитай нам что-нибудь еще, — велела Арвиндер. Гурлал открыла глаза и уже собиралась начать, как вдруг испуганно вздрогнула. По комнате пробежал торопливый ропот. Никки подняла взгляд, и от того, что она увидела, у нее скрутило живот.

В дверях с разинутым ртом стояла Кулвиндер Каур.

Никки с улыбкой, намертво приклеившейся к лицу, выступила вперед. Она не знала, много ли услышала Кулвиндер, но в ее голове уже роились возможные оправдания. Может быть, удастся убедить Кулвиндер, что женщины обсуждали альтернативные концовки индийского сериала?

— Я желаю поговорить с вами наедине, — прошипела Кулвиндер. Никки последовала за ней в коридор.

— Вы просто неудачно зашли… — начала Никки. Кулвиндер резко подняла руку, веля девушке замолчать.

— Давно это продолжается? — осведомилась она.

Никки посмотрела себе под ноги. Она уже собиралась пробормотать что-то в ответ, когда Кулвиндер снова заговорила.

— Подумать только, я доверила вам обучать этих женщин грамоте! А вы принялись забивать им головы мерзостью.

Никки подняла взгляд и в упор посмотрела на Кулвиндер.

— Они сами так захотели.

— Чушь, — отмахнулась Кулвиндер. — Все это время вы развращали нашу общину прямо у меня под носом.

— Нет! Послушайте, многие мужья не знают, что их жены здесь. Пожалуйста, не говорите им.

— У меня есть дела поважнее, чем совать нос в чужую жизнь, — воскликнула Кулвиндер и устремила взгляд мимо Никки, в направлении класса, битком набитого женщинами. — Как вы ухитрились привлечь в кружок столько новых членов? Что вы им сказали?

— Мне не нужно было ничего им говорить, — ответила Никки. — Слухи в нашем землячестве распространяются быстро, как вам хорошо известно. Женщинам требовалось место, чтобы выразить себя.

— Выразить себя? — возмутилась Кулвиндер, всем своим видом демонстрируя Никки, что она думает об этом. Она снова шагнула в класс и протянула ладонь, отдавая безмолвный, но понятный приказ: отдайте мне рассказы. Те немногие женщины, которые записали свои истории, неохотно расстались с ними. Большинство же ничего не могли ей отдать. Реакция пожилых женщин была достойна восхищения. Они воззрились на Кулвиндер, упрямо сжав губы, словно защищали свои истории, пускай существовавшие только в их мозгу, от незаконного изъятия. Кулвиндер продолжала рейд, и женщины расступались, освобождая ей дорогу. Она подошла к столу.

— Где остальные? — спросила она.

— У меня в сумке, — хрипло проговорила Никки. Она не представляла себе, в каких еще обстоятельствах могла бы позволить кому-то открыть и обыскать свою сумку, как это делала сейчас Кулвиндер, доставшая оттуда папку с текстами двумя толстыми пальцами, словно это был пораженный болезнью орган. Затем Кулвиндер вышла за дверь и зашагала по коридору, крепко прижимая папку к груди. Никки бросилась за ней.

— Биби Кулвиндер, пожалуйста. Позвольте нам объяснить!

Кулвиндер остановилась.

— Нечего тут объяснять.

— На эти рассказы затрачено столько труда! Вы и представить не можете. Пожалуйста, верните их нам, — Никки подумывала о том, чтобы отсканировать страницы и сделать запасную копию, но руки так и недошли. — Вы ведь не сегодня должны были вернуться, — упрекнула она женщину.

— А вы решили, пока меня не будет, поиздеваться над моим детищем — кружком английского? Слава богу, у меня хватило ума устроить вам проверку. Вы никогда не воспринимали эту работу всерьез.

— Вы давали объявление о вакансии преподавателя литературного кружка. Я для этого сюда и пришла, и женщины тоже.

— Не смейте меня обвинять! — закричала Кулвиндер, тыча пальцем едва не в лицо Никки. — Я должна была догадаться, что вы вербуете женщин, чтобы саботировать мои занятия и превратить их в нечто непотребное.

— Эти женщины пришли сегодня сами!

— Вы обходили дома на моей улице как раз перед моим отъездом в Индию. Я вас видела.

— Я приезжала только к Тарампал, для того чтобы…

— До этого вы заходили к миссис Шах. Я видела вас из окна.

— У меня был неверный адрес, — сказала Никки. — Честное слово. Я не собиралась никого обходить…

— Довольно. Теперь вы лжете мне в лицо.

— Вообще-то не лгу. Можете спросить у миссис Шах, если хотите. В заявлении было указано: Энселл-роуд, восемнадцать, но оказалось, что Тарампал живет на Энселл-роуд, шестнадцать. Она написала «шестнадцать», но чернила размазались, и шестерка превратилась в восьмерку…

Никки осеклась. На правду это не похоже. Ведь Тарампал не могла написать свой адрес!

— Я не хочу больше слышать никаких оправданий. Вы поставили на кон мою репутацию. Вы не понимаете, что скажут люди, когда все выплывет наружу?! Вы не понимаете, как трудно было упросить членов правления профинансировать эти занятия?!

Никки рассеянно кивнула. Ее мысли были по-прежнему заняты заявлением. Она вспомнила рассказ Джейсона о том, как его мать стирала с его левой руки чернильные пятна.

— И при таком количестве женщин, посещающих кружок, вы еще думали скрывать это от меня? Давно вы…

— Биби Кулвиндер! — воскликнула Никки.

— Не перебивайте меня.

— Биби Кулвиндер, это очень важно, — сказала Никки. Настойчивость в ее голосе, по-видимому, изумила Кулвиндер. По ее лицу пробежала мимолетная тревога.

— Ну что еще? — раздраженно бросила она.

— Ваш зять, Джагги, он левша?

— О чем это вы?

— А главное, Майя была правшой? Потому что… потому что…

— Да о чем вы, ради всего святого?

— Простите, я понимаю, что это звучит безумно… — Никки бросилась обратно в класс и вернулась с заявлением Тарампал. — Это почерк Джагги. Вы могли бы показать заявление Тарампал следователям, чтобы они сравнили его с предсмертной запиской Майи. В записке чернила тоже были размазаны, правильно? Это не от слез — просто он коснулся рукой только что написанных строк и…

Кулвиндер вырвала заявление у Никки и даже не взглянула на него. От гнева ее грудь бурно вздымалась и опускалась.

— Как вы посмели, черт возьми, приплетать сюда мою дочь? — проговорила она неожиданно низким, зловещим голосом.

— Я знаю, что вы боитесь выяснять правду, но, возможно, это вам поможет, — сказала Никки, указав на заявление. — Просто подумайте, прошу вас. Я могу пойти с вами в полицию. Есть доказательства.

— То, что случилось с Майей, не имеет к вам никакого отношения, — отрезала Кулвиндер. — Вы не имеете права…

— Я имею полное право считать, что была убита невинная женщина и преступника можно изобличить.

— Вы пытаетесь сменить тему, чтобы отвлечь меня. Я не позволю вам использовать мой кружок и женщин нашей общины в своих грязных целях, в чем бы они ни состояли.

— Нет у меня никаких целей… — попыталась возразить Никки, но Кулвиндер снова подняла руку, словно воздвигая между ними стену, и в упор посмотрела на девушку.

— Я хочу, чтобы вы вернулись в класс и распустили женщин. Кружок закрыт. Вы уволены.