Эротические истории пенджабских вдов

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

О том, что Кулвиндер вернулась в Лондон, ей недвусмысленно намекнули суставы. Не успел пилот объявить посадку, а она уже ощутила, как в тело просачивается ревматизм. В Индии она запросто взбиралась по лестницам и прокладывала себе путь в толпе. О прибытии Кулвиндер на родину предков возвестил стук ее сандалий. Теперь, в Хитроу, на ней были кроссовки и старенький шальвар-камиз; мрачная дежурная сотрудница сопроводила ее до самой очереди на таможенный контроль.

В прошлый раз Кулвиндер ездила в Индию с Майей. Они часами торчали в рыночных палатках, ощупывая ткани изысканных сари, шелестевшие под пальцами. Кулвиндер купила дочери пару маленьких золотых сережек в виде колец. «Ой, мам, — воскликнула Майя, и на ее лице расплылась широкая улыбка, когда она вынимала их из коробочки, — ну зачем ты!» Но Кулвиндер на протяжении всей поездки проявляла невиданную щедрость по отношению к дочери и продолжала осыпать ее подарками — словно чувствовала, что им недолго осталось быть вместе, и испытывала искушение подарить Майе весь мир.

— Паспортный контроль. Иностранцы туда, граждане Великобритании сюда, — выкрикнула дежурная сотрудница, насильно возвращая Кулвиндер в настоящее. Общая очередь начала рассеиваться: люди расходились к указанным стойкам и создавали там небольшие хвосты. Когда очередь Кулвиндер подошла, сотрудница, не сводя с нее глаз, повторила фразу про иностранцев. Она вела себя не то чтобы нелюбезно, скорее предвзято, будто знала всё обо всех пассажирах.

— Можно взглянуть на ваш паспорт, мэм?

Кулвиндер протянула свой паспорт и сказала:

— Я британка.

Сотрудница вернула документ и отошла, пропустив слова женщины мимо ушей. Такое случалось и раньше. Кулвиндер как-то раз пожаловалась дочери, которая ее не поняла. «А что, по-твоему, они должны думать, мама?» — пробормотала Майя, выразительно окинув взглядом наряд матери, и та поразилась про себя: разве можно одновременно обожать дочь и недолюбливать ее?

Сараб ждал жену у выхода с паспортного контроля. Он целомудренно пожал ей руку и спросил:

— Как съездила?

— Хорошо, — ответила Кулвиндер. — Там родина.

Эти слова наполнили сердце женщины печалью. Во время поездки Майя занимала больше места в ее мыслях, чем она надеялась. Кулвиндер посещала храмы и ставила свечи за дочь и за правду о ее смерти. Посреди свадебной церемонии дальних родственников она ушла, держась за бок, чтобы люди думали, что бедной женщине стало плохо; на самом же деле ей было невыносимо больно смотреть на жениха и невесту, совершающих торжественный обход священной книги.

Лондон ничуть не изменился. Ветер хлестал Кулвиндер по лицу, опрыскивал ей волосы моросью. Она накинула на голову шаль и последовала за мужем к машине. Однообразные городские предместья по-прежнему имели унылый вид: стены, покрытые завитушками граффити, чешуйчатые крыши домов, залитые светом просторные автозаправки.

— Ты голодна? — осведомился Сараб на подъезде к Саутоллу.

— Перекусила немного в самолете.

— Если хочешь, можем куда-нибудь заехать.

Этим муж намекал, что сам еще не обедал. Кулвиндер подсчитала, сколько ужинов она оставила для него. Их должно было хватить на все время ее отсутствия, включая сегодняшний вечер.

— Может, в «Макдоналдс»? — предложил он и, не услышав ничего в ответ, заехал на парковку.

Кулвиндер представила, как он сидел тут каждый вечер: заказывал свой обычный набор — филе-о-фиш и чикен мак-наггетс — и медленно жевал, чтобы скоротать время. Дома в морозилке ее поджидают приготовленные для Сараба блюда, и следующие несколько недель она будет размораживать их на ужин. Так происходило всякий раз, когда Кулвиндер уезжала без мужа. Как ни странно, это успокаивало ее. Если Сараб не может без нее есть домашнюю еду, значит, он по ней скучает, хотя не способен выразить это чувство словами. А еще это значит, что он выживет и без нее.

— Давай посидим внутри, — произнесла Кулвиндер. — Не люблю есть в машине на ходу.

Сараб согласился. Они припарковались, вошли в «Макдоналдс» и заняли отдельный стол в углу, рядом с окном. В ресторане, оккупированном подростками, стоял гам; был вечер пятницы. Краем глаза Кулвиндер заметила несколько пенджабских девушек, но она слишком устала после перелета, чтобы попытаться определить, чьи это дочери.

— Твой кружок теперь пользуется большой популярностью, — сообщил Сараб. — На днях я был в храме и видел, как в досуговый центр заходили какие-то женщины.

— Что за женщины? — спросила Кулвиндер. В Индии проблемы с Никки стали такими же далекими, как и сам Лондон.

— Не знаю, кто именно, — ответил муж. — На днях я столкнулся в лангаре с Гуртаджем Сингхом. Он спросил меня, чему учат на этих занятиях. Я ответил, что Никки учит женщин читать и писать. «И все?» — удивился он.

— Он что-то заподозрил? — Кулвиндер вспомнила записку, оставленную Никки на пороге Тарампал. Она так и не поняла, почему Никки извинялась. Но если коллектив кружка увеличился, Гуртадж Сингх должен счесть инициативу Кулвиндер успешной.

— Похоже, он под впечатлением, — заметил Сараб.

Поужинав, супруги вернулись домой. В доме витал знакомый и в то же время чужой запах. Кулвиндер вдохнула его и тотчас ощутила невидимый удар под дых. «Наша дочь мертва». Она повернулась к Сарабу, желая встретиться с ним взглядом, но лицо мужчины было мрачно. Он прошел мимо жены в гостиную, и через несколько секунд оттуда донеслись позывные пенджабской новостной программы, заглушившие тишину.

Кулвиндер прислонила чемодан к нижней ступеньке лестницы — позже Сараб занесет его наверх, а потом опять спустится в гостиную и заснет перед телевизором, — поднялась по лестнице в свою комнату и попыталась расстегнуть молнию на камизе. Когда она отвела руку назад, плечо пронзила острая боль, но попросить помощи у Сараба женщина не решилась. Вдруг он сочтет это за приглашение к интимной близости? Или того хуже — не сочтет? Кулвиндер отогнала от себя эти мысли. Ей удалось поймать бегунок и мало-помалу дотянуть его донизу. А потом она отправилась в ванную — как обычно, мимо комнаты Майи.

Дверь была распахнута. Когда-то здесь находилось всё то, что в глазах Кулвиндер олицетворяло западный образ жизни, — священное вместилище многообразной ненавистной дряни. После переезда Майи к супругу оно было опустошено: груды журналов сдали на переработку, дюжина сумочек, висевших на крючке у двери, отправилась в мусорный бак, туфли на высоких каблуках, губная помада, билеты на концерты, романы оказались в запечатанных коробках. Кулвиндер не помнила, чтобы оставляла дверь в эту комнату открытой. Должно быть, Сараб заходил туда в ее отсутствие.

Простит ли он когда-нибудь Кулвиндер? Временами ей хотелось нарушить молчание криком: «Это ведь я виновата, правда?» Это она поставила перед Майей немыслимый выбор. Это она устроила ее брак, полагая, что дочери несказанно повезло найти заинтересованного и перспективного жениха. К тому же он жил через дорогу — всегда можно было присмотреть за Майей, наставить ее на путь истинный! Но когда дочь однажды явилась домой и объявила, что разводится и возвращается в семью, Кулвиндер сказала: «Не беспокой меня больше». В самые тяжелые минуты ей казалось, что окружающие правы: смерть Майи не представляет собой никакой загадки. Молодая женщина свела счеты с жизнью, потому что ее выгнала мать.

Кулвиндер покосилась на окно, увидела призрачные складки портьер в гостиной Тарампал. И отвернулась. Стрелы раскаяния пронзали ее одна за другой. На свадьбе Тарампал стиснула Джагги в объятиях и слишком уж долго не отпускала. На лицо Майи набежало облачко испуга. Сараб метнул в Кулвиндер вопросительный взгляд. Но по пути домой она отмела все опасения и сомнения: «Наша дочь теперь замужем. И будет счастлива».

«Если вам звонит мужчина, всегда говорите: „О, привет. Я только что из душа“. Эти слова проецируют в сознание представителя противоположного пола мгновенный зрительный образ». Такова была единственная рекомендация, которую запомнила Никки из статьи о флирте, опубликованной в одном из женских журналов, которые выписывала Минди. Наконец-то этот совет пригодится: девушка была в ванной, когда из спальни донеслись трели телефонной мелодии, которую Никки установила на звонки Джейсона. Она разволновалась и, разозлившись на себя за это, напомнила себе, что надо держаться отчужденно. «Отчужденно, — мысленно твердила она, перезванивая ему. — Спокойно. Непринужденно. Я не сижу над телефоном, ожидая звонка».

— Привет, Никки, — раздался в трубке голоса Джейсона.

— Эй, приятель, в чем дело? Я принимала душ, — выпалила Никки.

— Круто.

— Я имею в виду, что была в душе, когда ты звонил.

— Ой. Ясно. Извини, что помешал.

— Нет, все нормально. Я уже выходила… Ладно, проехали. Как поживаешь?

— Ничего. Сплошной дурдом.

— На работе? — уточнила Никки.

Секундная пауза.

— Да, — ответил Джейсон. — И не только. Мне нужно кое о чем с тобой поговорить. Не могли бы мы пересечься?

— У меня сегодня две смены в «О’Райлисе».

— А там пообщаться можно?

— Ладно. Только по средам после восьми у нас довольно людно, так что лучше приходи пораньше.

— Хорошо.

— Эй, Джейсон…

— Да?

— Это странно.

— Что — «это»?

— Ты странный. Звонишь мне ни с того ни с сего, предлагаешь увидеться.

— Ты не хочешь меня сегодня видеть?

— Хочу. Просто… день за днем ни слуху ни духу, и вдруг ты проявляешься, говоришь: давай встретимся, и… — Никки перевела дух. — Соображаешь, к чему я клоню? — молчание Джейсона ее рассердило. — Послушай, я немного устала от ощущения, что всегда должна быть у тебя под рукой. В прошлый раз ты повел себя очень невежливо, практически сбежал из моей квартиры.

— Мне ужасно стыдно.

— Ты мне нравишься, — сказала Никки. — Я могу честно в этом признаться. Мне не трудно.

— А мне трудно. Я должен кое-что объяснить. Есть обстоятельства, совершенно мне неподвластные.

— Вечные обстоятельства, не так ли? Некая таинственная сила, неподвластная ни одному парню.

— Ты несправедлива. — Никки замолчала. Джейсон продолжал: — Ты мне тоже нравишься, Никки. Очень. И мне необходимо встретиться с тобой и поговорить с глазу на глаз о том, что меня волнует. Так мы увидимся сегодня вечером?

Никки не хотелось сдаваться без боя, но отказывать ему тоже не хотелось. Она немного потянула время.

— Никки? — проговорил Джейсон мягким, неуверенным голосом.

— Да, хорошо, — ответила Никки.

И подумала: «Даю последний шанс», хотя не смогла заставить себя произнести это вслух.

Стив, у которого дед-расист, пришел с девушкой. Когда она откидывала голову, смеясь над тем, что он нашептывал ей в ушко, ее длинные светло-рыжие волосы рассыпались по спине. Эта новость заслуживала огласки. Никки набрала сообщение Олив: «У Стива есть девушка!» Подруга тут же откликнулась: «Я бы зашла взглянуть, но у родителей вечер. Она надувная?»

«Настоящая! Не верится, что кто-то согласился пойти с ним на свидание».

«А я ее понимаю! Все хорошие мужики уже заняты, а ублюдки не догадываются о своей ублюдочности».

«Есть успехи за границей?»

«Нет. Лиссабончик по-английски ни бе ни ме. Мой мозг нуждается в такой же стимуляции, как и другие места».

Никки отправила вместо ответа подмигивающий смайлик и снова переключила внимание на посетителей. В дальнем конце бара Грейс принимала заказ у компании мужчин в костюмах. Она помахала Никки рукой.

— Как мамочка, зая? — крикнула она.

— В порядке.

— Уже не так холодно. Скажи ей, что скоро лето!

Грейс была права. Холода постепенно отступали, во второй половине дня на улице бывало совсем тепло. Скоро начнется летний сезон. В соседнем кафе заработает открытый внутренний дворик, и случайный американский турист, мечтающий побывать в настоящем английском пабе, заглянув в «О’Райлис» с его явным недостатком атмосферности, будет жутко разочарован. А Никки все так же будет работать здесь. Сегодня это беспокоило ее сильнее, чем обычно. Она представила, как постепенно превратится в Грейс, обзаведется таким же сиплым голосом и будет болтать с постоянными клиентами, которых знает не один десяток лет.

Размышления Никки прервал громкий смех Стива.

— Никки, взгляни на этого парня в телике. Нола считает, что он должен бросить музыку и стать двойником Усамы бен Ладена.

По телевизору показывали костлявого мужчину в тюрбане и традиционной курте, сидевшего на огромной сцене и мастерски барабанившего основаниями ладоней по табле.[28]

Девушка неловко заерзала.

— Это ты сказал, — запротестовала она.

Камера взяла крупным планом жюри, напряженно внимавшее барабанщику. Ясно, «Британия ищет таланты»! Никки вернулась к стойке бара, чтобы найти пульт. Хотя Грейс сейчас занята с клиентами, нельзя допустить, чтобы она начала рыдать над душераздирающим рассказом о каком-нибудь конкурсанте. Где, черт возьми, пульт? Никки устремилась к кабинету Сэма и постучала. Ответа не последовало, но дверь оказалась не заперта. Стол был завален разными бумагами и покрыт пятнами от кофе. Никки нашла пульт на стуле, где босс, должно быть по рассеянности, его оставил. Затем вернулась в бар и переключила канал.

— Вообще-то мы смотрели, — заявил Стив.

— А теперь будете смотреть «Топ гир», — парировала Никки.

Заведение постепенно начали заполнять посетители. Но Джейсона среди них не было. Никки взглянула на часы: десятый час. Она проверила телефон. Ни одного пропущенного звонка. Девушка набрала сообщение: «Ты еще планируешь сегодня прийти?» Занесла большой палец над кнопкой «Отправить». Текст получился жалобным. В нем слышалось отчаяние. Никки удалила эсэмэску.

Дверь кухни распахнулась. Появился Гарри, балансируя двумя большими тарелками на одной руке.

— Ты видела Сэма? — спросил он, отнеся заказ.

— В кабинете его нет, — ответила Никки.

— Передай ему, что я ухожу. Увольняюсь.

— Что? Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— Что случилось?

— Зарплата дерьмо, — на ломаном английском объяснил Гарри. — Я прошу прибавки — он говорит: «Может быть, может быть». И ничего. Виктор тоже уходит.

Сквозь стекло в двери Никки увидела, как Виктор собирает вещи.

— Гарри, у нас полно народу. — Парень пожал плечами. — Ты не можешь хотя бы закончить смену, а уж потом поговорить с ним?

Из кухни вышел Виктор.

— От разговоров никакого толку, — заявил он. — Может, тебе Сэм и дает прибавку, когда ты заходишь к нему кабинет.

Ответ застрял у Никки в горле. Она увидела, что кто-то снова переключил канал. На экране крупным планом показывали индийского барабанщика, который благодарил судей, почтительно сложив ладони перед грудью. Стив указал на экран и усмехнулся. Возмущение захлестнуло Никки, как приливная волна.

— Послушайте, вы, гребаные недоумки, — вскипела она. — Я никогда не спала с Сэмом. Но если бы и спала, это не ваше собачье дело. Вы двое можете проваливать, если хотите, — это здорово облегчит мне жизнь. Но если передумаете и решите остаться, я посоветовала бы вам сосредоточиться на том, чтобы как следует выполнять свою чертову работу. Может, тогда Сэм и сочтет вас достойными зарплаты, на которую вы претендуете.

В пабе наступило безмолвие. С экрана телевизора слышались жиденькие аплодисменты, провожавшие барабанщика со сцены. Стив присвистнул.

— Ты называешь вещи своими именами, Никки.

Девушка резко повернулась к Стиву.

— Ой, не прикидывайся, что ты лучше их. Ты задолбал меня со своим расистским вздором. Начхать мне, что ты клиент. Засунь свои хамские подколки себе в задницу и тоже проваливай.

Никки шагнула на середину комнаты.

— К всеобщему сведению, развлекательную программу в этом заведении определяет руководство, — она ткнула себя большим пальцем в грудь. — Я… Я решаю, что будет на экране. Не знаю, кто взял пульт, но кто бы это ни был, у вас есть десять секунд, чтобы вернуть его мне или, во всяком случае, переключить канал, потому что смотреть долбаную «Британию…» с ее долбаными талантами мы не будем.

Грейс подошла к Никки и, виновато потупившись, протянула пульт. Кто-то в дальнем конце паба разразился неуместными аплодисментами, которые быстро стихли. Девушка переключила канал и вернулась за барную стойку. Гарри и Виктор, нервно переглянувшись, ретировались на кухню.

— Почему бы тебе не уйти пораньше, зая? Я справлюсь, — проговорила Грейс.

— Все в порядке. Просто… когда они говорят оскорбительные вещи, я начинаю злиться на себя, что ничего не ответила, и…

На лице Грейс отразилось понимание.

— Ты сказала то, что должна была сказать, моя дорогая. Не нужно ничего объяснять.

— Прости, что сорвалась из-за пульта, — пробормотала Никки.

— Все в порядке. Не знаю, почему эта передача на меня так влияет, но слезы текут сами собой, и я просто не могу остановиться. Ты же видела.

— Да.

— Муж говорит: «Это чисто женское. Такой у вас химический состав. Вы не способны контролировать переполняющие вас эмоции». Но ведь на грустные фильмы и даже на эти жуткие новости я так не реагирую. На днях в новостях показывали одну малышку, у которой обнаружили редкую разновидность рака; я нахмурилась, сказала: «Какой кошмар» и тут же выкинула это из головы. Но тот бедняга впахивает на двух работах, чтобы платить за уроки акробатики для своей сестрички, которая, может быть, когда-нибудь выступит в телешоу… — Грейс осеклась.

Похоже, в данный момент «Британия ищет таланты» угрожала окончательно погубить «О’Райлис». Никки сочувственно потрепала Грейс по плечу и переключила канал, попав на мрачную сцену: сначала показали полицейских, прочесывавших густые заросли, затем сержанта, вещавшего на телекамеру. «Идеально», — решила девушка. Клиенты вежливо избегали Никки, оставив ее бездельничать у стойки. Она еще раз проверила время на телефоне и оглядела паб. Джейсона не было. Вот и всё. Никки нашла его в списке контактов, глубоко вздохнула и удалила номер, не желая поддаваться искушению позвонить.

Стив в своем углу наклонился, что-то шепнул Ноле, та вскочила с места и в бешенстве выбежала из паба. Ухмылка Стива испарилась. Он кинулся за рыжеволосой. Грейс бросилась к выходу, преграждая парню путь.

— Сначала заплати по счету, — напомнила она ему. Затем сказала что-то еще, но Никки не расслышала. Надувшись, Стив вытащил бумажник, швырнул Грейс несколько купюр и вышел. Официантка взяла деньги и протянула их Никки. — Случайно оставил чаевые. Вот твоя доля.

— О нет, Грейс. Сегодня его обслуживала ты.

— Ты терпишь его уже не первый год, — возразила та. — И заслужила премию. Я сказала этому уроду, что Сэм его вышвырнет, если он вздумает вернуться. Ему здесь больше не рады, поскольку он беспокоит наших сотрудников и клиентов.

И она сунула купюры в руку Никки.

Жест Грейс что-то всколыхнул в девушке. Она внезапно осознала, как ей не хватает мамы — мамы, которая вот так же настойчиво сунула ей в руку деньги, когда она впервые после переезда заглянула в родительский дом на обед.

Телефон по-прежнему был зажат у нее в руке. Она нашла мамин номер и стала набирать сообщение, но нужные слова никак не находились. Тогда Никки просто позвонила. После нескольких гудков у девушки возникло искушение дать отбой, но тут мама ответила.

— Никки?

— Привет, мам. Как ты?

— Как раз думала о тебе.

Эти простые слова согрели сердце Никки.

— Я тоже думала о тебе, мама.

— Знаешь, мне нужна твоя помощь, — в голосе матери слышалась легкая паника. — Завтра придет Гита, а у меня нет индийских сластей. Магазин в Энфилде, в который я обычно хожу, временно закрыт — говорят, у них в семье кто-то скончался, а в других местах нет такого разнообразия. Можешь съездить в Саутолл и купить там гулаб джамун, ладу,[29] барфи, джалеби — все, что у них есть, — и привезти мне? А еще нужен кардамон для чая. В «Уэйтроуз» он слишком дорогой.

Никки подумала, что наконец-то у них появилась возможность чуточку сблизиться. Завтра она совершенно свободна.

— Конечно, мам!

Девушка прекрасно знала, что лучше не спрашивать мать, зачем та до сих пор общается с тетушкой Гитой, в глазах которой скудость чайного стола наверняка является символом женской несостоятельности.

— Почему там так шумно?

— Э, я в кино.

— На новой работе все хорошо?

— Ага.

— Тебе нравится преподавать? Может, в этом направлении и надо двигаться?

— Не знаю, мам, — ответила Никки, желая поскорее закончить разговор. — Мне пора. Увидимся завтра днем.

Мама попрощалась, и Никки сунула телефон в карман. Девушка не могла понять, какое ощущение оставил у нее разговор: то ли разочарование, то ли облегчение, то ли радость. Будь рядом Джейсон, они бы вместе посмеялись над этим.

К Никки опасливо приблизился посетитель и поинтересовался, действует ли еще скидка.

— Конечно, — ответила Никки, хотя «счастливый час» закончился пятнадцать минут назад, и налила ему лагера. Несмотря на все усилия выкинуть Джейсона из головы, она беспрестанно поглядывала на дверь, мечтая, чтобы он просто вошел сейчас в паб и извинился за опоздание.

В кармане пискнул телефон. Это оказалось сообщение от мамы: «Еще одно. Пжлста, будь осторожна в Саутолле. Сейчас по Четвертому каналу показывают, что случилось с Кариной Каур: не езди туда вечером!!!»

Никки взглянула на телеэкран. В нижнем углу светился логотип Четвертого канала. Из-за шума, царившего в пабе, голос ведущего был едва различим, и Никки включила субтитры.

«8 апреля 2003 года была объявлена пропавшей без вести девочка, не вернувшаяся из школы домой».

«Ученице двенадцатого класса Саутолльской средней школы Карине Каур до выпускных экзаменов оставалось всего несколько недель».

«Поиски пропавшей школьницы начались через 48 часов».

Две молодые женщины махнули Никки из-за столика.

— «Счастливый час» еще продолжается? — осведомилась один из них.

Никки отрицательно помотала головой. Женщина покосилась на клиента, потягивающего лагер.

— Вы уверены? — уточнила она.

Никки приняла их заказ, не сводя взгляд с экрана. Следующая порция субтитров сопровождала картинку с изображением сотен мерцающих огоньков. Затем камера наехала и показала толпу старшеклассников в форме, со свечами в руках.

«После обнаружения тела Карины Каур возле ее школы было организован митинг памяти».

— По-моему, я велела тебе уйти пораньше. Давай. Тебе надо отдохнуть, — сказала Грейс, ставя поднос на стойку.

Никки рассеянно кивнула официантке, но не смогла оторвать взгляд от экрана. Его заполняла фигура молодой пенджабки, стоявшей у высоких железных ворот школы и державшей в руках зажженную свечу. Ногти ее были покрыты ярко-розовым лаком с золотыми блестками. Пламя свечи освещало струйки слез на лице и золотой кулончик в виде буквы «Г» на шее.

Торговец за прилавком «Сладкой жизни», вероятно, думал, что делает Никки комплимент.

— Этот гулаб джамун стоит своих калорий, — сказал он, оглядывая покупательницу с ног до головы. — Но вам ведь нечего волноваться, а? Во всяком случае, пока, — мужчина усмехнулся. — До замужества моя жена тоже была тощая, как палка…

— Было бы здорово, если бы вы просто упаковали их в коробку, — быстро перебила его Никки.

— Нет проблем, дорогуша. У вас намечается вечеринка? Я приглашен? — ухмыльнулся торговец, наклоняясь к ней.

Еще секунда — и Никки швырнула бы дурацкий гулаб джамун этому типу в физиономию, но тут из подсобки появилась его жена. Он немедленно занялся поисками упаковочной коробки. Женщина злобно покосилась на Никки. Девушка поспешила расплатиться и ретировалась.

Она проверила время на телефоне. Ехать к маме еще слишком рано: посыплются вопросы о преподавательской деятельности, на которые у Никки не найдется ответа. И девушка стала прогуливаться по Бродвею, тротуары которого были заставлены вешалками с дешевой одеждой и ящиками с овощами и фруктами. К киоску сотовой связи, где продавали телефонные карточки для звонков за рубеж, выстроилась извилистая вереница мужчин. Над магазинами громоздились разнообразные фирмы; перекрывающие друг друга вывески выходили за пределы зданий, точно «пузыри» для текста в комиксах: «Панкадж Мадхур. Бухгалтерский учет», «Гостевой дом „Гималаи“», «Системы видеонаблюдения РЖП лтд». Никки пробиралась сквозь толпу с коробкой сластей под мышкой, с удивлением понимая: то, что раньше казалось ей хаосом, теперь стало чем-то родным. Наконец она добралась до перекрестка, перешла улицу и оказалась у входа в «Банк Барода».

Войдя, Никки сразу заметила Шину, которая сидела за стойкой и занималась с клиентом.

— Следующий, — крикнула ей женщина в соседнем окне.

— Нет, спасибо, — ответила Никки. — Я к Шине.

Шина подняла глаза. Она отпустила клиента, после чего вышла к Никки и поздоровалась. Ее строгий, официальный вид противоречил растерянному выражению лица.

— Келли, у меня обеденный перерыв, — крикнула она.

Как только они вышли на улицу, улыбка сбежала с лица Шины.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Мы можем поговорить?

— Ох, Никки, я понимаю, что должна была спросить у тебя разрешения, прежде чем распространять истории. Ты расстроилась, верно? Послушай, женщины, которые придут на следующий урок, заслуживают доверия. Сегодня вечером мы обсудим, что говорить «Братьям», если они станут интересоваться.

— Я не по этому поводу. Меня интересует Карина Каур.

Беспокойство исчезло с лица Шины.

— Ты помешала, у меня сейчас обеденный перерыв, — ответила она.

— Я не могу разговаривать с тобой об этом в храме, там слишком много лишних ушей. Мне пришлось приехать сюда.

— С чего ты взяла, будто я что-то знаю?

Никки описала телекадры школьного митинга памяти со свечами.

— Я почти уверена, что видела тебя.

— Это невозможно. Я уже не училась в школе. Незадолго до гибели Карины я вышла замуж.

— Тогда это был кто-то очень похожий на тебя. С розово-золотым маникюром.

— В Саутолле многие женщины такой носят, — возразила Шина.

— Это была ты. Мы обе это знаем. На той девушке была цепочка с кулоном в виде буквы «Г».

Шина вздрогнула, словно Никки толкнула ее. Она пришла в себя только после того, как поправила воротник блузки, спрятав от посторонних глаз тонкую золотую цепочку.

— Зачем, Никки? Зачем тебе это знать? Если тебя мучает простое любопытство, я не собираюсь его удовлетворять. Речь идет о серьезных проблемах нашей общины.

— Я спрашиваю не ради любопытства.

— А ради чего тогда? — настаивала Шина.

— Я тоже принадлежу к этой общине, — ответила Никки. — Пускай я здесь не живу, но теперь я ее часть. За всю свою жизнь я никогда не чувствовала себя такой разочарованной, взволнованной, любимой и растерянной, как в эти последние два месяца. Но тут, кажется, происходит много событий, подоплеку которых мне не позволяют узнать, — она вздохнула и посмотрела Шине в глаза. — Я не настолько наивна, чтобы думать, что могу помочь, однако мне хочется быть в курсе.

Лицо Шины смягчилось. Сквозь тучи пробился тоненький солнечный лучик и окрасил ее крашенные хной волосы в оранжевый цвет. Никки не желала опускать взгляд, даже когда Шина посмотрела сквозь нее, глубоко задумавшись.

— Давай прокатимся, — предложила она наконец. Никки последовала за ней на стоянку, где они сели в маленький красный «фиат». Шина вставила ключ в замок зажигания. Из динамиков полилась мелодия бхангры. По дороге, проезжая мимо домиков цвета слоновой кости, женщины не разговаривали друг с другом. После поворота домики сменил парк. Шина притормозила на грунтовке, ведущей к небольшому озерцу. На поверхности воды играли солнечные блики.

— У девушки, о которой рассказывали в передаче, была родственница, ее звали Гульшан Каур. Это одна из моих близких подруг, — сказала Шина. — Ее сбила машина неподалеку отсюда. Водитель скрылся и до сих пор не найден.

— Мне очень жаль, — проговорила Никки.

— После смерти Гульшан ее мать подарила мне ее цепочку с кулоном. Сначала я отказывалась, но потом изменила свое мнение. Считается, что хранить золотые вещи умершей женщины в ее доме — плохая примета. Большинство людей продают или переделывают такие украшения, но мать Гульшан настояла, чтобы цепочка перешла ко мне. Я никогда ее не снимаю.

— Иногда ты ее трогаешь. Будто вспоминаешь свою подругу.

— Останься Гульшан в живых, мы виделись бы каждый день, — сказала Шина. — Наша дружба была бы прежней, хотя после того, как Арджун заболел раком, многие мои приятельницы отвернулись от меня и стали считать невезучей. Гульшан волновала правда. Это ее и сгубило.

— Что ты имеешь в виду?

Шина судорожно вздохнула.

— Карина и Гульшан — двоюродные сестры. Мы с Гульшан были несколькими годами старше, поэтому я считала Карину просто бойкой девчонкой, младшей кузиной моей подруги. Она была строптивица. Однажды ее отстранили от уроков за то, что она продавала сигареты младшеклассникам. А еще Карина тайком встречалась с мальчиками. Гульшан частенько наставляла ее. Отец Карины пользовался большим уважением в общине, и когда она выкидывала очередной фортель, окружающие ворчали: «Что за беда с этой девицей? Она из такой хорошей семьи. Какое безобразие». Но Гульшан знала правду. Отец ее кузины сильно пил. Он делал это за закрытыми дверями, подальше от чужих глаз. Несколько раз Карина показывала Гульшан синяки от побоев.

— А что мать Карины? — спросила Никки.

— Матери нет. Отчасти потому отец Карины был так строг: он понятия не имел, как воспитывать дочь. Наказывал за каждую мелочь и из-за ерунды поднимал на нее руку. Вынуждал бросить школу и выйти замуж в Индию, за старика. Однажды Карина позвонила Гульшан с таксофона и сообщила, что сбежала со своим парнем и позвонит снова, как только будет в безопасности. Гульшан попыталась отговорить Карину, но та сказала: «Если я сейчас вернусь домой, отец меня убьет». Гульшан никому не говорила про тот звонок, но через несколько дней Карину все-таки кто-то разыскал.

— Очевидно, наемный охотник за головами, — предположила Никки.

— Да. Таксист, позарившийся на легкие деньги. Он нашел ее за много миль отсюда, в Дерби. Вообрази, Никки: она уехала так далеко, а общине все равно удалось ее выследить, — Шина осеклась.

— Ее вернули домой? — тихо спросила Никки. Шина кивнула. Потом достала из сумочки салфетку и промокнула уголки глаз.

— Но Гульшан не получала от Карины никаких известий. Родители предупреждали ее, чтобы она не вмешивалась, но однажды Гульшан не выдержала и сказала: «Шина, с кузиной происходит что-то ужасное. Она погибнет». Поначалу даже я с трудом в это верила. Отец Карины вел благотворительную кампанию в поддержку вновь прибывающих в страну. Он пришел на выручку и нашей семье, когда мы только переехали в Англию. Оказывал помощь в заполнении бумаг, налоговых бланков, трудоустройстве и прочем. Я напомнила Гульшан, что мы, девушки, готовы на ровном месте вырастить из мухи слона, потому что была уверена: отец Карины никогда не решится на убийство родной дочери. Мне думалось, строптивую кузину, скорее всего, отправили в Индию и выдали замуж, чтобы спасти честь семьи. А потом как-то вечером я включила новости. Полиция объявила Карину в розыск как без вести пропавшую. О ее исчезновении сообщил отец. И тогда я все поняла, — Шина замолчала. В тишине стало слышно, как по грунтовке к озерцу спускается еще одна машина. Она остановилась рядом, из нее вышли супруги с двумя детьми и направились на луг. Шина посмотрела им вслед и продолжила рассказ: — Раз отец Карины сообщил полиции, что девушка исчезла, следовательно, он знал, что дочь не вернется. Через несколько дней ее тело нашли в лесистой местности неподалеку от Герберт-парка. Для общины настали зловещие времена. Все заперли своих дочерей дома, убежденные, что убийца разгуливает на свободе.

— Но Гульшан подозревала в убийстве кузины ее отца, — прошептала Никки. Ее начал охватывать страх.

— Да, — подтвердила Шина. — Она не знала этого наверняка. Но после того как закончилась шумиха и исчезли репортеры, стала задавать собственные вопросы. Разве не странно, что отец Карины немедленно заявил в полицию об исчезновении девушки, хотя после первого побега помалкивал? Почему же он не нанял другого охотника за головами? Видимо, знал, что дочь мертва. И вот однажды Гульшан позвонила мне. Она была вне себя от волнения. «Шина, теперь у меня есть доказательство». Она отправилась с родителями в дом Карины, чтобы присутствовать на заупокойной молитве. Ей удалось тайком пробраться в комнату кузины, обыскать ее и найти дневник. Карина поделилась с дневником своими худшими опасениями: она подозревала, что отец может убить ее, чтобы спасти свою репутацию. Гульшан не могла незаметно забрать дневник из дома, поэтому положила его на место. Она решила, что будет безопаснее позвонить в полицию и попросить их обыскать комнату. Но затем… — Шина прикусила губу.

— Несчастный случай, — закончила за нее Никки, — Гульшан погибла, не успев связаться с полицией, — и закрыла глаза, словно временное отключение от мира могло умалить несправедливость, которую проявила жизнь к Карине и Гульшан.

— По-видимому, кто-то доложил отцу Карины о расспросах Гульшан, о том, что она видела дневник, — сказала Шина. — Его так и не нашли.

— Кому Гульшан рассказала про дневник?

— Мне, — тихо ответила Шина. — А я свекрови. Я тогда только что вышла замуж, и мы с ней очень сблизились. Я не заботилась об осторожности. Свекровь тоже не усмотрела ничего плохого в том, чтобы поделиться с своей подругой, а та — со своей… — Шина покачала головой, снова запнувшись на полуслове. — Кто-то из чувства долга счел необходимым остановить Гульшан, пока она не скомпрометировала общину. Не выставила нас варварами, убивающими собственных дочерей.

— О, Шина. Мне очень жаль.

— Мне тоже, — прошептала Шина.

Тайна Шины неподъемной тяжестью нависла над обеими женщинами. Они смотрели прямо перед собой, наблюдая за поверхностью озерца, мерцающей, словно драгоценный камень. По парку пронесся легкий ветерок, приподнимая травинки и выставляя напоказ их темную изнанку.

— Ты часто тут бываешь? — спросила Никки.

Шина уставилась в окно.

— Да. Гульшан жила неподалеку и трижды в неделю совершала здесь пробежки. Выслушивала нелестные комментарии: ну, знаешь, вроде «пенджабская девушка, а бегает с голыми ногами».

— Выходит, водитель той машины знал, где ее искать.

— Вот именно. После смерти Гульшан я побывала на месте аварии и осмотрела его. Шоссе там делает крутой поворот. Возникает «слепая зона». После аварии муниципалы ходатайствовали об установке предупреждающего знака для пешеходов. Возможно, Гульшан была в наушниках и не посмотрела как следует по сторонам. Я пытаюсь убедить себя, что это, возможно, все-таки несчастный случай, что самое простое объяснение — самое вероятное.

— Может, так оно и есть. Несчастный случай.

Но странное совпадение не давало Никки покоя. Она с трудом представляла себе, какую борьбу предположений пришлось выдержать Шине.

— Я никогда не буду знать наверняка, — сказала Шина. — Но к несчастным случаям в нашем землячестве отношусь с подозрением. Несколько лет спустя отец Карины попал в больницу с циррозом печени. Я слышала от наших людей, что его мучили невыносимые боли, и думала: поделом ему. Он перестал скрывать свое пристрастие к алкоголю. Окружающие оправдывали его пьянство гибелью дочери. Называли его сломленным человеком, скорбящим отцом. У меня же не было ни капли сочувствия к нему. На его похороны я впервые надела цепочку Гульшан. Люди косились на меня, но ничего не говорили. Все всё понимали.

Никки практически чувствовала эти прожигающие насквозь взгляды.

— Тебе для этого понадобилась большая смелость, — заявила она.

Шина, теребившая кулон большим и указательным пальцами, пожала плечами.

— Это был всего лишь небольшой жест. Уверена, никто его и не запомнил.

— А я не сомневаюсь, что запомнили.

— Нет, — отрезала Шина. Ее упрямый тон поразил девушку. Быть может, Шина считала, что ответственность за смерть Гульшан в первую очередь лежит на ней. Поэтому Никки не стала возражать старшей подруге, ожидая, когда спадет напряжение.

— Пора возвращаться, — сказала Шина. Она повернула ключ в замке зажигания и задом стала выезжать из парка. Вместе с мотором включилось радио, и салон заполнили звуки старой индийской любовной баллады. По мере того как машина удалялась от пустынного парка, Шина постепенно успокаивалась. И даже принялась подпевать балладе.

— Знаешь эту песню? — спросила она, когда певец дошел до припева.

— Мама наверняка знает.

— О, несомненно. Это классика, — Шина прибавила звук. — В его голосе слышится неподдельная печаль.

Негромким голосом певец повествовал о тяжести, лежащей на его сердце, и обуревающем его томлении. Никки невольно призналась себе, что мелодия хватает за душу. Показались улицы Саутолла. Баллада превратилась в музыкальное сопровождение к кадрам проплывавших мимо ювелирных лавок и киосков с джалеби. Несмотря на зловещую историю, только что поведанную Шиной, Никки понимала, что для многих людей это место — родной дом и они помыслить не могут уехать отсюда.

Они уже въезжали на парковку банка, когда Шина пробормотала:

— Черт! — ее взгляд был устремлен на чью-то фигуру в отдалении.

— Это Рахул? — спросила Никки, прищурившись. Шина кивнула. Она припарковалась в самом дальнем от въезда месте и заглушила двигатель, но не сделала ни малейшего поползновения выйти из машины. — Подожду, пока он зайдет внутрь.

— Когда вы перестанете избегать друг друга на людях? — поинтересовалась Никки.

— В данный момент мы избегаем друг друга и наедине.

— Почему? Что случилось?

Шина повернула ключ в замке зажигания. Двигатель снова заурчал, из динамиков полилась мелодия.

— Мы стали близки физически.

— И что?

— Все происходит слишком быстро. Муж ухаживал за мной несколько месяцев, прежде чем мы посмели взяться за руки. С Рахулом же я спустя два свидания перешла от поцелуев в щеку к интимным отношениям.

— По-моему, между вами все так стремительно развивается, потому что вы увлечены друг другом и испытываете новые переживания. Кроме того, у тебя уже есть опыт. Нельзя сравнивать роман на этом этапе жизни с первым браком, который начался четырнадцать лет назад.

— Я понимаю, — вздохнула Шина. — Но мне недостает волнения, сильных чувств.

— Попробуй обсудить это с Рахулом.

— Разговоры не помогут. Я могу рассказать все это тебе, но не ему.

— И все-таки попробуй.

Шина снова вздохнула.

— Вчера вечером я сказала Рахулу, что нам нужна передышка. Ему все утро удавалось держаться от меня подальше. Я не хочу пересекаться с ним сейчас, иначе он подумает, что это какая-то дурацкая игра в труднодоступность.

Шина вдруг ахнула и пригнулась. Ее движение напугало Никки.

— Он идет сюда, — прошипела Шина. И действительно, к машине приближался Рахул. Внезапно Шина развила бурную деятельность. Покрутила настройку радио, перегнулась через Никки, чтобы открыть бардачок, и стала рыться в ворохе старых штрафов за парковку. Мужчина постучал в окно.

Шина опустила стекло.

— Ой, привет, — беззаботно прощебетала она.

— Здравствуй, — сказал Рахул. — Все в порядке?

— М-м… О, да. Мы сейчас разговариваем, так что извини…

— Конечно. Я заметил, что у твоей машины включены фары, и решил проверить, есть ли кто-нибудь внутри. Опасался, что у тебя сядет аккумулятор.

— Спасибо. У нас все хорошо.

Побагровевшие щеки Шины свидетельствовали, что у нее отнюдь не все хорошо.

— Ладно, — сказал Рахул и направился к зданию.

Они посмотрели ему вслед, а когда он вошел в банк, Шина тяжело вздохнула.

— Как думаешь, хорошо я изображала самообладание?

— Не знаю.

— Боюсь, он меня раскусил, — она похлопала ладонями по щекам. — А теперь я опоздаю на работу, потому что не могу вернуться туда такая разгоряченная.

— Извини, что отняла у тебя много времени, — сказала Никки, взглянув на часы на приборной панели. — Не знаю, с чего я взяла, перед тем как войти в банк, что мы просто поболтаем у стойки.

Шина взмахнула рукой возле лица, словно отгоняя извинения Никки.

— Ты же не знала, что история окажется такой запутанной. Никто не знал. Если убивают девушку, нормальному человеку и в голову не придет, что к этому приложили руку самые близкие ее люди. Никто не примет в расчет подобную возможность, пока не поймет, что происходит в общине.

— Я думала, что хорошо понимаю, — задумчиво произнесла Никки. — Когда Тарампал рассказала мне о самоубийстве Майи, я была потрясена, но потом вспомнила, какое значение у нас придается чести. Я не думала, что здесь кроется нечто большее…

Тут голос Никки затих. Самоубийство Майи. Эти слова, прозвучавшие в замкнутом, тесном пространстве, резанули слух. В ее мозгу начал зреть ужасный вопрос. Очевидно, Шина это заметила. Она мгновенно перестала приводить в порядок свое раскрасневшееся лицо и опустила руки на колени. В повисшей тишине Никки набралась смелости и задала тот самый вопрос:

— Майя действительно покончила с собой?

Ответ Шины был неожиданно скорым:

— Думаешь, она была способна на такое?

— Я ее не знала.

Шина вздохнула с явной досадой.

— Ну же, Никки. Современная девушка оставляет предсмертную записку с признанием в своих «грехах» и «порушенной чести семьи»? Майя была слишком европеизирована для таких понятий.

Тарампал о записке не упоминала. По ее версии, события развивались стихийно: Джагги пригрозил разводом, и Майя сразу ударилась в панику.

— Кто же тогда написал записку? — спросила Никки.

— Вероятно, тот, кто ее убил.

— Ты же не думаешь… — от потрясения у девушки мороз по коже побежал. — Джагги? Из-за ее романа?

— Может, конечно, роман и был, кто знает? — возразила Шина. — Джагги жуткий ревнивец. А Тарампал его подзуживала: шпионила за Майей и вообще считала, что каждая улыбка, адресованная ею мужчине, доказательство того, что она с ним спит. Она внесла свою лепту в разлад.

— А полицейского расследования разве не было? Как это возможно?

Шина пожала плечами.

— Я знаю, что Кулвиндер однажды пыталась поговорить с полицейскими, но те считали, что свидетельств преступного умысла нет.

— То есть они просто закрыли дело?

— У них были показания: жёны нескольких друзей Джагги заявили, что Майя с некоторых пор подумывала о самоубийстве. Они говорили так, будто были очень близки с ней — одна компания, клуб жен и все такое, — но я могу заверить тебя, что Майя с ними практически не общалась. У нее имелись свои подруги.

— И где же они были, эти подруги? — воскликнула Никки. — Почему не сказали свое слово?

— По-видимому, из страха. Люди побоялись встать на защиту Майи. Риск слишком велик, при том что никто точно не знает, действительно ли дело тут нечисто. Даже Кулвиндер теперь избегает полиции. Иногда я вижу, как она возвращается с рынка кружным путем, чтобы не проходить мимо участка. Наверное, кто-то предостерег ее, чтобы не раскачивала лодку.

По спине у Никки пробежал холодок. Она бездумно заявилась в дом, где, возможно, произошло убийство — умышленное убийство.

— Тарампал там не было, когда это случилось, верно?

— Да. Помню, что видела ее в тот вечер на мероприятии в храме. Но Кулвиндер так и не простила Тарампал. Та заявила полиции, что за день до смерти Майя угрожала сжечь дом, — Шина закатила глаза. — Если Майя что-то подобное и говорила, то наверняка это было вырвано из контекста. А Тарампал выставила ее этакой обезумевшей женой из индийского фильма.

«Она была очень неуравновешенная», — твердила Тарампал.

— После таких показаний самоубийство выглядело еще более правдоподобным.

— Да, — подтвердила Шина. — Тарампал рабски предана этому парню.

Сын, о котором Тарампал всегда мечтала. Никки покачала головой.

— Как же всё…

— Извращено? Запутано? — подсказала Шина. — Теперь понимаешь, почему я советовала тебе не совать нос в чужие дела? Это опасно.

Никки это понимала, но отступаться все равно не желала.

— А как насчет записки? Она была написана почерком Майи?

— Во всяком случае, похожим. Полицейские не усомнились, что это предсмертная записка. Они сказали Кулвиндер, что строчки были смазаны, словно Майя плакала.

— Прекрасная деталь, — сухо бросила Никки. — Похоже, они цеплялись за любые мелочи, указывающие на самоубийство. Тут тебе ни головоломных расследований, ни лишней нервотрепки. Бедная Кулвиндер.

— Да уж. У Кулвиндер не было ни малейшего шанса проникнуть в дом Тарампал, не говоря уже о том, чтобы обыскать его в поисках образца почерка Майи.

Никки уронила голову на руки.

— Какая мерзость, Шина. Мы сидим тут, почти уверенные в том, что невинная молодая женщина была зверски убита.

— Но доказательств нет и не будет, — возразила Шина. — Запомни это, Никки. И не пытайся геройствовать. Не выйдет.

Прежде чем выйти из машины, Шина не забыла поправить воротничок, чтобы прикрыть кулон.