Эротические истории пенджабских вдов

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В детской спальне Никки до сих пор остались следы ее подростковых увлечений. Стены были испещрены обрывками скотча, которым она приклеивала плакаты, на комоде по-прежнему стояло несколько старых фотографий в рамках.

Никки часто прицепляла пачки сигарет липучкой к обратной стороне изголовья кровати, но однажды пачка упала, и ей пришлось перейти на скотч. Интересно, не осталось ли там чего, спросила себя девушка. Не помешало бы сейчас выкурить сигаретку. Никки присела на корточки рядом с кроватью, сунула руку в узкое пространство между изголовьем и стеной и вдруг услышала, как кто-то поднимается по лестнице. Она отпрянула от кровати, но у нее, как назло, застрял локоть. Появившаяся на пороге мама увидела, что Никки извивается на полу, словно насекомое.

— Э-э… Я уронила сережку, — пробормотала девушка.

Каменное лицо мамы свидетельствовало, что ей все известно. Она пододвинула кровать, чтобы дочь могла вытащить руку, и вышла из комнаты. Никки последовала за ней вниз, на кухню.

— Мама…

— Я ничего не хочу слышать.

— Мама, пожалуйста! Сколько еще это будет продолжаться?

С тех пор как девушку сегодня утром выписали из больницы, мать не смотрела ей в глаза.

Она продолжала хлопотать, занимаясь обычным утренним делом — уборкой вчерашней посуды. Громко звякали тарелки, хлопали дверцы буфета. Никки хотелось закричать, перекрывая шум: «Я, черт возьми, взрослая!»

— Мам, извини за сигареты, — начала Никки.

— Ты полагаешь, дело в сигаретах?

— Дело во всем. В моем переезде, пабе… Во всем. Прости, что у меня все вышло не так, как ты хотела.

— Ты лгала, — вымолвила мама, глядя прямо в глаза Никки. — Тот кружок, который ты вела. Ты внушила нам, что учишь женщин читать и писать, а на самом деле… — она покачала головой, не находя слов.

— Мама, некоторые из этих женщин на протяжении всего замужества могли только гадать, каково это — получать удовольствие с собственным мужем. Другие скучают по близости, которая была у них с мужьями, и просто хотели вновь пережить эти мгновения.

— А ты вообразила, что можешь спасти мир, заставив их поделиться этими историями.

— Я их не заставляла. Это сильные женщины, их ни к чему нельзя принудить.

— Ты не имеешь права лезть в личную жизнь других женщин, — воскликнула мама. — Посмотри, в какие неприятности ты вляпалась.

— Никуда я не вляпалась.

— Этот человек напал на тебя, потому что ты ввязалась не в свое дело.

— Кружок тут совершенно ни при чем, это все из-за Майи, убитой им женщины.

— Если бы ты с самого начала туда не лезла…

— Выходит, я сама напросилась?

— Я этого не говорила.

— Тогда почему ты так злишься? — воскликнула Никки.

Мать взяла тряпку, словно собиралась приняться за уборку, но тут же выронила ее.

— Ты ведешь двойную жизнь. Я последний человек, который обо всем узнает. Ты всегда что-то от меня скрываешь.

— Мам, я не знаю, как быть с тобой честной, — призналась Никки.

— Все это время ты разговаривала с совершенно незнакомыми людьми об интимнейших вещах. С ними ты была честна.

— В последний раз, когда я говорила в этом доме правду, разразилась грандиозная ссора, и я съехала. Меня назвали эгоисткой, поскольку я не хотела того, чего хотели для меня все остальные.

— Мы знаем, что для тебя лучше.

— Я так не считаю.

— Если бы ты рассказала мне, чем занимаешься, я могла бы предупредить тебя об опасности, и если бы ты послушалась, этот человек не стал бы тебя преследовать. Скажи мне: оно того стоило? Стоила твоя саутолльская затея того, чтобы чуть не погибнуть?

— Но эти женщины примчались, чтобы спасти меня! — воскликнула Никки. — Даже Кулвиндер! Я должна была сделать что-то стоящее, если они рисковали ради меня жизнью. Мама, моя «саутолльская затея» вовсе не пустая похабщина, и я в любом случае не собираюсь ее бросать. Благодаря нашим встречам эти женщины по-настоящему ощутили, что их одобряют и поддерживают. Впервые в жизни они смогли открыто поделиться самыми сокровенными мыслями и узнать, что они не одни такие. Я помогла им понять это, и у меня появилось желание учиться у них, как они учились у меня. Эти женщины привыкли при каждой совершаемой над ними несправедливости подставлять другую щеку, потому что считается неприличным соваться не в свое дело или заявлять в полицию и выдавать своих. Но они без колебаний бросились мне на помощь и подвергли себя риску, когда я оказалась в опасности. Они знают, что способны сражаться.

У Никки перехватило дыхание. Она слишком быстро тараторила, ожидая, что мама вот-вот ее перебьет, но женщина молчала. Ее суровый взгляд смягчился.

— Вот почему отец считал, что из тебя получится отличный адвокат, — произнесла наконец она. — «Эта девушка отыщет логику в чем угодно», — говаривал он.

— Но я так и не убедила его смириться с моим нежеланием идти в юристы.

— В конечном счете убедила бы, — ответила мама. — Он же не отвернулся от тебя навсегда.

— Такое чувство, что отвернулся, — призналась Никки. — Мне все время кажется, что именно я воздвигла вечную стену молчания между нами. Папа умер, сердясь на меня.

— Вовсе нет.

— Откуда тебе знать?

— В момент смерти он был очень счастлив. Клянусь тебе.

Сначала Никки приняла блеск в маминых глазах за слезы, но потом заметила, что губы ее тоже слегка подрагивают.

— О чем это ты?

Мама не выдержала и улыбнулась. Щеки ее залились румянцем.

— Когда я говорила, что твой отец умер в постели, то не имела в виду, что он умер во сне. Но позволила тебе так считать, потому что… — Харприт поперхнулась. — Потому что он умер в разгар напряженной деятельности. Постельной деятельности.

Никки вдруг все поняла.

— Его сердечный приступ был вызван вашим… взаимодействием?

Никки замахала руками, в общих чертах изобразив половой акт.

— Напряженной деятельностью, — повторила, уточняя, мама.

— Мне не обязательно было это знать.

— Бети,[31] я не могу позволить тебе так терзаться. У папы были проблемы с сердцем еще до того, как ты бросила университет. Он умер не от горя или разочарования. Тебе могло так показаться, потому что, когда ты видела папу в последний раз, он был угрюмым, но в Индии ему удалось посмотреть на мир иначе. Как-то днем мы поехали навестить родственников, и твой дядя рассуждал, насколько развита индийская система образования по сравнению с нашей. Ты же их знаешь: при любом удобном случае семейный сбор превращается в состязание. Твой дядя рассказывал о сложнейших школьных проектах, которые должна была выполнять его дочь Равин, а ведь она еще в начальной школе. Он сказал: «Школа Равин гарантирует успешность всем своим ученикам. Чего еще желать?» Папа ответил: «А моих дочерей учили выбирать собственный путь к успеху».

— Папа так сказал? — поразилась Никки.

Мама кивнула.

— Думаю, он сам удивился. Твой отец не из тех, кто возвращается на родину только для того, чтобы похвастаться своими заграничными достижениями. Но в тот день что-то изменилось. Из всех возможностей, которые предоставила нам Англия, самая главная — выбор. А папа просто не осознавал этого до конца, пока не сказал об этом вслух твоему дяде.

Никки изо всех сил старалась сдержать слезы, когда мама потянулась к ней. Но плотину прорвало, едва мамин палец коснулся ее щеки: прижавшись щекой к материнской ладони, ловившей теплые слезы, девушка рыдала так, как не случалось с ней с раннего детства.

Вечером заглянула Олив. Через плечо у нее была перекинута большая холщовая сумка, набитая сочинениями, которые предстояло проверить, в руках она несла коробку с вещами подруги.

Лицо Никки до сих пор было опухшим от слез.

— Эмоциональный день выдался, — объяснила она.

— Я бы сказала, выдалась адская неделя, — ответила Олив. — Как ты?

— У меня до сих пор болит голова, а вообще стараюсь не вспоминать об этом.

Впрочем, Никки никак не могла избавиться от ярких, реалистичных снов. Руки душителя, сомкнувшиеся на горле, пламя, лижущее ноги. Она вздрогнула. Во сне ей не всегда приходили на выручку. Иногда, отчаявшись спастись от огня, девушка выпрыгивала из открытого окна квартиры навстречу смерти, и просыпалась, дрожа от ужаса и гнева.

— Вчера вечером я заскочила в паб узнать, не нужно ли что-нибудь Сэму. Сам паб не сильно пострадал, только потолок, но по соображениям безопасности заведение пришлось временно закрыть.

— У Сэма все в порядке?

— Да, он занят по горло. Страховка покроет и ущерб, и потерю прибыли.

— Похоже, единственный способ решить все проблемы паба — сжечь его дотла и начать все сначала. Или просто закрыть и уехать.

— Ну вот, снова-здорово! Паб вовсе не сгорел дотла, но он сейчас никого не волнует. Сэм очень беспокоится о тебе. Расспрашивал, что да как. Я сказала, что навещу тебя сегодня. Он посылает тебе привет, — Олив огляделась. — Этот дом навевает воспоминания.

— Ага, — вздохнула Никки.

— Расти здесь было не так уж плохо.

С того места, где они стояли, Никки видела старое папино кресло.

— Да, точно, — согласилась она.

Олив полезла в сумку и, вытащив оттуда конверт, протянула его подруге.

— Вот, возьми. Мне строго-настрого наказали, чтобы я передала это тебе.

Никки решила, что это последний зарплатный чек от Сэма, но, открыв конверт, обнаружила внутри письмо. Оно начиналось со слов: «Дорогая Никки» и заканчивалось: «С любовью, Джейсон».

— Я не могу, — сказала она, возвращая письмо Олив.

— Никки, просто прочти.

— Ты хоть знаешь, что произошло?

— Знаю. Он, словно потерявшийся щенок, каждый день являлся в паб в надежде увидеть тебя. И Сэм, и я отказались дать ему твой домашний адрес, но я сказала, что могу передать письмо.

— Он женат.

— Разведен, — возразила Олив. — Джейсон подал на развод еще до знакомства с тобой. Бедняга так отчаянно хотел оправдаться, что принес в паб документы о разводе, чтобы показать нам. Ручаюсь, они подлинные.

— Тогда почему он это скрывал?

Олив пожала плечами.

— Все равно что-то не сходится, — настаивала Никки. — Если у Джейсона не было других отношений, кто ему все время названивал? И почему он внезапно исчезал?

— Я уверена, все ответы там, — сказала Олив, указывая на письмо. — По крайней мере, прочитай.

— И вообще, на чьей ты стороне?

— Я всегда на стороне правды, — заявила Олив. — Как и ты. А правда в том, что Джейсон был напуган и вел себя как дурак. Он определенно обязан кое-что объяснить, но ты должна дать ему шанс, Ник. Вдвоем вы выглядели такими счастливыми. Джейсон производит впечатление порядочного человека, который совершил какую-то глупость.

Никки взяла письмо.

— Пожалуй, я должна прочитать его у себя в спальне.

— Нет проблем. Мне еще проверять эти дурацкие сочинения! — Олив взяла сумку, потянулась к подруге и запечатлела на ее лбу строгий поцелуй. — Ты самый храбрый человек из всех, кого я знаю, — сказала она на прощание.

Сразу после ужина Никки вернулась в постель. В коробке, которую принесла Олив, она обнаружила биографию Беатрис Поттер, открыла и начала читать, снова размечтавшись о том драгоценном экземпляре «Дневника и набросков Беатрис Поттер» с пятнами чая. На улице уже стемнело, и фонари на фоне черного неба светились тусклыми угольками. Сумка Никки лежала на самом дне коробки, под стоптанными кроссовками и еще несколькими книгами. Девушка отодвинула коробку от кровати и натянула одеяло до подбородка. У нее пока не было эмоциональных сил вытащить остальные вещи. Мысль, что все ее имущество поместилось в одну-единственную коробку, угнетала.

Письмо Джейсона лежало на комоде. Никки видела угол конверта, но каждый раз, когда собиралась открыть его, у нее начинало сосать под ложечкой, и она все глубже зарывалась в простыни. Пусть в этом письме все извинения на свете, она еще не готова их услышать.