Эйнемида IV. Солнце нового мира.

Глава XIV

‒ Строй держать! ‒ Энекл орёт сорванным голосом, сам уже не зная, на каком языке, но его понимают. Эйнемы, мидоняне, стражи, придворные, простые нинуртские обыватели бьются насмерть среди пышного разноцветья Внешних садов, и невообразимо прекрасные растения со всех краёв мира гибнут под их ногами. Валятся наземь бесценные статуи, разбрасывая мраморную крошку по золочёной плитке. Острия дротиков выбивают куски из мозаик. Черепки расписанных лучшими мастерами ваз густо усеивают пол, но никто не обращает внимания на гибнущую вокруг красоту. К чему она, если сегодня гибнет нечто большее?

Смяв сопротивление у ворот, плоскоземельцы ворвались в самое сердце Внешних садов, где и налетели на фалангу Энекла. Эйнемы выдержали добрых полчаса, не отступив ни на шаг, чем дали Каллифонту подготовить контратаку. Сам царь Нахарабалазар бился в первых рядах с топором в руках. Защитники едва не отбили ворота, но внутрь прорывались всё новые враги и их было слишком много. Шаг за шагом, воины мидонийского царя отошли к Внутренним садам, и здесь, у последней оставшейся в руках мидонян стены, дали новый, отчаянный бой. Один за другим царские воины вбегали в полураспахнутые ворота, а на изумрудную траву падали те, кто прикрывал их отход. Последним в уже закрывающуюся щель проскочил сам Энекл. Створки захлопнулись, и тут же за его спиной зазвучали тяжёлые гулкие удары. Не обращая внимания, тысячник стянул шлем и глубоко вдохнул. Он не считал, но его копьё уже сразило больше врагов, чем приписывают прославленным героям прошлого, и он был такой не один. Жаль, записывать подвиги последних защитников Нинурты уже некому.

‒ Великолепен, как и всегда, ‒ Нефалим, как всегда из ниоткуда, вырос подле Энекла, когда тот отдыхал, привалившись к пузатой колонне. Повсюду летели дротики и стрелы, мимо пробегали люди, глухо бил таран плоскоземельцев, но после творившегося недавно безумия этот закуток казался средоточием тишины и умиротворения.

‒ Ты тоже, ‒ хмыкнул Энекл. Доспех и рукава хегевца были густо покрыты чужой кровью. Шпион бился в первых рядах с несвойственной себе яростью, словно мстя за своё поражение. ‒ Кому теперь какая разница?

‒ Именно так: никакой, ‒ вздохнув, Нефалим присел рядом с эйнемом. ‒ Что думаешь делать дальше?

‒ Столько возможностей, не могу решить, ‒ Энекл хотел засмеяться, но из горла вырвался сдавленный рык. ‒ Погибнуть от копья, от меча, от дубины, от стрелы, а ещё ведь и сгореть можно. Поистине, выбор велик и разнообразен.

‒ Да, такой богатый выбор есть не у всякого, ‒ невесело усмехнулся шпион и поднял взгляд на собеседника. ‒ Но есть и иные… возможности. Я ухожу, эйнем. Здесь ничего уже не спасти, всё кончено. Мы сделали, что могли. Пора позаботиться о себе.

‒ Полагаю, удивляться и спрашивать, как именно, бесполезно, ‒ Энекл устало пожал плечами. ‒ Что ж, желаю удачи. Да хранят тебя боги, в которых ты веришь.

‒ Как именно, ты можешь узнать сам. Пошли со мной.

‒ Понимаю… ‒ тысячник вздохнул и потёр пальцем висок. ‒ Спасибо, Нефалим, но нет, я не могу. Я остаюсь.

‒ Почему? Думаешь, здесь ещё можно чем-то помочь? Пока это имело смысл, мы сражались, но теперь… ‒ он развёл руками. ‒ Или ты настолько жаждешь умереть за Мидонию?

‒ Не жажду. Но я не оставлю командира, а он не бросит своих людей.

Нефалим бросил взгляд в сторону дрожащих от ударов ворот, где мелькал огромный поперечный гребень каллифонтова шлема ‒ алый, точно капля крови. Стратег расставлял оставшихся у него бойцов, точно игрок в тавулорис ‒ фигуры. Проигравшийся игрок, что старательно укрепляет безнадёжную позицию, лишь бы не признавать неминуемое поражение.

‒ Знаю, ‒ кивнул хегевец. ‒ Он выкупил тебя из рабства, долг благодарности и всё прочее. Ты его уже не спасёшь, эйнем, никого здесь уже не спасёшь. Твои долги отданы, время подумать о себе.

‒ Я всё понимаю, но я остаюсь, ‒ Энекл упрямо склонил голову. ‒ Есть долги, которые так просто не отдашь.

‒ Жаль, но именно этого я и ожидал, ‒ Нефалим вздохнул. ‒ Благородно, но бессмысленно.

‒ Как-то так. Я таков, каков есть, и другим уже не сделаюсь. Спаси лучше царя. Соберёте войска на западе, отомстите за нас.

‒ Теперь это бессмысленно. Уже бессмысленно… ‒ шпион неопределённо махнул рукой. ‒ Что ж, мне пора, время дорого. Если ты не желаешь передумать…

‒ Прощай, хегевец и да хранят тебя твои боги. ‒ Энекл протянул шпиону руку. ‒ Не думал, что скажу такое, но было честью биться рядом с тобой.

‒ И ты прощай, эйнем. ‒ грустно взглянув на тысячника, Нефалим ответил на рукопожатие. ‒ Скажу тебе одно: если иного выхода не будет, не упрямься и положи копьё. Твоя смерть лучше мир не сделает и искать её нечего. Надеюсь, ещё свидимся.

Мрачно кивнув, хегевец запахнулся в плащ и скрылся в глубине дворца. Проводив его взглядом, Энекл со вздохом надел шлем и побрёл к уже готовым развалиться воротам.

***

Едва враги подступили к Нинурте, давящая тоска овладела Феспеем и усиливалась с каждым днём осады. Он искал спасения в вине, в поэзии, в объятьях Тебак, но тоска не отступила ни на шаг. Феспей был такой не один: коридоры Золотого дворца были заполнены бесцельно слоняющимися придворными, в чьих глазах поэт видел отражение своей тоски. Люди пили, ели, слушали громкую музыку, плясали точно безумцы и падали в изнеможении. Презрев приличия и стыд, они совокуплялись друг у друга на глазах, в тщетных попытках изгнать гнетущий страх. Но страх только усиливался, и когда музыка стихала, хмельной дурман отступал, а усталый любовник засыпал на убранном шелками ложе, каждый оставался со своим страхом один на один. Едва начался приступ, все придворные, не сговариваясь, собрались в тронном зале и испуганно жались друг к другу, заглушая недобрые предчувствия разговорами, тихими, точно в присутствии мертвеца. Осунувшиеся, бледные от бессонницы лица жутко смотрелись рядом с пышным многоцветьем нарядов и сверкающим золотом украшений.

Владыка шести частей света ворвался стремительно, едва не сбив с ног замешкавшегося у входа слугу. Бледный, покрытый чужой кровью, широко раздувающий ноздри, он, не мигая, смотрел на жмущихся друг к другу придворных. Приглушённый свет факелов тускло поблескивал на его позолоченных доспехах и боевом топоре.

‒ Мы ждём приказов, повелитель, ‒ промолвил начальник царской стражи Эн-Нитаниш. Царские телохранители вошли следом за господином, столь же окровавленные, грязные, в избитых доспехах и разодранных одеждах. По щеке их молодого командира текла кровь из рассечённого лба, рука висела плетью, но его молодое лицо горело злой решимостью.

‒ Приказы, ‒ царь выплюнул слово сквозь плотно сжатые зубы. ‒ Вы ждёте приказов…

Жутко расхохотавшись, он с отвращением отбросил топор, громко продребезжавший по каменной плитке, и сорвал с головы увенчанный золотым ободом шлем. Отправив его следом за топором, царь принялся остервенело рвать завязки доспеха. Остальные в оцепенении наблюдали за происходящим.

‒ Вот вам мой приказ, ‒ сказал царь, при помощи ножа расправившись с упрямым ремнём и зло отшвырнув драгоценный нагрудник. ‒ Несите вино! ‒ он брезгливо вытер окровавленные руки о хитон слуги и снова рассмеялся. ‒ Несите лучшие кушанья! Несите мои драгоценные одежды! Всем веселиться, таков мой приказ!

‒ Н-но господин, ‒ Эн-Нитаниш нерешительно сглотнул. ‒ Там идёт битва.

‒ Мне порядком наскучила вся эта возня, не желаю больше об этом думать. У меня есть более важные дела, ‒ небрежно отмахнулся царь, и вдруг напустился на остолбеневшего распорядителя. ‒ Что стоишь, дурак! Немедля выполнять! А вы все что сидите?!

Евнух испуганно дёрнулся и кинулся прочь, но Эн-Нитаниш упрямо склонил голову.

‒ Господин, там сейчас умирают люди. Умирают за тебя.

‒ Да, умирают! Сегодня все умирают, за меня или не за меня! И я тоже умру, если кому-то от этого станет легче! Над смертью я не властен, ну и плевать! Зато как умирать ‒ мой выбор, и никто у меня его не отнимет! Я не хочу сдохнуть в вонючем поту, в крови и грязи, окружённый болью и уродством! Нет, не хочу! Пусть играет музыка! Пусть будут веселье и смех, пусть звучат стихи! Пусть со мной будут мои друзья и всё, что я любил в жизни! Боги жестоки?! Плевать! Судьба немилосердна, удача отвернулась?! К гарпиям судьбу и удачу! Я царь и буду делать то, чего желаю ‒ до самого конца! Кто хочет идти ‒ пусть идёт! Те же, кто желает быть со мной ‒ я рад вам, ибо вы мои друзья, последние и самые верные!

Стражники за спиной Эн-Нитаниша переглянулись ‒ молодые люди, из лучших семей царства, их лица ярко отражали внутреннюю борьбу. Дождавшись от начальника лёгкого пожатия плеч, воины нерешительно потянулись к выходу. Кое-кто из придворных‒ мужчины покрепче и посильнее, последовали их примеру. Царь наблюдал за ними с печальной улыбкой.

‒ Ты тоже хочешь уйти? ‒ спросил он Эн-Нитаниша

‒ Я останусь рядом со своим господином, ‒ спокойно ответил тот. ‒ Я буду охранять его до конца своей жизни. Клянусь, он не встретит свою судьбу прежде меня.

‒ И это лучший дар, что ты мог бы мне преподнести, ‒ с чувством промолвил Нахарабалазар и вдруг рассмеялся. ‒ Но что же такое, где музыканты?! Почему ещё не здесь?! Наду-Кур, ты хорошо поёшь ‒ а ну-ка спой ту песню, что тогда, в саду, на празднике пальм, когда зажгли светильники! Помнишь, как было весело, как мы все были счастливы?! Пой, что будет сил, принеси сюда, из прошлого, хотя бы тень его счастья! Но стойте, где же лилия моего сердца?! Где моя Нира?! Где мой возлюбленный сын, что она носит во чреве?! Скорее бегите за ними, зовите их сюда! Пусть разделят со мной мою последнюю радость, ибо, клянусь всеми богами и даэмонами, без них эта радость не будет полна!

Захохотав совсем уже безумно, царь сорвал с себя пропитанный потом хитон и как был, обнажённый, уселся на ступени у трона. Он смеялся, но в глазах его стояли слёзы.

***

Он появился в разбитом воротном проёме, когда очередная волна атакующих разбилась об остатки дворцовой стражи и бессильно отхлынула в стороны. Он шёл меж бьющихся в смертельной агонии людей и изрубленных тел, густо устилающих мягкую траву Внутренних садов. Меж обугленных и разломанных беседок, меж расколотых статуй, меж изрубленных и втоптанных в землю растений. Алгу, пророк великой Плоской земли шествовал к Золотому дворцу, и следом за ним в сердце Мидонии шла сама степь. Шёл новый мир, призванный на смену старому. Последние защитники умирающего порядка расступались перед его неспешной поступью.

Дорогу ему преградили у самого входа во дворец, подле недавно возведённой гробницы царицы-матери. Строй мидонийских стражников ощетинился обагрёнными чужой кровью топорами и копьями. Плечистый черноволосый воин, опоясанный зелёным поясом, вышел из их рядов, грозно сверкая единственным глазом.

‒ Я, Эшбааль хаз-Гуруш ‒ громовым голосом вскричал он, поудобнее перехватывая топор. ‒ Ты убил моего сына!

Безликая статуя не пошевелилась. Грозные меч и булава остались обращёнными книзу.

‒ Эшбааль, ‒ бесстрастно промолвил пророк. ‒ Мне знакомо твоё имя. Я убил твоего сына в бою. Он познал жизнь и пал со славой, а скольких детей убил ты? Твой прежний царь, которого ты предал ‒ у него были дети, не достигшие возраста мужей. Что с ними стало, Эшбааль?

‒ Это… ‒ царедворец сглотнул внезапно пересохшим горлом. ‒ Я был против этого…

‒ Но это произошло, и ты знал, что будет так. Ты приговорил их в тот день, когда задумал мятеж. Детей, которых должен защищать. С которыми играл и шутил. Детей, которые верили тебе и не боялись ничего, потому что ты, в своих золотых доспехах, охранял их сон. Приходят ли они к тебе во снах?

Эшбааль долго молчал, глядя в пол. Его рука, держащая топор, слегка задрожала.

‒ Приходят, ‒ с усилием проронил он, не поднимая взгляд. ‒ Приходят каждую ночь.

‒ Тогда зачем ты обвиняешь других, если сам виновен стократно?

‒ Я взял на себя вину ради Мидонии…

‒ И теперь она гибнет. Так ты помог ей? Не пытайся обмануть себя, Эшбааль. То, что ты сделал, было сделано не ради Мидонии, а ради власти, богатства, величия. За них ты уплатил чужими жизнями. Жизнями чужих детей… ‒ безликая фигура подняла голову, точно в задумчивости. ‒ Я вижу это в тебе, в твоей памяти… Солнце, синяя река, лодка с красными и синими лентами… Мальчик с тёмными глазами улыбается тебе… «А ты победил бы морского змея?», «Как же, господин? Он ведь такой огромный?» «Ты тоже большой-пребольшой. Папа говорит, ты самый сильный, сильнее всех на свете, с тобой нам ничего не страшно. Ты ведь защитишь нас от всех-всех?» «Я постараюсь, юный господин. Насколько это в моих силах…» Я помогу тебе вспомнить. Смотри, Эшбааль, смотри…

‒ Не-ет! ‒ полный страдания крик на мгновение перекрыл шум сражения за окном. Отбросив топор, Эшбааль схватился за голову так сильно, что бронза шлема подалась под его судорожно сжатыми пальцами. ‒ Нет, ‒ прошептал он тише. ‒ Хватит… ‒ воин резко вскинул голову. Из его единственного глаза текли слёзы. ‒ Прекрати…

‒ Что ты просишь прекратить? Я лишь приподнял покров, которым ты укрыл разум от совести. Это не прекратится, Эшбааль. На то нет власти ни у меня, ни даже у того, чья сила неизмерима и могущество неоспоримо. Помочь может лишь один человек.

‒ К-какой? ‒ в страдальческом взгляде Эшбааля промелькнула робкая надежда. Так приговорённый к смерти глядит на палача, разворачивающего внезапно доставленное письмо от царя.

‒ Ты сам. Искуплением, которое уже никому не поможет.

Одним движением, фигура в маске оказалась подле застывшего Эшбааля. Взмах меча, и обезглавленное тело опустилось на ступени гробницы той, кого несчастный царедворец любил и ради которой стал преступником, в тот самый день, когда впервые поддался этой любви. Остальные защитники дворца, не сговариваясь, положили оружие на землю.

***

‒ Превосходные стихи, мой дорогой Феспей, ‒ царь громко захлопал, звеня золотыми браслетами. ‒ Это новое? Ты не читал их раньше. Садись, ты заслужил свою награду ‒ выпей из рук царя! Дал бы и золота, да, боюсь, цена ему сегодня ниже, чем обглоданной кости, ‒ владыка шести частей света сам наполнил чашу и протянул её поэту.

Облачённый в принесённые евнухами златотканые одежды и увенчанный тяжёлой тиарой Хазраддона Нахарабалазар возлежал на ступенях трона, а перед ним, на расстеленных прямо по полу драгоценных коврах, одно за другим появлялись изысканнейшие кушанья и редчайшие вина. Проход на кухни стал опасен, и готовили в соседнем зале для игр, на разожжённых из сломанной мебели кострах. Даже в таких условиях, царские повара не допустили ни малейшего ущерба ни вкусу, ни виду, ни разнообразию блюд, чем свершили истинный подвиг во славу своего искусства.

Царь хлопнул в ладоши, и вновь грянула музыка. Загнанные музыканты уже едва держались на ногах, но Нахарабалазар требовал и требовал играть. Он будто задался целью услышать все мелодии, которые любил, иные же требовал повторять снова и снова. Визгливые хегевские, строгие кахамские, идеально соразмерные эйнемские ‒ музыка всех народов Ойкумены прозвучала сегодня в этом зале. Однажды царь горько заплакал, вспомнив, что никогда не слышал песен северных варваров, и Феспей, немного знакомый с их обычаями, постарался всё объяснить музыкантам. Вскоре те повторили и весёлую герийскую греассу, и печальную песнь дурагского рапсода Тангаза, заточённого в гроте богини любви Ольды, и даже ‒ как смогли ‒ рёв гисерских волынок, услышав который царь пожалел, что не знал о нём раньше, иначе разогнал бы врагов, просто велев исполнить этот кошмар со стен.

Разнузданное веселье постепенно захватило всех собравшихся в тронном зале, даже тех, кто поначалу робко плакал от страха и молил богов о милости. Рекою лилось вино, кушанья появлялись и исчезали одно за другим, кое-кто уже повалил на ковёр ближайшую служанку, а над всем этим, бледный, с горящими глазами, восседал властелин шести частей света, не властный уже и над своим дворцом. Огненные надписи загорались на стенах всё чаще, никто не обращал на них внимания.

Погружённый в раздумья, Феспей держался в стороне, мрачно взирая на безумное пиршество. Улучив момент, он склонился к уху царя.

‒ А, Феспей, ‒ Нахарабалазар хохотнул. ‒ Если хочешь сообщить о каких-то тайнах, не стоит. Они мне больше не по душе.

‒ Мне тоже, повелитель, ‒ Феспей нашёл в себе силы усмехнуться и сбивчиво зашептал. ‒ Я знаю про выход из малого зала на галерею, а оттуда…

‒ Я тоже про него знаю, ‒ царь повернул голову к поэту, его бледные губы искривились в подобии улыбки. ‒ Знаю, но я царь, и умру царём.

‒ Но тогда…

‒ Всем там не пройти, а вот немногим… например тебе, ‒ точно не услышав, сказал Нахарабалазар и, помолчав, добавил. ‒ Потайную дверь знаешь? Дождись, Ниру.

‒ Я понял тебя, повелитель, ‒ склонился поэт, странными глазами взглянув на царя.

Вновь взвизгнули струны, и испуганно замолкли, когда в зал ворвался запыхавшийся слуга. Подбежав к царю, он с размах упал на колени.

‒ Повелитель шести частей света, мне нет прощения! Я, недостойный, был послан привести госпожу, но не сумел! Омерзительные дикари преградили дорогу к женским покоям. Мой товарищ был убит, мне еле удалось сбежать!

Отчаянный крик разорвал тишину. Отшвырнув полный кубок, царь вскочил, заламывая руки.

‒ Нира! ‒ воскликнул он. ‒ Любовь моя! Роза моего сердца! Мой сын, мой Хазраддон! Ты, который должен был стать величайшим из великих! Мне не увидеть вас более! Прощайте навеки! Всё кончено! Играйте! Ничего больше нет! Играйте, пейте, веселитесь и пусть весь мир горит в огне!

Заливаясь слезами, Нахарабалазар бессильно опустился на ступени трона. Вновь взревели флейты, вино хлынуло в чаши, хмельные крики загремели со новой силой, заглушая звон оружия за стеной. Пламенные надписи ярко алели в сгущающейся темноте.

***

‒ На царское золото хорошо жрали?! Отработаем, братья?! ‒ орёт Энекл сорванным голосом. Его шлем давно слетел с головы, обнажив всклокоченные чёрные волосы, чёрное от копоти лицо и бешено выкаченные глаза. По лбу и по щеке течёт кровь из свежей раны, но тысячник не чувствует боли.

‒ Да-а-а!!!

Яростный рёв едва не срывает со стен позолоту и штукатурку. Три десятка эйнемов бьются в несравненной красоты зале, окружённые бесчисленными врагами. Варвары налетают волнами, мечут дротики, размахивают оружием самого необычайного вида. Одни исступлённо визжат, другие идут в атаку молча, но и те, и другие падают под ударами эйнемских копий.

‒ За-а-певай!!!

‒ Ай-я, Хорос гневный, ай-я выпей крови, ай-я медь согрею, ай-я в чьём-то брюхе…

Новые и новые враги бросаются на сомкнутые щиты, но эйнемы стоят, и их руки по самые плечи красны от крови.

Клифей пал в Закрытом саду. Дротик поразил его в горло, и рыжеволосый командир, хрипя, опустился на мраморный пол. Опьянённые кровью турханы прорвали строй гоплитов, голыми руками хватаясь за щиты и обнажённые копья. Фаланга рассыпалась, варвары вломились в самую середину, яростно рубя направо и налево. Каллифонту с Энеклом удалось сплотить оставшихся бойцов, и, в который уже раз, отбросить врага. Последние защитники дворца отступили в Высокий коридор, оставив за собой разгромленное и заваленное телами чудо света. Непревзойдённое творение эйнемских архитекторов перестало существовать, и кровь их соотечественников текла по искусно проложенным ими каналам.

В Высоком коридоре пал Луллу-Миталиб. Молодого стражника весь день хранили его боги. Он пережил резню ворот, уцелел во внутренних, а затем и во внешних садах, где целиком полёг цвет мидонийского воинства. Во дворец бывший начальник воротной охраны вошёл командиром целой сотни. Боги уберегли его на ступенях дворца, в приёмном зале, на лестнице и в Закрытом саду, но теперь и их силам пришёл конец. Молодой воин сразил двоих турханов подряд, но короткий меч третьего вошёл в грудь Луллу-Миталиба по самую рукоять. Последним движением стражник обрушил топор на голову своего убийцы, и два мертвеца рухнули к десяткам бездыханных тел, заливающих своей кровью изображение милосердной целительницы Инар. Только Каллифонт, Энекл и три десятка эйнемов добрались до приёмной, где некогда просители смиренно дожидались вызова пред очи владыки. Приёмная оканчивалась расписными дверями Тронного зала, из-за которых доносились приглушённые звуки музыки. Попытки открыть тяжёлые створки ни к чему не привели, отступать было некуда.

Турхан в ватном халате, хорагет в чешуйчатом нагруднике и высокой шапке, керемен в железной шляпе и с лентами на поясе ‒ десятки, сотни варваров, Энекл давно потерял им счёт. Уже третье копьё сломалось о чей-то слишком твёрдый череп, но кто-то из соратников упал рядом, и тысячник завладел его оружием. Ещё удар, и ещё один мёртвый враг, а потом ещё и ещё. Зачем? Об этом Энекл не думал. Он уже давно не думал ни о чём, лишь о том, как убить того, кто напротив. Удар, и ещё один, и ещё, и ещё. Врагов больше многократно, но узкий зал не позволяет им окружить упрямых чужеземцев, а в лоб фаланга подобна огню, жадно пожирающему летящих на него мотыльков.

‒ Отработаем, братья!!!

И новые тела валятся к ногам эйнемов. Кажется, скоро от врагов их отгородит настоящая стена из мертвецов.

Зарождающееся у входа движение распалённые битвой воины заметили не сразу. Сбившиеся в кучу степняки отхлынули в стороны, освобождая проход высокой белой фигуре в безликой маске. Алгу, пророк великой Плоской земли, с мечом, прямым, точно луч солнца, и булавой, сияющей, подобно солнечному шару, неторопливо шёл к эйнемскому строю,

Едва видимый глазу взмах руки, и первый гоплитов упал, заливаясь кровью из-под расколотого шлема. Сразу дюжина копий ударила в грудь пророку, и дюжина копейных наверший упала на пол, отсечённая небрежным взмахом меча. Алгу шёл сквозь строй эйнемов, каждым движением руки забирая чужую жизнь, и его воины следовали за ним. Мгновение назад несокрушимая, фаланга перестала существовать. Каждый теперь бился за себя.

Зарычав от ярости, Каллифонт бросился на пророка. Казалось, сокрушительный удар пронзит белую фигуру насквозь, но Алгу чуть повернулся, и копьё бессильно скользнуло мимо, а сам стратег, потеряв равновесие, провалился вперёд. Свистнула в воздухе булава, жутко лязгнул металл, и шлем с алым гребнем отлетел в сторону. Каллифонт мешком рухнул на пол.

Пророк неторопливо обернулся к тщетно пытающемуся подняться на локте стратегу. Кривой меч, описав в воздухе замысловатую петлю, устремился к обнажённой шее Каллифонта, но вместо мягкой плоти встретил дерево и бронзу. Энекл успел. Последние эйнемы пали под мечами кочевников, но единственный уцелевший стоял, закрыв командира щитом и с ненавистью глядя в бесстрастную белую маску.

Белая фигура вновь взмахнула мечом. Энекл отбил, удивившись силе небрежного с виду удара, и атаковал сам. Его копье мелькало иглой в руках ловкой ткачихи. Другой человек без щита непременно пропустил бы хоть удар, но тот, кто стоял перед ним, не был обычным человеком. Вскоре обороняться пришлось уже самому Энеклу. Жалобно трещал щит, утомлённые мышцы рвались, едва поспевая за сыплющимися отовсюду ударами, но тысячник держался. Подловив врага на слишком осторожном выпаде, он едва не попал под мышку. Невообразимо изогнувшись, Алгу уклонился, размашисто отбил едва не пронзившее его копьё, и отпрянул в сторону. Безликая маска пророка обратилась к дерзкому врагу.

‒ Как тебя зовут, воин, ‒ спросил он на чистейшем эйнемском языке.

‒ Энекл, сын Гидаспа, ‒ прохрипел тысячник пересохшим горлом. Если враг хочет поболтать, почему бы и нет? Когда ещё представится такой случай восстановить дыхание.

‒ Энекл… Мне знакомо это имя. Положи оружие, и будешь жить.

‒ А мой командир?

‒ Ты сопричастен прямому пути, он нет.

‒ Тогда и я скажу: нет!

Энекл ударил вновь, целя в грудь. Алгу отмахнулся мечом, и копьё вырвалось из пальцев, едва не сломав державшую его кисть. Булава обрушилась на щит, и тот треснул пополам, рука хрустнула, но прежде, чем Энекл успел почувствовать боль, в его грудь и живот словно ударило тараном. Согнувшись пополам, тысячник отлетел назад, на жалобно застонавшего Каллифонта.

‒ Верность ‒ свойство идущего прямым путём, ‒ сообщил пророк, глядя на поверженного тысячника, ‒ но умирать стоит, лишь если это имеет смысл. Смерть ради смерти не имеет ценности, в ней нет правды, и нет истины.

‒ Сдавайся… ‒ прохрипел Каллифонт, его окровавленное, мертвенно-бледное лицо очутилось совсем рядом с энекловым, глаза полководца уже начинали подёргиваться мутной пеленой. ‒ Делай… как он сказал…

‒ Нет! ‒ рыкнул Энекл. ‒ Нет!

Он поднялся рывком, не обращая внимания на висящую плетью руку, и потянул из-за пояса меч. Алгу терпеливо ждал.

Энекл прыгнул с места, без разбега. Оружие врага взметнулось навстречу. Страшный клинок Алгу пропорол измятый нагрудник и глубоко вонзился в тело, но за мгновение до этого Энекл дотянулся до затянутого белой тканью плеча. Кровавое пятно быстро поползло по одежде из-под вошедшего по самую рукоять меча.

Горестный стон пронёсся по рядам плоскоземельцев, но пророк устоял на ногах. Медленно вытащив из раны поразивший его меч, он отбросил его и поднял окровавленные пальцы, показывая их застывшим в священном ужасе сподвижникам.

‒ Смотрите, суеверные! ‒ воскликнул он. ‒ Взгляните, и убедитесь в том, что я человек! Кровь в моих жилах та же, что у вас, ибо все мы равны пред ликом того, кто судит и оправдывает.

Забытый всеми, Энекл полз по заваленному телами полу, оставляя кровавый след. Добравшись до бесчувственного Каллифонта, он кое-как подтянул к себе его щит, и, собрав тающие уже силы, заслонил своего командира от высокой белой фигуры, расплывающейся в слезящихся от боли глазах. Алгу медленно обернулся в их сторону.

‒ Жертва, ‒ промолвил он. ‒ Жертва не должна быть напрасной, пусть даже тот, ради кого она принесена, её недостоин. Это зовётся искуплением.

Отвернувшись от поверженных врагов, пророк великой Плоской земли медленно направился к дверям тронного зала, рубиновые звёзды крови мерно капали с его запястья.

Бело-синий кораблик, широко раскинув парус влетел в залитую солнцем бухту, и в пенной дымке показался белокаменный город с голубыми крышами и златоверхим храмом. Город надвинулся, налетел, поглотил, в бешеной круговерти замелькали улицы, дома, безумно вкусно пахнуло жареной рыбой, и вдруг всё исчезло. Осталось лишь одно лицо. Совсем не такое, каким ему полагалось быть сейчас, после стольких лет. Лицо молодой девушки, что целую вечность назад провожала брата на пропахшем рыбой эферском причале, и неверяще мотала головой, когда тот, натянуто смеясь, обещал привезти из Архены самое красивое ожерелье. Девушка приветливо улыбалась, но по её бледным щекам текли слёзы.

Затем пришла темнота.

***

Грохот удара заглушил остальные звуки, и всё замерло. Все взгляды обратились к искорёженным, выгнутым изнутри дверям. Второй удар ‒ зябкий ветерок пробежал по залу, погасив все лампы. Бесконечно долгое, мучительное ожидание в темноте. Третий удар ‒ тяжёлые створки разлетелись в стороны, и багряный свет факелов ворвался в дверной проём, освещая тёмную фигуру с булавой и мечом в руках. Фигура шагнула вперёд, сотни пламенных надписей разом вспыхнули на стенах, и в их ярком сиянии Алгу вступил в сердце Мидонийского царства. Безликая маска, заменяющая пророку лицо, медленно обвела взглядом испуганно притихший зал.

‒ Нахарабалазар, ‒ от негромкого голоса дрожал позвоночник и замирало сердце. ‒ Я пришёл судить тебя, во имя того, кто милует и наказует.

Спокойно допив вино, царь небрежно отбросил кубок, не спеша поднялся и надменно смерил пророка взглядом. В заляпанном винными пятнами платье, со сбившимся набок венцом, он казался велик, как никогда.

‒ Кто ты такой, чтобы судить меня, червь?! ‒ презрительно бросил Нахарабалазар. ‒ Я царь в этой земле, и здесь только одно право ‒ моё!

‒ Я могу судить тебя по законам человеческим, ибо ты не царь. Я твой царь.

Затянутая белой перчаткой рука потянулась вверх, безликая маска сверкнула в тонких пальцах, и из-под низкого капюшона показалось лицо… Нахарабалазар отпрянул, широко распахнутыми глазами взирая на явившийся перед ним призрак.

‒ Б-брат… ‒ прошептал он, и стон ужаса пронёсся по залу. Феспею казалось, будто он спит либо окончательно сошёл с ума.

‒ Ты узнал меня, ‒ спокойно кивнул Алгу… то есть Ушшурбалиссар. Тот, о котором говорили шёпотом, с тех самых пор, как Феспей прибыл в Нинурту. Великий пророк степи оказался красивым смуглым мужчиной с чёрной бородкой и благородным орлиным носом. Поэт вдруг вспомнил, где видел это лицо. Перед ним стояла ожившая статуя молодого Нахарахаддона, отца братьев-царей, сработанная кем-то из эйнемских мастеров. Вот только глаза покойного владыки не пылали слепящим белым пламенем.

‒ Б-брат… я…

Тот, кого некогда звали царём Ушшурбалиссаром, тяжело взглянул на брата. Покрытые копотью и кровью варвары выстроились вдоль стен за его спиной.

‒ Не стоит искать оправданий и молить о прощении. Твой брат простил бы тебе предательство, но Алгу оно уже безразлично. Ты убил невинных, людей Слова, которые следовали прямым путём и не имели греха перед тобой. Их кровь на тебе, и настало время платить, ибо зло не должно избегнуть наказания. Таков прямой путь.

Он шагнул вперёд, и вдруг на его пути вырос Эн-Нитаниш. С топором наперевес, он заслонил своего владыку ненавидяще пожирая глазами белую фигуру.

‒ Ты преграждаешь мне дорогу? ‒ спросил Алгу. ‒ Отойди. По вашим законам, я твой царь.

‒ Ты не мой царь! ‒ с горячностью воскликнул молодой человек. ‒ Кем бы ты ни был, ты залил кровью священную землю! Ты убивал мидонян! Ты погубил Мидонию! Ты враг, и я убью тебя, как врага!

‒ Я не погубил Мидонию, но принёс ей спасение. Ей и всему миру… ‒ бесстрастный голос пророка прозвучал устало. Страшная рана на его плече ярко алела в свете горящих письмен. ‒ Уйди с дороги. Я не желаю твоей смерти.

‒ Умри!

Эн-Нитаниш ударил наотмашь, целя в раненое плечо, но Алгу, легко взмахнул окровавленной рукой, и топор начальника стражи отлетел в сторону. Белый шар булавы обрушился на молодого воина сверху, и тот рухнул на пол, истекая кровью.

Алгу открыл было рот, но прежде, чем он вымолвил слово, страшный крик вырвался из груди царя. Подхватив с пола топор Эн-Нитаниша, властелин шести частей света бросился на брата. Ярость придала Нахарабалазару нечеловеческую силу. Даже непобедимый пророк на шаг отступил перед его натиском, но только на шаг. Навстречу топору взметнулась булава, и вычурное придворное оружие разлетелось на части. Следующий удар пронзил Нахарабалазара насквозь.

‒ Искупление свершилось, ‒ провозгласил пророк, одной рукой поднимая нанизанного на меч брата. ‒ Кровь верных отмщена.

Последним усилием Нахарабалазар поднял уже подёрнувшиеся смертной дымкой глаза на своего убийцу. Он хотел что-то сказать, но вместо слов изо рта хлынула кровь. Бессильно уронив голову, царь повис на вражеском мече. Едва заметным движением Алгу тряхнул рукой, и тело бывшего властелина миллионов подданных с дребезгом рухнуло на расставленные по ковру кувшины и блюда. Золотой венец Хазраддона, несколько раз подскочив, покатился по мраморному полу, зловеще гремя в затихшем от ужаса зале.

Первым, воскликнув «пощады», упал на колени Наду-Кур. Некоторые последовали его примеру, остальные тихо плакали либо молились. Алгу не удостоил их даже взглядом.

‒ Вы клялись в верности своему господину, но лишь один поднял оружие в его защиту, ‒ сказал он. ‒ Теперь, когда он мёртв, вы готовы служить другому. Я не вижу в вас истины. Убить их всех. Слуг не трогать.

Надев маску, пророк перешагнул через тело убитого царя, поднялся по ступеням и сел на пустой трон. Нетронутый царский венец остался лежать на полу в луже вина и крови.

Вопли взметнулись к расписанному золотом потолку, когда плоскоземельцы с окровавленным мечами наголо накинулись на сбившихся в кучу придворных, но Феспей этого уже не слышал. Ужом скользнув в потайную дверь, он стремглав бросился прочь, в малый зал, а оттуда в зал для игр. Вихрем пронёсшись меж остолбеневших поваров, поэт выскочил на колонную галерею и перед ним раскинулась тёмная зелень Внутренних садов.