Эйнемида IV. Солнце нового мира.

Глава XIX

Лето в самом разгаре. Жаркое солнце весело освещает салатовую гладь моря, невысокую лесистую гору с плоской вершиной и широкую зелёную равнину между ними. Девятое число эйлениона. Ровно год назад, эйнемы всей Эйнемиды собрались на играх в священной Калаиде, дабы восславить богов и упрочить связи между сородичами. Сегодня эйнемы собрались у забытой всеми богами Скошенной горы на берегу Смарагдового моря, чтобы убивать друг друга и умирать от рук собратьев. Ровно год назад был убит Тефей… Хилону казалось, что с тех пор минула целая вечность.

Его окружали военачальники союза, к созданию которого он приложил столько усилий. Пурпурная Левана, чёрно-золотые Филисии, фиолетовый Гилиф, голубая с жёлтым Сенхея и многие, многие другие, а впереди тот, кого эта война вознесла превыше прочих ‒ Анексилай, сын Анексилема. Человек, которого славили как спасителя Анфеи от смуты и лишь немногие знали, что погрузил её в смуту он сам. Анексилай ещё не провозгласил себя царём, но красный царский плащ уже лёг на его плечи, а позолоченный шлем, откинутый на затылок, сиял, словно венец. Старый Эвримедонт в простом льняном нагруднике без единого украшения гляделся подле Анексилая совсем невзрачно, однако к его негромкому, насмешливому голосу прислушивались с ничуть не меньшим вниманием, чем к звенящему баритону анфейца. Этих двоих назвали предводителями союзного войска, и ни заносчивые леванцы, ни упрямые филисияне не оспаривали их первенство.

‒ Прекрасный день для битвы, друзья мои, ‒ сказал Анексилай, оглядывая поле с пригорка. Солнце играло на его позолоченных доспехах и золотых волосах, казалось, вся фигура анфейского военачальника лучится светом. ‒ Каждый знает свою задачу, так отправим же к Урвосу всех глупцов, что посмеют встать у нас на дороге. Прекрасная Тенатис, что до вас…

Энмийская сокрытая сегодня изменила своим роскошным нарядам. Посеребрённый нагрудник, серо-синие хитон с плащом и боевые сапожки, на поясе два длинных ножа, а за спиной ‒ короткий лук и колчан серопёрых стрел. Белокурые волосы ксилийки перехвачены обшитой железными бляхами тёмно-синей повязкой.

‒ Мы пойдём впереди, ‒ кивнула она. ‒ Нашим воинам разумнее остаться под началом своих командиров. Наш способ ведения войны несколько… необычен.

‒ Удивительное дело, ‒ хмыкнул филисиянин Атробат. ‒ Что могут ксилийцы в открытом бою?

Ксилийцы не участвовали в сражениях уже много сотен лет. На поле они вывели пять сотен гоплитов и столько же людей, вооружённых как застрельщики ‒ меньше, чем некоторые малые полисы. Это совсем не выглядело грозной силой, но недавние события заставили Хилона относиться к обитателям Энма с почтением.

‒ Вы всё увидите, ‒ Тенатис лучезарно улыбнулась белоснежной улыбкой. Даже в доспехах и при оружии ей удавалось выглядеть невинной и беззащитной. ‒ Солнце зашло и восходит звезда.

‒ Солнце стоит ещё высоко, ‒ буркнул филисиянин. Могучий здоровяк не считал нужным скрывать свою неприязнь к ксилийцам. Невероятное женское очарование Тенатис на него, казалось, не действует совершенно.

‒ В том-то и суть, мой дорогой Атробат, ‒ рассмеялся Эвримедонт. ‒ Наши энмийские друзья умеют сделать так, что солнце зайдёт в самый ясный день и этого никто не заметит, не так ли, прекрасная Тенатис? ‒ он подмигнул ксилийке, и та ответила ему безмятежной улыбкой.

‒ Для наших друзей, звёзды светят ярче солнца, ‒ весело ответила она.

‒ Значит, имеет смысл оставаться вашими друзьями, иначе придётся бродить в темноте, ‒ в тон ей заметил Анексилай, кинув многозначительный взгляд на Хилона.

‒ Главное, вовремя понять, кому именно светят ваши звёзды, ‒ пробормотал Хилон себе под нос.

‒ Мы шутим в серьёзных делах, ‒ промолвил гилифиянин Гимнон. Его мрачное худое лицо, казалось, поглощает яркий солнечный свет. ‒ Смех воодушевляет перед боем, но когда брат восстаёт на брата, он неуместен. Давайте лучше восславим бессмертных и сделаем то, что должно.

‒ А это как распорядится наш эпистратег, ‒ ухмыльнулся Эвримедонт, покосившись на Анексилая. В его словах Хилону почудилась едва уловимая насмешка, но даже мускул не дрогнул на лице будущего анфейского царя. Любые насмешки разбивались о его золотую броню, словно волны о неприступные скалы.

‒ Эпистратег распоряжается начинать, ‒ весело сказал он. ‒ Идите к своим войскам, вознесите жертвы и сражайтесь, как никогда в жизни. Сегодня мы бьёмся не за себя ‒ за всю Эйнемиду!

‒ Да, возможно, сегодня кто-то действительно её получит… ‒ негромко промолвил Эвримедонт. Никто не пожелал уточнить, что именно старый стратег имел в виду.

***

‒ Что скажешь, друг мой Лиомпрот? ‒ обратился Исократ к лаисскому командиру, бурей ворвавшемуся на военный совет. ‒ Как поживают наши возлюбленные враги?

Военачальники расположились в роскошном шатре ‒ самом настоящем доме с отдельными комнатами и приёмным залом. Чтобы предупредить отпадение союзников годились все средства и эферияне не жалели серебра, изображая, будто Эфер, как прежде, самый богатый и могущественный полис Эйнемиды. О том, что из городской казны выскребли даже серебряную пыль, а великолепный шатёр принадлежит лично Эрептолему, союзникам знать не обязательно. Их решимость, и без того небессомненная, уже пару раз вынудила прибегнуть к средствам, достойным покойного Гигия.

‒ Начали выходить в поле, ‒ лаиссец щегольски подкрутил чёрный ус и сверкнул белозубой улыбкой. ‒ Мы наткнулись на их разведчиков у Фисситий, положили своих двоих против дюжины. Анексилай долго будет ждать от них известий.

‒ Неплохо, неплохо, ‒ одобрительно кивнул Исократ. ‒ Что ещё скажешь?

‒ Засад и ловушек не нашли, поле чистое. Все враги, кажется здесь. Будет весело, Удачей клянусь.

‒ Их сорок тысяч… ‒ пробормотал под нос келенфийский царь Евмен, благообразный старик в позолоченных доспехах и украшенном перьями шлеме. Его окружали столь же пышно разодетые друзья и свойственники: сын Никомед, беглый сапиенский царь Деидам с сыном, беглые же правители Терии и Силиска, какие-то другие архенские царьки, чьих имён Исократ даже не счёл нужным запоминать. Архенцы получали наибольшую выгоду от дружбы с Эфером и они же первые задумались, не стала ли эта дружба чересчур обременительна. Хвала Эйленосу, для открытого предательства архенцы были чересчур благоразумны.

Исократ коротко оглядел своих военачальников. Надменный Эрептолем горделиво вскинул голову, латариец Иреон слушает спокойно и деловито, лаиссец Лиомпрот, кажется, наслаждается происходящим, лицо гелега Скритиска, как обычно, не выражает ничего. У остальных стратег подметил и тревогу, и многозначительные переглядывания с соседями, и неуверенные движения рук. За долгие годы гегемонии, Эферский союз отвык сражаться, не имея решительного перевеса. Тому, кто уверился в собственном всемогуществе, непросто оказаться перед лицом настоящей угрозы.

‒ Не сорок, а тридцать пять. Силы примерно равны, ‒ сказал Исократ, выделяя каждое слово. ‒ Но у нас есть кое-что особенное, не так ли, досточтимый Тоил?

Широкоплечий лысый здоровяк с раздвоенной бородой криво усмехнулся щербатым ртом и самодовольно сложил на груди могучие руки, толщиной способные поспорить со стволами молодых дубов. Архонт хоросфоров возвышался среди военачальников огромной красной башней. Бросаемые на него взгляды отражали самые сложные чувства, главным из которых была надежда. Лучшие воины Эйнемиды ‒ меч, брошенный на чашу весов судьбы. По крайней мере, именно это в них хотели видеть.

‒ Мы отработаем договор, ‒ ответил наёмник. Исократ кивнул.

‒ Не сомневаюсь в этом ни на миг. Что ж, соратники, будто бы мы всё обсудили, каждый знает, что должен делать. Если больше говорить не о чем, пусть каждый возвращается к своим воинам и выводит их в поле. Скоро всё начнётся. Спренсиэ Койорэ!

Военачальники вышли из шатра, но Исократ задержался. Изучающе взглянув на Эрептолема, комкающего в руке какой-то листок, он вернулся и встал за его спиной.

‒ Важное письмо? ‒ спросил он.

‒ Сын пишет, ‒ Эрептолем с непроницаемым видом свернул папирус и положил на стол.

‒ Вот как? Написал всё-таки… ‒ хмыкнул Исократ. Историю Диоклета и его грозного отца знал весь Эфер, но мало кто решался обсуждать её вслух, а уж тем более упоминать о ней при Эрептолеме.

‒ Пишет, что уходит воевать с какими-то дикарями, алгуиты они называются… ‒ бесцветно промолвил Эрептолем и взорвался. ‒ Мальчишка! Подставляет шею варварам ради других варваров! Здесь решается судьба Эфера, а он воюет за варварское золото!

‒ Говорят, юный Диоклет достиг больших успехов… ‒ дипломатично заметил Исократ.

‒ Да знаю, мне писал Каллифонт и ещё кое-кто… ‒ Эрептолем осёкся, поняв, что сболтнул лишнее. Исократ улыбнулся.

‒ Ладно тебе, друг мой, ‒ мягко сказал он. ‒ Все мы знаем, что ты беспокоишься о сыне. Я бы поставил собственный дом против ослиной бабки на то, что Каллифонт отписывает тебе обо всём. Если хочешь знать моё мнение, ты можешь гордиться Диоклетом.

‒ Нечем здесь гордиться. Он доблестен, но служить варварскому царю, в чём тут честь? Теперь он опять уходит на войну, пишет, чтобы я не беспокоился. Действительно, мой единственный сын вот-вот бесславно сгинет и я даже не узнаю, где его могила. О чём здесь беспокоиться? У меня дурные предчувствия, Исократ.

‒ Ну, полно тебе, друг мой. Пока письмо шло к тебе, всё наверняка закончилось, и они уже вернулись домой. Твой сын служит мидонянам, а они непобедимы, значит, вернулись с победой, как и раньше. Ты бы порадовался лучше, что Диоклет наконец-то написал сам. Ответь ему поласковей, быть может он и домой вернуться надумает? Давно уже пора.

‒ Поласковей?! После всего, что он натворил?!

‒ Ну хорошо, ‒ Исократ пожал плечами. ‒ Ответь, как обычно, и твой сын не вернётся к тебе никогда. Пора бы вам обоим поумерить гордость. Доблестный сын, который мог бы стать украшением Эфера, воюет Эйленос ведает где за чужое золото, а его отца ждёт одинокая старость. Вот к чему привела ваша неуступчивость. Твой сын первым сделал шаг навстречу, ну так и ты поступи так же. Если, конечно, хочешь вновь его увидеть.

‒ Я ему уже писал! Он ответил дерзко!

‒ Я представляю, что ты там написал. «Повелеваю» и всё прочее, так? А ты-то в его возрасте как бы ответил на такое? Сейчас он написал тебе сам, и, судя по тому, что письмо не разорвано и не сожжено, проявил почтительность. Ответь ему тем же, и скоро откупоришь амфору лучшего вина да зарежешь козлёнка в честь его приезда. Напишешь?

‒ После боя, ‒ проронил Эрептолем, надолго задумавшись. ‒ После боя я решу, как ответить.

‒ Ну, решай. Только прежде, чем отправить своё письмо, дай-ка мне его прочесть. Кто-то должен будет вымарать оттуда все «повелеваю», «недостойный сын» и «высеку розгами прямо в порту».

‒ Клянусь Эйленосом, это разумно! ‒ рассмеялся Эрептолем. Исократ улыбнулся в ответ.

‒ Вот и хорошо, мой друг, ‒ сказал он. ‒ Сложные вопросы мы обсудили, осталось всего-то выиграть битву. Пара пустяков.

***

Конь Хилона радостно трепетал, чуя витающее в воздухе предвкушение чего-то великого, и всадник вполне разделял чувства скакуна. Грязь, кровь и мерзость, пережитые недавно, казались сейчас необычайно далёкими. Остались покрытое изумрудной травой поле, разноцветная линия вражеских войск на другой стороне и приказы, которые надлежало выполнить. Всё просто и понятно, ни сожалений, ни сомнений, ни необходимости принимать решения. Едва ли не впервые за многие месяцы, Хилону показалось, что он счастлив.

Под начало Хилона отдали три сотни сенхейских всадников. С его славой могли бы и больше, но воспротивился он сам. Пусть командуют не самые известные, но самые опытные, а он, Хилон, исполнит любой приказ, как учили ещё в юности, когда он, бок о бок с отцом, сражался против варваров в унылых песках возле Талиска. «Эдэтэа!» ‒ знакомая всякому эйнему команда, и Хилон взмахом руки направляет свой отряд вперёд. Для него битва началась.

Со своего места в строю Хилон видел постепенно уменьшающееся пространство между войсками. Из строя выбежали застрельщики и лучники, двинулась на фланги конница, быстрее заиграли флейты, подгоняя мерно движущиеся ряды гоплитов. Щёлкнула первая тетива, первая фигурка в белом латарийском хитоне упала на землю, и тут же в воздух взмыли тысячи стрел, на мгновение закрыв солнце.

Жёлто-зелёная лаисская конница вылетела из-за вражеской пехоты и во весь опор помчалась на леванцев и сенхейцев. Радостно взревев, те бросились навстречу. Полетели дротики. Сразу трое воинов на глазах Хилона вылетели из сёдел, а сам он почувствовал пробирающий до костей свист в полупальце от уха. Пара ударов сердца, рвущий уши крик, и всё тонет в круговерти копий, мечей, разъярённых лиц и оскаленных лошадиных морд.

Они были хороши, эти лаиссцы, великолепные всадники на великолепных конях, способные молниеносно наброситься, ударить и столь же молниеносно отойти, на ходу метая дротики за плечо. Хилонов щит поймал уже два, и следующий вполне мог оказаться последним, но сам Хилон больше думал, как убить того, кто перед ним. Философия – учительница жизни, а жизнь, если бьют, велит бить в ответ, потому известный философ, точно так же, как и самый дремучий невежда, бил, колол, отбивал удары, кривился от боли в рассечённом плече и торжествующе рычал при виде падающего с коня врага.

Казалось, это будет длиться бесконечно, но прозвучал сигнальный рожок, и сенхейско-леванская конница отвернула назад, а жёлто-зелёные устремились к оставшимся без защиты стрелкам. Те бросились под защиту копейщиков, но слишком нерасторопно. Враги сблизились на расстояние броска, первые дротики полетели в спины бегущих, и тут передние ряды лаиссцев рухнули на землю. Что-то громко хлопнуло, густой сизый дым скрыл потерявшую разбег конницу, а от преследуемых ею стрелков отделились быстрые тени в тёмно-синих цветах Энма. Одна за одной тени скрывались в дыму, откуда вскоре послышались звон оружия и крики умирающих. Дым затянул едва ли не половину поля, когда же он немного рассеялся, взгляду предстала тонкая линия тёмно-синих теней и беспорядочно отступающие всадники. На земле остались сотни тел в жёлто-зелёном и чудовищно изувеченных коней.

Снова пропел рожок, и Хилон с товарищами налетели на не успевших оправиться лаиссцев, довершая учинённый ксилийцами разгром. Другие всадники ударили на эферских стрелков, но те уже со всех ног бежали к своим гоплитам. Войско союзников двинулось в наступление, обходя стороной разбросанные ксилийцами ловушки. В одну из таких чуть не влетел сам Хилон, лишь в последний момент заметив ярко-жёлтый флажок, предусмотрительно оставленный перед целым полем торчащих из земли железных «звёзд».

Не прошло и четверти часа, как войска сошлись, щиты ударили в щиты, и на равнине под Скошенной горой началась великая битва, подобных которой не много случалось в истории Эйнемиды.

***

‒ Это называется косой атакой, ‒ одобрительно кивнул Исократ, глядя, как леванские гоплиты сминают белый латарийский строй. ‒ Великолепно исполнено, учитесь, юноши, да и зрелым мужам наука. Я всегда говорил, что Анексилай ‒ один из лучших полководцев современности.

Собравшиеся на холме у лагеря не разделяли восхищения стратега. Его заместитель Эрептолем, полководцы, порученцы, вестовые смотрели на поле боя, стиснув зубы. Хитро заманив лаисскую конницу в ловушку, враги получили свободу действий. Конные отряды сенхейцев, леванцев и гилифиян заходили слева, справа же пресловутая косая атака грозила совсем обрушить фланг. Вновь заклубился уже знакомый тёмно-сизый дым. Над основными силами нависла угроза окружения, но Исократ был спокоен.

‒ Полиб, к Сфейрохету, ‒ промолвил он, не оборачиваясь. ‒ Поддержать латарийцев, пусть они отходят к лагерю. Передашь, и сразу обратно.

От Исократа не укрылся красноречивый обмен взглядами между его порученцами. Появление молодого Лиска в исократовой свите с первых дней вызвало ревность Полиба, немало веселящую стратега и весьма ему лестную. Сам бывший возлюбленный Гигия держался тихо, но своего презрения к сопернику не скрывал.

‒ Завидуешь? ‒ усмехнулся в усы Исократ, когда Полиб умчался исполнять приказ, а прочие отвлеклись разговором.

‒ Ты мудр, старший брат… ‒ невнятно проронил Лиск, пряча взгляд.

‒ И всё же. Отвечай честно: ты не доверяешь ему?

‒ Я и сам не оправдал доверия, не мне судить других… Всё же меня удивляет, отчего ты не возьмёшь более способных порученцев

‒ Он очень старателен, ‒ многозначительно подмигнул стратег. Лиск презрительно скривился.

‒ Ах в этом дело…

‒ Ну-ну, не ревнуй, ‒ Исократ мягко коснулся розовой щеки юноши. ‒ Я хочу воспитать сынов отечества из вас обоих, потому предпочтения не отдаю никому. К тебе у меня тоже есть поручение, опасное и важное.

‒ Правда? ‒ радостно встрепенулся Лиск, став оттого необычно привлекательным. Стратег едва удержался от поцелуя, вряд ли уместного на поле брани.

‒ Правда. Мчись к Хиелу, на правый фланг, словно ветер. Пусть тоже отступают к лагерю. Полное отступление, боевой порядок сохранять.

‒ Но… мы сдаёмся?

‒ Нет, младший брат, не сдаёмся. Ещё нет. Пусть будут готовы исполнить вторую часть нашего плана.

Исократ ещё раз потрепал растерянного Лиска за щёку и направился к Эрептолему. Предстояло сделать ещё многое. Очень многое.

***

«Тук-тук», «тук-тук» ‒ дротики стучат по сомкнутым над головами щитам словно дождь по крыше, но анфейская фаланга идёт уверенно, локоть за локтем отвоёвывая у латарийцев поле. Позади, на белом коне, окружённый пышной свитой и отрядом лучших всадников скачет их вождь, и сердца детей Аэлин пылают при виде его красно-золотого знамени.

Ещё один натиск, латарийцы начали отступать, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие порядка. Правый фланг вражеского войска, опасаясь окружения, тоже потянулся назад. Пытаясь отрезать врагов, Хилон с товарищами очутились у самого вражеского лагеря, где эферские пельтасты плотной стрельбой заставили их отступить, но это была временная неудача. Вскоре отступающие враги упёрлись в собственный лагерь. Бой теперь шёл под самой оградой из сбитых вместе сосновых кольев.

Хилон уже поверил было, что всё идёт хорошо, когда за холмами у лагеря хрипло запел боевой рог и на зелёных склонах появились красные с чёрным фигурки, вид которых заставил похолодеть каждого, кто был знаком с военным делом. Служители бранелюбивого Хороса, грозные хоросфоры, со всех ног мчались в атаку, свирепо ревя. У Хилона опустилось сердце, когда он понял, сколько красно-чёрных сумели нанять эферияне. С тысячей Анексилай взял два богатейших города эйнемской Архены, а здесь было впятеро больше. Впервые в истории кто-то сумел нанять весь Хоросион целиком.

Хоросфоры не соблюдали строя и были вооружены разношёрстно. Копья, мечи, топоры самого диковинного вида, а у некоторых нечто и вовсе невообразимое. По всей военной науке, такая пехота уязвима перед всадниками. Так рассудил и, начальник конницы. Бок о бок с товарищами, Хилон помчался навстречу красно-чёрной волне.

Они ударили прекрасно ‒ слитно, чётко, колено к колену ‒ и даже смяли передних врагов, но торжествующие кличи вскоре сменились воплями боли. То, что творили красно-чёрные, Хилону прежде доводилось видеть лишь на театральной орхестре. Они подсекали лошадей и вспарывали им брюхо, запрыгивали на круп, одной рукой рассекая всаднику горло, а другой пронзая глаз его соседу в строю, мельницей раскручивали топоры, надвое разрубая и человеческие, и конские головы. Сам начальник конницы, столь неосмотрительно бросивший своих людей на служителей Хороса, пал в числе первых, сбитый наземь гигантской булавой. Бой окончательно превратился в кровавое жертвоприношение Смеющемуся.

То ли бессмертные боги, то ли неведомые нити судьбы, натянутые далёкими предками, сберегли Хилона в этом кошмаре. Он даже не был ранен, наоборот, сразил копьём какого-то хоросфора, что удалось немногим, и тут ему улыбнулась удача. Совершенно обезумевшего, потерявшего поводья горниста с рожком через плечо вышвырнуло из боя прямо навстречу Хилону, и тот решительно в него вцепился.

‒ Труби общее отступление! ‒ взревел он, и, поняв, что глаза парня остались стеклянными, полоснул его остриём дротика по щеке. ‒ Труби, дурак!

Едва ли соображая, что делает, горнист поднёс рожок к губам, и вскоре обескровленная конница, еле вырвавшись из смертельной хватки красно-чёрных, удирала в направлении собственного тыла. Несколько ударов сердца, и новые крики взметнулись к небесам ‒ это хоросфоры добрались до наступающей на правом фланге пехоты.

Едва красно-чёрные врубились в ряды гилифиян, вражеские застрельщики покинули лагерь, огибая сенхейцев и анфейцев слева, но в их руках были уже не дротики, а длинные копья и щиты. Теперь уже союзники бились во вражеском полукольце, неумолимо сходящемся за их спинами.

***

‒ Подлинные служители Хороса, ‒ заметил Исократ, внимательно изучая поле боя. ‒ Всё же, слава чёрно-красных заслужена не зря.

‒ И твоя тоже. Эти бедняки с копьями даже большая неожиданность для врага, чем хоросфоры, ‒ сказал Эрептолем. Один он хранил относительное спокойствие. Прочие полководцы Исократа, и уж тем более его юные порученцы, не скрывали восторга. Стратег недовольно обернулся в их сторону.

‒ Ну-ну, друзья мои, мы ещё не победили. Радуйся, только когда все враги лежат, да и то проверь ‒ вдруг прикидываются.

‒ И всё же, победа близко, ‒ Эрептолем мрачно взглянул на поле. ‒ И поверь мне, радоваться мы станем не прежде, чем воздадим по заслугам кому следует.

‒ А, ты про архенцев, ‒ хохотнул Исократ и указал на бело-красные квадраты келенфских войск. ‒ Посмотри, они будто бы исполнились решимости и собираются сделать, что я велел.

‒ С опозданием в час! Клянусь Эйленосом, эти крысы были готовы предать!

‒ Разумеется. Ты сам говорил, что они своего не упустят, так почему злишься? Нам их трусость была на руку, так наше отступление выглядело убедительнее.

‒ Это не обойдётся им легко.

‒ Что ж, выпороть милейшего Евмена и его родню не помешало бы, хоть бы и в назидание другим. Но, во-первых, сейчас им не следует об этом знать, а во-вторых, нужно закончить начатое. Выводи все свободные отряды, друг мой. Решающий натиск, прямо посередине, на сенхейцев. Никто не выполнит это лучше тебя.

‒ И никто сделает это с большим удовольствием, ‒ нехорошо осклабился Эрептолем и обернулся к эферским полководцам, жадно пожирающим глазами поле своей будущей победы. ‒ За мной, сограждане! Время воздать нашим беспутным родичам за их преступления против свободы Мы особый, исключительный народ, и день нашей справедливости настал! Эйленос и Эфер!

Резко опустив шлем на лицо, он направился к ожидающим у подножия холма бело-синим отрядам. Лучшие войска Эфера готовились бросить Эйнемиду к его ногам.

***

Новая бело-синяя волна накатила на жёлто-голубой сенхейский строй, и снова разверзлись врата подземного мира. Бывшие родичи, сенхейцы и эферияне, бились остервенело, кололи копьями, резали мечами, лишившись оружия хватали врагов за бороды и выдавливали глаза. Здесь никто не просил и не давал пощады.

‒ Отбились! ‒ пронеслось по линии. Сенхейцы радостно застучали окровавленными копьями об измятые щиты. Эферияне отхлынули назад, собираясь с силами, но радостные крики быстро смолкли. Новые бело-синие отряды показались с юго-востока. Главные силы вражеского воинства сосредотачиваются для решительного удара и остриё его нацелено прямо на измученную сенхейскую фалангу.

‒ Что будем делать, стратег? ‒ Леодор, помощник и друг Гепсилла, взглянул на мрачное лицо сенхейского военачальника.

‒ Командуй строиться. Глубина три ряда. Кто ранен, пусть встаёт в третий. Держаться, сколько сможем.

Они вдвоём стояли на невысоком холме, откуда могли наблюдать за готовыми сойтись войсками. Голубо-жёлтая линия была тоньше бело-синей, намного тоньше.

‒ Нас перебьют… ‒ сказал Леодор.

‒Возможно. Зато Эвримедонт получит время. Командуй построение, ‒ Гепсилл коротко кивнул помощнику, но тот не двинулся с места.

‒ Послушай, ради чего это всё? ‒ странным голосом спросил он.

‒ Что «всё»?

‒ Ради чего ты собираешься погибать? Всё, о чём мы мечтали: торжество демократии, свободы, справедливости, изгнание воровской власти, Сенхея в семье цивилизованных государств ‒ всё это случится вот-вот, стоит нам только отойти в сторону. Эферияне установят в Эйнемиде справедливый порядок. Не ты ли сам говорил, что их власть станет для Эйнемиды благом?

‒ Говорил, и считаю так до сих пор.

‒ Тогда почему упорствуешь? Давай сдадимся и принесём Эйнемиде свободу. Разве это не разумно?

‒ Это, конечно, разумно, ‒ Гепсилл устало вздохнул. ‒ Свободу… А как же сограждане? Если мы отступим, погибнут сенхейцы.

‒ И что? Пока правит тиранния экклесиархов, мы все всё равно, что мертвы…

‒ Это пошлые слова, пригодные лишь для агоры, и ты это знаешь, Леофор, ‒ Гепсилл раздражённо передёрнул плечами. ‒ Смерть есть смерть, нечего играть этим понятием. Если я отступлю ‒ стану предателем. Нет, не экклессии, не надо говорить, что я им ничего не должен, это тоже оставь для агоры. Я предам не экклессию, а людей ‒ моих сограждан. Этому не может быть оправдания.

‒ Сограждане виноваты сами! Не они ли выбирают эту преступную власть, насмехаясь над нашими идеями?!

‒ Если мы навяжем свои идеи насильно, чужим оружием, над нами перестанут насмехаться и начнут ненавидеть.

‒ Но… как же демократия и свобода. Разве здравомыслящие люди не должны делать всё, ради их победы?

‒ Если демократия может победить только ложью, к гарпиям такую демократию. Свобода, купленная предательством сограждан, их кровью ‒ это свобода исключительно от совести и чести. Такая свобода не для меня. Я буду сражаться. Ты со мной? Если нет, переходи на ту сторону поля. Решай.

Кивнув соратнику, Гепсилл покинул холм. Проводив его взглядом, Леофор надолго задумался, а затем молча надел шлем и побрёл в сторону готового встретить врага сенхейского строя.

Они погибли через полчаса, друг подле друга, окружённые двумя десятками бездыханных тел в бело-синих эферских плащах.

***

Резким рывком поводьев Хилон развернул коня и осмотрелся. Только что сражение было выиграно, а теперь анфейский клин упёрся в закрепившихся у лагеря врагов, и лишь упорство прикрывших тыл сенхейцев не даёт Анексилаю окончательно попасть в окружение. Левый фланг словно охвачен огнём ‒ жадным чёрно-красным пламенем. Хилону никогда не доводилось видеть хоросфоров в настоящем бою, и сейчас он только качал головой, глядя, как служители Смеющегося играючи, словно кукол, расшвыривают гоплитов в тяжёлых доспехах. Головной отряд гилифиян хоросфоры смяли, кажется, вообще без потерь. Задние ряды пока держались, но красно-чёрным уже шли на помощь архенские войска царя Евмена, а слева накинулись оправившиеся лаиссцы, поливая гилифиян дождём дротиков.

‒ За мной, ‒ коротко скомандовал Хилон и направил коня на врагов. Несколько мучительных мгновений, а затем дурные мысли вновь исчезли. Он и его сенхейцы отчаянно рубили и кололи лаиссцев, те рубили и кололи в ответ. Вокруг не было ничего, кроме очередного врага, так и норовящего ткнуть дротиком в конскую морду, внезапно перекинуть оружие из руки в руку или едва уловимым движением метнуть стальную иглу. Ещё лаиссец, и ещё один, и ещё, и вновь блаженный момент, когда понимаешь, что колоть больше некого. Пространство впереди свободно, враг бежит, ты вновь не вопящее от боевой ярости животное, а командир не занятого в бою отряда и должен решать, где копья и мечи твоих людей нужнее всего прямо сейчас.

Свежие эферские войска вступили в бой. Пало знамя Гепсилла, сражение шло уже там, где находился сам Эвримедонт, а при нём наверняка и Эолай. Первым порывом Хилона было поспешить на помощь им, но сенхейцы держались крепко, а здесь на левом фланге, всё ближе развеваются на ветру бело-красные знамёна Келенфа и строй гилифиян уже подаётся назад. Хилон никогда не считал себя полководцем, но сейчас он увидел картину боя, точно с высоты птичьего полёта. Лучшие воины Эйнемиды, открытый тыл анфейцев, а между ними ‒ маленький голубо-жёлтый отряд всадников. Чёрно-красное воинство неторопливо развернулось и, ускоряя шаг, двинулось вперёд. Ветер с готовностью принёс боевые кличи слуг Смеющегося и слитный стук их оружия о медные бляхи на груди. Хилон понял, настало время умирать.

Он не вдруг понял, что означает движение, зародившееся позади отступающих гилифиян, а когда понял, не поверил своим глазам. Целое войско появилось из-за покрытых зеленью холмов и в походном строю двигалось сквозь расстроенные порядки союзников.

‒ Боги, ‒ изумлённо выдохнул хилонов заместитель Дефеоб. ‒ Это же урвософорцы… Но что они тут забыли?

‒ Боюсь даже думать, ‒ сказал Хилон, не отрывая взгляд от неторопливо приближающихся метониссцев. Чёрные доспехи, чёрные одежды, чёрные шлемы и щиты ‒ казалось, в битве собрался принять участие сам первозданный мрак. Дав знак своим оставаться на месте, Хилон направил коня к урвософорцам и поравнялся с мерно шагающим отрядом, пристально вглядываясь в ряды одинаковых глухих шлемов.

‒ Здравствуй, Хилон, ‒ не останавливаясь сказал ближайший гоплит. Голос показался знакомым.

‒ Советник Архел!

‒ Ты ведь просил помощи, ‒ урвософорец гулко усмехнулся из-под шлема. ‒ Поблагодари того, из-за кого её получил.

Другой воин откинул чёрный шлем на затылок, и Хилон увидел безбородое юное лицо с едва подёрнувшейся первым пушком губой.

‒ Агесиполид! ‒ воскликнул он.

‒ Наш совет ещё раз обдумал твои слова, ‒ урвософорец белозубо усмехнулся, словно опровергая все разговоры о суровой мрачности их народа. ‒ Они всё-таки решили, что ты прав. Чрезмерная власть одного над всеми противоречит гармонии.

‒ Вот как. А Архел сказал благодарить тебя.

‒ Я разве что дал пару советов, ‒ Агесиполид скромно склонил голову, но его глаза при этом весело сверкнули. ‒ Всё, мой друг. Болтать некогда, сперва надо победить!

Махнув вооружённой копьём рукой, молодой урвософорец опустил шлем на лицо и прошёл мимо. Хилон ошеломлённо проводил его взглядом.

Чёрное войско неторопливо вышло на свободное пространство перед хоросфорами, а те спокойно ждали, пока противник выстроится. Беззвучный приказ, и урвософорцы, как один человек, развернулись лицом к врагу. Бесконечные мгновения ожидания, словно на стадионе, взмах невидимого судейского жезла, и лучшие воины Эйнемиды двинулись друг навстречу другу. Казалось, даже солнце поднялось повыше, чтобы не упустить ни мгновения этого небывалого состязания.

Они сошлись, и время словно остановилось. Урвософорская фаланга двигалась бесшумно, как единый механизм, длинные копья двигались, будто спицы в ткацком станке. Хоросфоры налетали на чёрный строй будто бы вразброд, но в хаосе их передвижений проглядывался чёткий, сложный рисунок, где ни одно действие не было лишним. Это походило на удивительный, завораживающий танец, священнодействие во славу бранелюбивого Хороса. Иные даже прекращали сражаться, бок о бок с недавними врагами наблюдая за битвой живых легенд.

Всё окончательно смешалось. Хилон отчаянно пытался сообразить, как изменился расклад сил и что следует предпринять теперь, но были те, кто размышлял быстрее и был куда более скор на выводы. В тот самый миг, когда урвософорский советник Архел пронзил сердце архонта Тоила и сам пал под его огромным топором, бело-красные войска архенцев ударили в тыл Эрептолему.

***

‒ Такие вот дела, юноши. Иногда на поле боя события разворачиваются так, что предсказать их не всякому оракулу под силу. Хороший полководец это знает и всегда сохраняет голову ясной.

Заложив руки за спину, Исократ изучал поле битвы, а юные Лиск и Полиб внимали его размышлениям, тревожно поглядывая в сторону сражающихся. Пользуясь учинённым «чёрными» замешательством и изменой архенцев, Анексилай вошёл уже в сам лагерь, однако Исократ выглядел безмятежным. Он даже сорвал травинку и принялся её жевать, улыбаясь своим мыслям. Они втроём расположились в небольшой оливковой рощице, в стороне от основных сил, где вид был лучше, а опасность от вражеских дротиков и стрел ‒ меньше.

‒ Разве нам не грозит поражение? ‒ спросил более смелый Лиск. Полиб бросил на него возмущённый взгляд. Парень хоть и стеснялся своего нынешнего положения, полководца воистину боготворил.

‒ Грозит, но в той же мере, что и противнику, ‒ Исократ рассмеялся и обернулся к молодым людям. Их цветущая красота и юность придавали ему сил. Несмотря на опасность, полководцу хотелось петь. ‒ Анексилай выжал из своей удачи всё, что мог. Теперь наша очередь.

‒ Значит мы не проиграем?

‒ Не сегодня. Погляди, ‒ стратег указал на красно-розовый анфейский клин. ‒ Это их резерв, теперь мы знаем, что последний. Они нацелились на лагерь, но остальная-то их линия вон где. А вон там, в сенхейском строю справа, который против латарийской фаланги, три ряда и те неполные. Они уже наверняка еле держатся. При них Эвримедонт, вижу значок. А теперь глянь туда, налево…

‒ Гоплиты Хиела.

‒ Да, отошли и перестроились, они уже четверть часа так стоят, отдохнули. Хиел хочет вернуться в бой, но это зря, лучше ему помочь латарийцам, а вон там, за деревьями наши друзья лаиссцы, и они нацелены Анексилаю прямо во фланг. Теперь ясно?

‒ Не понимаю… ‒ выдохнул Полиб с почти суеверным восхищением.

‒ Если сенхейцы не выдержат, у анфейцев оголится тыл, и сам Анексилай будет окружён, ‒ раздражённо отмахнулся Лиск. ‒ Так мы разобьём фланг возьмём обоих стратегов. Но ведь… это же победа!

‒ Именно! ‒ просиял Исократ. ‒ Один удар, точный, как стрела, и они наши. Полиб, давай к Хиелу, пусть выдвигается на сенхейцев, а Лиомпрот всей своей конницей вон туда, в пространство между линиями. Вот так, друзья мои. Победа ближе, чем нам кажется.

Весело подмигнув, стратег отвернулся и вновь взглянул на поле боя. Анексилай ещё ничего не видит… И не увидит. Всадники будут на месте меньше, чем за четверть часа, а потом будет поздно.

‒ Исократ… ‒ послышался сзади голос Лиска. ‒ Я хотел бы кое-что рассказать.

‒ Да, конечно. Говори.

‒ Когда умер Гигий… Я помог ему уйти, и сказал ему перед смертью… Ты хочешь знать, что я ему сказал?

‒ Ты уверен, что нам стоит это обсуждать сейчас?

‒ Уверен.

‒ Ну что ж, ‒ мягко улыбнувшись, Исократ начал оборачиваться. ‒ Раз уверен, расскажи…

Боль пронзила живот, и стратег, скорчившись в три погибели, повис на торчащем из-под его нагрудника кинжале. Насмешливо улыбающееся лицо Лиска оказалась совсем рядом. Приблизив презрительно изогнутые губы к уху Исократа, юноша прошептал:

‒ Я сказал ему: «солнце зашло, и восходит звезда».

Застонав, Исократ опустился на землю. Краем глаза он увидел распростёртое на земле тело Полиба с мастерски перехваченным от уха до уха горлом. Лиск стоял поодаль. Молодое и прекрасное лицо неуловимо изменилось, заледенело, стало жёстким. Вместо пышущего здоровьем и задором юноши на поверженного стратега, небрежно поигрывая окровавленным кинжалом, смотрел зло ухмыляющийся мужчина лет тридцати.

‒ Да, я из Энма, ‒ ответил тот, кто звался Лиском, на невысказанный онемевшим языком вопрос. ‒ Обидно, должно быть, умирать вот так, ‒ он коротко и резко хохотнул. ‒ Говорили же, что любовь к юнцам когда-нибудь погубит Эфер. С Гигием мы его основательно расшатали, а с тобой повалили окончательно. Знал бы ты как мне надоели эти ваши слюнявые лобзания. Как можно женщин не любить, а? Да ты не дёргайся, побереги силы. У тебя времени и так немного, не укорачивай его уж совсем…

Всё так же насмешливо улыбаясь, ксилиец вложил кинжал в мёртвую руку Полиба. Затем достал свой меч и несколько раз ударил труп в горло.

‒ Та-ак, ‒ протянул Лиск, бросив окровавленный меч и озираясь вокруг. ‒ Ну, всё, в целом, ясно. Предатель Полиб убил стратега Исократа, нашу надежду и опору. Войско погибло тоже, такое бывает. Только одна мелочь осталась, для убедительности. Нельзя же нашему возлюбленному Эферу оставаться без руководства, так ведь?

Лиск подобрал меч Полиба, и, старательно примерившись, вонзил себе в грудь, точно в стык между льняными пластинами доспеха.

‒ А-а-а, зараза, больно… ‒ прошипел он, оседая на землю рядом с Исократом. ‒ Несмертельно, а больно. Ну да ничего, сейчас сознание потеряю… ‒ он насмешливо подмигнул. ‒ И ты, кстати, тоже. Жаль, больше не свидимся ‒ буду скучать. Спокойной ночи, старший брат.

Исократ закрыл глаза. Говорить не было ни возможности, ни желания. Оставалось лишь терзаться сожалениями и дожидаться Эретероса-разрешителя, благо Серпоносец, в своём милосердии, не заставил себя долго ждать.

***

‒ Победа-а! ‒ гремит за жёлтым тентом палатки. Дробно бьют копыта заходящей на решительную атаку конницы, слитный топот идущих в бой гоплитов сотрясает землю, предвкушение торжества разлито в воздухе колючей предгрозовой свежестью.

В палатке тихо и пахнет смертью. Cвет еле пробивается сквозь узкие щели и неплотно прикрытый полог. Два факела у дальней стены едва рассеивают сонный полумрак, выхватывая из темноты наскоро сделанную из голубых плащей постель и человека на ней. И ложе, и человек густо залиты кровью.

Хилон протолкался сквозь заполнившую шатёр толпу, непочтительно отодвинув стоящего в первом ряду экклесиарха Проклида, и с трудом сдержал горестный крик при виде Эвримедонта. Лекарь совлёк с полководца искорёженный доспех, обнажив насквозь промокший хитон и три глубокие раны на груди. Цена победы оказалась высока. Непредставимо высока.

‒ А, юный Хилон, и ты здесь… ‒ улыбка старика на мгновение сменилась болезненной гримасой, его израненное тело сотряслось в надсадном кашле. ‒ Помнишь, вы с Эолаем приехали звать меня на войну, а я не знал, хочу остаться дома или идти?

‒ Помню, ‒ кивнул Хилон. Он был уверен, что скорбный вид придётся умирающему не по душе, и старался выглядеть бодрее. Получалось неважно.

‒ Я и сейчас не знаю, ‒ Эвримедонт каркающе рассмеялся и вновь зашёлся кашлем. ‒ Толк от меня городу, кажется, был, но выполнил ли я свой долг по отношению к внукам и детям? Вырастут ли они без меня достойными гражданами? Вновь вопросы без ответов… ‒ он скривился от боли и ухмыльнулся. ‒ Наверное, из них и состоит жизнь. Завещание у меня в палатке, назначаю своими душеприказчиками тебя и твоего друга Эолая, раз уж вы втянули меня в это дело. Также тебя Проклид, советника экклесии Деигора и моего соседа Феспома. Он человек небогатый, зато работящий и честный, ему я доверяю больше, чем иным прочим.

‒ Благодарим за честь, ‒ сказал Проклид. ‒ Не беспокойся о детях. Пока стоит наш город, сенхейцы будут чтить твоё потомство. Каждый из нас будет считать твоих детей своими. Клянусь позаботиться о них и воспитать такими гражданами, каких не стыдился бы их великий отец.

‒ Нельзя называть человека счастливым, пока тот не умер, ‒ добавил Хилон. ‒ Ты уходишь с величайшей славой, окружённый почётом. Мы победили благодаря тебе, и твоё имя будет славиться вечно.

‒ Вот как… ‒ Эвримедонт натужно усмехнулся окровавленными губами. ‒ Значит, мы уже победили?

‒ Это вопрос времени. Враг разбит, скоро они побегут.

‒ Прекрасно, вот только победили ли мы? Или победил каждый по отдельности? А может быть, победил кто-то один? Подумайте-ка над этим, сенхейцы. Подумайте крепко… Подумайте…

‒ Что это значит? ‒ удивился Проклид, но старик лишь гулко закашлялся в ответ и уронил голову на подушку. Он отошёл спустя четверть часа, и грозное «подумайте» стало последним словом великого Эвримедонта.

***

Анексимандр Менетеид, брат великого Анексилая криво усмехнулся вслед бегущим этелийским пехотинцам. Какой-то юноша в оранжево-чёрном, без шлема и щита, замешкался, испуганно озираясь. Лёгким движением коленей поторопив коня, Анексимандр налетел на этелийца и на всём скаку с наслаждением вогнал дротик прямо в испуганно распахнутый рот. Легче, чем попасть в бегущего зайца, но бодрит куда сильнее. Анексмандр потянул было другой дротик, выбирая новую добычу, но тут движение на дальнем краю поля привлекло его внимание. С сожалением Менетеид убрал оружие и повернул коня туда, где сверкал на солнце позолоченный шлем его великого брата.

‒ Ты должен был не дать уйти этелийцам, ‒ вполгубы проронил Анексилай вместо приветствия. Анексимандр искренне восхищался и гордился братом, но эта его новая манера держаться необычайно злила. Как будто он тут единственный Менетеид и потомок Аэлин! Да раз уж на то пошло, мать их родила одна и пелёнки они марали одни и те же! Можно и не изображать божество перед тем, кто видел тебя поротым за краденые сливы!

‒ Брат, посмотри: леванцы в опасности, ‒ сказал Анексимандр, сдержав раздражение. ‒ Нужно помочь им, иначе…

‒ Я всё вижу, ‒ ответил Анексилай, не повернув головы. На белом коне, одетый в красное, розовое и золотое, он казался ожившей статуей. ‒ Продолжай преследование, брат.

‒ Но их сомнут, потери будут большие!

‒ Возможно даже недостаточно.

‒ Я не понимаю тебя…

‒ А должен бы, раз ты потомок Менетея, ‒ с неожиданной злостью прошипел Анексилай и покосился назад, убеждаясь, что свита находится достаточно далеко. ‒ Учись думать, брат. Эту битву мы уже не проиграем, а вот успех следующей зависит от того, как силы участников соотнесутся друг с другом. То, как относятся наши к леванским, я нахожу неудовлетворительным. Пока что.

Понимающе улыбнувшись, Анексимандр коротко кивнул и устремил коня вслед бегущим этелийцам. В том, что Анфея снова станет великой, он более не сомневался. Возможно ли иное при вожде, обладающем такой дальновидностью.

***

Пять сотен сограждан ‒ едва ли всё, что уцелело от семитысячного латарийского войска ‒ прижались к крутому обрыву над спокойно перекатывающимися волнами Смарагдового моря. С двух сторон пропасть, с третьей ‒ крутой склон высокого увала, а впереди чёрно-золотые одежды филисиян, после преподанного им прошлой осенью урока не намеренных брать сынов града Латариса в плен.

Иреон сражался, словно механическая кукла. Руки стратега двигались почти без его участия, то ловя вражеские удары щитом, то пронзая в ответ копьём, ноги сами по себе держали место в строю, разум же отчаянно искал пути спасения ‒ не себя, сограждан! ‒ и не находил. Предложи кто ему самую мучительную гибель в обмен на жизни латарийцев, Иреон согласился бы, не раздумывая, но всё шло к тому, что смерть будет самая обыкновенная и совершенно бесполезная. Отступать было некуда, сдаваться некому, оставалось только умирать, как подобает сынам Латариса.

И они это делали. Одним бессмертным ведомо, сколько прошло времени, но они держались, раз за разом отбрасывая разъярённых неудачами филисиян. Тесно сжав ряды, прижав к щиту щит, латарийские гоплиты стояли, мгновенно заполняя бреши в строю. Каждый стремился придвинуться ближе к врагу, ибо земля уже крошилась под ногами задних рядов, и серые комки, рассыпаясь на лету, падали в шумящее море.

Филисияне вновь нажали. Латарийский строй подался назад, и первые воины в белом полетели вниз с головокружительной высоты. Иреон взревел от ярости и с силой врезался щитом в щит ближайшего филисиянина, одновременно вбивая копьё прямо между нащёчниками вражеского шлема. Соратники поддержали порыв, и, после короткой схватки, латарийцам удалось отыграть целый шаг, но этот успех не решал уже ничего. Чёрно-золотые вновь навалились на измождённых плиофентян, и новые латарийские бойцы упали с обрыва. Их белые плащи оседали на каменистый пляж у подножия, словно клочья морской пены.

Что-то ярко сверкнуло на вершине увала. Прежде, чем Иреон успел удивиться, на головы филисиян обрушился град камней, сминая шлемы, дробя кости, валя с ног. Следом за камнями полетели дротики, прогремел задорный клич «Латария-а-а!», и на растерянных чёрно-золотых на всём скаку налетел отряд всадников в белом. С трудом веря своим глазам, Иреон и его воины присоединились к неожиданным союзникам, стремясь выжать всё из вражеского смятения.

Филисияне отхлынули назад, еле сдерживая отчаянные наскоки всадников, а с высокого увала уже спускались пешие воины, в которых латарийцы с удивлением признали собственную лёгкую конницу, отрезанную врагами ещё в начале боя. Спасённые радостно приветствовали спасителей, а к Иреону подбежала стройная девушка в шлеме с козырьком и лёгком нагруднике, перетянутом широкой красной лентой.

‒ Ирэйна! ‒ воскликнул стратег. ‒ Как вы здесь оказались?!

‒ Мы бросили коней и забрались на холм… ‒ девушка раскраснелась, непослушный локон выбился из-под шлема, придавая ей совершенно ребяческий вид. ‒ Сейчас они вернутся! Отходим к лесу, там можно пройти!

‒ Я думал, вы уже отступили!

‒ Мы вернулись… Дядя, уходим! Время!

Кивнув, Иреон махнул рукой, и не верящие в собственное спасение гоплиты опрометью бросились в указанную Ирейной сторону. Дождавшись, когда последний из соратников пройдёт мимо, стратег шагнул следом, и вдруг резкая боль пронзила его ногу, едва не заставив припасть на колено. Опустив взгляд, он увидел не замеченную в горячке боя рану от вражеского копья. Это красное пятно на бедре скрепляло приговор латарийскому стратегу, словно бело-золотая судейская печать, каких в своё время немало наложил он сам. Столь же решительно, бесстрастно и неумолимо.

‒ Дядя, бежим! ‒ с бешено выкаченными глазами и пылающим от боевого азарта лицом, Ирейна казалась необычайно красивой.

‒ Я уже прибежал, ‒ Иреон тяжело опёрся на копьё и прислонил щит к бедру, давая отдых натруженным рукам. ‒ Ранен, не могу идти. Спасайтесь без меня.

Филисияне уже рассеяли латарийскую конницу. Чёрно-золотые фигурки, сверкая на солнце бронзой, приближались со стороны холмов. Ирейна бросила в их сторону отчаянный взгляд.

‒ Я тебя понесу… ‒ робко начала она. Иреон гулко рассмеялся из-под стального шлема.

‒ Ты молодец, девочка, ‒ он улыбнулся племяннице, впервые с тех пор, как она надела красный пояс. ‒ Из тебя выйдет хорошая сестра Дневного света, может быть, даже лучшая из всех. Сегодня ты сделала больше прочих.

‒ Дядя, я… ‒ но Иреон мягко остановил её жестом руки.

‒ Хватит слов. Ты уже спасла сограждан, теперь доведи дело до конца. Верни их домой. Да прольётся свет. Прощай.

‒ Да прольётся свет… ‒ неожиданно, девчонка всхлипнула и повисла у дяди на шее, а затем столь же стремительно бросилась следом за исчезающими в подлеске латарийцами. Проводив их взглядом, Иреон усмехнулся и обернулся навстречу уже ясно различимым чёрно-золотым фигурам. Он сразил двоих, прежде чем вражеское копьё пронзило его насквозь. Свой последний взгляд Иреон потратил чтобы убедиться, что все сограждане покинули бой, и встретил вечность с довольной улыбкой на окровавленных губах.

***

‒ Эрептоле-е-ем! – крик пронёсся над кровавым полем и, подхваченный свежим ветром, улетел в сторону сияющего на солнце моря.

Измотанный эферский отряд в тысячу копий окружили с четырёх сторон. Отчаянная попытка прорваться к лесу разбилась о предусмотрительность сенхейского командира ‒ путь назад уже был отрезан конницей. Бело-синим гоплитам осталось лишь выстроиться кольцом и держаться до последнего, надеясь, что их упорство заставит врагов начать переговоры о почётной сдаче. Отряды замерли друг против друга, собираясь с силами для следующей стычки, как вдруг на свободное пространство между линиями вышел невысокий воин в голубом и жёлтом.

‒ Эрептоле-е-ем! ‒ воззвал он снова, и, не дождавшись ответа, воскликнул. ‒ Неужели ты уже сдох?! Или просто прячешься, как трус?!

‒ Кто зовёт меня?! ‒ Эрептолем, кипя от гнева, протолкался сквозь ряды соратников и тоже вышел вперёд. ‒ Осмелился бы ты болтать так перед боем, а не теперь, когда мы в таком положении!

‒ Мне плевать на твоё положение! Ты убил одного моего друга, а другого оболгал на суде! Время отвечать!

‒ Какие ещё друзья, о чём ты?

‒ Тефей, сын Евмолпа и Хилон, сын Анакрета, знакомы тебе эти имена?! Ну а я Эолай, сын Деолика, волей Эанке-мстительницы требую тебя к ответу!

‒ Эолай, площадной писака… Ты бросаешь мне вызов?!

‒ Эанке нас рассудит! Бери копьё!

‒ Я не собираюсь оправдываться перед клеветником!

‒ И это говорит тот, кто рождён на родине клеветы?! ‒ Эолай презрительно рассмеялся. ‒ Ничего не скажешь, вы, эферияне, умеете обвинять других в собственных грехах! Хорошо, что ваш поганый городишко уже почти горит…

‒ Что ты сказал, сенхеец? ‒ от голоса Эрептолема стало зябко даже распалённым сражением воинам.

‒ Тебе разве плохо слышно под шлемом? Я сказал, что сказал. Желаешь выйти и сразиться?

‒ Ни в коем случае, ‒ эфериянин поморщился. ‒ Глумиться над побеждённым врагом… Твоя непристойность не повредит ни мне, ни великому Эферу. Она вредна лишь тебе, Эолай.

‒ Конечно, непристоен здесь я. Убийство на священном празднике и обвинение невинного это ведь так благородно и достойно…

‒ Я не убивал! ‒ взвился Эрептолем.

‒ Докажи это оружием! И спаси своих людей!

‒ Что?!

‒ Я не желаю кровопролития. Мне нужен только ты. Если они сложат оружие, клянусь, что ни один не будет ни обращён в рабство, ни принесён в жертву. Но пока ты жив, бой не окончится.

Опустив голову, Эрептолем задумался.

‒ Ты отпустишь их свободными? ‒ спросил он наконец. ‒ Целыми и не искалеченными?

‒ Искалеченными… ‒ Эолай брезгливо фыркнул. ‒ Только эфериянину могла прийти в голову такая гнусность. За то, что вы натворили в Китоне и Феспотиде, стоило бы, но мы не вы. Пусть убираются как есть.

‒ Китона и Феспотида получили по заслугам. Они предали демократию… ‒ надменно бросил Эрептолем.

‒ Мне плевать на твои оправдания и на твою поганую демократию! Ты будешь драться или нет?!

‒ Буду ‒ и заткну твою клевету обратно в твой рот!

‒ Вот и славно.

‒ Тогда поговори с богами, и начнём. Во имя бессмертных и ради справедливости.

‒ Может он действительно Тефея не убивал? ‒ негромко спросил эолаев лохаг Иофол, когда Эрептолем отошёл к своим. ‒ Хилон ведь сам говорил, что эферияне не при чём.

‒ Хилон говорил, да… А Хилона обвинил в убийстве тоже не он? Обычная эферская брехня. Чем болтать, восславьте лучше Эанке, она сейчас с нами.

Поручив себя бессмертным, поединщики вышли на свободное пространство и встали друг против друга. Голубо-жёлтое и бело-синее, Сенхея и Эфер… эйнем и эйнем. Оба грязные, запылённые, в измятых доспехах и рваных плащах, но невредимые. До сей поры бессмертные хранили обоих от ран, быть может, именно ради этого часа. Во взгляде Эолая горела ненависть, эферский стратег смотрел, скорее устало. Только сейчас бросилась в глаза разница между ними: высокий и широкоплечий Эрептолем казался больше своего худощавого соперника едва ли ни вдвое.

‒ Плохой ты эфериянин, ‒ насмешливо бросил Эолай, когда Эрептолем, увидев, что враг вооружён лишь мечом, отбросил копьё. ‒ Обычно вы не соревнуетесь, если ещё не победили за стадионом.

‒ Очередная завистливая клевета, ‒ надменно проронил Эрептолем, окидывая взглядом тщедушную фигуру противника. ‒ Ты действительно хочешь биться, сенхеец? Наши силы неравны.

‒ Ну так радуйся: всё по-эферски… Начнём!

Меч Эолая бабочкой порхнул к бедру Эрептолема, но опытный воин ловко закрылся краем щита и ответил сам. На щит сенхейца обрушился удар такой силы, что тот отступил на шаг. Эолай скользнул вбок и попытался достать плечо врага. Эфериянин чуть повернулся, и клинок скользнул по шлему. Эрептолем широко отмахнулся мечом, нацеливаясь в шею, но сенхеец снова уклонился и сделал выпад в колено. Эфериянин отбил вражеский клинок железным поножем, меч вывернулся из руки Эолая и отлетел в траву.

Эрептолем тут же бросился вперёд, но Эолай отпрыгнул и ринулся к своему оружию. Эфериянин опоздал совсем немного. Его меч почти достал спину противника, но тот, резко развернувшись, отбил удар щитом и быстрым движением полоснул Эрептолема по ноге. Зарычав от ярости, эфериянин хватил наотмашь. Лишь в последний момент Эолаю удалось отдёрнуть голову. От визгливого скрежета, с которым клинок скользнул по шлему, на миг заложило уши. Эрептолем ударил ещё, рассчитывая, что враг вновь попробует отскочить, но Эолай бросился вперёд. Эфериянин отклонил летящий в горло клинок, но вес противника сбил его с ног, и враги, сцепившись, покатились по земле.

Привычка опытного атлета, победителя в панкратионе, опередила даже разум Эрептолема. Он откинул щит и сгрёб руку Эолая в «замок», свободной рукой нащупывая лежащий в стороне меч. Сенхеец оказался быстрее. Он тоже отшвырнул щит, левой рукой схватил меч, к которому тянулся эфериянин и трижды ткнул врага под мышку, прямо под сбившийся набок нагрудник. Коротко вскрикнув, Эрептолем обмяк, и Эолай тут же вскочил на ноги, вырвавшись из разом ослабевшей хватки. Убедившись, что враг не поднимается, он поцеловал рукоять окровавленного меча и побрёл к восторженно кричащим сенхейцам.

‒ Стоило ли так рисковать? ‒ неодобрительно покачал головой Иофол, обнимая победителя.

‒ Стоило, ‒ кивнул Эолай. ‒ Несомненно стоило.

Эферияне за его спиной уже клали на землю копья и показывали пустые руки. Как и обещал Эолай, их не трогали, лишь отводили в сторону, освободив доспехов и от оружия. Мера жестокости в этот день и без того давно перехлестнула за край.

Принимая похвалы, Эолай не сразу заметил подошедшего эфериянина в синем хитоне. Без оружия и доспехов, с рассечённым лбом и кровью на плече, он выглядел беззащитным среди облачённых в доспехи воинов, но держался надменно.

‒ Эрептолем зовёт тебя, ‒ сообщил эфериянин.

‒ Что ему нужно? Нам не о чем говорить, всё сказано.

‒ Это просьба умирающего. Смерть достойного врага уважают даже варвары…

‒ Расскажи о вашем достоинстве китонцам и феспотидянам, эфериянин, ‒ скривился Эолай и махнул рукой. ‒ Ладно, идём.

Эрептолем лежал на траве, окружённый дюжиной скорбно поникших эфериян. Он дышал прерывисто и шумно, кто-то расстегнул его стальной нагрудник, обнажив зияющие раны, из которых толчками выбивалась кровь.

‒ Эолай… Э… олай… ‒ прохрипел Эрептолем, изгибаясь от усилия всем телом, словно выдавливая из себя застревающие в горле звуки.

‒ Я здесь, ‒ промолвил сенхеец. Глядя на мучения сражённого им врага, он, к собственному удивлению, почувствовал жалость.

‒ Я… не убивал… друга… твоего друга… не убивал, ‒ уже подёрнувшиеся смертной пеленой глаза обратились к Эолаю. ‒ Зачем… лгать… сейчас…

‒ Я услышал тебя, ‒ Эолай склонил голову. ‒ Уходи с миром, Эрептолем. Урвос тебя рассудит.

Эрептолем его уже не слышал, его руки судорожно заскребли по земле, вырывая клочья травы.

‒ Диоклет… ‒ прохрипел он. ‒ Мой сын… Диоклет… отец его любит… скажите… ему… скажите… Диоклет… сын мой…

В последний раз надсадно захрипев, Эрептолем судорожно дёрнулся и испустил дух.

***

‒ Победа! Победа! ‒ радостные крики неслись отовсюду, весело взлетая в ясно синее небо. Последний вражеский отряд бросился бежать, преследуемый лёгкой конницей в сиреневых плащах. Гилифияне вопили, грозно потрясали оружием, пели, хлопали друг друга по плечам. Кто-то подскочил и к Гимнону, но стратег резко отдёрнул руку, едва не свалив соратника с ног.

‒ Чему ты радуешься? ‒ спросил он удивлённого воина. ‒ На этом поле тысячи мертвецов, и среди них ни одного варвара. Сегодня Эйнемида убила сама себя.

Военачальник стянул с головы шлем и поднял глаза к небу. Слёзы текли по его запылённым худым щекам и всклокоченной бороде.

***

И через три дня после того, как отгремела эта великая битва, не были ещё убраны тела погибших. Больше тридцати тысяч эйнемов лежали на раскисшей от братской крови земле. Бывшие враги ‒ победители и побеждённые, пленники и пленители ‒ трудились бок о бок. Даже увенчаные лавром и копьелистом военачальники не уклонялись от скорбной работы.

Всех павших погребли вместе, насыпав курган, высотой почти с саму Срезанную гору, а на вершине установили обелиск с выбитыми на нём строками гилифиянина Гимнона:

«Те, кто совместно всем миром владычить могли бы,

В этой земле, друг друга сразивши, лежат».

Четыре дня спустя войско союзников вошло в распахнутые ворота Эфера.