Эйнемида IV. Солнце нового мира.

Глава XVIII

Женская половина, погружённая во тьму, являла собой разительный контраст с безумием, царящим в остальном дворце. Ни звука, ни движения ‒ лишь шелест листьев и стрёкот цикад. Шум сражения едва доносился сюда, хотя, казалось бы, здание, полное безоружных женщин, не может быть самым спокойным местом во взятом приступом городе. Подивившись этому, Феспей осторожно скользнул в знакомый коридор, ведущий к опочивальням.

Попался он по-глупому. Позволил безмолвию коридора успокоить себя и не заметил пару охранников, скрытых тенью окружающих вход колонн. Мгновение спустя, было уже поздно. Турхан в узорном кахамском нагруднике поверх рыжего халата держал поэта за шкирку, приставив к горлу кривой меч, а его товарищ в сером отрезал путь назад.

‒ Кто ты такой? ‒ спросил турхан по-мидонийски, выговаривая слова странно, но вполне понятно. Должно быть, когда-то служил в царском войске.

Феспей испуганно всхлипнул и сжался, старательно изображая животный страх, благо играть для этого почти не приходилось.

‒ Отвечай, ‒ рыкнул варвар, нажимая на лезвие.

‒ М-мне надо… ‒ промямлил поэт, по его щеке побежала слеза.

‒ Мужинам сюда запрещено. Приказ. Иди, прячься где-то ещё или умирай, как мужчина.

‒ Я не… я евнух, мне нужно к моей госпоже.

Как и ожидал поэт, хватка ослабла, а кривой меч отступил от горла. Турхан расхохотался и принялся что-то объяснять товарищу. Тот тоже присоединился к веселью.

‒ Евнух. Немуж, ‒ сквозь смех сказал «кахамец». ‒ Глупый обычай.

‒ Д-да, господин… ‒ Феспей подбавил голосу дрожи.

‒ Конечно да, тебе ли не знать? ‒ турхан хохотнул и перевёл удачную шутку, второй засмеялся и что-то сказал.

‒ Что ж, ты, конечно, не мужчина, но им родился, так хотя бы умри им.

Поэт взвизгнул от ужаса и забился в держащей его руке. Турханы вновь зашлись хохотом.

‒ Даже не думай. Я о такого, как ты, кхуурлаг не замараю. Иди отсюда, ищи свою смерть в другом месте.

‒ Д-да, г-господин, т-т-только…

Хоть этот варвар и видывал цивилизованные земли, с эйнемской борьбой он оказался незнаком и не догадался, что означает едва заметное движение безобидного «евнуха». «Обратный замок», некогда выручивший поэта в сарруновой засаде, не подвёл и сейчас. Жалобно хрустнув, державшая Феспея рука выгнулась под неестественным углом. Взвыв от боли, турхан выронил меч, и поэт, нырнув ему под руку, остервенело ткнул в открывшийся бок ножом, извлечённым из широкого рукава театрального хитона.

Второй турхан даже не успел понять, что произошло. Феспей вцепился в его ногу, ножом подсекая колено, точно в юности, в пьяной поножовщине шумных этелийских кабаков. Поэт и кочевник рухнули на пол, и всё это время Феспей не переставал колоть, не глядя, лишь бы куда-нибудь попасть. Едва нащупав опору, он отпрыгнул и прижался к столбу, вытянув перед собой окровавленный нож, но, видимо, всё-таки попал и попал удачно. Варвар в сером лежал ничком, даже не думая шевелиться. Из-под неподвижного тела медленно растекалась по полу багровая лужица. Кое-как поднявшись, Феспей взглянул на дело своих рук ‒ малый вклад в великую битву за Нинурту. Мрачно усмехнувшись собственным мыслям, он продолжил путь, оставив позади два неподвижных тела.

Первую служанку Феспей поймал в пустынной комнате, заставленной ткацкими станками, на которых сиротливо пестрели неоконченные ковры.

‒ Господин… ‒ вскрикнула было девушка и испуганно пискнула, когда поэт грубо сгрёб её руку.

‒ Здесь есть чужие? ‒ прошипел он. ‒ Отвечай тихо.

‒ Нет, никого, только мы, ‒ зачастила служанка, и поэт решил, что она отважна. ‒ Никто не заходил, только у двери охрана…

‒ Где твоя хозяйка? Идём немедля.

Девушка кивнула и с готовностью повела Феспея по запутанным переходам дворцового гинекея. Встреченные на пути служанки испуганно провожали их взглядами. У расписанной золотыми птицами двери провожатая остановилась.

‒ Госпожа здесь, ‒ тихо промолвила она. ‒ С самого… начала.

‒ Хорошо, ‒ Феспей мягко улыбнулся. ‒ Они, кажется, не трогают женщин, но постарайся спрятаться. Если что, скажи, что хотела бы познать Учение и стать на прямой путь. Да хранят тебя боги.

Отодвинув девушку в сторону, он вошёл и увидел Тебак с жуткого вида ножом в руке, а за её спиной гордо выпрямившуюся Ниру. Узнав любовника, чернокожая неожиданно высоко вскрикнула и, отбросив нож, кинулась опешившему поэту на шею.

‒ Что здесь делаешь?! ‒ она округлила глаза, увидев кровь на феспеевом хитоне. ‒ Дрался?! Ранен?!

‒ Всё хорошо, дорогая, я цел, ‒ поэт мягко отстранил любовницу и обернулся к Нире. ‒ Я за вами.

‒ Что происходит? ‒ спросила Нира. ‒ Где… Где мой господин?!

Феспей сомневался, говорить ли женщине в тягости о том, что видел в Тронном зале, но его лицо поведало обо всём лучше любых слов. Отчаянно вскрикнув, возлюбленная наложница повелителя шести частей бессильно упала в кресло.

‒ Всё кончено, ‒ безжизннно сказала она. ‒ Все мечты, все надежды ‒ всё кончено.

‒ Ещё нет. Я знаю, как выйти из дворца. Если пойдём… втроём, ‒ он коротко взглянул на небрежно хмыкнувшую Тебак.

‒Нет! ‒ Нира гордо вскинула голову. ‒ Я жила царицей, и умру царицей!

‒ Сегодня я это уже слышал… ‒ скривился Феспей. ‒ А твой сын?

‒ Теперь он царь и умрёт царём!

‒ Ты решила за него, ‒ сказала Тебак. ‒ Убьёшь сына, его не спросишь.

‒ Его отец убит! ‒ слёзы всё-таки хлынули по щекам Ниры. Руки добела сжались в кулаки. ‒ Его царство отнимут! Даже если мы сбежим, он будет беглецом и изгоем! Зачем так жить?!

‒ Отнятую вещь можно вернуть, ‒ кахамка пожала плечами. ‒ А жизнь уже не вернёшь.

‒ Он будет нищим! Мой сын должен был стать царём, а будет нищим! Царь царей будет ложиться спать голодным! Зачем тогда ему жить?!

‒ Чтобы жить, ‒ резко бросила Тебак.

‒ Именно! Чтобы жить! ‒ Феспей вкладывал в каждое слово всё своё красноречие. ‒ Чтобы попробовать сладости! Чтобы бегать по траве и прятаться от няньки! Чтобы смеяться, играть в грязи, лепить пироги из песка, намокнуть под дождём! Просто жить! Вспомни наше детство, Нира, ‒ поэт бережно взял плачущую девушку за руку. ‒ Земляной пол, пустое брюхо, поротая задница… Помнишь, как мы были счастливы? Ты лишишь своего сына даже надежды на это счастье? Лишишь надежды увидеть солнечный свет просто потому, что он может пару раз лечь спать голодным?

‒ Пф! ‒ фыркнула Тебак. ‒ А может просто сама боишься лечь спать голодной?

Нира долго смотрела на сомкнутые перед собой руки, а затем подняла взгляд. Огромные карие глаза зло сверкнули тёмным огнём.

‒ Нет, ‒ твёрдо сказала она. ‒ Нет, я не боюсь. Я хочу, чтобы мой сын увидел солнце.

‒ Тогда не будем терять время. Бежим. Пока не поздно, бежим. ‒ ободряюще улыбнувшись, поэт поднялся на ноги и решительно оправил покрытый кровью хитон.

***

Диоклет бежал по горящему городу, и Палану стоило огромных трудов не терять подопечного из виду. Один раз он не успел, и застал своего пленника над парой мёртвых берогетов, некстати принявших бегущего безоружного чужеземца за добычу. Едва ли соображая, что делает, Диоклет убил их голыми руками. Меж пылающих дворцов, меж наваленных грудами тел, между исступлённо сражающихся воинов и плачущих в страхе детей, скользя на залитой кровью мостовой ‒ вперёд, к чёрной громаде Золотого дворца.

Внешние сады встретили их смертью и пустотой. Мертвецы лежали здесь так плотно, что приходилось идти по ковру из окровавленных тел и морщиться, услышав из-под ног чей-то стон. Во внутренних садах им встретились победители, выглядящие едва ли лучше побеждённых. Кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то попросту таращил полубезумные глаза, не веря, что всё закончилось, а он до сих пор жив. Не обращая на них внимания, вперёд, и только вперёд. Золотая табличка в руках Палана надёжно убирала с пути любые препятствия.

Они лежали в приёмном зале. Окружённые горами убитых врагов, с красными от крови копьями, с изрубленными в щепки щитами, величественные в смерти, точно памятник самим себе, тысячекратно превосходящий любое творение человеческих рук. Боевые товарищи Диоклета лежали перед ним бездыханные, а позади них, ближе к дверям… Горестно вскрикнув, молодой тысячник бросился к двум лежащим поодаль телам: стратегу в позолоченных доспехах и воину, до последнего закрывающему командира огромным щитом.

‒ Энекл! ‒ остервенело, отбросив в сторону щит, Диоклет с ужасом увидел подёрнувшееся мёртвенной бледностью лицо, окровавленные губы, проломленный нагрудник и страшную рану под ним. ‒ Энекл! Скажи что-нибудь! Энекл!

Осторожно ступая, Палан присел рядом и бережно потрогал шею сперва Каллифонта, а затем Энекла.

‒ Он не дышит, ‒ хорагет печально взглянул на Диоклета. ‒ И второй тоже. Мне жаль.

‒ Но ты можешь… Тот, кому ты служишь, может? Как меня тогда… ‒ Диоклет вскинул голову, и его полный надежды взгляд разбился о неумолимое сочувствие.

‒ Смерть ‒ есть конец и тайна, неподвластная и запретная. Здесь я бессилен, ‒ Палан тяжело вздохнул. ‒ А как бы хотелось…

Закрыв глаза, Диоклет бессильно упал на тело друга.