Филипп Красивый

Одновременно с делом тамплиеров, которое разыгрывалось в основном в Париже, в марте 1310 года в Авиньоне открылся другой судебный процесс, над Бонифацием VIII. Гийом де Ногаре был главным и неумолимым архитектором этого действа, перед лицом неохотно соглашающегося Папы. Филипп Красивый сначала поддерживал Ногаре, затем, под влиянием Мариньи, смягчил свою позицию. В течение года, с марта 1310 года по лето 1311 года, между королем и Папой проходили тонкие переговоры, в ходе которых крупные дела использовались как разменные монеты друг против друга. Между Парижем и Авиньоном разыгрывалась великая шахматная партия. Король, консультируемый Ногаре и Мариньи, мнения которых расходились, вел искусную игру и добился выгодных компромиссов как по вопросу ордена тамплиеров, так и по вопросу Бонифация, используя также угрозу, исходящую от императора Генриха VII.

Посмертный суд над Бонифацием VIII

Папа обещал на встрече в Пуатье в 1308 году начать расследование по обвинению Бонифация VIII в ереси, но он намеревался отложить его до неопределенного времени. Следствие над одним из предшественников, когда главные свидетели еще живы, было рискованной операцией. Поэтому Климент V использовал свою излюбленную тактику: промедление. Прежде всего, необходимо было дождаться, пока он обоснуется в Авиньоне, что было сделано только в марте 1309 года. Шли месяцы, и в конце лета решение еще не было принято. Но король и Ногаре не ослабили своего напора. С начала 1309 года Филипп IV попросил Наполеоне Орсини найти свидетелей обвинения в Италии. 7 февраля Наполеоне написал, что отправляет их во главе с Ринальдо да Супино в Авиньон, но в пути им преградил путь отряд бонифацианцев. Дебаты предстояли непростые.

13 сентября 1309 года Климент V, побуждаемый королем к действию, объявил в консистории, в булле Redemptor noster, что он созовет в Авиньон всех желающих свидетельствовать, на 16 марта 1310 года, что дало (или потеряло, в зависимости от точки зрения) еще шесть месяцев. Вскоре после этого, 18 октября, он вызвал к себе обвинителей: короля Филиппа IV, его брата Людовика д'Эврё, Гийома де Плезиана и графа Жана де Дрё. Ногаре, центральная фигура, все еще отлученный от церкви, не был упомянут, но, тем не менее, именно он возглавил миссию в Авиньон, в то время как король послал своего представителя. Папа еще раз тщетно пытался добиться передачи всего дела себе, что фактически привело бы к его закрытию.

Поэтому судебный процесс открылся 16 марта 1310 года в доминиканском монастыре в Авиньоне, в то время как в Париже папская комиссия продолжала свои слушания по делу тамплиеров. Климент V председательствовал в суде либо лично, либо при посредничестве двух назначенных им кардиналов, которые были на стороне Филиппа IV: Этьена де Суизи и Беренгара Фредоля. Обвинителей, или oppositores, было пятеро: один священник, Ален де Ламбалль, секретарь короля и магистр с 1285 года, будущий епископ Сен-Брие, и четыре рыцаря: Гийом де Плезиан, Пьер де Галар, Пьер де Блано и Гийом де Ногаре. 20 марта Ногаре и Плезиан потребовали, чтобы старые и больные свидетели были выслушаны без промедления, пока они не умерли.

Все судебные акты, обвинительные статьи и показания свидетелей были опубликованы в 1995 году в замечательном критическом издании Жана Косте: Boniface VIII en procès (Суд над Бонифацием VIII). Благодаря этому фундаментальному труду, ход заседаний суда прекрасно известен. Свидетели, тщательно отобранные Ногаре, в подавляющем большинстве выступили в пользу обвинения, и на них было оказано давление: в мае Климент V пригрозил отлучением тем, кто препятствовал свободе передвижения свидетелей и даче показаний.

На первой сессии, проходившей с 5 апреля по 17 мая, были заслушаны 24 свидетеля, в том числе 11 священнослужителей и 13 мирян. Их заявления в основном касались периода, предшествовавшего избранию Бенедетто Каэтани. Жан Косте подвел итог высказываниям, в которых его обвиняли. Говорят, что он сказал, что:

— Законы христиан и Мухаммеда имеют не божественное, а человеческое происхождение.

— Они имеют чисто сдерживающее значение: заставляют людей вести себя хорошо и жить в мире.

— Христианская вера, по-видимому, уступает другой, о чем свидетельствуют следующие моменты:

— Бог един в трех ипостасях — абсурд.

— Беременность и роды девственности — невозможны.

— Воплощение Сына Божьего — нелепость.

— Хлеб есть тело Христа — как можно в это поверить?

— Воскрешение мертвых — кто и когда-либо был свидетелем этого?

— Существование загробной жизни — кто когда-либо возвращался оттуда?

— Только фантазеры верят в чудеса.

— Господи, сделай мне самое худшее на том свете, до которого мне нет дела.

— Так я считаю и думаю, так думает и тот, кто не из vulgus (толпы).

Подозрительные и разоблачительные обвинения

Список еретических изречений из уст Папы впечатляет, и его дополняют еще несколько высказываний в том же духе, например: душа человека умирает вместе с телом и ничем не отличается от души животных; никто не будет воскрешен; рай существует в этом мире только для богатых, а ад для бедных; если Христос не смог спасти себя, то как он может спасти других; грех плоти не более серьезен, чем потирание рук. Стоит отметить, что независимо от того, произносил ли Бонифаций VIII такие слова или нет, сам факт их произнесения доказывает, что в средние века, в начале XIV века, можно было рассматривать эти гипотезы, которые, взятые вместе, являются убеждениями современного атеиста или, по крайней мере, деиста, скептика или агностика. Это полностью опровергает утверждение о том, что, как утверждал Люсьен Фебвр, менталитет средневековья и Ренессанса исключал любую возможность неверия. Слова, приписываемые Бонифацию VIII, выражают именно те идеи, которые должен был перенять Вольтер.

Действительно ли Папа высказал эти идеи — это другой вопрос. Тот факт, что в 1310 году можно было рассматривать такую возможность, уже является фактом первостепенной важности. Давайте рассмотрим некоторые из свидетельств. Вот, например, монах Джакомо из Паломбары. Он утверждал, что встретил кардинала Каэтани в Санта-Бальбине и услышал, как тот во время богословской дискуссии с некоторыми из своих друзей сказал: "Дураки, дураки, какого рая вы хотите? Верите ли вы, что существует рай, верите ли вы, что человек воскреснет после смерти? Не верьте, потому что рая нет! Никто не будет воскрешен, потому что когда человек умирает, душа умирает вместе с телом. Глупцы те, кто верит, что кости не постигнет та же участь, что и плоть; сходите на кладбище и вы увидите, как это возможно". Затем, говоря о Евхаристии: "Есть глупцы, которые верят, что, произнося определенные формулы, можно превратить хлеб в истинное тело Христа, но это неправда, поскольку это тесто, и каждый может есть его, поскольку это тесто". Наконец, говоря о сексуальной морали: "Поддаваться желаниям плоти, спать с женщинами или мужчинами не более грешно, чем потирать руки".

По словам другого очевидца, Каэтани любил обсуждать с врачами бессмертие души. Говорят, что он слышал, как тот сказал в беседе с врачом из Парижа в замке Сисмано, недалеко от Тоди: "Когда умирает тело, умирает и душа; никто не воскресает после смерти, потому что, когда человек умирает, душа умирает вместе с телом". Свидетель Флориан Убертини сообщил, что некий Витале рассказал ему, что Каэтани, когда он был каноником в Тоди, говорил так: "Вы дураки, вы идиоты, вы хотите пойти и посмотреть на кусочек теста в руках священника: он так же мало является телом Христа, как и я являюсь телом Христа, это всего лишь тесто. Дева Мария после родов была такой же девственницей, как и моя мать, у которой было много детей".

Лелло де Томассоне рассказывал, что в семнадцать лет он был сапожником и его пытался соблазнить кардинал; молодой человек протестовал, и Каэтани сказал ему, что "уступать желаниям плоти не более грешно, чем потирать руки". Монах из Сан-Грегорио-аль-Челио рассказал, что видел, как Папа раздел сына Джакомо да Пиза и держал его "между ног"; он также содомировал отца последнего и нескольких детей, а также женщин. Нотто Бонакурчи и Гульельмо де Кальтаджироне утверждали, что "они могли видеть в постели Папы жену первого свидетеля, а позже — его дочь; последняя призналась, что он использовал ее не как женщину, а как мальчика".

Берардо де Сориано, член ордена Святого Франциска, якобы, видел, как Папа занимался магией в своем саду, разговаривал с демонами после того, как начертил круг, перерезал горло петуху и читал формулы из книги. Обвинения в колдовстве и демонологии также выдвигал кардинал Пьетро Колонна, который сообщает, что после избрания Целестина V, Каэтани, как говорят, вызвал своего демона, чтобы потребовать у него объяснений: "Почему ты разочаровал меня? Я полностью отдал себя тебе, и [ты] обещал, что я буду избран Папой, но Папой стал другой". На что демон, как говорят, ответил "слабым детским голосом": "Почему ты беспокоишься? Если бы все было так, вы не смогли бы стать Папой [сегодня]. Воистину, это благоприятно, чтобы папство было передано тебе нами, чтобы ты стал истинным и законным Папой, что мы обеспечим тебе в скором времени: будь же весел". Согласно Никколо Пагано, высокопоставленному сановнику Сан-Джованни Маджоре в Неаполе, Каэтани отказался сопровождать Целестина V после его избрания, сказав: "Иди со своим святым, я не хочу идти; дьявол не разочарует меня снова из-за него". И, говоря о предполагаемой святости Целестина, он, как говорят, сказал: "Пусть Бог даст мне в этом мире то добро, которое он для меня приготовил, потому что я забочусь о будущем, как о проклятии. Души людей ничем не отличаются от душ зверей; они живут не больше, чем звери". Когда отец Никколо запротестовал, он спросил его: "Сколько раз ты видел, как воскресают мертвые? Вы видели, как воскрес ваш отец или ваш брат?"

Берардо де Сориано доложил Бонифацию, что люди обвиняют его в симонии и разврате, на что тот, как говорят, ответил: "Почему для кардинала грех принимать симонию, и разве грех совершать прелюбодеяние и то, что требует природа? Очевидно, что человек не совершает никакого греха, делая это, это не больший грех, чем опорожнение кишечника и мочеиспускание".

Наконец, трое из 24 свидетелей обвинили Бонифация в том, что Целестин V был убит. Никколо Пагано, сказал, что был поставлен в известность об этом "религиозными и духовными лицами"; Джакомо из Паломбары, заявил, что слышал, как Папа сказал своему брату: "Позаботься об этом, потому что пока жив Целестин V, я не буду Папой". Берардо из Сульмоны показал, что Бонифаций прилюдно сказал своему племяннику Пьетро III Каэтани: "Почему ты не убил Целестина V? Не приходи ко мне больше, пока не убьешь его".

Что нам делать с этими обвинениями? Большинство из них отметаются своей неправдоподобностью, например, разговоры с демонами или отданный при свидетелях приказ убить Целестина. Что касается еретических или богохульных высказываний, то большинство историков считают, что они на самом деле являются опрометчивыми высказываниями, вырванными из контекста, излишествами речи при ведении дискуссий, где обсуждались "за" и "против". Бонифаций, как мы видели, обладавший жестоким, высокомерным и властным характером, любил демонстрировать свое риторическое мастерство в спорах, где он использовал провокационные высказывания. Давайте будем объективны: Папа был именно тем, что мы сегодня понимаем под термином "болтун", термином, который, вероятно, не испугал бы его, так что давайте не будем более папистами, чем сам Папа. Пример: Наполеоне Орсини нашел свидетелей, которые присутствовали на дебатах в Неаполе между Бенедетто Каэтани и одним клириком о соответствующих достоинствах вер Христа и Мухаммеда. Каэтани, после того как он сказал, что ни один из них не является божественным, утверждает превосходство Христа из-за абсурдностей, содержащихся в вере в него: Бог, который одновременно триедин, воплощение, евхаристия, воскрешение мертвых, девственница, которая рожает. Комментируя эти свидетельства, последний биограф Бонифация VIII, Агостино Паравичини Бальяни, пишет: "Каэтани, как и в других случаях, произносил утверждения, выходящие за разумные пределы благоразумия, даже с определенной словесной жестокостью. Можно даже подумать, что он использовал сложные формулы или поразительные образы, близкие к парадоксу, ради удовольствия, возможно, даже желая подражать великим риторам древности. Но как можно себе представить, что Бенедетто, вероятный кандидат в преемники Целестина V, об отречении которого ходили упорные слухи, мог совершить ошибку, публично и столь категорично отрицая основные догмы христианской религии?" Таково же мнение Гийома де Тиелло, для которого «Бонифаций, как и многие другие мелкие схоласты, похоже, использовал диалектику только для того, чтобы играть с ней, это было скорее упражнение в виртуозности жонглирования словами, чем поиски мудрости. Говоря банально, опираясь на свои знания и владение академическим методом, в то время, когда и то, и другое было доступно лишь немногим, Бенедетто Каэтани развлекался тем, что "поражал" свою аудиторию самыми противоречивыми аргументами. Однако мне кажется весьма сомнительным, что он был "вольнодумцем"; напротив, он должен был придерживаться всех догм христианства. Но, сознавая свое превосходство, он стремился показать, что у него нет "веры угольщика"». Это было опасным занятием в то время, когда ортодоксальность была очень серьезным делом.

21 мая Папа Римский, который собирался провести лето в Малауцене и в приорстве Грозо, недалеко от Вейсон-ла-Ромен, прервал слушания. Обеспокоенный тем, что дело Бонифация находится в плачевном состоянии, он 23 мая попросил Карла Валуа тайно предложить своему брату, чтобы суд был передан в руки только церкви. Филипп Красивый отказался и в начале августа написал два письма Папе. Он выразил свое недовольство: процесс не продвигается; несколько свидетелей уже умерли; сторонники Бонифация терроризируют свидетелей и даже убили некоторых из них; распространяются поддельные папские письма. Папа ответил 23 августа: "Я делаю все, что могу, я неустанно работаю над этим процессом, днем и ночью, я не знаю ни о каком плохом обращении со свидетелями, а фальшивые письма были сожжены". Однако он признает, что были случаи безвременной смерти свидетелей, например, Раймонда Жоффруа, генерала францисканцев с 1289 по 1295 год. Он умер около 20 августа; однако он находился в Авиньоне с 14 апреля. Почему же его не допросили раньше?

Неразбериха и торг

С 17 августа по 9 сентября в монастыре Грозо, где Папа находится с 27 июля, были заслушаны показания 14 свидетелей. На этот раз показания касались почти исключительно ереси. Затем с 9 сентября произошел еще один перерыв. Но 1 ноября в Рокмор прибыла важная делегация, посланная Филиппом Красивым, в составе Гийома Бонне, Жоффруа дю Плесси, Жана де Форже и Алена де Ламбалля. Она была принята Папой 10 числа. Послы выразили недовольство короля, который считал, что его честь была попрана защитниками Бонифация VIII. Они также затронули другие незавершенные дела, которые мешают друг другу. Король явно пытался использовать дела тамплиеров, фламандцев и императора, чтобы повлиять на ход суда над Бонифацием, и, наоборот, использовать угрозу осуждения Бонифация для получения удовлетворения в других сферах. Это был сильный козырь, к которому следует добавить вопрос о крестовом походе, который все использовали в качестве политического шантажа и разменной монеты.

Какова была ситуация с другими делами в ноябре 1310 года? Что касается тамплиеров, то папская комиссия только что возобновила работу по опросу свидетелей в Париже, но после казни, совершенной архиепископом Санса, сопротивление тамплиеров было сломлено. Оставалось оказать давление на Папу Римского с целью роспуска ордена и распределения имущества. Это задача возлагалась на будущий собор.

Что касается Фландрии, то ситуация по-прежнему находилась в тупике. Еще в 1308 году Латилли, а затем и подручные Плезиана добились от Папы, в обмен на туманный проект крестового похода, что он будет угрожать фламандцам отлучением "по факту", если они не будут соблюдать пункты Атисского договора, и они могут быть освобождены от этого только по просьбе короля. В июне 1309 года Папа повторил эту угрозу. Однако изменения, внесенные в некоторые пункты договора, которые должны были смягчить его, на самом деле способствовали задержке его применения: например, обязательство о 3.000 паломничеств, которые должны были совершить жители Брюгге, было преобразовано в выплату компенсации; но у Брюгге не было для этого достаточно денег; поэтому они попросили другие города внести свой вклад в выплату, и граф Роберт де Бетюн поддержал их. Гент и Ипр отказались платить за своих соперников из Брюгге и обратились к королю, который вызвал Робера де Бетюна к себе. Новое осложнение возникло в Авиньоне в апреле 1310 года: как раз в тот момент, когда фламандские представители собирались ратифицировать свое предварительное согласие с отлучением "по факту", фламандский представитель в Авиньоне, Даниэль де Тильт, обвинил Гийома Плезиана в том, что в 1309 году юристы подписали соглашение, отличающееся от того, которое было зачитано публично. После этого Папа решил отменить свои угрозы отлучения от церкви. В августе Ангерран де Мариньи лично прибыл в Авиньон, но не сумел убедить Папу изменить свое решение. Король был недоволен: угроза отлучения от церкви была важным средством давления на фламандцев, и ее восстановление было одним из вопросов, поставленных на обсуждение его делегацией в ноябре 1310 года.

И еще был сложный и запутанный вопрос о короле римлян, Генрихе Люксембурге. Генрих был избран вместо Карла Валуа, что не вызвало недовольства Папы, который хотел немного ослабить влияние Капетингов, в то время как Филипп IV пытался устроить хорошее шоу, но был разочарован. Но избрание королем римлян было лишь первым шагом: Генрих — назовем его Генрих VII — должен был затем короноваться императором Священной Римской империи в Риме, а это было непросто: на его пути стояли гвельфские города Ломбардия и Тоскана, а также разнообразные политические ловушки. Генрих хотел, чтобы коронация состоялась как можно скорее. Обычно коронацию проводил Папа, но Папа до сих пор не был намерен возвращаться в Италию. Генрих заявил, что готов согласиться на коронацию папским легатом. Но когда? Гибеллины в Италии хотели, чтобы это произошло как можно скорее, чтобы укрепить свои позиции против гвельфов. Филипп Красивый, напротив, не спешил: титул императора придал бы Генриху Люксембургу дополнительный вес в христианском мире и мог стать препятствием для реализации некоторых его проектов. Поэтому он оказал давление на Папу, чтобы тот как можно дольше откладывал коронацию. Вполне вероятно, что задержка Климента V с признанием избранного короля римлян была первым признаком этого давления: Генрих был избран 27 ноября 1308 года, а Папа признал избрание 29 июля 1309 года, восемь месяцев спустя. Затем он предложил 2 февраля 1312 года в качестве даты коронации в Риме, что отсрочило коронацию на два с половиной года. Генрих VII отказался и предложил дату 30 мая 1311 года. Ситуация зашла в тупик. Если бы Генрих хотел короноваться раньше, ему пришлось бы проложить себе дорогу силой.

Филипп IV пытался тянуть время. Он попросил Мариньи оказать давление на Папу, в то время как Папа пытался убедить короля, что быстрая коронация станет фактором, способствующим политической стабильности в Европе и организации крестового похода. Но была и другая сторона: в Неаполе король Роберт Анжуйский, которого Папа короновал 3 августа 1309 года в Авиньоне, был враждебен Генриху, который требовал, чтобы тот лично прибыл в Рим, чтобы принести ему оммаж за графства Прованс и Форкалькье. Роберт же попросил руку дочери Генриха со значительным приданым в качестве цены за то, что он перейдет на сторону Генриха.

В июне 1310 года Филипп Красивый и Генрих Люксембург попытались достичь соглашения. В Париже состоялась конференция между их представителями. Представителем Генриха VII был не кто иной, как Жан де Намюр, брат графа Фландрии, который был вассалом империи за некоторые из своих владений: таким образом, фламандский вопрос присутствовал в переговорах между королем Франции и королем римлян. Представителями Филиппа Красивого на Парижской конференции были его двоюродный брат Людовик де Клермон и Пьер де Латилли. Первый был внуком Людовика Святого и только что унаследовал синьорию Бурбон. Это был довольно молодой человек тридцати лет, сдержанный, умный, умеренный и преданный королю. Второй был менее знатен, но столь же предан королю и гораздо более жесток. Жесткая хватка Латилли следовала за уговорами Клермона, и 26 июня 1310 года было достигнуто соглашение: Генрих VII признает Филиппа де Пуатье, второго сына Филиппа Красивого, пфальцграфом Бургундии; в обмен Филипп де Пуатье признает, что пфальцграфство Бургундия (Франш-Конте) является имперским леном, и поэтому он вассал Генриха. Как вассал, он должен был сопровождать Генриха в путешествии в Рим на императорскую коронацию, а после принести ему оммаж. Для Папы это было выгодным соглашением, но Филипп Красивый отказался его ратифицировать: все, что могло помешать коронации Генриха VII императором, было для него хорошо. Однако осенью 1310 года Генрих VII перешел Рубикон: во главе армии он пересек Альпы и вторгся в Италию с целью достичь Рима.

Такова была невероятная неразбериха, в которую были ввергнуты европейские правители, когда 10 ноября 1310 года делегация, посланная Филиппом Красивым, предстала перед Папой в Авиньоне и поставила все вопросы на обсуждение. Между Филиппом Красивым и Климентом V шел великий торг, уступка за уступкой, а на заднем плане были разногласия между Мариньи и Ногаре, каждый из которых продолжал гнуть свою линию.

Булла Rex gloriae (27 апреля 1311 года): суд над Бонифацием закрыт

Представителем Папы был кардинал Пьер де ла Шапель-Тайлефер, один из его друзей: они вместе изучали право в Орлеане. Кардинала также знал и ценил король: бывший архиепископ Тулузы, он поддерживал позицию короля против Бернара Саиссе. Он предложил посланникам короля Жоффруа дю Плесси и Гийому Бонне следующую сделку: король откажется от суда над Бонифацием VIII, а в обмен Папа прекратит поддержку Генриха VII. Папа мог бы даже рассмотреть вопрос о восстановлении угрозы отлучения от церкви в отношении фламандцев. Это предложение было поддержано Ангерраном де Мариньи, для которого дипломатические вопросы были важнее дебатов о ереси Папы, который был мертв уже семь лет.

Мариньи фактически работал в этом направлении с конца 1308 года. В декабре того же года он вместе с графами Валуа, Эврё и Сен-Поль подписал письмо к Папе с требованием отлучить фламандцев от церкви ipso facto. Летом 1310 года он совершил поездку в Авиньон, о чем свидетельствует запись в протоколе Палаты счетов: "Счет Ангеррана де Мариньи за его поездку в Лион и оттуда к Папе, в 1310 году". Он вел переговоры с представителями гвельфов, противников Генриха VII, и прежде всего с Папой, который высоко ценил Мариньи. Целью было убедить Климента V восстановить положение, согласно которому фламандцы должны были быть отлучены от церкви за несоблюдение Атисского договора, а отлучение могло быть снято только по просьбе короля. Папа отказался и объяснил это в письме от 23 августа, которое он передал Мариньи для короля, но эта встреча позволила камергеру убедить себя в том, что для того чтобы заставить Папу уступить в этом вопросе, следует отказаться от судебного процесса против Бонифация VIII. Именно в этом он пытался убедить короля, несмотря на противодействие Ногаре.

Однако прекращение следствия против Бонифация не должно было быть истолковано как доказательство недобросовестности короля. Поэтому, начиная с ноября 1310 года, процедура приняла другой оборот. Она была направлена на демонстрацию добросовестности Филиппа Красивого, который был предупрежден надежными источниками, в частности кардиналами, о ереси и неправомерных действиях Папы. На основании доклада, сделанного ему послами по возвращении из Авиньона в январе 1311 года, король 14 февраля написал Папе письмо, которое было отложено и датировано 14 апреля, в котором он поручил Клименту V урегулировать дело Бонифация, negocium bonifacianum. Об чем неоднократно просил Папа. В своем письме Филипп Красивый объясняет, что он действовал ради блага Церкви. По его словам, он был вынужден просить о созыве собора для суда над Бонифацием из-за накопившихся доносов. Поэтому он отправил своих представителей во главе с Ногаре, чтобы сообщить Папе о своем призыве к созыву собора. Но они попали в засаду, и поэтому Ногаре пришлось в сопровождении вооруженных людей отправиться в Ананьи. Там он встретил другие вооруженные группы, которые и совершили насилие над Папой, несмотря на его противодействие. Затем начался суд, но поскольку он затягивался, король сказал, что все пойдет быстрее, если Папа возьмет дело в свои руки, о чем он его и попросил. Именно эту версию Филипп Красивый излагает в своем письме, которое снимает с него и Ногаре всякую вину за насилие и грабежи в Ананьи. В конце король упоминает о возможности отмены суда: "Что касается обвинения, выдвинутого против Бонифация при его жизни, по поводу того, был ли он законным Папой, по поводу его ереси и других преступлений, в которых его обвиняют, давайте же перейдем к посмертному суду над ним или откажемся от этого".

Делегация во главе с Мариньи доставила письмо в Авиньон, где папа для проформы 14 апреля открыл расследование super zelo regis Francie, (о рвении короля Франции), чтобы удостовериться в его доброй воле. Легко представить, что результат был известен заранее. Папе предстояло заслушать 12 свидетелей, тщательно отобранных из числа сторонников короля. Поскольку Филипп фактически отказался от суда над Бонифацием, Климент был обязан оказать ему эту услугу. Среди свидетелей были четыре итальянских кардинала, которые были ярыми врагами Бонифация: Джакомо и Пьетро Колонна, Наполеоне Орсини, Ландольфо Бранкаччо, и четыре французских кардинала, которые также были сторонниками королевского дела: Жан Лемуан, епископ Арраса, кардинал с 1294 года, Этьен де Суизи, бывший хранитель печати с 1303 по 1307 год, кардинал с 1305 года, Беренгар Фредоль, епископ Безье, родом из Монпелье, советник короля, доктор права, кардинал с 1305 года, и Николя де Фреовиль, который был родственником Ангеррана де Мариньи и бывшим духовником короля, кардиналом с 1305 года. Здесь же находился епископ Байе Гийом Бонне и Жоффруа дю Плесси, королевский юрист.

Выслушав этих людей, "не вызывающих подозрений", Папа сказал, что убежден в доброй воле короля. Ангерран де Мариньи добавил свои собственные показания 23 апреля, в которых он рассказал, что Филипп IV однажды признался ему, что надежные люди и даже кардиналы сказали ему, что Папа Бонифаций — еретик и содомит; он даже показал ему письма одного кардинала и спросил, понимает ли он, что это значит; играя в наивность, Мариньи ответил отрицательно, и тогда король все ему объяснил. На основании этого анекдота некоторые сделали вывод, что Мариньи не знал латыни, что, очевидно, неверно.

Поэтому очевидно, что король был "движим справедливым рвением" и не совершил никакой ошибки, обратившись к собору, чтобы судить Папу. Поскольку теперь он просил освободить его от этого дела и передать его Папе, последний с необычайной быстротой обрисовал последствия в булле Rex gloriae от 27 апреля 1311 года. Он снял отлучение с Гийома де Ногаре "по необходимости", а также с Скьярра Колонна и Ринальдо да Супино, и объявил о папском намерении возобновить и продолжить судебный процесс. Булла была отправлена королю Франции вместе с шестью другими письмами. В первом сохраняется отлучение тех, кто расхитил папскую казну в Ананьи; во втором Папа оставлял за собой право отлучать французов, которые в будущем будут обвинять Бонифация; в третьем он брал на себя такое же обязательство в отношении тех, кто станет отрицать рвение короля; в четвертом подтверждал отпущение грехов Ногаре при условии, что он примет участие в следующем крестовом походе, а тем временем совершит несколько паломничеств; в пятом предусматривал то же самое в отношении Ринальдо да Супино, Пьетро да Дженаццано и Стефано Пикалотти; в шестом подтверждал привилегии, предоставленные жителям Ананьи после освобождения Папы. 4 июня король в Понтуазе ратифицировал все эти акты.

Теоретически, судебный процесс над Бонифацием должен был продолжаться под руководством Папы. 26 мая Папа даже назначил комиссию для получения новых показаний по этому вопросу, но это никого не обмануло: все знали, что дело было похоронено. Некоторые хронисты, такие как Джованни Виллани, Пипинус и Мартин де Троппау, утверждали, что этот вопрос поднимался на Вьеннском соборе, но в официальных актах об этом нет никаких следов. Просто 6 мая 1312 года, во время заключительной консистории собора, Климент V для проформы объявил, что процедура будет продолжаться. Это был последний намек.

В то же время эпизод с нападением на Папу в Ананьи был снят с повестки. Осуждены были только те, кто расхищал папскую казну, но поскольку их имена не назывались, мера была чисто формальной. Ногаре отпустили грехи, и он больше не совершал паломничества. Однако это решение было для него горьким: мало того, что Бонифаций VIII никогда не будет осужден как еретик, как он того хотел, но тот факт, что советник короля был прощен, подразумевало его вину. Более того, по мнению некоторых, "индульгенция" Папы была куплена. Об этом говорит Жоффруа Парижский:

Тот факт, что послы короля предложили 100.000 флоринов папской палате для покрытия расходов на судебное разбирательство, действительно предполагает некую подобную договоренность. Решение в любом случае стало успехом прагматизма Ангеррана де Мариньи, главного архитектора компромисса. Он также получил личные привилегии в виде папских булл, даровавших ему и членам его семьи многочисленные милости.

Успехи Мариньи: империя, Фландрия, Англия

Освободившись от неудобных вопросов о ереси и безнравственности давно умершего Папы, Мариньи мог посвятить себя дипломатическим делам, которые были действительно важны для него. В 1311 году он сыграл ключевую роль в отношениях с Генрихом VII и фламандцами. По отношению к Генриху VII он проводил гибкую, извилистую и двуличную политику, преследуя двойную цель: как можно дольше отсрочить коронацию короля римлян, что придало бы последнему дополнительный стимул искать соглашения с королем Франции, и добиться ратификации Парижского договора от июня 1310 года, союзного договора, который гарантировал мир с Империей и владение пфальцграфством Бургундия Филиппом, вторым сыном короля. Мариньи удалось достичь этих двух целей в 1311 году после ряда маневров, за поворотами которых трудно уследить.

Генрих VII в начале января только что пересек Альпы и направлялся в Рим. Дорога туда была полна препятствий, и ему потребовалось полтора года, чтобы достичь своей цели. 6 января он был в Милане, где короновал себя короной Лангобардского королевства. С этого момента начались затруднения. Мастерство Мариньи, а значит и Филиппа Красивого, заключалось в том, что все переговоры с Генрихом VII проходили при посредничестве Папы, чья медлительность была известна, и с которым можно было торговаться. Так, 14 февраля король дал полномочия своим представителям в Авиньоне заключить договор, соглашение и принести присягу от его имени для ратификации Парижского договора, а 28 февраля Климент V направил к Генриху VII своих капелланов Роберта Салернского и Гуго-Жеро, архидиакона Ауге. Мариньи, который был в Авиньоне в марте, сначала прибег к заверениям в дружбе по отношению к королю римлян: французы, сказал он, хотят, чтобы его императорская коронация состоялась как можно скорее, и они никогда не говорили Папе ничего, что противоречило бы его интересам. В то же время Климент V направляет французскому и римскому королям образец ратификации Парижского договора. Генрих VII, не доверял этому и не прореагировал. Тогда Мариньи прибег к шантажу: он дал знать папским посланникам к Генриху VII, что может договориться с гвельфскими городами о противодействии проезду короля римлян, и действительно, аббат Сен-Медар де Суассон, посланный Филиппом IV в Авиньон, установил контакт с представителями Лукки. В то же время отказ от судебного процесса против Бонифация VIII позволил получить полную благосклонность Папы, который поддержал просьбу французов.

На этот раз маневр возымел эффект. Генрих VII в Кремоне 8 мая ратифицировал Парижский договор, точнее, фрагменты Парижского договора, которые он выбрал из копии, присланной Папой. Не обратив на это никакого внимания, последний попросил Филиппа Красивого ратифицировать свою копию, что тот и сделал 14 июня, после чего отправил Гийома де Плезиана доставить ее в Авиньон. Там, при обмене двумя документами, один из которых был подписан Генрихом VII, а другой — Филиппом IV, Плезиан понял, что документ, подписанный Генрихом VII, не соответствует подписанному Филиппом, поэтому он попросил Папу вернуть договор, подписанный королем Франции. Папа отказался, чтобы избежать дипломатического разрыва, но попросил Генриха VII прислать ему полный текст договора, подписанный и соответствующий оригиналу. Король римлян находился в Брешии, и, несмотря на трудности, с которыми он столкнулся, и давлению со стороны Папы, он ратифицировал полную версию договора 23 сентября, но отправил ее только несколько месяцев спустя. Все еще сдерживая свое продвижение к Риму, он провел зиму в Генуе. Мариньи, наконец, одержал победу: Генрих все еще не был коронован и подписал договор, от которого не было никакой пользы.

С фламандцами Мариньи взял дело в свои руки, причем в более жестокой форме, поскольку здесь он имеем дело с людьми, которых можно не щадить, не такими как потенциальный император и Папа, а с вассалом короля и мятежными городами, которые отказываются принимать договор. В начале лета Мариньи отправился во Фландрию в сопровождении мастера арбалетчиков Пьера де Галарта и маршала Жана де Гресса, что уже предвещало недружественный характер визита. Он с глазу на глаз встретился с Людовиком, графом де Невер, который представлял своего отца Роберта де Бетюн, графа Фландрии. Камергер просто потребовал отречения последнего: либо он отдавал графство своему сыну Людовику де Невер, который отдавал его королю в обмен на землю и деньги, либо он отдавал графство в качестве приданого Жанне Фландрской, которая должна была выйти замуж за Филиппа д'Эврё, племянника короля, либо он отдавал его своему сыну, который должен был жениться на сестре Филиппа д'Эврё. Людовик де Невер, имевший репутацию непостоянного и развратного человека, не был впечатлен и отказался от всех трех решений. Попытка запугивания провалилась, было решено собраться в сентябре в Турне на публичную конференцию.

Ангерран де Мариньи прибыл в Турне во главе роскошной процессии из нескольких десятков сержантов, клерков и нотариусов и был официально принят эшевенами. В то же время Карл Валуа, брат короля, находился в городе по частным делам со скромной свитой. Оскорбленный пышностью камергера, он затаил обиду. Мариньи нажил себе опасного врага, но ему нечего было бояться, пока король был жив.

Конференция началась с очень жарких обменов мнениями. Людовик де Невер обвинил короля в том, что тот благоволит графу Эно в его ссоре с графом Фландрии. Мариньи, обращаясь к Роберту де Бетюн, ответил: "Сир граф, вы не должны удивляться союзу между королем и покойным графом Эно, и его наследником, против Монсеньера Ги, вашего отца, и его детей. Упомянутый Монсеньер Ги, ваш отец, будучи вассалом короля Франции, царствующего поныне, и являющегося верховным сеньором всего графства Фландрии, заключил без всякой причины, союз и конфедерацию против короля, своего господина, с королем Англии, который в то время был его врагом и находился в открытой войне с королем Франции. Он принял последнего на земле Фландрии. Он оказывал помощь и поддержку этому королю Англии и нескольким другим, которые были известными и открытыми врагами короля Франции и находились в состоянии войны с ним".

Затем перешли к главному вопросу: применению Атисского договора. Граф Фландрский сказал, что он недоволен суровостью этого договора, и заявил, что он не потерпит "никакой грубости". Для Мариньи это было слишком. На что вы жалуетесь? Король был слишком добр к вам, ведь он мог бы конфисковать графство и отрубить головы всей семье: «Сир граф, ни вы, ни ваш сын граф де Невер не должны оспаривать или осуждать дела и поступки короля Франции представляя их в дурном свете, и вы не должны давать народу повода верить этому. Ни вы, ни кто-либо другой не может сказать о короле ничего, кроме как "все хорошо" и "все преданы". Он оказал вам столько милостей, что вам лучше признать их, а не бросать ему вызов. Он держал в темнице, по своему желанию, вашего отца, вас и других ваших родственников, лишенных свободы и имущества, и мог по справедливости лишить вас головы и жизни, или подвергнуть какому-нибудь другому наказанию, которое ему было угодно, за ваши великие злодеяния и злодеяния ваших братьев и всего вашего народа».

Затем Мариньи хотел продолжить, но Роберт де Бетюн и Людовик де Невер не собирались оставлять все как есть. Протестуя против излишних выражений камергера, они прервали его, предположив, что он не выражает мысли короля: "Я считаю, что слова господина Мариньи не были ни повелением короля, ни его волей". Следует ли рассматривать эту попытку отмежевания короля от своего советника как еще один признак слабости Филиппа Красивого по отношению к своему окружению, его неспособности направлять и контролировать своих советников? Это было бы не очень умно со стороны фламандцев, которые стремились прежде всего апеллировать от камергера к государю. Это было напрасно, так как Филипп Красивый не отрекся ни от одного из своих советников.

Мариньи заявил, что у него есть запечатанные документы подписанные графом Фландрии, доказывающие его измену. Людовик де Невер заявил, что это подделки, на что Мариньи язвительно ответил: "Ни король, ни его совет не были вашим канцлером!" Затем, когда представители городов заявили, что, несмотря на суровость договора, они будут его соблюдать, камергер сказал: "Мир был не суров, а благонравен и милостив. Это должно быть ясно всем в стране, учитывая причиненное вами зло".

Поскольку конференция не достигла значительного прогресса, было решено провести повторную встречу в октябре. 15-го числа Мариньи вернулся, на этот раз в сопровождении стражи, коннетабля и адвоката короля. Напряжение ощутимо возросло. Граф Фландрии и его сын отказались въехать в Турне без королевских гарантий безопасности. Французская сторона заявила, что это требование оскорбительно, ведь королевского вызова вполне достаточно, кроме того, Мариньи прислал им конвой от своего имени и двух сержантов. Этого недостаточно, твердили Роберт де Бетюн и Людовик де Невер. Французы отвечали, что если они не приедут, то королевская делегация будет действовать без них. А поскольку отсутствующие всегда виноваты, заседание превратилось в обвинительный акт против Роберта де Бетюн. Мариньи и его коллеги объяснили делегатам городов, что граф несет ответственность за все несчастья Фландрии: он откладывал заключение мира, взимал королевский налог и оставлял его себе, нарушил свое слово, довел графство до разорения. Пусть бюргеры без колебаний обжалуют его решения; пусть помнят, что "они по-прежнему обязаны суверену и его возвышенной светлости королю, ибо нет во Фландрии ни одного бедняка, для которого, если бы граф захотел сделать ему зло и если бы он пожаловался королю, король не подверг бы графа справедливости и праведности". А если он не захотел бы повиноваться, то король и все его королевство принудят графа силой оружия. В заключение Роберт де Бетюн и Людовик де Невер были призваны предстать перед королевским судом на следующий праздник Сретения (февраль 1312 года). Чтобы продемонстрировать решимость короля, Мариньи реорганизовал администрацию и финансы Дуэ, города, который был передан королю в 1305 году в качестве залога исполнения договора, тем самым продемонстрировав, что он действительно находится под французской опекой, причем на постоянной основе.

Во фламандском деле, как и в деле Генриха VII, Филипп Красивый пользовался активной поддержкой Папы, благодаря торгу по поводу суда над Бонифацием, который оказался особенно эффективным козырем. Это также позволило добиться хотя бы благожелательного нейтралитета Климента V в сложных отношениях с королем Англии. Филипп Красивый был в курсе событий по ту сторону Ла-Манша, о чем свидетельствуют хартии, хранящиеся в Британской библиотеке. В частности, он следил за развитием событий в борьбе между королем и его баронами, в центре которой находился Пирс Гавестон. В марте 1310 года бароны назначили представителей, "ординариев", с целью искоренения злоупотреблений и контроля над королевской властью. Ситуация в Шотландии вызывала все большее беспокойство. Роберт Брюс укрепил свою власть и провел парламент в Сент-Эндрюсе. В сентябре Эдуард созвал свою армию к Бервику. Для него поход в Шотландию был способом сбежать, в компании Гавестона, от повседневных проблем. Экспедиция, начавшаяся в сентябре, была неудачной: шотландцы уклонялись от сражения, и король вернулся в Бервик, где продлил свое пребывание настолько долго, насколько это было возможно. Однако в июле 1311 года ему пришлось вернуться в Лондон, где он был вынужден принять реформаторские постановления, подготовленные баронами, одна из статей которых требовала постоянного изгнания Гавестона. Гавестон, говорилось в приказе, "поступил неправильно и дал неправильный совет нашему господину королю, склонил его к неправильным и обманным действиям". "Он завладел товарами по всему королевству и отправил их за границу; он узурпировал королевскую власть и достоинство, управляя государствами короля и короны, к разорению короля и его народа, и, прежде всего, отдалил сердце короля от его вассалов". Как "доказанный враг короля и его народа", он должен быть "полностью изгнан из королевства Англии, Шотландии, Ирландии и Уэльса и из всех владений нашего господина короля, за море и за океан, навсегда и никогда не возвращаться". Он должен покинуть Дувр не позднее 1 ноября 1311 года. Если после этой даты он будет обнаружен на любой из территорий короля, с ним будут обращаться как с врагом короля и его народа.

Эдуард вынужден был уступить. На самом деле Гавестон удалился 3 ноября и скрылся на некоторое время. Вполне вероятно, что герцог Брабантский предоставил ему убежище, как того и просил король. Но Эдуард был полон решимости во что бы то ни стало добиться возвращения своего любимица. 13 октября он написал Филиппу Красивому письмо с просьбой о безопасном проезде для Гавестона, и в то же время он отправил племянника Гавестона, Бертрана Кайо, в Авиньон, чтобы попросить Папу ходатайствовать о возвращении фаворита. Маловероятно, что Климент V, который был занят на соборе, стал бы вмешиваться. Но чтобы подстраховаться, король Франции арестовал Кайо, так что у него не было возможности поговорить с Папой. Последний биограф Эдуарда II, Сеймур Филлипс, в 2010 году обнаружил следы этого вмешательства Филиппа Красивого, который, таким образом, внимательно следил за своим зятем. Более удивительно, но документы это подтверждают, что королева Изабелла, жена Эдуарда и дочь Филиппа, предложила Гавестону финансовую помощь, взятую из доходов с графства Понтье, чтобы помочь ему жить во время его изгнания. Неизвестно, было ли это благотворительным жестом или желанием сделать изгнание своего соперника постоянным, обеспечив ему достойный уровень жизни?

По следам Людовика Святого: гражданский мир и чеканка золотых монет

Когда, наконец, в октябре 1311 года открылся Вьеннский собор, Филипп Красивый занимал сильную позицию во всех внутренних и внешних делах. Генрих VII застрял в Северной Италии и был вынужден ратифицировать Парижский договор; Эдуард II находился во власти своих баронов и был разлучен со своим фаворитом, граф Фландрии был вызван в суд пэров; тамплиеры отказались от защиты, и их ликвидация была лишь вопросом времени; дело против Бонифация было передано Папе, но король был полностью оправдан и получил максимальную выгоду от этого. Политика пререканий и торга принесла свои плоды, и Мариньи, который был главным ее архитектором, пожинал плоды.

В 1311 году король также пытался установить порядок, мир и справедливость в королевстве, снова следуя христианской модели своего деда. Одной из самых сложных задач королевской власти в этот переходный для феодальной монархии период было принуждение воинственного дворянства к порядку путем запрета частных войн. Это была долгосрочная задача, поскольку с момента падения Римской империи и образования варварских королевств в V и VI веках обязанность защищать честь семьи с оружием в руках была частью дворянской этики, о чем сам Филипп Красивый вспоминал в письме к Папе в 1308 году: "Согласно обычаю нашего королевства, который нелегко отменить, господам, особенно из провинции Реймс, разрешается вести войну друг против друга, привлекать своих родственников и союзников в свою партию и даже искать помощников за пределами королевства. Следует опасаться, что враги государства будут устраивать беспорядки во Франции под предлогом помощи одной из партий".

Именно церковь впервые попыталась сократить практику частных войн, учредив Божий мир и Божье перемирие еще в одиннадцатом веке. В XIII веке королевская власть присоединилась в этим усилиям, в частности, во время правления Людовика Святого. В 1296 году Филипп Красивый впервые запретил практику частной войны, первоначально во время внешних конфликтов: королю требовались все силы его вассалов для ведения войны. Ссорясь между собой, дворяне ослабляли его армию, тратили силы и имущество. В 1304 году он распространил действие запрета на мирное время, и были предприняты реальные усилия для исполнения этих решений: было подано несколько судебных исков. В 1308 году король дошел до того, что попросил Папу узаконить похищение женщин, чтобы избежать частной войны: граф Суассон похитил дочь сира де Даржи и женился на ней, хотя она была помолвлена с Аубером де Ангест, сыном советника короля. Существовала опасность войны между семьями Суассон и Ангест. В том же году, по словам продолжателя Гийома де Нанжи, король арестовал бургундских дворян за ведение частной войны в графстве Невер.

30 декабря 1311 года Филипп Красивый торжественно запретил все частные войны в королевстве. Этот запрет был подтвержден указом от 29 июля 1314 года, в то время, когда шла подготовка к новой войне во Фландрии. В то же время король также пытался положить конец практике рыцарских турниров, которая способствовала культу насилия, в обществе, где на всех уровнях доминировала жестокость. Турниры, эти большие спортивные игры, позволявшие людям продемонстрировать свою храбрость и силу, выиграть призы и подготовиться к войне, были абсолютно частой практикой: во времена знаменитого Вильгельма Маршала, абсолютного чемпиона, в начале XIII века их проводили в среднем раз в две недели, и даже если целью не было убийство, участники втягивались в игру, и она могла стать очень смертоносной. На турнире в Нойсе в 1240 году было зафиксировано 60 смертей . И в этом случае церковь первой взяла на себя инициативу, запретив турниры еще в 1130 году на Клермонском соборе, а затем в 1179 году на Латеранском соборе, в частности, потому, что они препятствовали крестовому походу.

На протяжении всего своего правления Филипп Красивый принимал энергичные меры против турниров, издавая ордонансы в День всех святых 1296 года, 5 октября 1304 года, в январе, апреле, сентябре 1305 года, декабре 1312 года, 29 июля и 5 октября 1314 года, "из-за, — говорится в этих ордонансах, — большого убытка и гибели лошадей, а иногда и людей, которая на турнирах и поединках часто случается в нашем королевстве". Предусмотренные наказания были суровы: "Кто нарушит запрет, будет осужден без права апелляции и посажен в тюрьму, туда куда мы захотим его отправить, в течение целого года и без отпуска; и что лучшие из всех домов, которые у него есть, будут снесены и сравнены с землей". 10 января 1303 года король попросил графов Эно, Люксембурга и Брабанта и епископов Камбрэ и Льежа не позволять французским рыцарям приезжать на турниры на их территории. В королевстве чиновники короля должны были арестовывать тех, кто являлся на турниры, им запрещалось предоставлять жилье, еду и лошадей, а также продавать им оружие и доспехи. В 1308 году король даже попытался запретить "любое ношение оружия", написав бальи Санса: "Чтобы наши подданные могли жить в мире под нашим правлением, мы запрещаем бальи допускать в свои бальяжи, вооруженных люди, какой бы власти или государства они ни были, запрещаем ходить с оружием или устраивать собрания вооруженных людей, мы хотим и приказываем, чтобы их оружие было отобрано, а их лошади и упряжь и все их прочее имущество было помещено под арест; и если случится, что кто-нибудь из них взбунтуется и не подчинится, мы приказываем вам, действовать как можно строже, чтобы все округа и все коммуны и университеты городов, которые вы можете быстро мобилизовать, были призваны и поведены вами на бунтовщиков, и чтобы упомянутые бунтовщики подчинились вам; и чтобы наша честь была защищена и сохранена".

Эти решения иллюстрируют стремление короля насадить в королевстве строгую христианскую мораль в соответствии с его идеалом святости, строгой чистоты, в традициях Людовика Святого. Конечно, этот идеал был в значительной степени утопичен в области дворянской этики: запрет баронам XIII века носить оружие и участвовать в турнирах был совершенно иллюзорным. В 1310 году на турнир в Монсе в Эно собралось 200 рыцарей со всего королевства, а в 1313 году кардинал Николя де Фреовиль, папский легат, запретил под страхом отлучения "все турниры, и поединки, и особенно тех государей, которые в своих землях будут их терпеть". Но это не имело никакого эффекта и 6 октября 1314 года королю все же пришлось пригрозить любителям турниров годичным тюремным заключением, разрушением их замков и конфискацией годового дохода.

Главным результатом этой борьбы против важнейшего элемента феодальной традиции стало возмущение дворянства против короля. Запрет на проведение турниров стал еще одной причиной недовольства, помимо участившихся случаев вмешательства в дела баронов королевской власти в виде легистов, что рассматривалось как ограничение феодальных свобод. Лиги баронов 1314 года были выражением этого недовольства. Недовольство выражалось даже в королевской семье. Брат короля, Карл Валуа, сам был любителем турниров, он организовал один из них в Сент-Уэне, на котором присутствовал и Филипп IV, а в 1314 году последний уступил просьбе своих сыновей и разрешил проводить трехдневные турниры во время праздников перед Великим постом.

Еще одной сизифовой задачей, которую преследовал государь в 1311 году, было наполнение бочки Данаид, которой являлась королевская казна. В десятый раз были использованы старые методы конфискации и манипуляций. Но что еще можно было конфисковать? Евреи изгнаны, тамплиеры сидят в тюрьме. Остались только итальянские банкиры, менялы и купцы, объединенные под общим названием "ломбардцы". В июле 1311 года, под предлогом нового запрета на вывоз денег из страны, им было приказано покинуть королевство к ноябрю. Их обвинили в том, что они "пожирают" подданных короля "своим ростовщичеством", "нарушают обмен денег" и "нарушают постановления". Их попросили выплатить долги перед отъездом. Что касается их должников, то они должны были выплачивать свои долги ломбардцам королевским чиновникам.

Это был не первый раз, когда власти пытались прижать ломбардцев: частичные конфискации уже имели место в 1291, 1292, 1303 и 1309 годах. Ломбардцы были идеальной мишенью: будучи иностранцами, практикующими выдачу денежных ссуд под проценты, они не пользовались большой симпатией среди населения и их изгнание вряд ли вызвало бы серьезное недовольство. Их деятельность, конечно, была полезна для экономики, и сам король часто прибегал к их услугам, например, во времена братьев Бише и Муше, которые выдали ему 200.000 турских ливров в 1297 году. Но два брата умерли в 1307 году, и с тех пор положение ломбардцев ухудшилось. Однако вопрос был в том, что выгоднее для казначейства: собирать регулярные налоги с их финансовых и коммерческих операций, заставлять их платить экспортные лицензии, что обеспечивало устойчивый, но ограниченный доход, или конфисковать все их активы и изгнать их, что давало большую сумму в краткосрочной перспективе, но ликвидировало источник налогов на годы вперед. Учитывая срочность потребности, было выбрано второе решение. На самом деле, многие ломбардцы остались в стране отделавшись штрафом.

Другим аспектом были денежные манипуляции. В 1311 году стоимость золота была повышена по отношению к серебру, которого становилось все меньше, до такой степени, что "белые" монеты больше не чеканились. Все "серебряные" монеты теперь являлись "черными" монетами, которые содержали лишь небольшую долю драгоценного металла. Эти монеты назывались "буржуа". Внизу шкалы новых монет находился "май буржуа" в 0,40 грамма; выше — "простой буржуа", или "малый буржуа", в 1,112 грамма сплава при доле чистого серебра 299 пробы; затем "большой буржуа", или "двойной буржуа", в 1,359 грамма сплава при доле серебра 479 пробы. Затем мы переходим непосредственно к золотой монете, агнельдору, весом 4,136 грамма, который стоил 240 денье, тогда как "двойной буржуа" стоил 2,5. Это как если бы в наше время между монетой в один евро и купюрой в 100 евро не было бы разновидностей денег — монет или банкнот. Чеканка в 1311 году агнельдора, или "золотого ягненка", красивой монеты, на которой изображен пасхальный ягненок, несущий длинный крест, была для Филиппа Красивого мерой скорее идеологической, чем экономической: это снова была попытка следовать по стопам Людовика Святого. Король хотел показать, что он восстановил добрую монету святого короля, точно так же, как он добивался восстановления порядка, мира и справедливости, которые якобы царили во времена его деда. Ордонанс о введении агнельдора гласил: "Наша золотая монета, которая называлась и будет называться агнельдором, времен Людовика Святого, нашего дражайшего деда, которую мы сейчас выпускаем, приравнивается к шестнадцати парижским су".

Жуанвиль, цензор Филиппа IV

В свите Филиппа Красивого был человек, который постоянно напоминал ему о его "дорогом дедушке": восьмидесятишестилетний сир де Жуанвиль, который все еще был жив и активен. В конце 1311 года король отправил его в поход на замок Дарни в Вогезах в отместку герцогу Лотарингии, который совершил акты насилия над городами, находящимися под опекой графа Шампани. Будучи сенешалем Шампани, Жуанвиль возглавил экспедицию.

Его отношения с королем были неоднозначными. У Филиппа Красивого было две веские причины уважать Жуанвиля. Во-первых он был доверенным лицом его почитаемого деда, активно участвовал в процессе его канонизации и присутствовал на официальной церемонии в 1297 году. Во-вторых, как владелец земель в Шампани, он был очень близок к королеве Жанне, которая попросила его написать житие Людовика Святого, работа над которым была завершена в 1309 году. Поэтому королю он напоминал о двух дорогих людях которых уже не было в живых, и Филипп IV несколько раз поручал Жуанвилю доверительные миссии. Например, в 1300 году его попросили сопровождать Бланку Французскую, сестру короля, в Гагенау, где она должна была встретиться со своим женихом, Рудольфом Габсбургом. Есть свидетельства его визитов ко двору, например, с 5 по 29 июля 1301 года или в феврале 1302 года.

Но уважительное отношение к нему короля, похоже, не было взаимным. В Vie de Saint Louis (Жизни Святого Людовика) Жуанвиль резко отзывается о Филиппе Красивом, чьи методы правления и политики он не одобряет. "Пусть король, царствующий сегодня, — пишет он, — прислушается, ибо он избежал такой же большой или даже большей опасности, чем мы; пусть он исправит свое плохое поведение так, чтобы Бог не нанес ему жестокого удара ни в его лице, ни в его делах". Вполне вероятно, что это предупреждение было направлено на дело тамплиеров, как и этот отрывок, где он объявляет, что будет "великое бесчестие для его [Святого Людовика] рода для тех, кто поступит неправильно, ибо им укажут и скажут, что святой король, от которого они произошли, не хотел бы совершить такой плохой поступок". Он также противопоставляет относительную разнузданность двора Филиппа IV благочестивой строгости двора Людовика Святого, о котором он говорит: "Я никогда не слышал, чтобы он произносил имя дьявола […] и это большой позор для королевства Франции и для короля, когда он терпит это". Из того, что мы знаем о характере и окружении Филиппа Красивого, не следует, что его двор вел разнузданную жизнь, хотя случай с его невестками заставляет задуматься. В любом случае, король, который делал все возможное, чтобы подражать своему деду, должно быть, был не очень доволен суждением Жуанвиля. Однако тосканский юрист Франческо да Барберино, который находился во Франции с 1309 по 1313 год, писал, что Жуанвиль был "очень старым рыцарем […], чье мнение пользуется большим авторитетом как у короля Франции, так и у других". В старости Жуанвиль идеализировал правление Людовика IX и чувствовал себя чужим при новом царствовании и стиле правления. Растущее значение легистов и более бюрократический и безличный характер новой монархии приводили его в замешательство. Однако он пережил Филиппа и умер во время правления правнука Людовика Святого 24 декабря 1317 года в возрасте девяноста трех лет.

17 мая 1311 года Филипп Красивый составил свое завещание. Ему было сорок три года. Даже в XIV веке этот возраст был слишком ранним для смерти. Если человек переживал опасный период младенчества и юности, который являлся смертельным для двух из трех детей, у него были все шансы, за исключением несчастных случаев, дожить семидесятилетия. Жуанвиль был живым доказательством этого. Но в случае с королем ставки были настолько высоки, что лучше было выразить последнюю волю и составить завещание заранее. Наследство не было проблемой, так как у Филиппа было трое здоровых сыновей, но оставалось еще проработать детали, а также определить благотворительные пожертвования.

Уладив свои личные дела, король во второй половине 1311 года подготовился к обсуждению важных дел на долгожданном Вьеннском соборе, который открылся в октябре.