Филипп Красивый

5 октября 1285 года в Перпиньяне, вероятно от дизентерии, умер король Франции Филипп III. Ему было сорок лет. Его старший сын, также по имени Филипп, сопровождавший его, сразу и автоматически стал его преемником, как это происходило в семье Капетингов на протяжении трех веков без перерыва.

Филипп IV родился в 1268 году в Фонтенбло, о чем свидетельствует краткая запись в хронике Гийома де Нанжи: «В то время у Филиппа, старшего сына Людовика Святого, короля Франции, родился сын, которого он назвал Филиппом». В то время правящим королем был его дед, Людовик IX, будущий Людовик Святой, чей огромный престиж должен был иметь большое значение для жизни последних Капетингов. В то время ему было пятьдесят четыре года, и он был самым могущественным государем в Европе. Его политический и моральный авторитет был признан всеми. Со своей сорокасемилетней женой Маргаритой Прованской он составлял образцовую семейную пару, из одиннадцати детей которой пережили младенческий возраст восемь.

Проблемы внутри королевской семьи

Рождение этого внука Людовика IX прошло почти незамеченным. Точная дата этого события неизвестна, но оно должно было произойти между апрелем и июнем 1268 года. Родителями новорожденного были Филипп, четвертый ребенок и старший сын Людовика Святого, двадцати трех лет, и Изабелла Арагонская, двадцати одного года, дочь короля Хайме I Арагонского. Эти два молодых человека поженились в 1262 году, когда им было всего семнадцать и пятнадцать лет соответственно. У них уже был сын, которого звали Людовик, как его деда, и у них будут еще двое: Роберт родился в 1269 году и Карл, известный как де Валуа, в 1270 году. Поэтому маленький Филипп был лишь вторым в порядке престолонаследия. Его крестной матерью была Бланка Шампанская, а кормилицей — некая Элоиза. Абсолютно ничего не известно о его раннем детстве. В 1270 году его дед Людовик IX умер в Тунисе во время своего злополучного крестового похода. Филипп, которому было два года, не имел прямых воспоминаний о своем знаменитом дедушке. Не успел он запомнить и свою мать, которая умерла в возрасте двадцати четырех лет, 28 января 1271 года, после падения с лошади: тогда ему не было и трех лет.

В августе 1274 года его отец, король Филипп III, женился вторично на дочери герцога Брабантского, Марии, которой было двадцать лет и которая, по словам современников, была очень красива. В браке у них было трое детей: Людовик д'Эврё, родившийся в 1276 году, Маргарита, в 1279 году, и Бланка, в 1284 году. Дети от обоих браков воспитывались вместе. До 1276 года маленький Филипп и его брат Людовик жили в замке Лувр, суровой крепости Филиппа Августа, а затем, до мая, их поселили в Венсене, который в то время был лишь полузагородной усадьбой-резиденцией, которую очень ценила королевская семья со времен Людовика IX. В 1276 году анонимная хроника сообщает, что Филипп III «путешествовал по городам и весям своего королевства, как это говорят те, кто его любит. И когда он насладился путешествием то вернулся в парижский лес Венсен, где жили его дети».

1276 год — первая действительно важная дата в жизни Филиппа. Ему было восемь лет, и тот год стал поворотным моментом в его жизни, с серьезными последствиями. Он лишился двух из трех своих братьев: младшего, семилетнего Роберта и старшего, тринадцатилетнего Людовика, что сделало его прямым наследником короны. Однако эта преждевременная смерть показалась некоторым очень подозрительной, и начали распространяться слухи об отравлении, направленные против молодой королевы Марии Брабантской, которая в том же году родила сына Людовика д'Эврё. Мария не пользовалась популярностью среди подданных, выйдя замуж за Филиппа III, она привлекла к французскому двору ряд своих соотечественников, которые составили ядро «брабантского» клана, стремившегося занять влиятельные позиции. Не собирается ли она устранить детей от первого брака короля, чтобы освободить место на троне для своих собственных? Ее первенца назвали Людовик, и он заменил другого Людовика, от первого брака, через несколько недель после его смерти. В то же время, два оставшихся в живых сына от первого брака Филиппа III, Филипп и Карл Валуа, также оказались под угрозой. Вот что заявил епископ Байе, Пьер де Бене, папскому легату кардиналу Симону: «Ходят слухи, что мадам королева младшая и женщины ее двора, которых она привезла из своей страны, отравили Монсеньера Людовика; есть опасения, что они сделают то же самое с другими детьми короля от его первой жены. Жители Парижа так настроены против королевы и ее придворных, что те не осмеливаются пройти от Лувра до Нотр-Дам, боясь, что их закидают камнями».

Это было подходящее время для слухов об отравлениях, и в народе, а также в правящих кругах начала складываться атмосфера fin de siècle (конца времен), сопровождавшаяся, как мы увидим, многочисленными пророчествами и распространявшимся беспокойством. Эта атмосфера тревоги подпитывалась различными слухами, распространяемыми неустойчивыми умами, достоверность которых подкреплялась легковерием, проявленным даже в правящих кругах. Говорили, что две «святые женщины» из епархии Льежа получили откровение о гомосексуальности короля, и что, чтобы наказать его, Бог решил, что один из его детей умрет в течение шести месяцев. Дело было воспринято настолько серьезно, что епископ Байе был послан лично допросить двух женщин, одна из которых говорила об отравлении.

Как на Филиппа психологически повлияли эти события? Ему всего восемь лет, но его жизнь в опасности, ведь он наследник короны и, следовательно, потенциальная мишень для злодеев. Его отношения с молодой мачехой Марией Брабантской, как говорят, были учтивыми, но отстраненными, без признаков нежности. Но летописи и официальные документы не очень откровенны на эту тему. Как бы то ни было, Филипп всегда проявлял большое уважение к Марии на протяжении всего своего правления, предоставив ей очень хорошую пенсию в 10.000 ливров и дом в Сен-Жермен-де-Пре. Она пережила его на шесть лет и умерла в 1322 году в возрасте шестидесяти семи лет.

Хотя в детстве Филипп был лишен матери, у него была вездесущая и властная бабушка, Маргарита Прованская, вдова Людовика IX, которая поддерживала память и дух последнего, всегда находясь в оппозиции к своей невестке Марии Брабантской. В 1276 году Марии было двадцать два года, она любила вечеринки и романтику и возглавляла Брабантский клан, в котором выделялись герцог Брабантский, графы Бургундии, Гельдерна, Голландии, Люксембурга, Дрё, Суассона, Роберт де Сен-Поль и двадцатишестилетний Роберт д'Артуа, племянник Людовика IX. Но прежде всего, брат Людовика IX, Карл граф Анжуйский, граф Прованса женатый на Беатрисе Прованской являвшийся также королем Неаполя и Сицилии. Характер Карла был одиозен для Маргариты Прованской, его свояченицы, которая упрекала его в том, что он обошел ее в наследовании графства Прованс. Маргарита, женщина пятидесяти пяти лет, строгая, суровая, жила памятью о своем святом муже. Между двумя женщинами-королевами существовал не только классический конфликт поколений и конфликт свекрови и снохи, но также и конфликт интересов, стиля жизни, и маленький Филипп находится больше под влиянием своей бабушки, чем мачехи.

Но был и другой человек имевший большое влияние при дворе: Пьер де ла Бросс, из Турени, бывший камергер Людовика IX, который стал фаворитом Филиппа III и являлся главой группировки, настроенной против королевы Марии. Последняя обвинила фаворита в том, что он является инициатором отравления принца Людовика, и сумела предоставить компрометирующие письма, что привело к аресту ла Бросса и казни его без суда на виселице в Монфоконе в июне 1278 года, возможно, даже без санкции короля.

Филипп III предстает весьма невнятным посреди интриг этих соперничающих группировок, а его личность вряд ли вызывала восхищение его сына. Неграмотный и очень набожный, лишенный дальновидности и энергии, Филипп III, подавленный личностью своего отца — нелегко быть сыном святого короля — находился под большим влиянием своего окружения: две его жены, его мать, его фаворит Пьер де ла Бросс, советники Людовика IX, которые держали в узде королевскую администрацию, такие как Матье аббат Сен-Дени, и сменявшие друг друга хранители печати, Пьер Барбе, Анри де Везеле, Пьер Шалон, Тибо де Пуансе. Будучи вспыльчивым человеком, он позволял втянуть себя в плохо подготовленные авантюры, которые закончились унизительными компромиссами. Так было и в 1276 году, когда, отправившись в Испанию с целью поддержать своих племянников, кастильских инфантов (сыновей Фернандо де ла Серда, мужа его сестры Бланки) против Санчо, второго сына Альфонсо X, признанного наследником после смерти старшего сына последнего в августе 1275 года, он не поехал дальше Пиренеев.

Как это часто бывает, благочестие Филиппа III было обратно пропорционально его интеллектуальным способностям. Его личная жизнь была безупречной, и он очень хорошо следовал совету, который дал ему святой отец: «Дорогой сын, я предупреждаю тебя, чтобы ты часто ходил на исповедь; выбирай благоразумных и добродетельных духовников, которые знают, как научить тебя, что ты должен делать и чего избегать; всегда веди себя с ними так, чтобы они могли обличать тебя с такой же смелостью, как и дружить с тобой». Как и его отец, Филипп III очень доверял доминиканцам, которые также предоставили ему проповедника Жиля Орлеанского, другим был Пьер Лиможский, доктор Сорбонны. Церковную свиту дополняли епископ Санлиса, капелланы Мартин, Андре Маре, Жан Эктор, Эд Парижский, Пьер Конде, Анри Везеле, который, возможно, был тамплиером Арнулем де Виземалем, клирик богадельни Имбер, капельмейстеры Берто Орлеанский, Этьен и Роберт Санлиские. Среди них одним из самых замечательных является Анри Везеле, которого булла Мартина IV описывает как человека очень ученого, высокоморального и лишенного амбиций. Такое окружение и пример отца сделали Филиппа III, чье прозвище «Смелый» трудно понять, фанатиком, который не очень хорошо подходил для руководства королевством, и который был более усерден в посте, воздержании и ношении власяницы, чем в управлении делами.

Особенно влиятельным был его духовник, доминиканец Лоран ле Франсуа (Орлеанский), который оставался на своем посту на протяжении всего правления. Известный своими знаниями и мастерством, этот томист в 1279 году стал автором замечательного трактата, переведенного на несколько языков, от которого до настоящего времени дошло около ста списков, La Somme le roi ou Miroir du monde, посвященного своему кающемуся королю и призванного наставлять его в его обязанностях. Трактат содержит наставления о «пороках и добродетелях», о «семи дарах Святого Духа», о «восьми блаженствах», увещевания к доброте, благочестию и милостыне, но в очень «абсолютистской» перспективе: король — верховный проводник, который без всякого контроля ведет свой народ к спасению.

Работа выполнена в традициях «государевых зерцал» — религиозных трактатов, призванных воспитать государей в христианском духе. Филипп III находился под влиянием этой литературы, что, вероятно, способствовало формированию его робкого характера. Его отец Людовик IX, обладая сильным характером, умел уравновешивать свои христианские принципы мощным здравым смыслом и юмором, множество примеров которого приводит Жуанвиль. Но слабый Филипп III, которому не хватало этого гуманистического начала, был задушен эти благочестивыми рекомендациями, которые превратили его в безграничного фанатика.

Детство в тени Людовика Святого

Людовик Святой лично вдохновил авторов на написание этих педагогических трактатов для христианских принцев, предназначенных специально для его детей. Большинство из них — работы доминиканцев из монастыря Сен-Жак в Париже: De Eruditione principum (О воспитании принцев), возможно, работа Винсента де Бове, а также De Eruditione filiorum regalium (О воспитании королевских детей), подаренная королеве Маргарите для воспитания принца Филиппа, и De Morali principis institutione (О нравственном воспитании принца), датируемые 1260–1263 гг. К этому следует добавить Morale somnium Pharaonis sive de regia disciplina (Морализованный сон фараона или королевская наука), написанный цистерцианцем Иоанном Лиможским около 1260 года, и прежде всего Eruditio regum et principum (Воспитание королей и принцев) францисканца Жильбера Турнейского 1259 года, в котором используются как библейские, так и языческие примеры, чтобы побудить короля к добродетели: он должен быть хозяином самому себе, уважать закон, иметь только одну жену, не накапливать богатства, не тратить время на охоту или азартные игры. Все эти рекомендации Людовик Святой сделал правилом своей жизни. Как отметил Жак Ле Гофф, этот государь — единственный король Франции, который никогда не занимался охотой. В соответствии с Жильбером Турнейским, он ненавидел азартные игры, не копил деньги, читал Священное Писание, почитал духовенство и избегал эксцентричного поведения. Жильбер Турнейский также посвятил несколько глав своего трактата хорошему управлению, тому, как применять правосудие и дисциплину, как контролировать служащих, чтобы приобрести хорошую репутацию; король обязан был беречь и защищать своих подданных; он должен быть просвещенным, культурным, потому что по выражению Иоанна Солсберийского «неграмотный король — это всего лишь коронованный осел». Eruditio regum…, по сути, продолжает все постулаты «зерцальной» литературы, в очень библейском и иерархическом духе: король, новый Моисей, который ведет народ по правильному пути и получает свои приказы только от Бога. Если он несчастлив в своих начинаниях, как Людовик Святой в крестовом походе в Египет, то это из-за грехов народа.

Людовик IX не только насильно пичкал сына этой литературой, но и обременял его своими личными поучениями, написав в 1267 году целый том Enseignements (Поучений) собственной рукой. В этой работе мы можем видеть постоянные нравоучительные рассуждения, которые он высказывает своему сыну, которого он любит «поучать», с непоколебимой уверенностью, что тот его слушает: «Я слышал, как ты несколько раз говорил, что ты научился у меня больше, чем у кого-либо другого». Требование быть добродетельным в Enseignements заявлено категорично: «Ты должен иметь такую волю […], чтобы прежде, чем сознательно совершить смертный грех, ты бы страдал, так как если бы тебе отрубили ноги и руки и лишали жизни жесточайшим мученичеством». Религиозные обязанности превалируют над политическими: исповедь, посещение мессы, молитва, милосердие, покаяние, осуждение клеветы и богохульства, любовь к семье, чистота помыслов. Государственная практика должна была быть проникнута христианским духом: защита веры (крестовый поход), соблюдение критериев справедливой войны, защита духовенства и особенно хорошее взаимопонимание с Папой: король должен быть «предан Римской церкви и нашему святому отцу Папе».

На практике Людовик IX показал себя способным рассматривать эти советы в перспективе и адаптировать их к обстоятельствам, но его сыну Филиппу, который стал королем Филиппом III, не хватило интеллектуальных способностей, чтобы дистанцироваться от этого строгого учения. Парализованный угрызениями совести, одновременно упрямый и уступчивый, метавшийся между противоречивыми влияниями различных придворных группировок и постоянно мучимый совестью, он посвятил большую часть своей энергии ведению строгой жизни, скорее религиозной, чем светской.

Сознавая свои отцовские обязанности, он старался передать своему сыну, молодому Филиппу, уроки, которые сам получил от своего отца. Но, полностью лишенный харизмы, престижа и психологического равновесия последнего, он не смог представить себя в качестве живого примера, образца для подражания. Таким образом, будущего Филиппа IV с раннего возраста кормили проповедями, и эти проповеди в Лувре очень рано привили его уму формалистские, теоретические и легалистские рамки благочестия, которым ужасно не хватало человеческого тепла.

Рано лишившись матери, имея весьма прохладные отношения с молодой и легкомысленной мачехой, не имея отцовского примера в лице Филиппа III, личность которого была шаткой, набожной, строгой и лишенной авторитета, молодой Филипп воспитывался на культе своего деда, Людовика IX, фигуры неприкасаемой, почитание которой поддерживалось как его бабушкой Маргаритой, так и всем гражданским и церковным окружением, в котором со временем сложилась легенда о святом короле.

Эта легенда находилась в процессе официального оформления: на протяжении всей своей юности Филипп следил за ходом процедуры канонизации своего деда. Ему было четыре года, когда папа Григорий X 4 марта 1272 года написал письмо доминиканцу Жоффруа де Болье, бывшему духовнику Людовика IX, с просьбой предоставить ему всю информацию о покойном короле, «истинном образце для всех христианских государей». Через несколько месяцев Жоффруа написал Vita et sancta conversatio et miracula sancti Ludovici quondam regis Francorum (Жизнь, святое общение и чудо святого Людовика, короля Франции) в 52 главах, первую биографию, или скорее жизнеописание, государя, в которой нет недостатка в чудесных явлениях. Он заключает, что «он достоин быть занесенным в число святых». С этого времени в Сен-Дени стали говорить, что на могиле Людовика IX происходят чудеса, и Филипп III, вероятно, обсуждал это с папой в Лионе во время церковного собора 1274 года.

В июне 1275 года архиепископ Реймса попросил начать процесс канонизации, просьба была передана в июле архиепископу Санса, а в сентябре — провинциальному главе доминиканцев во Франции. Затем Григорий X попросил Симона де Бри, своего кардинала-легата во Франции, провести тайное расследование жизни Людовика IX. В конце 1277 года Филипп III сам отправил посольство к новому папе, Николаю III, чтобы убедить его инициировать процесс канонизации. Папа попросил Симона де Бри, которому помогали доминиканец, францисканец, настоятель Сен-Дени и еще два монаха, провести дополнительное публичное расследование. В 1280 году Симон де Бри сам стал папой под именем Мартина IV, а в декабре 1281 года он попросил архиепископа Руана, епископов Осерра и Сполето провести расследование жизни, нравов и чудес Людовика. С мая 1282 по март 1283 года следователи допросили 330 свидетелей в Сен-Дени о чудесах и 38 — о жизни короля. Среди этих свидетелей были сам Филипп III и его брат Пьер граф Алансонский. В то время принцу Филиппу было пятнадцать лет: возможно ли, что все эти рассказы о чудесах и образцовой жизни его деда, которые были постоянным предметом разговоров при дворе, не затронули его напрямую? Его отец и бабушка были непосредственно вовлечены в это дело, а также его двоюродный дед Карл Анжуйский, его дядя Пьер Алансонский и несколько членов королевской семьи. Среди факторов которые повлияли на формирование психики и личности Филиппа Красивого, долгая процедура канонизации Людовика IX, безусловно, имела большое значение. Став королем, он лично следил за ходом дела до его завершения в 1297 году. Причисление деда к лику святых было не только политическим расчетом, направленным на повышение престижа его семьи и французской монархии, но и на создание для себя образца личного и общественного поведения, который служил бы постоянным ориентиром. Об этом слишком часто забывают: Филипп Красивый вырос в атмосфере почитания Людовика Святого, личностью выбранной самим провидением, чья великая харизма вдохновляла многие аспекты его политики и личной жизни. Именно в ранние годы юности Филипп был неизгладимо впечатлен рассказами о жизни Людовика Святого. Увлеченный примером своего деда, он стал ревностным христианином, с глубокой и непоколебимой верой, крайним благочестием, строгостью, даже аскетизмом, убежденным в своем долге защищать истинную веру, даже против самого Папы, если тот будет заблуждаться. Неизменная супружеская верность, бескомпромиссная строгость в вопросах веры, суровые моральные требования, очень высокое чувство долга в вопросах правосудия и сохранения порядка, потребность чувствовать себя понятым и поддержанным в своих решениях, беря в свидетели представителей королевства, очень высокое чувство ответственности и твердая воля поступать правильно: все это он черпал из рассказов о жизни святого короля. Это не мешало ему быть заядлым охотником, но охота не являлась грехом, или, по крайней мере, не являлась смертельным грехом, и, как отмечает Жак Ле Гофф, если ни один документ не указывает на то, что Людовик Святой охотился, то ни один не указывает и на то, что он не охотился!

Были и другие факторы повлиявшие на воспитание молодого Филиппа Красивого. Его наставник, Гийом д'Эркюи, познакомил его с литературой. Этот капеллан Филиппа III и королевский нотариус, родился в 1255 году и сначала был каноником Лаона, затем Нуайона, Санлиса и Реймса, а также сеньором д'Эркюи в графстве Бовези. Он написал Livre de raison (Книгу притч), очень краткое сочинение, рукопись которого хранится в настоящее время в библиотеке Сент-Женевьев. Гийом д'Эркюи привил принцу вкус к чтению, светская культура которого, хотя и не была энциклопедической, но не была и ничтожной. Филипп овладел латынью и знал великих классиков средневековой литературы, в том числе аллегорический и развратный Roman de la Rose (Роман о Розе), с автором второй части которого, Жаном де Меном, он был лично знаком. Одним из его любимых произведений было Consolation de la philosophie (Утешение философией) Боэция, которое по его просьбе перевели на французский язык.

Решающее влияние Эгидия Римского: De regimine principum (1279)

Но одна работа оказала на Филиппа очень значительное влияние: De regimine principum (О правлении государей), написанная специально для него августинским теологом Эгидием Римским около 1279–1280 годов. Будучи 11-12-летним подростком, он, вероятно, не сразу осилил все 600 страниц и 209 глав на латыни этого руководства, которое было задумано как новое «княжеское зерцало», но он постоянно извлекал из него уроки и размышлял над ним. У нас есть доказательство его постоянного интереса к этой книге, поскольку она была переведена на французский язык в первые годы его правления, а возможно, даже в 1282 году, Анри де Гоши, каноником церкви Святого Мартина в Льеже. Эта забота о том, чтобы сделать литературу доступной для людей не знакомых с латынью, а значит, для знатных мирян королевства и, в частности, для его окружения, была постоянной для Филиппа Красивого, который применил на практике совет, данный Эгидием Римским в главе 20 третьей части книги III его труда: король должен иметь полезные книги, читаемые за его столом на просторечии. Французский перевод книги Эгидием Римским под названием Li livres du gouvernement des rois (Книга правления королей) имел большой успех. Сохранилось 36 списков, и Данте ссылался на него в одном из отрывков Banquet (Пира). Переводчик постарался сделать его доступным для «образованной публики» того времени, если можно рискнуть на это анахроничное выражение, и адаптировать его для комментированного публичного чтения: ссылки упрощены, с использованием формулы: «Философ [Аристотель] говорит»; объем сокращен с 209 до 193 глав; части, которые являются слишком высокомудрыми, сокращены или даже удалены, когда Анри де Гоши считает невозможным изложить их устно на французском языке, который все еще очень конкретен и прозаичен, лишен абстрактных терминов и нюансов. Он оправдывает, например, удаление такой части тем, что эта глава «предназначена для клириков, и они не могут объяснить ее друг другу понятным образом, и они не могут понять ее на латыни, если не попросят ее объяснить какого-нибудь более ученого клирика».

Автор трактата De regimine principum, Эгидий Римский, был итальянцем из рода Колонна и родился в Риме в 1247 году. Он изучал теологию в Парижском университете, где посещал лекции Фомы Аквинского, последовательным учеником которого он был, что привело его к неприятностям в 1277 году, когда епископ Парижа торжественно осудил 219 предложений томистского и аверроистского направления. В то время он был членом ордена отшельников Святого Августина, и его утвердили в монастыре Великих Августинцев в Париже, где он был и учителем, и учеником, поскольку в 1281 году стал бакалавром, а в 1283 году — доктором теологии. Это стало началом долгой и блестящей карьеры, в течение которой он создал 73 работы по политической теологии, за что получил прозвище Doctor fundatissimus (Основательнейший доктор). Замечательный ученый, он поставил свои таланты на службу папству и сыграл важную роль в бурных отношениях между ним и Филиппом Красивым.

Эти два человека очень хорошо знали друг друга, и можно даже говорить о настоящей дружбе между ними, зародившейся очень рано, несмотря на разницу в возрасте, поскольку в 1279 году, когда Эгидий написал De regimine principum, ему было только тридцать два года, а его ученику — одиннадцать. Похоже, что он написал свое пособие по просьбе Филиппа, что подразумевает, что хотя официально он не был воспитателем принца, он принимал непосредственное участие в его образовании. А когда в конце 1285 года в Париж въехал молодой Филипп IV, именно Эгидий, который в том же году вернул себе профессорскую кафедру, выступил перед ним от имени университета с длинной речью, ставшей трактатом De informatione principum. Ясно одно: Филипп восхищался Эгидием и полностью доверял ему, поэтому De regimine principum так важно для понимания формирования личности, политики и деятельности Филиппа Красивого. В этой работе мы находим ответ на некоторые вопросы, которые на протяжении веков обсуждались историками, озадаченными загадочными аспектами личности короля. Этот факт слишком часто игнорируется, и поэтому мы должны подробно освятить здесь положения трактата.

Прежде всего, с точки зрения формы, книга удивительно строга и сбалансирована по своему составу, что немаловажно. Она написана по идеальному плану в трех частях, каждая из которых подразделяется на три подчасти (за единственным исключением: в Книге I их четыре). Государь последовательно рассматривается как частное лицо, которое должно управлять собой (Книга I: управление собой), как глава семьи (Книга II: управление семьей), как глава политического сообщества (Книга III: управление королевством). Это деление, соответствующее классическому разделению этики — внутренней экономики — политической экономики, обосновывается Эгидием Римским: «Порядок этой книги разумен, ибо тот, кто хочет управлять другими, должен сначала знать, как управлять собой […]. Ибо не так важно управлять самим собой, как управлять своими детьми и семьей; и не так важно управлять своей семьей, как управлять своим государством и городами». Явно видна забота о логической строгости, ясности и объяснении своих поступков, то есть стремление сделать причины каждого решения понятными для окружающих. Этот принцип постоянно встречается во время правления Филиппа Красивого.

В первой книге первая часть посвящена поиску суверенного блага (13 глав), вторая — приобретению добродетелей (32 главы), третья — господству над страстями (10 глав) и четвертая — хорошей и плохой морали. Главный авторитет на кого постоянно ссылается автор книги — Аристотель. Модель, предложенная молодому Филиппу в его личном поведении, — это «великодушие» из «Никомаховой этики», христианизированное в томистском духе. Человек — это разумное существо, которое должно стремиться к высшему благу, вести добродетельную и уравновешенную жизнь, в совершенстве владеть собой и своими страстями, быть умеренным в своих высказываниях и в своем поведении. Филипп будет иметь репутацию молчаливого и непроницаемого человека. Такое поведение, несомненно, во многом обусловлено недоверием, порожденным атмосферой подозрительности, царившей при дворе Филиппа III, слухами об отравлениях и соперничеством придворных группировок, но оно, безусловно, усилилось под влиянием учения Эгидия Римского.

Во второй книге первая часть посвящена отношениям государя с супругой (21 глава), вторая — воспитанию детей (21 глава), третья — управлению двором (18 глав). И здесь главным источником вдохновения снова является Аристотель. Так, в отношении брачных отношений Эгидий Римский, в отличие от Винсента де Бове, основывал превосходство мужчин на природном превосходстве, а не на Библии: женщины — это «неполноценные самцы», своего рода черновики, зачатые в неблагоприятных условиях, особенно летом, поэтому рекомендуется заводить детей зимой, в более благоприятный сезон для зачатия мальчиков. Женское тело развивается быстрее, потому что оно состоит из «мягкой плоти и лишено силы»; женщина — неустойчивое существо, лишенное силы воли, обладающее дурными наклонностями, ограниченным интеллектом, раба своих чувств и управляемое своими страстями. Добродетельные женщины, таковы только потому, что их сдерживает стыд. Сексуальные отношения, допускаемые исключительно в репродуктивных целях, должны быть умеренно частыми, и, конечно, только с законной супругой. Трудно сказать, в какой степени эти соображения повлияли на отношение Филиппа Красивого, но две вещи абсолютно ясны: кроме супруги, женщины, как известно, отсутствовали в его жизни и в его окружении, и не было ни малейших следов супружеской неверности во время его правления. Ему определенно было на что равняться, его отец и дед были примерными мужьями, а семейный атмосфера не располагала к подобным излишествам: строгая бабушка, хранящая воспоминания о своем покойном святом муже; мать, которую он никогда не знал; мачеха, с которой он практически не общается; отец, придерживающийся строгих моральных принципов, все это воспитывает подростка, не склонного к сентиментальности и чувственности. До конца жизни Филипп держался на расстоянии от женщин, и жестокие пытки, которым подверглись любовники его невесток, — еще один признак его отвращения к сексуальным излишествам. В супружеской жизни он довольствовался минимумом: женившись в шестнадцать лет на одиннадцатилетней девочке Жанне Наваррской по политическим соображениям, он обеспечил династическую преемственность, произведя на свет семерых детей, четверо из которых были мальчиками, и, став вдовцом в тридцать семь лет, не женился повторно. В источниках нет ни малейшего намека на любовный роман. Его привязанность к Жанне, единственной женщине в его жизни, кажется, была искренней и отмечена такой привязанностью, на какую только мог быть способен этот король. Смерть супруги, похоже, наложила на него свой отпечаток, и единственной женщиной, которая имела для него значение в дальнейшем, была его дочь Изабелла, которая в 1308 году, как того требовала политическая ситуация, заключила несчастливый брак с гомосексуалистом Эдуардом II.

Томистское воспитание принца: вера и разум

Третья книга труда Эгидия Римского посвящена обязанностям короля: в первой части (15 глав) излагаются мнения античных философов о государстве; во второй (34 главы) рассматривается проблема хорошего правления и наилучшего режима; третья (22 главы) посвящена способу правления во время войны. Третья книга имеет решающее значение. Она знаменует собой полный разрыв с «государевыми зерцалами» предыдущих эпох и набрасывает портрет идеального правителя, основываясь не на Библии, которая занимает всего три страницы, не на трудах Святого Августина, которым посвящена всего одна цитата, а на Politique (Политике) Аристотеля. Образцами правителя больше не являются древние цари Иосия, Давид или Соломон, а единственный современный пример показывает новый идеал: это очень противоречивый Фридрих II Гогенштауфен, современник и антитеза Святого Людовика, злейший враг Папы, отлученный от церкви и обладающий ненасытным интеллектуальным любопытством. «Поэтому можно было бы с большой долей вероятности увидеть в этом результат политического натурализма, еще более агностического, чем при дворе Фридриха II», — заключает историк-медиевист Ален Буро в исследовании, посвященном трактату Эгидия Римского. Еще не говоря о реалполитике или макиавеллизме, концепция власти, разработанная в De regimine…, является, по мнению этого историка, «утилитарной»: «Обучение государя основано исключительно на общей этике, облегченной понятием милосердия, которое является центральным в христианской этике, и на серии практических соображений, которые заканчиваются долгим развитием военного искусства». Многие черты, удивившие — и даже шокировавшие — современников и ознаменовавшие новый монархический стиль правления Филиппа Красивого, изложены в De regimine… в виде наставлений.

«Король, — пишет Эгидий Римский, — это божий "сержант", благодаря месту, которое он занимает во вселенной, и объему его полномочий». Он даже "полубог и получеловек". Это предвосхищает, на четыре столетия, знаменитое «Вы — боги» богослова и проповедника Жака Боссюэ, жившего в эпоху расцвета королевского абсолютизма. Безусловно, предполагается развитие: от "сержанта" государь будет повышен до "лейтенанта" Бога, а от "полубога" — до бога вообще. Но контраст с гораздо более скромным положением классического феодального монарха поразителен. Однако это развитие сопровождается повышенной ответственностью: Li rois qui tousz les autres sormonte en puissance et en digneté, il doit estre tres boens et mult semblant a dieu et sormonter les autres en bonté et en vertu de vie (Несмотря на то, что короли более всех остальных обличены властью и достоинством, они должны быть очень добрыми, стремиться походить на Бога и добродетельно заботиться о жизни всех своих поданных).

Государь должен быть просвещенным, культурным, образованным и обладать почти универсальными знаниями. Его интеллектуальная подготовка необходима, ведь невежественный король — это не только «коронованный осел», но и тиран. Он должен овладеть теологией, метафизикой, этикой, экономикой, политикой, геометрией, медициной, правом и латынью, ибо «важно, чтобы государи были как бы полубогами». Это раблезианская, пантагрюэлевская программа, которая должна сделать его своего рода королем — философом и гуманистом, правящим в соответствии с разумом. Таким образом, король был бы одновременно воплощением просвещенного правителя и абсолютного богоизбранного монарха, правящего во имя Бога и Разума, — идеал, полностью соответствующий томизму. Своей добродетелью он завоевывает поддержку Бога, а своим умом контролирует страсти и являет себя в качестве естественного правителя: «Как естественен в подчинении тот холоп, которому, несмотря на физическую силу, недостает ума, так естественно господствует [тот], кто силен наличием духа и велением благоразумия».

Эгидий Римский решает важнейшую проблему права. Это понятие было центральным в правление Филиппа Красивого, главной опорой которого были легисты. Основополагающей характеристикой этого правления является уважение к строго юридической и правовой стороне решений. Закон, ничего кроме закона. Но это не ограничивает власть короля, наоборот, ведь он — закон. Он — живой закон: «Король или принц есть вид закона, а закон есть вид короля или принца». «Ибо закон — это своего рода неодушевленный король, а король — это своего рода одушевленный закон. И, поскольку одушевленное превосходит неодушевленное, король или принц должен превосходить закон», — пишет Эгидий, цитируя Ethique (Этику) Аристотеля. Король — единственный законодатель, единственный источник закона, что не делает его самовластным деспотом, потому что если он выше земных законов, то он воплощает естественный закон, и именно во имя последнего, неизменного, божественного и разумного, он может изменять первый: он «средство между верностью природе и писаным законом». Он может изменить старые законы и обычаи, если они противоречат «здравому смыслу закона природы».

Только у него есть власть сделать это. С другой стороны, юристы — это всего лишь «политические куклы». Именно король, источник закона, обладает, так сказать, сверхъестественным знанием естественного права. Он «имеет все права в своей груди», как сказал один из его адвокатов. Филипп Красивый был твердо убежден в этом, и этим убеждением он был обязан Эгидию Римскому. Проблема заключалась в том, что Папа Бонифаций VIII был так же убежден, что, как он выразился, «римский понтифик имеет все права, запертые в архивах его сундука». Эти две формулы практически идентичны, а поскольку право не может находиться в обоих сундуках одновременно, противостояние было неизбежно. Парадокс заключается в том, что Эгидий Римский, который внес столь весомый вклад в утверждение королевского верховенства, станет великим защитником папского верховенства в своем труде De Potestate ecclesiastica (От власти церковной) от 1301 года.

Однако в 1279 году именно для принца Филиппа он написал, что подданные обязаны абсолютно подчиняться королю. Никакие споры не должны быть терпимы. Но связь между государем и его народом должна быть и эмоциональной: «Все жители королевства должны учить своих детей с юности любить короля своего господина, и беспрекословно повиноваться ему и его приказам».

В книге Эгидия Римского появляется еще одно фундаментальное понятие: чтобы снискать поддержку народа, государь должен объяснять, мотивировать свои решения и делать понятными их причины. Он должен не просто приказывать, он должен убеждать. Это зачатки идеи общественного мнения, совершенно новой идеи, которая постоянно присутствовала в правление Филиппа Красивого. В теоретических вопросах, пишет Эгидий, нужно уметь демонстрировать, а в практических — убеждать: «В теоретических науках, где в основном требуется просвещение интеллекта, нужно действовать путем демонстрации в тонкой манере. В моральной деятельности, где требуется твердость воли, чтобы в результате получилось добро, нужно действовать путем убеждения и в образном стиле […]». Если в этой книге государи наставляются в своем поведении, а также в том, как повелевать своими подданными, то желательно, чтобы это учение дошло до народа, чтобы он также знал, каким образом он должен повиноваться своим государям. Когда Филипп Красивый накануне каждого своего важного решения созывал собрание представителей своих подданных, поручал им объяснить ситуацию и просил их поддержки, он просто применял этот принцип, благодаря которому его осуществление власти было новаторским по сравнению с его предшественниками. Конечно, эти собрания, которые только начинали называться Генеральными штатами, вовсе не были совещательными органами. Они существовали только для того, чтобы одобрять волю короля, но это отражало новое представление о власти и королевстве, рождение идеи солидарности и национальной общности: «Это большое собрание сеньоров и благородных людей, которые живут в соответствии с честью и добродетелью и избираются добрыми людьми, если они подобны доброму королю и подчиняются ему. Добрый король должны услышать мнение народа, чтобы каждый человек в его земле жил хорошо согласно порядка и закона». Король работает на общее благо, он оживляет тело королевства, главой которого он является, и отчасти именно на основе трудов Эгидия Филипп Красивый будет часто ссылаться на понятие «родная страна», требуя, например, от духовенства Буржского бальяжа 29 августа 1302 года взноса «ad defensionem natalis patrie» («на защиту родной страны»). Термин «отечество», использовавшийся до этого в очень общем смысле, стал синонимом королевства, рассматриваемого как живое сообщество.

Как следствие, понятие феодальной монархии уступает место понятию национальной монархии. Труд Эгидия Римского не содержит упоминаний о феодальных и вассальных отношениях, о связях человека с человеком. Подданные, в каком бы состоянии они ни находились, являются членами сообщества королевства, напрямую связаны с королем и обязаны работать на общее благо. Само рыцарство больше не рассматривается как индивидуальный христианский идеал, а переводится на службу «общему благу и выгоде»: «Как законы устанавливаются для общего блага и выгоды, так и рыцарство в основном существует для охраны общего блага и защиты его от тех, кто хотел бы ему навредить […]. Рыцари должны главным образом интересоваться по велению короля военными делами, противостоять противникам народа и предотвращать раздоры и разногласия в народе».

Эгидий Римский не касается вопросов военной тактики и вооружения. Какое оружие наиболее эффективно? Что лучше — конница или пешие воины? Все зависит от типа сражения, говорит он, и в этой области крайняя осторожность, проявленная Филиппом Красивым, несомненно, не противоречит рекомендациям De regimine principum.

В целом, значение этого трактата в образовании Филиппа, в формировании его личности, его личного поведения, а также стиля правления, невозможно переоценить. Он содержит идеи, во многом революционные, и помогает понять, почему современников так смущали методы и решения Филиппа IV. Идеал, представленный Эгидием Римским, напрямую вдохновлен томистской теологией: добродетельный король, совершенной жизненной чистоты, получивший свою власть непосредственно от бога, которого он представляет, являющийся воплощением действующего закона, просвещенный разумом, на общее благо королевства, главой которого он является.

Филиппу было двенадцать лет, когда ему подарили эту книгу; нельзя утверждать, что он сразу воспринял все ее идеи, что он полностью применил ее программу или что она была его единственным руководством. Но многочисленные соответствия между учением Эгидия и политической практикой Филиппа показывают, что эта работа оказала на него глубокое влияние: подросток, разочарованный своим отцом, был польщен и впечатлен этим трактатом, написанным специально для него. В молодости он велел перевести ее на французский язык с конкретной целью, чтобы отрывки читали за его столом, что позволяет предположить, что он размышлял над ней, обсуждал ее и комментировал. Трактат De regimine principum оставил на нем неизгладимый след.

Став наследником короны в 1276 году, в возрасте восьми лет, после смерти своего брата Людовика, на похоронах которого он присутствовал в Сен-Дени, Филипп, осознав свою роль, постепенно включился в дела королевства. То в Лувре, то в Венсене, он проводит много времени на охоте и становится очень красивым и физически сильным подростком. По словам Вильгельма Шотландского, юноша смог «согнуть двух рыцарей, надавив руками на их плечи». Интриги двора сформировали его молчаливый и скрытный характер, в то время как он размышлял о величии королевского предназначения и приобрел значительное культурное обрамление. Он попросил Жана де Мена перевести на французский Утешение философией Боэция, в котором он нашел хорошее введение в древнегреческую философию, в частности, в Платона и Аристотеля, а также введение в главные темы для размышлений в Средние века: вопрос об общих понятиях, взаимосвязь между провидением и свободой воли, вечность мира. Утешение философией, самое читаемое средневековыми интеллектуалами после Библии и Устава святого Бенедикта, является незаменимой основой культуры образованного мирянина. Оно рассматривает основные проблемы сбалансированным и стимулирующим образом, в синкретическом духе, подходящем для развития морали, которая будет одновременно христианской и рациональной, и которая станет моралью Филиппа IV. Не будучи ученым, он был более культурным принцем, чем его родители и другие государи его времени. С подросткового возраста он отличался вдумчивым и серьезным умом, был убежден в важности своей роли, своих обязанностей и своих решений и был полон решимости навязать то, что считал справедливым и рациональным. Его концепция власти, результат систематических, интенсивных и кропотливых размышлений, близка к схоластическому идеалу Фомы Аквинского.

1284: вступление в брак и посвящение в рыцари

В 1284 году ему было шестнадцать лет. Хроника Гийома де Нанжи сообщает о главном событии этого года: «Филипп, старший сын Филиппа, короля Франции, был посвящен в рыцари в праздник Успения Пресвятой Девы, Матери Господней, а на следующий день он женился в Париже на Жанне, дочери покойного Генриха I, короля Наварры и графа Шампани». Это был важный шаг в жизни Филиппа, который теперь стал совершеннолетним. Рыцарство ввело его в элитный класс воинов, а женитьба дала ему новую ответственность, а также большие территориальные и политические преимущества. Брак был заключен уже давно: в 1275 году Филипп, которому тогда было семь лет, обручился с маленькой Жанной Наваррской, которой едва исполнилось три года. Жанна была дочерью Генриха I, графа Шампани и короля Наварры, и его жены Бланки д'Артуа. Она была единственной наследницей владений своего отца, ее старший брат погиб случайно, когда он был еще младенцем. Гуляя с няней по галерее на стенах замка Эстелла он вырвался из ее рук и упал вниз, это случилось в 1273 году. Генрих I умер 22 июля 1274 года. Его вдова Бланка вместе со своей двухлетней дочерью Жанной нашла убежище при французском дворе, где и был заключен будущий брак с Филиппом (Орлеанский договор, май 1275 года). Однако ситуация могла осложниться тем, что Бланка, будучи еще молодой, впоследствии снова вышла замуж за Эдмунда графа Ланкастера, брата короля Англии Эдуарда I. Таким образом, Шампань перешла под контроль английской монархии. На самом деле Эдмунд Ланкастер не стремился использовать свое положение, и графством управлял французский виночерпий Жан д'Акр. В 1284 году, когда Жанна достигла совершеннолетия, было достигнуто соглашение: в обмен на 60.000 ливров и доходы от пяти кастелянств Эдмунд отказался от всех претензий на владения своей жены, а Жанна стала полноправной графиней Шампани и королевой Наварры. Выйдя замуж за Филиппа, она сохранила оба титула за собой, которые после ее смерти перешли к старшему сыну Людовику. Филипп IV никогда не носил титулов короля Наварры и графа Шампани, и во всех его административных актах, касающихся этих территорий, было указано, что он действует с согласия своей жены. На практике, однако, Шампань попала под контроль Капетинга, чьи чиновники действовали непосредственно в вопросах правосудия и финансов. Они были советниками парижского парламента, заседавшими в судах Шампани которые назывались «Большие Дни Труа». Более того, действуя от имени своей жены, Филипп Красивый имел возможность вмешиваться в дела герцога Лотарингии и графа Бара, которые были вассалами графа Шампани за несколько фьефов.

Первый политический и военный опыт: Арагонский поход (1284–1285)

К моменту женитьбы Филипп уже был непосредственно вовлечен в дипломатические и военные конфликты, в которые его отец позволил втянуть себя в силу семейной солидарности. С 1284 года, в возрасте шестнадцати лет, он столкнулся со сложными политическими реалиями и получил первый опыт ответственности за власть. Он извлек из этого полезные уроки.

Дело было очень важным. В него были вовлечены королевство Франция, Испания, Италия, Папа и, кстати, Англия, Священная Римская империя и Византийская империя. Другими словами, вся Европа. Давайте обрисуем ситуацию. С 1260-х годов брат Людовика Святого, Карл, граф Анжу и Мэна, граф Прованса и Форкалькье по праву супруги, графини Прованса Беатрисы, начал предпринимать амбициозные средиземноморские авантюры. Папа Римский, который хотел избавиться от германской опеки, осуществляемой потомками императора Фридриха II Гогенштауфена, призвал его, назначил сенатором Рима и вверил ему королевство Неаполя и Сицилии, которое он взял под свой контроль после победы при Тальякоццо в 1268 году. В 1277 году Карл Анжуйский выкупил у Марии Антиохийской права на Иерусалимское королевство, которое он планировал отвоевать при поддержке Папы, объявившего подготовку к новому крестовому походу, а в 1281 году Папа отлучил от церкви императора Византии Михаила Палеолога, который противился этому.

Но амбиции Карла Анжуйского столкнулись с амбициями Педро III, короля Арагона. С одной стороны, последний был союзником Михаила Палеолога, а с другой, женившись на Констанции, дочери и наследнице внебрачного сына императора Фридриха II, Манфреда, он положил глаз на Неаполь и Сицилию. Кроме того, между ним и семьей Капетингов возникли разногласия: Педро III поддержал отстранение племянников Людовика Святого от наследования Кастилии а Филипп III отстранил его от наследования Наварры, устроив брак Жанны с его сыном Филиппом, также король Франции поддержал против Педро III короля Майорки.

Между двумя великими соперниками, Педро III Арагонским и Карлом Анжуйским, нарастала напряженность, несмотря на встречу Педро III и Филиппа III в Тулузе в 1281 году. Карл Анжуйский, казалось, мог победить: его поддерживал король Франции и придворная партия королевы Марии Брабантской, которую он защищал, и, прежде всего, он пользовался безоговорочной поддержкой папы Мартина IV, которым был французом и до своего избрания 22 февраля 1281 г. звался кардиналом Симоном де Брион. Мартин IV поддерживал в Италии партию гвельфов, которая поддерживала анжуйцев, против партии гибеллинов, которая поддерживала Гогенштауфенов. Папа доверил управление своими территориальными владениями французам: Карл Анжуйский был сенатором Рима, Жан д'Иппе — главнокомандующим его армий; Гийом Дюран, известный знаток церковного права и епископ Менде, был политическим советником нового префекта Рима, который сам был французом.

Однако дела Карла Анжуйского пошатнулись, и с весны 1282 года его постигла серия неудач. 30 марта население Мессины, подстрекаемое агентами арагонского короля, восстало и расправилось с анжуйским гарнизоном: это была «Сицилийская вечерня». Восстание распространилось на всю Сицилию, которая перешла под власть арагонцев, а королевство Карла ограничивается югом полуострова с центром в Неаполе. В мае восставший народ Рима захватил Капитолий, расправился с анжуйским гарнизоном и заменил ненавистного Карла Анжуйского на кардинала-сенатора Латино Малабранку, из рода Орсини. В то же время лидер гибеллинов Ги де Монтефельтре нанес поражение гвельфам. В июне, во время морского сражения перед Мессиной, сын Карла Анжуйского, Карл Хромой, принц Мессины, попадает в плен к арагонцам, которые увозят его в Испанию. 1 сентября Педро III коронуется в Палермо как король Сицилии, а Карл переходит к обороне в Калабрии.

Столкнувшись с этими бедствиями, Мартин IV прибегнул к решительным действиям: 21 марта 1283 года, отлучив Педро III от церкви, он объявил его лишенным Арагонского королевства и всех его владений. Чтобы осуществить это решение на практике и заменить свергнутого короля, он обратился к королю Франции, советником которого он когда-то был и которого знал лично. Мартин IV и Карл Анжуйский предложили Филиппу III передать королевство Арагон его второму сыну, тринадцатилетнему Карлу Валуа, младшему брату Филиппа, которому суждено было стать королем Франции. Филипп III согласился, посоветовавшись с собранием прелатов и баронов в Бурже.

Оставалось только завоевать Арагон. Чтобы облегчить ситуацию, Мартин IV провозгласил крестовый поход против Педро, и чтобы собрать больше воинов, привлеченных идеологическими преимуществами такой военной операции, а также чтобы иметь возможность собрать специальный налог, децим (décime), для финансирования кампании. Таким образом, через тринадцать лет после смерти Людовика Святого в Тунисе крестовый поход полностью потерял свои первоначальные цели: вместо того, чтобы быть направленным на восток против мусульманских государств, он обратился на запад против христианского короля. Идея крестовых походов стала дипломатическим, стратегическим и финансовым инструментом.

В конце февраля 1284 года Филипп III созвал в Париже собрание дворянства и духовенства, чтобы заручиться их согласием. Кардинал Шоле, один из участников, вспоминает, что король "прибыл со своими двумя сыновьями, Филиппом и Карлом; прелаты смешались с баронами в одну толпу. От имени духовенства Симон де Болье, архиепископ Буржа, первым заявил, что ради чести Бога, Святой Церкви, королевства Франции и пользы для христианской веры он считает целесообразным принять предложения и условия, которые принес мастер Жиль дю Шатле, папский нотариус". Затем сир де Нель сделал то же самое от имени дворянства, и на следующий день король принял корону Арагона для своего сына Карла Валуа.

Что думал об этом его старший сын Филипп? По некоторым слухам, он не одобрял эту затею и даже предупредил своего младшего брата о связанных с ней рисках. Это неодобрение вполне вероятно и подтверждается несколькими фактами. В 1276 году Педро III Арагонский, во время посещения французского двора, подружился со своим восьмилетним внучатым племянником Филиппом, а в 1285 году, когда шла война, Филипп тайно переписывался с Педро, отправив ему письмо, которое тот описал как "ласковое", и попросив его незаметно прислать гонца, что граничило с изменой. И когда его отец умрет, у Филиппа не будет ничего более неотложного, чем положить конец военным действиям.

Поэтому, несомненно, неохотно, против своей воли и из простого долга послушания королю, своему отцу, он принял участие в кампании 1285 года. С начала года дело приняло очень плохой оборот, когда умерли два главных действующих лица из анжуйской партии: 6 января в Фоджии умер Карл Анжуйский, шестидесятилетний старик, чьи мечты были разбиты. Он потерял Сицилию, которую дважды не смог вернуть; Калабрия была почти полностью захвачена арагонцами; в остальных его владениях бушевало восстание; его сын Карл Хромой, принц Мессины, был пленником в Арагоне. Незадолго до смерти он назначил своего двенадцатилетнего внука, Карла Мартела, своим наследником и поручил регентство Неаполитанского королевства своему племяннику Роберту д'Артуа вместе с папским легатом Жераром Пармским. Спустя всего три месяца, 28 марта, умер папа Мартин IV. Четыре дня спустя, после одного из самых коротких конклавов в истории, римлянин Джакомо Савелли сменил его на посту под именем Гонория IV. Долгого понтификата ожидать не приходилось: избраннику было семьдесят пять лет, он был наполовину парализован, не мог стоять прямо, не мог самостоятельно поднять или опустить руки, во время совершения мессы он был вынужден сидеть на стуле. Но он являлся сторонником анжуйцев, один его брат, Джованни, сражался при Тальякоццо, а другой брат, Пандольфо, стал сенатором Рима. Никто не сомневается: эта марионетка станет орудием в руках анжуйцев. Однако он в меньшей степени, чем его предшественник, участвовал в борьбе с королем Арагона и примирился с гибеллинами.

Таким образом, ответственность за арагонский крестовый поход легла только на Филиппа III, и его двух юных сыновей семнадцати и пятнадцати лет. В возрасте сорока лет король захотел возглавить поход лично и собрал в Нарбонне значительную армию. Каталонские летописцы говорят о 300.000 человек, что, очевидно, невозможно, но это было большое, разношерстое войско, мотивированное перспективой грабежа и насилия в той же степени, что и уверенностью в спасении души, гарантированном в случае гибели.

Покинув Париж, принц Филипп в сопровождении своей двенадцатилетней супруги Жанны Наваррской медленно проделал путь к месту сбора через Лимож, где он был 24 марта, Тулузу и Каркассон, где он расстался с Жанной. 1 мая он прибыл в Нарбонну, где находилась собранная для похода армия не внушавшая особого доверия. Организация была никудышней, и с самого начала начались проблемы: войска вышли из-под контроля с наступлением жаркой погоды и 25 мая разграбили город Эльн в графстве Руссильон, который принадлежал королю Майорки, союзнику Филиппа III. Переход через Пиренеи через дикий перевал Мачана оказался сложнее, чем ожидалось. Король приказал Филиппу взять город Фигерас, что тот и сделал, а 26 июня началась осада Жироны. Сопротивление оказалось более энергичным, чем ожидалось. Местное население не было впечатлено тем, что им пришлось сражаться против крестоносцев. Педро III, вернувшийся из Мессины, под страхом смерти запретил принимать и публиковать любые прокламации папского легата, кардинала Жана Шоле, сопровождавшего французскую армию. Жара была ошеломляющей. 4 сентября арагонский флот под командованием Роджера де Лориа уничтожил французский флот в битве при Лас-Форминьясе, что сильно затруднило снабжение армии. Получила распространение дизентерия. 5 сентября, после более чем двухмесячной осады Жирона капитулировала. 28 апреля 1285 года была проведена шуточная коронация Карла Валуа в качестве короля Арагона, но поскольку короны не было, была использована кардинальская шляпа, отсюда и прозвище, данное бедному Карлу: "Король-шляпа".

Затем последовало отступление, не похожее на отступление Карла Великого пятью веками ранее, через Пиренеи: бесконечная колонна тянулась через перевалы мимо Ле Пертуса, преследуемая сарацинскими и еврейскими лучниками Педро III, альмогаварами. 5 октября в Перпиньяне умирает король Филипп III, вероятно, от дизентерии. Его старший сын, Филипп, стал королем Франции, Филиппом IV.

Молодость: достоинство или недостаток?

Трудно представить себе более деликатную преемственность. Новому королю было семнадцать лет; он находился за пределами своего королевства (Руссильон в то время был частью королевства Арагон), во главе остатков разношерстной армии, ослабленной дизентерией и униженной плачевным поражением; молодой государь столкнулся с очень сложной финансовой ситуацией из-за расходов на эту войну, а сбор налогов натолкнулся на сильное сопротивление. Были созданы все условия для начала правления, которое стало бы решающим испытанием для молодого государя и позволило бы ему проявить свои ранее скрытые качества государственного деятеля.

Была ли его молодость достоинством или недостатком? Современные авторы расходятся во мнениях по этому вопросу. Интеллектуалы XIII века много абстрактно рассуждали о возрастах жизни и их характеристиках, но психология детства и отрочества была им почти неизвестна. Среди энциклопедистов флорентиец Брунетто Латини (1230–1294) в своей Livre du trésor (Книге сокровищ), цитируя Аристотеля и Соломона, считает, что, даже если время не поможет, лучше иметь старых и опытных правителей, чем молодых, которые слишком часто поступают импульсивно и необдуманно: "Печальна участь земли, у которой молодой царь". Мудрость приходит с возрастом, и мужчинам до тридцати лет не следует доверять ответственность: "Аристотель говорит, что долгое познание многих вещей делает человека мудрым но долгого познания не может быть без долгой жизни. Поэтому юноши не могут быть мудрыми, даже если они получили хорошие познания. И поэтому Соломон говорит, что зло земле, имеющей молодого царя. И все же царь может быть великовозрастным и малоразумным; ибо хорошо быть евреем по разуму, как и по возрасту. По этой причине земли должны избрать такого господина, который не был бы евреем ни в одном, ни в другом случае, тем лучше, если бы он был пожилым и мудрым. По этой причине хотя это не является законом, посвящение в сан не должно производиться до достижения тридцатилетнего возраста, даже если постановления Святой Церкви допускают его после 20 лет".

Мнение Брунетто Латини широко разделяли его современники. Однако государи избегают общего правила, поскольку их совершеннолетие обычно наступало в тринадцать лет: в семнадцать лет Филипп считался совершеннолетним, и ни о каком регентстве не могло быть и речи. У него было все необходимое для царствования: он был рыцарем, он был физически силен, он был женат, а значит, мог обеспечить будущее династии; он получил хорошее образование, в частности, благодаря ценным советам Эгидия Римского; он был связан с правительством своего отца и с честью вел себя в сражениях в Арагоне. У него уже был некоторый опыт дипломатии и придворных интриг. Провал кампании 1285 года стал для него даже положительным моментом, поскольку он был настроен негативно по отношению к этой войне. И события доказали его правоту. Поэтому он был многообещающим молодым человеком. Его молодость окажется преимуществом и в другом отношении: как мы увидим, его непопулярные решения будут объясняться его неопытностью и плохими советниками. В первые годы правления молодость Филиппа IV служила оправданием для того, чтобы сделать любые ошибки более приемлемыми.

Благоприятная культурная и политическая обстановка в Европе

Положение королевства в Европе в конце 1285 года было благоприятно для нового государя, чьи возможности были весьма значительны. Историки единодушно признают, что в то время средневековая цивилизация достигла своего пика, хотя то тут, то там уже появлялись тревожные признаки. Великие эпидемии и голод давно отошли в прошлое. Европейский мир был самодостаточен, а сельская местность все еще могла прокормить растущее население. Города и торговля относительно процветали. В культурном плане искусство, наука и литература находились на высоте, при гармоничном балансе между ценностями и их выражением. Пределы доступных технических и интеллектуальных средств были достигнуты: строительство всех великих готических соборов было завершено. Окно с розами в соборе Реймса стало последним штрихом в 1285 году, как раз к коронации. Но в предыдущем году обрушение свода в Бове стало предупреждением о том, что строительство высотных зданий достигло своего предела. То же самое происходило и в области знаний: были завершены великие теологические синтезы. Фома Аквинский умер в 1274 году, Альберт Великий в 1280 году, но в этом 1285 году родился Уильям Оккам, которому вскоре предстояло наточить свою бритву, в то время как Иоанн Дунс Скот (1266–1308) был еще студентом, Роджер Бэкон (1219–1294) работал над своими научными трудами, а Данте (1265–1321) было всего двадцать лет. Тысячи студентов стекались в шестнадцать европейских университетов, включая Парижский, самый старый и популярный. Это было оптимистичное время.

В политическом плане в Европе также царило определенное равновесие, которое не предотвращало конфликты, но при этом соблюдались известные всем правила; они были в некотором роде кодифицированы и способствовали, так сказать, глобальной гармонии. Идея крестового похода была еще жива, подпитываемая христианским динамизмом Запада, но практически крестовые походы исчерпали себя: два последних крестовых похода (1250 и 1270 гг.) закончились катастрофой, а крестовый поход в Арагон в 1285 году показал, что это понятие было применено к династической войне. Перспектива захвата Иерусалима становилась все более отдаленной, оставаясь при этом идеалом, способным мобилизовать рыцарский пыл и наполнить королевскую и папскую казну за счет сбора благочестивого налога, теоретически предназначенного для финансирования экспедиции. Но на Востоке туркам было нечего бояться западных христиан, чей последний оплот на сирийско-палестинском побережье, Сен-Жан-д'Акр, вскоре падет. Османы сильно опасались монголов, которые были у них за спиной, и поэтому европейцы пытались наладить с монголами отношения, в довольно утопической надежде осуществить совместное предприятие по захвату Иерусалима. Тамплиеры и госпитальеры со своей базы на Кипре сражались спорадически, но были скорее арьергардом, чем авангардом. Осман (1281–1326), лидер османов, которому вскоре предстояло принять титул султана, усилил свое давление на Византийскую империю в Малой Азии, где правил Андроник II (1282–1328).

Христианская Европа была раздроблена. На северных окраинах правил шведский король Магнус I (1275–1290), также известный как Магнус Добрый или Магнус Амбарный замок (Ladulås), носивший это красочное прозвище из-за того, что он защищал крестьян. Королем Норвегии был Эрик Магнуссон (1280–1299), который в 1285 году подтвердил привилегии германского Ганзейского союза в Бергене. В Дании правил король Эрик V, которого в 1286 году сменил Эрик VI правивший до 1319 года. Король Польши Лешек II умер в 1288 году. У Филиппа Красивого было мало контактов с этими далекими королевствами.

Ближе к Франции была Венгрия, где в 1285 году царствовал Ладислав IV (с 1272 года). Союзник императора Рудольфа, Ладислав был убит в 1290 году, и вскоре неаполитанские анжуйцы стали добиваться избрания правителем этого стратегически важного региона своего принца. В 1285 году Вацлав II, молодой четырнадцатилетний король, воцарился в Чехии, над которой полностью господствовал его могущественный сосед, император Рудольф Габсбург, который сделал его своим зятем, выдав за него замуж свою дочь Юдиту, своим вассалом, доверив ему Чехию и Моравию в качестве наследственной вотчины, и своим великим чашником, восстановив его в праве избирать короля Германии.

Но самыми важными политическими партнерами Филиппа IV в 1285 году были его ближайшие соседи: император, король Англии, испанские государи Арагона, Кастилии и даже Португалии, итальянские правители и, конечно же, Папа, который не только управлял земельными церковными владениями, но и чья духовная власть имела важное глобальное значение. Теперь, по счастливому стечению обстоятельств, все эти правители, которые могли бы причинить неприятности, были настроены к молодому государю весьма благосклонно. Так было, как мы видели, с папой Гонорием IV, который продолжал политику союза с неаполитанскими анжуйцами и вражды с арагонцами. Что касается последних, то король Педро III умер 10 ноября, через месяц после воцарения Филиппа IV, от раны, полученной во время войны. Эти последовательные смерти сделали 1285 год поворотным в европейской политике: новый папа, новый король Неаполя, новый король Франции, новый король Арагона. В своем завещании Педро III разделил свои владения на две части: Арагон он завещал своему старшему сыну Альфонсо III, а Сицилию — своему второму сыну Хайме, который также стал королем Арагона в 1291 году после смерти своего брата. Филиппу IV нечего было опасаться этих правителей, и он не собирался, несмотря на призывы Папы, продолжать арагонский крестовый поход.

На остальной части Пиренейского полуострова Наварра была владением королевы Франции, а Кастилией правил Санчо IV, только что завершивший гражданскую войну, которая позволила ему устранить своих племянников. Он является союзником Арагона, но он был не в состоянии создать проблемы для короля Франции. Что касается короля Португалии Диниша I (1279–1325), то он был пацифистом, которого больше интересовало сельское хозяйство, чем война, отсюда и его прозвище "Земледелец". Он основал Лиссабонский университет в 1290 году и университет в Коимбре в 1308 году.

На севере Италия была разделена на небольшие, более или менее независимые территории, которые стали жертвой вековой борьбы между гвельфами, сторонниками Папы, и гибеллинами, сторонниками германского императора: Милан, Генуя, Венеция, Монферрат, Мантуя и Флоренция. В центре находилось, плохо управляемое Папское государство, бывшее ареной частых кровавых разборок между местными семьями, укрепившимися в своих замках. Что касается юга, то он, как мы уже видели, был разделен надвое: Сицилия находилась в руках арагонца Хайме, а Неаполитанским королевством управлял Робер д'Артуа, дядя Филиппа IV, от имени анжуйского короля Карла II Хромого, находившегося в плену в Арагоне.

В центре христианской Европы находилась огромная территория Священной Римской империи, состоящая из нескольких сотен государств всех порядков и размеров, независимых, но признающих формальную власть императора, избираемого небольшой коллегией из семи курфюрстов. За титул императора боролись семьи Габсбургов, Люксембургов и Виттельсбахов, и реальная власть императора в основном зависела от величины его родовых владений и способности получить поддержку преданных князей. Имперская идеология считала его выше всех христианских королей Европы в силу его титула, но это превосходство, которое было чисто формальным, было значительно ослаблено в XII и XIII веках борьбой с папством и великим междуцарствием 1250–1273 годов. В 1285 году императором стал Рудольф Габсбург, правивший с 1273 по 1291 год. Ему удалось придать определенный лоск императорской должности, опираясь на свои австрийские и швейцарско-немецкие земли. В 1278 году победа при Дюрнкруте позволила ему устранить угрозу со стороны чешского короля Оттокара II, который был убит в этом бою, и одновременно подчинить себе Чехию и Моравию. На западе границы между Священной Римской империей и королевством Франция были относительно размыты и представляли собой неразрывную смесь вотчин под властью князей империи и короля Франции, неиссякаемый источник поводов для конфликтов. Но в 1285 году шестидесятисемилетний император Рудольф смотрел на восток, и у него не было причин ссориться с молодым Филиппом IV.

Эдуард I Английский и аквитанская проблема

Так же не хотел ссоры и английский король Эдуард I. Это было большой удачей для нового короля Франции, потому что в конце XIII века у двух королевств уже была позади длинная череда войн, а впереди — несколько веков противостояния. Вот почему нам необходимо более пристально взглянуть на их отношения.

Со времен Нормандского завоевания 1066 года Английское королевство, объединенное под руководством эффективной администрации, представляло постоянную угрозу для Капетингов. В XII веке, в правление Генриха II Плантагенета, король Англии после женитьбы на Элеоноре Аквитанской контролировал даже более половины королевства Франции, от Нормандии до Пиренеев. Это положение было исправлено в начале XIII века благодаря энергичной политике Филиппа Августа, а с 1220-х годов владения короля Англии во Франции сократились до герцогства Аквитанского, что все еще было много, и что вызывало два больших вопроса. Первый вопрос: где заканчивается герцогство Аквитания? Никто не мог сказать этого точно. Входят ли Сентонж, Лимузен, Керси, Беарн и Бигорр в состав великого аквитанского фьефа? Более того, в этих промежуточных областях смешение сеньорий и феодальных связей между суб-вассалами стало абсолютно неразрывным, и чаще всего невозможно было понять, кто от кого зависит. В этих условиях именно баланс сил решал дело, а продвижение влияния "лилий" и "леопардов" зависело от локальных и общих конфликтов. При малейшей искре война могла возобновиться на этих землях.

Второй вопрос — это соответствующие права и обязанности двух королей над герцогством Аквитания. Как герцог Аквитании, король Англии должен был приносить личную вассальную присягу (оммаж) королю Франции, своему сюзерену, всякий раз, когда происходила смена суверена с той или другой стороны. В мире, где все зависело от прямых человеческих отношений, ему приходилось приезжать во Францию и приносить оммаж, что для английского короля считалось довольно унизительным. Использовались всевозможные предлоги, чтобы отсрочить это мероприятие. Но если бы английский король этого не сделал, король Франции мог бы принять решение о конфискации аквитанского фьефа, и в этом случае ему пришлось бы его завоевать. Кроме того, герцог Аквитанский и король Англии являлся верховным судьей в своем фьефе. Но если тяжущиеся стороны небыли удовлетворены его приговорами, они могли обратиться к правосудию своего повелителя — короля Франции, который затем вызывал герцога-короля в Парижский парламент. Было почти немыслимо, чтобы король Англии предстал в качестве обычного ответчика перед судом короля Франции. Но если он этого не делал, то рисковал потерять свою вотчину. Поэтому любимая игра короля Франции заключалась в том, чтобы через своих агентов подталкивать аквитанских сеньоров к обращению в парламент, чтобы дамоклов меч конфискации продолжал висеть над головой короля Англии. В любой момент мог разгореться конфликт, в зависимости от того, чувствовала ли одна или другая сторона себя в сильной позиции. У герцога-короля были и другие обязанности, например, он должен был прибыть на службу в армию своего сюзерена с достаточным контингентом, если того требовал король Франции. Но Капетинги должны были иметь возможность навязать феодальное право.

В 1285 году молодой Филипп IV столкнулся с грозным правителем Эдуардом I Плантагенетом. Эдуард родился в 1239 году, и, следовательно, ему было сорок шесть лет, но царствовал он с 1272 года и зарекомендовал себя как одна из сильнейших личностей своего времени. Впечатляющего телосложения, ростом выше среднего, с длинными руками и ногами, он был прежде всего воином, большим любителем турниров, смелым и беспощадным в бою, с жестоким, авторитарным и упрямым темпераментом, с некоторым вкусом к литературе, с простой, сильной и формальной набожностью. Он был сторонником жесткого пути и был известен как "Молот шотландцев", но он не был лишен политической хватки.

Его юность была бурной и отмечена жестокими конфликтами с отцом Генрихом III и восстанием английских баронов под предводительством Симона де Монфора. В 1265 году Эдуард был главным архитектором победы при Ившеме, которая восстановила власть короля. Во время этой борьбы Генрих III и его сын обратились к арбитражу Людовика Святого, которым Эдуард глубоко восхищался. Король Франции также был его дядей, поскольку мать Эдуарда, Элеонора Прованская, была сестрой жены Людовика Святого, Маргариты Прованской. В 1270 году принц Эдуард участвовал в крестовом походе. Он не играл там большой роли, но в Священной войне, как и в Олимпийских играх, главное не победа, а участие. Паломничества в Иерусалим было достаточно, чтобы участники получили ореол причастности к святому делу, особенно если они были принцами. Участие в настоящем крестовом походе против мусульман создавало значительный престиж. В этом случае "паломничество в Иерусалим" превратилось в экспедицию в Тунис. Эдуард высадился в Кале 20 августа с небольшим отрядом, за месяц пересек Францию, погрузился на корабли в Эг-Морте и прибыл в Северную Африку, чтобы узнать о смерти французского короля. Затем он решил продолжить экспедицию с очень небольшими силами и, сделав остановки на Сицилии и Кипре, высадился в Сен-Жан-д'Акр в мае 1271 года. Он оставался там до 24 сентября 1272 года, участвовал от случая к случаю в стычках с мусульманами и был тяжело ранен отравленным кинжалом. Потеряв иллюзии возврата Святой Земли, он уехал и, находясь на Сицилии в гостях у Карла Анжуйского, узнал о смерти своего отца 16 ноября 1272 года. Теперь уже в качестве короля, Эдуард I медленно возвращался в свое королевство, после довольно длительного пребывания в Савойе, откуда он вывез архитектора Якова де Сен-Жоржа, который должен был спроектировать его великие валлийские замки. Затем находясь в Париже, с 26 июля по 6 августа 1273 года, Эдуард воспользовался возможностью и принес оммаж Филиппу III за Аквитанию. Затем, вместо того чтобы вернуться непосредственно в Англию, он отправился в свое герцогство, где пробыл целый год, до 2 августа 1274 года.

Отношения Эдуарда I с Аквитанией были тесными, и он также принимал непосредственное участие в испанских делах. Действительно, отец передал ему номинальный суверенитет над герцогством в день его десятилетия, а в 1254 году, в возрасте пятнадцати лет, отправил его в Кастилию, где 13 октября в Бургосе он был посвящен в рыцари и женился на дочери Альфонсо X, Элеоноре. Он трижды возвращался в Бордо — в 1260, 1261 и 1262 годах. Во время своего более длительного пребывания в Аквитании в 1273–1274 годах Эдуард I смог лично убедиться в сложности ситуации и опасности конфронтации с королем Франции. В отсутствие короля-герцога герцогство управлялось сенешалем, который осуществлял судебную и политическую власть, а финансы зависели от коннетабля Бордо. Местное дворянство было беспокойным и, пользуясь расстоянием отделявшим его от герцога, обычно находившегося в Англии, и его сюзереном, королем Франции, обычно находившегося в Иль-де-Франс, вело себя почти независимо, играя на возможности апелляции к Лондону и Парижу.

В 1273 году Эдуард столкнулся с типичным случаем: Гастон виконт Беарнский отказался приехать и принести ему оммаж в Сен-Севере. Король вторгся в его владения. Затем Гастон взывает к справедливости короля Франции и перед Парижским парламентом обвиняет Эдуарда в измене и ложном суждении. На этот раз дело удалось уладить путем переговоров, но оно стало хорошей иллюстрацией риска возникновения войны в этом неспокойном герцогстве, где права, обычаи и вотчины были неразрывно переплетены. В сентябре 1277 года в Сен-Севере Эдуард попросил 90 присутствующих сеньоров перечислить свои обязательства перед герцогом. Никто из них не смог этого сделать. В Лектуре он созвал своих вассалов; никто не явился, потому что они проживали в пограничной зоне, и не знали, кому они обязаны подчиняться. Эдуард, стремясь внести ясность, начал масштабную операцию по инвентаризации прав и обязанностей каждого. Ему быстро пришлось отказаться от этой затеи, ошеломленному массой незапамятных и несовместимых обычаев, которые обнаружили его следователи. Например: семья обязана приготовить еду для короля и десяти рыцарей, включая говядину, свинину, мясо птицы, лук и цветную капусту; если один из членов семьи — рыцарь, он должен подавать еду в красных башмаках и серебряных шпорах. Другой случай: сеньор должен прийти с королем к дубу с телегой, полной дров, запряженной двумя волами без хвостов; он должен поджечь дерево и пусть оно горит, пока оба вола не смогут убежать. Эдуард отказался от своего плана. В Лиможе он столкнулся с неповиновением местной виконтессы, которая утверждала, что она зависит только от короля Франции. Дело передали на рассмотрение в Парижский парламент, который, как и ожидалось, вынес решение в пользу виконтессы. Эдуард не стал настаивать и вернулся в Англию.

Он оставил вместо себя сенешаля Люка де Тани, которого в 1278 году сменил Жан де Грайи. Их администрация постоянно сталкивалась с проблемами, которые приводили к обращениям в Парижский парламент: неурядицы в Базасе, Даксе, Бордо, связанные с выборами мэра; дело о наследовании Бигорра в 1283 году, в которое были вовлечены Констанция Беарнская и королева Жанна Наваррская, которая в итоге одержала победу. Во всех этих конфликтах Эдуард проявлял терпение и дух примирения, удивительные для такого импульсивного и жестокого человека. Очевидно, что он отказывался вступать в прямую конфронтацию с французским королем. Когда в 1274 году умер король Генрих I Наваррский, английский двор задумал заключить брак между его дочерью Жанной и сыном Эдуарда Генрихом. В конце концов, Жанна была обручена с Филиппом Французским, а Эдуард ничего не возразил. Его брат, Эдмунд Ланкастер, женился на вдове Генриха I, Бланке. В следующем году, когда отношения между королем Альфонсо Кастильским и Филиппом III становятся напряженными, Эдуард оказывается в затруднительном положении: Альфонсо — его тесть и просит его о помощи, но Филипп — его сюзерен, и он должен ему служить под страхом быть объявленным клятвопреступником. Он дает понять Альфонсо, что ничего не может для него сделать. В итоге война не состоялась. В 1279 году Эдуард снова уступил в разногласиях с Филиппом III по поводу Сентонжа, Ажене и Керси, которые французский король должен был передать ему по Парижскому договору 1259 года. После переговоров в Амьене было достигнуто соглашение: Филипп III уступил юг Сентонжа и Ажене. Эдуард уступил Керси в 1286 году в обмен на ренту в 3.000 ливров в год. В том же 1279 году жена Эдуарда, королева Элеонора, унаследовала графство Понтье на Сомме и принесла оммаж Филиппу III за эту территорию, которая могла стать новым источником трений между двумя королями. В 1281 году администрация Капетингов заявила протест, поскольку хартии, составленные в аквитанской Гаскони, были датированы годами правления Эдуарда; последний снова уступил: хартии также были датированы годами правления Филиппа.

Затем последовал Арагонский крестовый поход 1285 года, который снова поставил Эдуарда в неудобное положение. Педро III обратился к нему за помощью. Он ответил, что связан с королем Франции оммажем, хотя и не желает принимать участие в войне. Филипп III попросил его исполнить свой вассальный долг и, как герцога Аквитании, присоединиться к его армии с контингентом аквитанских сеньоров. Но Эдуард запротестовал и отложил свое прибытие. Весной 1285 года было решено передать эту проблему на рассмотрение франко-английской комиссии. Английские делегаты отправились в путь в мае 1285 года, но было слишком поздно. Армия ушла, а 5 ноября умер Филипп III, что поставило Эдуарда в затруднительное положение. Последний, только рад был уйти от ответственности, и не собирался причинять неприятностей новому молодому королю Франции Филиппу IV, которому в итоге очень повезло в его несчастье: ни один европейский государь не угрожал королевству Франции, что позволило ему совершенно спокойно утвердить свою власть.

Эдуард был настолько гибким, даже благодушным, с Капетингами с 1272 года, только потому, что у него были другие заботы, которые не позволяли ему приступить к крупным начинаниям во Франции. С 1276 года он столкнулся с валлийской проблемой. Принц Уэльский Лливелин ап Грифид отказался от вассальной зависимости. В 1277 году король Англии впервые вторгся в сердце полуострова Уэльс. Вторая экспедиция состоялась в 1282 году, она была более масштабной и мобилизовала значительные ресурсы: феодальную армию, включающую всех крупных вассалов, и большое количество наемников. Король даже прибегнул к помощи войск из Гаскони: 40 рыцарей, 120 других всадников, 1300 пехотинцев. В общей сложности английская армия составляла почти 10.000 человек.

Кампания 1282–1283 гг. в суровой, горной стране, с противостоящими дикими и разрозненными отрядами валлийцев, была очень дорогостоящей и отягощала ресурсы короля Англии, который мобилизовал все свои владения: в Ирландии, Понтье, Гаскони, как и в Англии, были реквизированы припасы для войск. Война была выиграна, и Эдуард, разъяренный сопротивлением валлийцев, подверг их лидеров варварскому обращению: голова Лливелина годами гнила на конце пики в лондонском Тауэре; принца Давида протащили по улицам привязанного к лошадям, вскрыли заживо, выпотрошили и четвертовали. Чтобы контролировать регион, король начал строить сеть огромных крепостей на северо-западном побережье Уэльса: Флинт, Руддлан, Буилт, Конвей, Харлех, Карнарвон, а затем Бомарис. Громады этих замков, построенных по проектам Якова де Сен-Жорж вдохновленного последними инновациями в военной архитектуре, до сих пор стоят как свидетельство колоссальной деятельности Эдуарда I.

Все это обошлось в колоссальную для ограниченных ресурсов феодального правительства сумму: 23.000 фунтов стерлингов за войну 1277 года, 120.000 фунтов стерлингов за войну 1282–1283 годов. При обычных годовых доходах в 19.000 фунтов, плюс 8.000 фунтов таможенных сборов, королевский бюджет не справлялся с расходами. Обращение к займам было неизбежным — у итальянских банкиров, особенно у Риккарди, которые участвовали в адовом цикле кредитования королей: давали все больше и больше в долг, чтобы иметь возможность надеяться на возврат предыдущих займов. Но даже этого было недостаточно. В 1278 году евреи и ювелиры королевства были арестованы под предлогом того, что они обрезали деньги и занимались ростовщичеством. Их имущество было конфисковано, и проведены казни. В 1279 году чеканка была переделана, немного уменьшив долю драгоценного металла: 243 пенни на фунт серебра вместо 240, что позволило королю взимать плату за чеканку и увеличить количество выпускаемых монет. Филипп Красивый мог бы вскоре задуматься над этим примером.

Процветающее и мирное королевство Франция

5 октября 1285 года, когда его отец только что умер, молодому королю Филиппу Красивому нечего было бояться своих ближайших соседей, и особенно Эдуарда I, который был не в состоянии предпринять что-либо против Капетингов, даже если бы захотел. Более того, у Филиппа было много преимуществ. Никто не оспаривал его легитимность: со времен Гуго Капета у всех королей династии был сын-преемник, и передача власти происходила автоматически. Таким образом, он оказался во главе самого могущественного, самого густонаселенного, самого процветающего и самого престижного королевства в христианском мире. Королевство Франция имело площадь около 420.000 км², 24.000 церковных приходов, 16 миллионов жителей, и имело более или менее естественные границы: Мёз, Сона, Рона и Пиренеи, что придавало ему внушительный и компактный вид, даже если детализация границ была еще не до конца ясна. Это было процветающее королевство, по критериям того времени: более века не было ни крупных внутренних войн, ни крупных эпидемий, ни голода, ни климатических катастроф. Начиная с XII века, численность населения неуклонно росла, и сейчас страна была переполнена людьми, даже слишком переполнена для производственных возможностей того времени. Плотность населения достигает 100, а в некоторых регионах даже 150 человек на квадратный километр, а сельская местность перенаселена. Все земли, представляющие какую-либо сельскохозяйственную ценность, были использованы, и, несмотря на относительное улучшение системы земледелия, наблюдался отток сельского населения в растущие города, которые простирались далеко за пределы своего старого пояса стен. В условиях длительного мира оборонительные сооружения этих городов потеряли всякое значение, горожане активно осваивали пространства за стенами, создавая новые пригороды. Париж с его 200.000 жителей, безусловно, является крупнейшим городом Европы, финансовым, ремесленным, коммерческим и культурным центром, не имеющим себе равных. На севере, в текстильных центрах Фландрии, где развивался промышленный и торговый капитализм, были огромные скопления рабочих, работавших с английской шерстью и экспортировавших свои ткани через ярмарки в Шампани, в Труа, Ланьи, Баре, Провене, где итальянские банкиры практиковали обмен денег и кредитование.

Конечно, были признаки будущих проблем, но никто в то время не мог интерпретировать их как таковые. В сельской местности сеньоры начали испытывать трудности: ограниченный доход сеньории, такой как ценз, постепенно терял свою ценность по мере роста цен; резерв, традиционно находившийся в прямой аренде, требовал привлечения дорогостоящей рабочей силы, поскольку крепостное право сокращалось, а заработная плата росла еще быстрее, чем цены продажи урожая. Все чаще сеньор, расходы на жизнь и снаряжение которого постоянно росли, прибегал к арендному хозяйству и издольщикам. В городах социальные отношения стали напряженными, особенно в северных текстильных центрах. Богатые купцы монополизировали ратуши и муниципальные функции и навязывали более жесткие условия ремесленникам, которые со своей стороны организовывались и даже начали восставать, начиная с 1280 года: бунты в Руане в 1281 году и в Аррасе в 1285 году. Традиционные торговые пути были нарушены: ярмарки в Шампани начали приходить в упадок, их все чаще обходили стороной. Торговля между Фландрией и Италией выиграла от открытия перевалов Сен-Готтард, Симплон и Бреннер, а также морского пути через Гибралтар и Португалию: первый генуэзский караван прибыл в Брюгге в 1277 году. Вся экономика региона Шампань оказалась под угрозой, несмотря на то, что ярмарки продолжали играть важную финансовую роль. Но эти проблемы не меняли общего ощущения процветания.

В культурном и политическом отношении королевство представляет собой настоящую мозаику, что не оказывало серьезного влияния на его сплоченность, укрепленную тремя веками капетингской монархии, отмеченную медленным, терпеливым, упрямым укреплением власти королевской администрации. Обычаи и языки в королевстве были чрезвычайно разнообразны. Хронист Гийом Гиар упоминает нормандский, пикардский и фламандский языки, но и в langue d'oïl, и в langue d'oc варианты исчислялись дюжиной, даже если французский язык Иль-де-Франса утверждается в королевских актах наряду с латынью. Пожелание правоведа Пьера Дюбуа, который хотел бы, чтобы все субъекты говорили на одном языке, чтобы способствовать "дилекции и конфедерации", оставалось благочестивой надеждой. Аналогичным образом, римское право, доминировавшее на юге, представляло собой бесконечное количество местных вариантов. Некоторые регионы с сильной культурной самобытностью, такие как Лангедок, Беарн и Бретань, едва ли считали себя французами, и единственным реальным связующим звеном был король как вершина феодальной пирамиды.

Эта феодальная структура, которая долгое время ограничивала королевскую власть из-за своей слабости, теперь становится элементом силы. Действительно, королевский домен Капетингов, т. е. территории, непосредственно управляемые королем, охватывал не только треть королевства, поскольку к Иль-де-Франсу, Нормандии, Орлеану, Берри, Пуату и большей части Лангедока теперь добавилась Шампань королевы Жанны. Но, кроме того, все большие фьефы, кроме двух, находились в руках членов семьи Капетингов или их родственников, таких как Карл I Анжуйский, двоюродный дед Филиппа, граф Анжу, Мэна и Прованса, чьи территории перешли в 1285 году к его сыну Карлу II и его дочери Маргарите (Мэн и Анжу); или как Роберт II, граф Артуа, другой великий дядя, внук Людовика VIII. Другие — более дальние родственники, но абсолютно преданные, такие как герцог Бургундский Роберт, потомок Роберта Благочестивого, и граф Бретани Иоанн I, который мирно и благоразумно правил своим графством уже почти полвека. Будучи сыном Пьера де Дрё, правнука Людовика VI Толстого, он без проблем подчинялся королю.

Единственными двумя великими вассалами, не принадлежавшими к семье, были Эдуард I, герцог Аквитанский, который, как мы только что убедились, не имел агрессивных намерений, и Ги де Дампьер, граф Фландрии с 1278 года. Этот плодовитый шестидесятилетний старик, у которого было восемь детей от первой жены, Матильды де Бетюн, и еще восемь от второй, Изабеллы де Люксембург, на которой он женился в 1264 году, был тестем большинства герцогов и графов региона. Он был единственным, кто мог оказаться опасным для Филиппа. Будучи внуком латинского императора Константинополя Балдуина IX через его мать Маргариту Константинопольскую, он обладал внушительной сетью союзов и вассалов. Более того, часть его графства Фландрия не входила в состав королевства Франция: имперская Фландрия и область Четырех Бальяжей в устье Шельды находились в составе Священной Римской империи. Наконец, экономическая мощь Фландрии с ее суконными городами — Гентом, Ипром, Брюгге и Лиллем — придавала ей исключительный демографический и политический вес и делала ее обязательным союзником Англии, единственного поставщика шерсти. Лондон располагал весьма эффективными средствами давления, как показал недавний кризис 1273–1274 годов: после спора о налогах король Англии издал указ об эмбарго на экспорт шерсти во Фландрию. Фламандские корабли и их грузы были конфискованы. Безработные ремесленники во фламандских городах находились на грани восстания, а доходы купцов стремительно упали. Начались переговоры. Лондон, однако, не мог злоупотреблять этим оружием, поскольку налоги на экспорт шерсти являлись основным источником дохода короны. Они сдавались в аренду итальянским банкирам, которые были кредиторами короля и погашали таким образом выданные кредиты, а излишки поступали в королевскую казну. Экономическая заинтересованность короля Англии и графа Фландрии могла в конечном итоге создать проблемы для короля Франции, который был зажат между Аквитанией и Фландрией. Филипп Красивый вскоре испытал это на себе.

Но в октябре 1285 года ему нечего было бояться: Ги де Дампьер вел себя как верный вассал Филиппа III и намеревался оставаться таковым с его сыном, в то время как Эдуард I был занят своими финансовыми и валлийскими проблемами. Молодой Филипп IV Красивый должен был воспользоваться этим, чтобы выпутаться из арагонской авантюры.