Филипп Красивый

Внезапно став королем, в результате неожиданной смерти сорокалетнего отца, Филипп IV не стал задерживаться в Перпиньяне. Оставив остатки армии под руководством короля Майорки, он отправился в Париж во главе траурного кортежа. Его путь, как и все передвижения этого короля, известен в деталях благодаря замечательному исследованию в двух томах Itinéraire de Philippe le Bel (Маршруты Филиппа Красивого) Элизабет Лалу изданному в 2007 году. Этот кропотливый труд, основанный на актах канцелярии и счетах казначейства, в которых расходы короля на поездки и проживание указаны под заголовком Itinera et sejornum, предоставляет ценную информацию о многих аспектах царствования.

Через Каркассон, Безье и Монпелье Филипп прибыл в Ним 27 октября. Затем, пересекая Севенны, он 31 октября достиг Ле-Пюи и продолжил свой путь через Исуар, Монферран, Эгюперсе, Сен-Пурсен, Бурж (14 ноября), Сен-Бенуа-сюр-Луар, Лоррис, Монтаржи и прибыл в Париж 1 декабря. Этот путь, "voie régordane", который может показаться неудобным из-за пересечения Центрального массива, на самом деле был наиболее часто используем Капетингскими государями для поездок из Парижа в Лангедок, в то время, река Рона была границей королевства и путь по ее левому берегу находился на территории Империи.

По прибытии в Париж Филипп получил приветствие от имени университета в лице Эгидия Римского. Его первой задачей было присутствовать на похоронах отца в королевской усыпальнице аббатства Сен-Дени, что стало поводом для первого арбитража: конгрегация доминиканцев Парижа попросили у Филиппа сердце умершего короля, чтобы поместить его в своей часовне. Влияние монахов-доминиканцев было велико в королевском окружении, и он согласился на эту просьбу. Аббат Сен-Дени выступил с протестом, аргументируя это волей покойного короля: он хотел получить все тело для аббатства, его поддержали папский легат и богословы. Побуждаемый своим духовником, король отказал им: сердце будет храниться у доминиканцев. Филипп достойно похоронит своего отца. Надгробное изваяние созданное в конце века Жаном Аррасским, является одним из самых замечательных в средневековой веренице скульптур. Отдав таким образом последние почести останкам Филиппа III, 3 декабря новый государь вернулся в Париж, а затем отправился в Санлис, где провел Рождество.

Коронация 6 января 1286 года

Следующим обязательным шагом была еще одна официальная и непременная церемония — коронация. О важности этого ритуала говорит тот факт, что на его организацию не было потрачено ни одной лишней минуты: подготовка, хотя и значительная, была завершена к началу января 1286 года. Филипп выехал из Санлиса 27 декабря и через Пьерфон (29 декабря), Ферте-Милон (30 января), Суассон (1 и 2 января) прибыл 5 января в Реймс, где только что было завершено строительство собора. Он отправился в архиепископский дворец, где провел ночь. На следующий день, в воскресенье 6 января, он был разбужен до рассвета и занял свое место в промерзшем соборе, пока было еще темно, в час престольного праздника. Церемония скоро должна была начаться.

Значение коронации в сознании современников, всех присутствующих и самого короля невозможно переоценить, поскольку она делала его буквально священной фигурой, связанной таинством с богом и, таким образом, наделяла его сверхъестественным, сверхчеловеческим характером. Мощный символизм обряда, уходящий корнями в чудесное и чудодейственное, оставляет глубокий след в психологии государя, который чаще всего является подростком или очень молодым человеком, очень набожным и впечатлительным, который переживал единственную коронацию в своей жизни: свою собственную, поскольку он был слишком молод, чтобы помнить коронацию своего отца (Филиппу было три года в 1271 году). Молодой человек, уже полностью осознавший свою ответственность и проникшийся чувством долга, каким был Филипп IV, не мог не отнестись к обязательствам, связанным с коронацией, очень серьезно. Продуманный и непоколебимый характер решений его правления во многом обязан тому, что он считает себя подлинно наделенным властью, исходящей непосредственно от Бога.

Коронация, как и положено, вводила в игру все, что являлось священным во французской монархической идеологии, а древность традиции придавала ей престиж, который делал ее недоступной для рациональной критики, даже если бы все ее элементы были прослежены до реальных исторических корней. Предполагается, что Реймс, было местом, где Хлодвиг был крещен святым Ремигием в конце пятого века, и помазан на царство священным елеем, принесенным прямо с небес голубем в драгоценном сосуде. Драгоценная жидкость, уровень которой в сосуде оставался неизменным на протяжении восьми веков, хранился в аббатстве Сен-Реми, откуда ее забирали в утро коронации. Присутствовали необходимые для коронации регалии: орифламма (знамя) с геральдическими лилиями, скипетр, корона и, со времен Святого Людовика, десница правосудия, также чудесным образом упавшая с небес и символизировавшая главенство короля в качестве верховного судьи — это важнейшая обязанность, которую Филипп, вдохновленный своим дедом, принял близко к сердцу.

Эти регалии хранились в аббатстве Сен-Дени, святыне конкурировавшей с Реймсом в монархической мифологии, опять же благодаря сочетанию чудесных легенд и преднамеренных обманов. Согласно поддельному капитулярию 813 года, составленному в 1160 году, Карл Великий оставил здесь свою корону; затем Карл Лысый пожертвовал аббатству две драгоценные реликвии, также поддельные: гвоздь от распятия и часть тернового венца. Святым покровителем аббатства признавался афинянин Дионисий Ареопагит, обращенный святым Павлом, что является явным самозванством. И в довершение всего, так сказать, Карл Великий, ложно канонизированный антипапой в Германии в 1165 году, ассоциировался с защитником этого места и королей Франции. Поддельные документы, поддельные реликвии, поддельный Папа, поддельный святой: только прошедшее время придало этим регалиям значимость, и только корона Святого Людовика, добавленная к регалиям, являлась подлинной.

Сен-Дени и Реймс разделяли роль официального святилища монархии, в каждом из них было аббатство и престижная церковь: в Сен-Дени хранились регалии и находились гробницы королей, в Реймсе — святой крест и место коронации. Первым государем, который был помазан и освящен здесь, был Людовик Благочестивый, сын Карла Великого, в 816 году, первым Капетингом — Генрих I, в 1026 году. С этого момента единственным исключением был Людовик VI, который был коронован в Орлеане в 1108 году. Поэтому коронация в Реймсе не являлась абсолютно необходимой, но она придавала неоспоримый престиж королевской власти. Но если место коронации соблюдать было необязательно, то сама коронация была необходима.

Церемония коронации была сложна и длительна. Не существует текста, описывающего конкретную процедуру церемонии 6 января 1286 года, но есть три ordines, т. е. руководства, содержащие инструкции, которым необходимо было следовать, датируемые периодом правления Людовика IX: первый — ordo of Reims, составленный в начале правления, другой — в конце, а третий — в середине, ordo of 1250, который особенно интересен тем, что иллюстрирован восемнадцатью миниатюрами. Различия между этими тремя документами минимальны, и на их основе вполне возможно реконструировать ход коронации Филиппа IV, второй с момента их написания, после коронации его отца в 1271 году. Здесь снова появляется тень Людовика Святого, даже если он еще не был канонизирован, она буквально нависает над церемонией: в приписываемых ему словах мы видим требование к его преемнику быть "достойным принять обязанности, которые налагаются на короля вместе с короной Франции". Не только ordines датируемые его правлением, но и коронационные регалии делали его присутствие почти материальным, это было все, чем он пользовался; корона принадлежала ему, а десница правосудия датируется его собственной коронацией.

Собор был подготовлен накануне, его обыскали сверху донизу, чтобы избежать неприятных сюрпризов. Ранним утром, как мы уже говорили, два епископа вывели короля из архиепископского дворца и провели его в процессии к порогу святилища. Собравшаяся толпа была велика: сотни знатны людей находились внутри собора, а простые "добрые люди", что вполне естественно, снаружи. Главными действующими лицами были архиепископ Реймса Пьер Барбе, епископы Суассона, Лаона, Бове, Лангра, Шалона и Нуайона, как церковные пэры королевства, аббаты Сен-Реми и Сен-Дени и некоторые из их монахов, каноники Реймса, шесть светских пэров, герцоги Бургундии, Нормандии, Гиени (Аквитании), графы Шампани, Фландрии и Тулузы, а также крупные королевские чиновники. Это, по крайней мере, официальный список, так как, некоторые персоны отсутствовали, в данном случае герцог Гиеньский.

Король находится в центре, на платформе, он был объектом всеобщего внимания. Аббат Сен-Реми под балдахином, за которым следовали монахи его монастыря, внес святой сосуд с елеем. Прежде чем получить помазание и корону, Филипп должен был принести ряд торжественных клятв, похожих на программу правления, которую он обязывался соблюдать перед Богом. Несомненно, молодой человек, которому еще не исполнилось восемнадцати лет, серьезный и знающий обязанности своей должности благодаря своему образованию, глубоко религиозный, одновременно возвышенный и подавленный торжественностью места и обряда, убежденный, что он находится под взором небесного престола и своего деда, чувствовал себя тесно связанным этими клятвами. Они были сведены в формулу, представленную в последней ordines, использованной непосредственно Капетингами, а значит, несомненно, Филиппом IV, которую Ричард Джексон опубликовал в 2000 году в переводе с оригинала 1555–1566 годов, в его Ordines coronationis Franciae (Французские коронационные ордалии): "Я обещаю во имя Иисуса Христа христианскому народу от своего имени следующее. Во-первых, чтобы весь христианский народ всегда сохранял истинный мир для Церкви Божьей. Во-вторых, я буду пресекать все насильственные действия и беззакония всех степеней. В-третьих, во всех судах я буду повелевать справедливостью и милосердием, чтобы Бог, милостивый и милосердный, даровал мне и вам Свою милость. В-четвертых, по доброй воле я приложу все усилия, чтобы изгнать из моей земли и юрисдикции всю ересь, объявленную церковью. Все вышесказанное я подтверждаю клятвенно".

Давайте запомним эти обязательства. Филипп обязуется защищать мир и справедливость и бороться со всеми еретиками. Это не пустые слова. Последний пункт, в частности, станет существенной мотивацией для основных вопросов его правления. Это своего рода договор между королем и его народом, которому затем предлагается выразить свое согласие с новым королем возгласом "fiat! fiat!". Филипп пообещает защищать Бога, Церковь и народ. Хор пропел "Te Deum", затем камергер надел на короля туфли украшенные геральдическими лилиями, герцог Бургундский прикрепил на них золотые шпоры, а архиепископ вручил ему меч.

Затем святым елеем помазали голову, грудь, плечи, суставы и кисти рук: "Ты стал, — сказал архиепископ, — подобно ветхозаветным царям и пророкам, новым Давидом". Затем на короля были надеты королевские знаки отличия: синяя туника, цвет которой был позаимствован у первосвященников евреев, накидка, напоминающая священническую мантию, кольцо, которое каждый человек может интерпретировать по своему усмотрению (знак брака с королевством, Бога со своим народом, королевского достоинства), вручены скипетр, десница правосудия. Затем архиепископ с помощью пэров возложил корону на голову короля, который восседал на троне. Последовала последняя клятва, поцелуй мира, данный архиепископом и пэрами, звон колоколов, новое пение Те Deum, затем Kyrie eleison.

Король, украшенный как идол, едва мог двигаться. Его руки были заняты, тяжелая корона неуверенно балансировала на его голове, ноги завернуты в тунику. Далее последовала торжественная и потому бесконечная месса, во время которой, по привилегии, еще более приближающей его к священническому состоянию, государь причастился хлебом и вином. Королева Жанна также была помазана, но ей не полагалось святого елея: достаточно было обычного оливкового масла.

Наконец-то все закончилось, или почти закончилось. Оставалась последняя процессия, во время которой король, сменивший тяжелую корону на более легкую, возвратился в епископальный дворец, шествуя впереди сенешаля, который нес обнаженный меч. Суверен в некотором смысле преобразился. Даже если Церковь тщательно подчеркивала, что коронация не являлась таинством, что король не обладал священническим достоинством царя-священника, как после такого возвышения своей персоны он мог не чувствовать себя другим человеком, более чем обычным человеком? Кроме того, теперь он мог творить чудеса: исцелять больных от золотухи, то есть от туберкулезного аденита, прикасаясь к ним. Филипп не делал этого 6 января, потому что обряд перехода в аббатство Корбени еще не существовал. Вероятно, именно его сын, Людовик X, изобрел его, как отметил Марк Блох в своем классическом исследовании Les Rois thaumaturges. Но если он не воспользовался этим сразу, Филипп имел эту способность внутри себя, и он часто использовал ее во время своего правления. Это даже будет для него одним из знаков святости королей Франции. Как он мог убедиться в этом, когда даже его личный врач, Анри де Мондевиль, писал: "Как наш Спаситель, мессир Иисус Христос, практикуя исцеление своими руками, хотел оказать честь врачам, так и наш светлейший государь, король Франции, оказывает честь им и их профессии, излечивая золотуху простым прикосновением".

Страсть к охоте

Помазанный на царство, Филипп IV теперь мог заняться решением насущных политических вопросов. Однако его поглотило непреодолимое влечение к охоте. После своего воцарения он почти ничего больше не делал: в течение декабря 1285 года он охотится в Асньере-сюр-Уаз, на опушке леса Халатт, в лесу Компьень, в лесу Рец, в Виллер-Коттерец, в Лонгпоне. На пути из Реймса в Париж, он задержался в лесу Фере, в Сержи (10 января), в Реце, в Ферте-Милоне (14 января), в Бонди, в Трембле-ле-Гонесс (17 января) и Ливри (19 января). Только 20 января он прибыл в Венсен, и в первые годы правления политика казалась ему второстепенным занятием, занимавшим промежутки между его выездами на охоту: в феврале-марте он задержался в Париже, затем ему пришлось совершить стремительное путешествие на юго-запад, но уже с апреля он снова отправился в Лионский лес, и затем еще дважды в течение лета. В начале октября он был в Сен-Дени на первой годовщине смерти своего отца и сразу же вернулся, чтобы поохотиться в Лионском лесу, его любимом месте в Нормандии. В 1287 и 1288 годах он организовал шесть охот в год, каждая продолжительностью в несколько недель, в леса Ле-Лож (Орлеан), Галатт, Лион, Водрей, Монтаржи, Карнель и Компьень, которые занимали его от четырех до шести месяцев в году.

Первым важным шагом Филиппа IV по возвращении из Реймса в январе 1286 года стала организация службы облавной охоты, состоящей из 6 сокольничих, 3 ловчих, 1 слуги ловчих и 2 псарей. Эту страсть, которая даже для короля выходит за рамки разумного, нельзя объяснить только молодостью. Так продолжалось до конца царствования, став немного более размеренным только после 1305 года и смерти королевы. В Венсенском ордонансе от 26 января 1291 года "приказано, чтобы у короля было […] 18 лошадей в каждый день, когда король отправляется в лес", и чтобы "в лесу, где король будет каждый […], один из сержантов леса, который будет вести короля через лес", питался за свой счет. В королевских конюшнях тогда было 18 охотничьих лошадей. Согласно указу 1307 года, охотничья служба тогда включала около сорока человек: мастера егеря, семь егерей, мастера лучника и шесть лучников, сопровождавших короля, десять псарей, шесть псарей с гончими собаками, шесть сокольничих и их слуг, которые "несли королевских соколов".

В этой области Филипп IV находится в вопиющем противоречии с поведением своего почитаемого деда Людовика IX, который, хотя и имел в молодости охотничью службу, никогда, похоже, не выезжал на охоту — бесполезное, дорогое и отнимающее много времени занятие. Филипп III, с другой стороны, был большим любителем охоты. Была ли эта страсть помехой для ведения государственных дел? Можно склониться к такому мнению, учитывая, что в 1300 году, готовясь к крупной военной экспедиции во Фландрии, Филипп Красивый провел весь первый квартал на охоте в лесах Орлеана, Лиона и Шампани. По дороге к армии он потратил три дня, гоняясь за оленями в лесу Халатт, а как только кампания закончилась, он поспешил в королевский конный завод в Ла Фейи и провел остаток года в лесах Лиона, Халатта и Компьеня. В 1302 году, после поражения при Кортрейке, он решил сам возглавить армию, которую призвал 23 августа в Аррас, но 24-го он еще охотился в Лионском лесу. То же самое произошло в 1304 году, когда он находился в Нофле, Майнневиле, Ла Фейи, Нейфмарше и в том же Лионском лесу, в то время как армия ждала его в Аррасе.

Это было проблемой, так как Филипп Красивый, увлеченный своей страстью, редко соблюдал запланированные маршруты, по которым подготавливали провизию для него и его свиты. Иногда он выбирал узкие тропинки, и некоторым придворным приходилось идти параллельными маршрутами, не всегда зная, где он будет ночевать. Он опаздывал, не соблюдал назначенные встречи, даже по важным вопросам, и его непунктуальность раздражала его придворных. Когда он находился в своих лесах, послам иностранных государей очень трудно было найти и связаться с ним. Короля нужно "найти", говорили они в своих письмах, и даже когда они его находили, это часто бывало безрезультатно, поскольку у него не было с собой необходимых документов; он не брал с собой свою канцелярию в погоню за кабаном. Отсюда происходили задержки, недоразумения и недопонимания. Так, английские послы писали в октябре 1310 года: "Мы нашли короля Франции в Пернуне [Эперноне] близ Шартра […]. Мы отправили ему наше послание […]. Когда он ознакомился с посланием, то заявил что при нем нет людей из королевского совета с которыми он хочет посоветоваться и заставил нас вернуться в Сен-Дени, где нам пришлось прождать долгое время, прежде чем мы смогли получить ответ". Когда король охотился, его поиски превращались в настоящую игру в прятки. Арагонские посланники испытали это на себе и выражали свое неудовольствие в феврале 1304, декабре 1305, декабре 1307, июне 1308, феврале 1312, марте-апреле 1312, апреле 1313. Филипп не прерывал свою охоту даже ради рождения и крещения детей: в 1294 году королева родила сына в Крейе; когда королю сообщили эту новость, он поспешил в Сен-Кристоф-ан-Галатт, чтобы поохотиться на оленя. Эта страсть в итоге стоила ему жизни. Причины его смерти точно не установлены, но, по-видимому, она была вызвана заражением раны, полученной в результате падения с лошади в октябре 1314 года в районе Сент-Максенс.

Таким образом, здесь имела место реальная проблема, которая не ускользнула от внимания современников. В нескольких хрониках упоминаются излишества короля в этой области, а некоторые, например, хронист Жоффруа Парижский, упрекают его: "Vous ne fetes que chacier!" ("У вас каждый день праздник"). Хронист несколько раз возвращается к этой теме, иронизируя над беспечностью короля и обвиняя его в том, что он пренебрегает важными делами, чтобы предаваться этому бесполезному занятию. После созыва армии "ему было все равно, где будут спать чем питаться люди, враги воспользовались этим и фламандцы сожгли Витри", а в 1300 г.

Для анонимного автора Un Songe, который, вероятно, писал после 1314 года, все правление Филиппа Красивого было одной долгой охотой, и именно с темпераментом охотника король занимался делами, в которых дичью были тамплиеры, евреи, еретики, ломбардцы и Папа.

Аллегория не лишена интереса. Она проливает свет на одну из граней личности Филиппа Красивого: этот государь преследовал свои цели с неумолимым упорством охотника, выслеживая свою дичь с решимостью, которая тем сильнее, чем важней цель. Когда он преследовал свою добычу, его ничто не останавливало, и все средства для этого были хороши, потому что цель оправдывает средства. Такое состояние ума делало его грозным и эффективным правителем, и именно поэтому его охотничий менталитет является амбивалентным элементом его правления: бесспорно, чрезмерное увлечение охотой мешало гладкому ходу правительственной машины, но с другой стороны, оно развивало в уме короля способности хищной птицы: инстинкт, острое зрение, проницательность и ясность в определении целей, энергию и непримиримую волю в преследовании. Кстати, эта физическая активность поддерживала хороший физиологический тонус, но со значительным риском. И в целом, не похоже, что охота серьезно мешала ему исполнять свои обязанности короля, что бы там ни говорил Жоффруа Парижский.

Король и его окружение

В любом случае, как только он вернулся в Венсен 20 января 1286 года, ему пришлось принимать первые серьезные решения. 23-го числа он отправился в Париж, чтобы составить и подписать свой первый ордонанс, который определил состав его двора. До начала марта он чередовал Венсен с Пале-Роялем, где ему пришлось столкнуться с первыми серьезными проблемами: продолжение войны с Арагоном, ситуация во Фландрии и Эно, проблемы налогов и финансов. Для решения этих вопросов он, к счастью, имел хорошее окружение, вопреки утверждению анонимного автора начала царствования, который обвиняет его в том, что он доверял хамам, ворам, мародерам, продажным и злым людям и пренебрегал правосудием… ради охоты. На самом деле вокруг него была группа компетентных людей, начиная с советников его отца, которые в целом оставались на своих местах: например, хранитель королевской печати Пьер Шалон, который занимал эту должность с 1282 года и был назначен епископом Санлиса в апреле 1290 года, затем его сменил на посту хранителя печати Жан де Вассонь, который в свою очередь стал епископом Турне в 1292 году. Среди высших коронных чинов были великий камергер Франции Роберт Бургундский, потомок Роберта Благочестивого, и великий кравчий Франции Жан де Бриенн, сын короля Иерусалима, который занимал этот пост в течение сорока лет, с 1256 года до своей смерти в 1296 году.

Другие люди, которые будут играть важную роль во время правления, уже находились в королевской администрации, центральной или местной, хотя невозможно точно указать, когда они поступили на службу. Большинство из них уже были "легистами", прошедшими подготовку по изучению гражданского права в университетах Орлеана, Монпелье и Тулузы. Среди них был Филипп ле Конверс де Вильпре, обращенный еврей, крестник короля, который оплатил его обучение. Он был особенно ценным помощником Филиппа IV, поскольку был специалистом по лесному праву и хорошо знал королевские леса — место охотничьих подвигов короля. После выполнения различных миссий он был назначен смотрителем королевских лесов, в этой области он издавал важные законы, начиная с 1285 года. Путешествуя по всему королевству, он вмешивался в дела Нормандии, Шампани, Пуату и Лангедока, рационализируя управление и разрешая споры в жестокой и не всегда бескорыстной манере, во имя "закона", который он легко смешивал с волей короля.

Также ценными, но в других областях, с начала правления были Симон Матифас де Бюси, каноник из Шалона, епископ Парижа с 1290 по 1304 год; Ги де ла Шарите, профессор гражданского права в Орлеане, епископ Суассона, постоянный резидент при дворе с 1291 года; Понс д'Омеле, родом из Монпелье, где он был бальи в 1289 году, доктором гражданского права в 1292 году, судьей-магистратом сенешаля Руэрга в 1305 году, Тулузы в 1308 году, советником и юристом в парламенте с 1311 года; Николя де Шалон, известный как Буль, или Болле, королевский юрист в Лангедоке в 1259–1262 годах, секретарь короля в 1268 году, казначей Эврё в 1270 году, магистр в 1271 году, посол к папе в 1273 году, каноник Санса в 1299 году, юрист парламента в 1303 году, епископ Мо в 1305 году; Пьер де Грез, магистр обоих прав, советник парламента с 1292 по 1325 год; Жерар де Куртонн, судья-магистрат Нима с 1293 по 1331 год. Регистры Gallia regia phillipica содержат несколько десятков имен людей, игравших важную роль в королевском окружении с начала правления, в том числе около шестидесяти юристов, которые в то или иное время были советниками короля или выполняли для него судебные функции в Парламенте. Таким образом, правительство легистов не было творением Филиппа Красивого. В 1285–1286 гг. эти выпускники гражданского права уже массово присутствовали в администрации, что позволило молодому королю с самого начала пользоваться прочной правительственной администрацией. Одной из великих заслуг короля было то, что он признал их компетентность и доверился им до конца. Примечательной особенностью правления было то, что практически все советники, королевские чиновники и важные члены центральной и местной администрации продолжали свою карьеру до самой смерти. За тридцать лет не было зафиксировано ни одной опалы, ни одного "отстранения", ни одного произвольного увольнения в королевском окружении. Умение окружать себя людьми и сохранять доверие к ним на протяжении всего времени — важное качество для правителя, и Филипп Красивый — лучший тому пример.

В начале 1286 года вокруг него было много иностранцев — термин, который тогда не имел того же значения, что сейчас, поскольку Европа была скорее нагромождением фьефов, сеньорий и епархий с размытыми границами, чем совокупностью наций. Итальянцы, безусловно, являлись самыми многочисленными из-за своей банковской деятельности. В 1285 году в королевской администрации их было 89 человек, включая Гандольфо дельи Арчелли из Пьяченцы, Беттино Кассинелли из Лукки и, прежде всего, знаменитых братьев Бише и Муше, фамилии которых были офранцузены от Альбиццо и Мушиатто Гуиди деи Францези, флорентийских предпринимателей, прибывших во Францию при Филиппе III вместе со своим братом Никколо, чьи сыновья Тотто (Тоте) и Ванно (Ванне) также были на службе у Филиппа IV. Не имея официального титула, Бише и Муше занимали все более важное место при новом государе, как банкиры, финансовые советники, но также и как шпионы, послы и дипломаты. Они знали, как сделать себя незаменимыми, перечисляя королю часть налогов, сбор которых он им доверял. Они были камердинерами короля, затем рыцарями, вели переговоры о займах, управляли доходами регионов Тулузен и Руерг, налогами с ярмарок Шампани и Босера, собирали децимы и производили выплаты в казну. Хорошо разбираясь в финансовых делах и тайнах итальянской политики, они выполняли важные дипломатические миссии, в частности, к Папе Римскому, и вошли в Совет короля. Такой взлет к известности, сопровождающийся значительным личным обогащением, обычно порождает ненависть и зависть и заканчивается позором и тюремным заключением. Бише и Муше, напротив, сохранили полное доверие короля до своей смерти в 1307 году.

Молодой Филипп IV также был окружен несколькими десятками компетентных администраторов, многие из которых начали свою карьеру во время предыдущего правления. Клирики или миряне, с официальными титулами или без, их объединяла абсолютная преданность короне, которая знала, как наградить их землями, аббатствами и епископствами. Большинство из них достигли пика своей карьеры после 1300 года, но дебютировали они в 1280-х годах: Пьер де Ферьер, профессор права и епископ Нуайона, Жан де ла Ферте, знаток языка д'ок, возможно, профессор в Орлеане, Пьер Мангон, судья-магистрат в Перигоре и Керси, Рауль Русселе, судья по сделкам на языка д'ок, Ив де Ландунак, доктор права, судья Тулузы с 1303 года умерший в 1313 году, Жан де Ла Галле, Жирар де Ландри, профессор права, Пьер ле Ферон, судья, Беренгар Фредоль, советник короля, Мишель Мокондуит, профессор права в 1306 году, заседавший в Совете в 1314 году, Жан ле Бретон, доктор права, юрист парламента, Ив ле Прево, каноник Сен-Брие, профессор гражданского права и юрист парламента, Гийом де Флавакур, профессор гражданского права, казначей Руана, архидиакон Пти-Ко в 1302 году.

Значение легистов и южан

Многие из них, как мы видим, были родом с юга Франции. Можно ли говорить о региональном лобби Лангедока в окружении Филиппа IV? Этот термин был бы анахронизмом, но нельзя исключить существование семейных связей, отношений и солидарности между этими людьми, у которых был один и тот же акцент, если не один и тот же язык, которые были родом из одних и тех же регионов, которые учились в одних и тех же университетах в одно и то же время, в частности, в Монпелье и Тулузе. Поскольку изучение римского права было гораздо более важным на юге, было вполне нормально, что эти регионы должны были предоставить самые большие контингенты в королевскую администрацию, которая становилась все более судебной. Филипп IV с самого начала был окружен большим количеством южан, среди которых он чувствовал себя непринужденно, возможно, очарованный их разговорчивостью, противоположной его собственному характеру. Но прежде всего его устраивал их образ мышления, их подход к политическим проблемам. Поэтому он продолжал обращаться к ним на протяжении всего правления, несмотря на то, что во второй половине царствования во времена Ангеррана де Мариньи произошло усиление другой региональной группы — нормандцев. Эта переориентация также затронула группу иностранцев, которых в 1305 году на его непосредственной службе было всего 16 человек, вместо 89 в начале.

Среди южных легистов, которые играли особенно важную роль в 1280-х и 1290-х годах и которые часто занимали свой пост до самой смерти, следует упомянуть Рауля де Куржумеля, который составил перечень владений короля в Жеводане, Раймонда де Пужула, заместителя сенешаля Босера, который в 1302 году разграничил сенешальства Босера и Каркассона, Бремон де Монферьер, профессор в Монпелье и судья-магистрат короля в Босере.

Другие приехали из Иль-де-Франса или уже из Нормандии. Например, Пьер де Латилли, судебный эксперт и человек действия, сделал исключительную карьеру на службе короля, одновременно ведя частную практику в качестве адвоката и юридического советника Сен-Медара де Суассона. В 1285 году он был еще студентом; в 1290 году он был сборщиком налога на приобретение вотчин в бальяжах Жизор и Санлис; в 1297 году он собирал налоги в Лангедоке; в 1305 году король поручил ему дипломатические миссии к Папе, королю Германии и королю Англии; он руководил конфискацией еврейского имущества в 1306 году, сыграл важную роль в деле тамплиеров, стал епископом Шалона в 1313 году и хранителем королевской печати с апреля 1313 по декабрь 1314 года. Этот священнослужитель был сугубым прагматиком, лишенным всякой щепетильности, суровым и методичным, непримиримым в отношениях с налогоплательщиками, которые питали к нему страшную ненависть. Сдержанный, он является своего рода éminence grise (серым кардиналом), внесшим большой вклад в развитие более эффективного налогового законодательства.

Столь же беспринципным был и юрист парламента Рауль де Пресль, чья исключительная карьера иллюстрирует прагматизм короля, которого не останавливали никакие социальные предрассудки, когда речь шла об отличии хороших слуг. На самом деле Рауль был сыном слуги аббатства Сен-Дени. Он стал адвокатом в Лаоне, где приобрел славу и состояние, защищая частные и королевские дела. В 1303 году он поступил на службу к королеве Жанне и был назначен ответственным за дела Шампани, затем служил Людовику, старшему сыну Филиппа, сыграл решающую роль в суде над тамплиерами и стал главным адвокатом короля, который щедро вознаградил его. Процессуальный ум, мастер юридических тонкостей, он был одним из главных архитекторов прогресса монархического права.

Так было и с Пьером де Морнэ, епископом Орлеана с 1288 года, переведенным в Осер в 1296 году, прекрасным юристом. Он был бесценен для Филиппа IV с самого начала его правления. В 1290 году его влияние при дворе было огромным, до такой степени, что Папа обратился к нему, чтобы попросить облегчить задачу своего легата, кардинала Каэтани. Он вел переговоры с арагонцами в 1295 году, с англичанами в 1299 году и умер в 1306 году. Более сдержанным, но также дающим дельные советы и выдающимся юристом был Пьер де Беллеперш, профессор права в Орлеане и автор авторитетных трактатов. Он играл важную роль в Парижском парламенте, в "Больших Днях Труа" и в "Казначействе Руана". Епископ Осерра с 27 августа 1306 года, он был хранителем королевской печати с октября 1306 года до конца 1307 года, и умер в 1308 году, будучи очень старым.

Одним из ближайших сотрудников, к мнению которого Филипп Красивый прислушивался, был Жиль Айселин, который также сделал церковную и юридическую карьеру, поставив все свои таланты на службу королю. Родившийся в знатной семье из Оверни, он был быстро замечен Филиппом, который в 1285 году назначил его проректором Клермонтского собора, а затем каноником Нарбонны. В 1288 году он отправил его послом к Папе Римскому, а в 1290 году сделал архиепископом Нарбонны, одной из самых богатых епархий королевства. Семья не была забыта: его старший брат, Гуго де Биллом, был кардиналом; его младший брат, Жан, епископом Клермона, а его племянник, Обер, сменил его на этом посту. В 1311 году Жиль Айселин был архиепископом Руана и периодически хранителем печати. Когда он не был на дипломатической миссии, он был самым усердным членом Совета, где он не стеснялся выражать свое несогласие с королем, особенно когда он чувствовал, что принятые меры были слишком жестокими. Он был умеренным человеком, даже мягким, но бескомпромиссным в вопросах закона. Филипп, даже если он не всегда следовал его советам, выказывал ему величайшее почтение, слушал его с уважением и сохранил доверие к нему до конца, несмотря на его несогласие с методами Пьера Флота и Гийома де Ногаре. Положение Жиля Айселина в любом случае доказывает, что Филипп IV действительно является хозяином Совета, и что он ни в коем случае не являлся игрушкой своего окружения.

Ведь вокруг него были очень разные личности. Пьер Флот, который с начала правления был самым доверенным лицом Филиппа IV, а с 1296 года — доминирующей фигурой, и, возможно, дядя Жиля Айселина, происходил из большой семьи в Дофине. Мирянин, он был одновременно рыцарем и юристом, редкое сочетание, отвечал за отношения с папством, с Англией и с Империей. Он заседал в парламенте Тулузы в 1291 году, в Королевском Совете, часто бывал с дипломатическими миссиями и даже во главе армии, поскольку был убит в битве при Кортрейке в 1302 году.

Для выполнения более домашних функций, которые предполагали личный, даже интимный контакт с королем, Филипп IV также держал слуг своего отца, таких как камергеры Пьер де Шамбли, занимавший свой пост с 1277 года, его сын Пьер, а также Пьер де Машо и Жан Пуссен. С 1284 года Филипп назначил Гуго де Бувиля своим личным камергером. Должность передавалась по наследству в одних и тех же семьях: в 1298 году, после смерти Пьера де Машо, его сменил старший сын Гуго де Бувиля, Жан, сир де Милли. Он был племянником и двоюродным братом двух коллег своего отца. Кроме того, Гуго де Бувиль женился на Марии, племяннице Пьера де Шамбли, в 1283 году, а родственник последнего, Пеллерин де Шамбли, был камергером Карла Валуа. В 1305 году Гуго де Бувиль был убит в битве при Монс-ан-Певеле. Его сменил Ангерран де Мариньи, о котором будет сказано ниже. В это время камергерами были Пьер де Шамбли отец и сын, Жан де Бувиль и Мариньи. Когда Жан де Бувиль умер до августа 1308 года, его преемником стал его брат, которого также звали Гуго. Затем Пьер де Шамбли умер в свою очередь до марта 1309 года, и король оставил только трех камергеров.

Среди близких друзей молодого Филиппа IV нельзя не упомянуть его духовника, которым с 1284 года стал доминиканец Николя Горрен, уроженец Мэна, известный в Париже своими проповедями и многочисленными трудами, которые принесли ему титул "очень известного доктора". Со времен правления Людовика Святого доминиканцы стали хранителями совести королей. Филипп III держал Лорана Ле Франсуа при себе в течение пятнадцати лет. Этот выбор был не случаен: монахи-доминиканцы, контролирующие инквизицию, являлись стражами ортодоксальной доктрины и охотниками за ересью, которую они умело выявляли. Им можно было доверить помощь королю в выполнении его коронационной клятвы избавить королевство от еретиков. В 1287 году Филипп IV по неизвестной причине сменил своего духовника. Новым духовником, который оставался на своем посту до 1305 года, стал доминиканец Николя де Фреовиль. Этот нормандец из знатной семьи, названной в честь земли между Дьеппом и Невшателем, получил сан у доминиканцев в Руане. Он преподавал богословие, к которому имел исключительные способности, и был выдающимся проповедником. Возможно, именно поэтому в 1287 году Филипп решил назначить его своим духовником. Король, который говорил мало, казалось, был очарован прекрасными собеседниками, многие из которых были родом с юга Франции. Поэтому Николя Горрен был уволен, но не опозорен, с пожизненной рентой в 40 ливров. Новый духовник сразу же приобрел сильное влияние на короля. Строго соблюдая правила своего ордена, он имел скромный внешний вид, и только после получения разрешения от Папы Римского он согласился есть мясо при дворе. Вскоре он стал незаменимым, принимал участие в Совете, выполнял дипломатические поручения и играл ведущую роль в конфликте с Бонифацием VIII. Назначенный кардиналом в 1305 году, он лишь немного не дотянул до тиары в 1314 году. Его преемниками на посту духовника были доминиканцы Вильгельм Парижский, с 1305 по 1312 год, и Рено д'Обиньи, с 1312 по 1314 год.

Именно такой персонал окружал молодого Филиппа IV в начале его правления. Из всех этих людей некоторые уже были на своих местах при жизни его отца, другие были еще только малоизвестными чиновниками или провинциальными канониками, которые вскоре привлекут внимание короля, но уже сейчас мы можем сделать первый вывод относительно отношений между Филиппом IV и его окружением. Король умел замечать полезных подданных, и его выбор был в целом разумным: он окружил себя компетентными и эффективными людьми, обученными юридическим наукам. Он щедро вознаграждал их рентой, землей, церковными льготами, аббатствами и епископствами. Все советники короля сколотили значительные состояния, что вызывало зависть окружающих, но обеспечивало их верность. Между королем и его слугами существовали доверительные отношения, которые никогда не ослабевали; полная преданность с одной стороны, полная поддержка с другой. Поражает стабильность политического состава на протяжении всего царствования: ни одной опалы, ни одного произвольного увольнения. Король знает, что он может рассчитывать на своих людей, и они уверены в его поддержке. Мы увидим это во время крупных дел второй половины царствования, в частности, на примере Гильома де Ногаре и Гильома де Плезиана.

С самого начала этот штат состоял в основном из легистов, которые также были священнослужителями. Филипп IV не стал новатором в этой области. Его отец и дед уже имели тенденцию набирать юристов, которые занимали все более важное место в Совете перед лицом знатных сеньоров, чьи претензии на роль "естественных советников" принимались во внимание все меньше и меньше. Новый король усилил эту тенденцию. Строгость ума, неумолимая логика юридических рассуждений подходили его личности, влюбленной в ясность и эффективность. Не говоря уже о том, что тонкости закона предоставляли безграничные возможности для достижения любой цели. Конечно, крупная военная знать по-прежнему присутствовала и активно участвовала в работе Совета, но возвышение легистов, часто скромного происхождения, вызывало резкое недовольство и осуждение со стороны хронистов, воспитанных на традициях феодальной монархии:

Так выражался Жоффруа Парижский, в глазах которого французская монархия была на пути к превращению в монархию судей.

1286: присяга Эдуарда I и первые финансовые проблемы

В конце января 1286 года, по возвращении с коронации, самой насущной проблемой для Филиппа IV стала война против короля Арагона Альфонсо III. В марте он отправился на юго-запад, чтобы встретиться с королем Кастилии Санчо IV, с которым он надеялся на примириться. Однако по неизвестной причине встреча не состоялась. Филипп не выезжал за пределы Дакса, где он был 26 марта, в то время как Санчо находился в Сан-Себастьяне. Оба государя вели переговоры через полномочных представителей: Д. Гонсалеса, архиепископа Толедо, и Роберта, герцога Бургундского, но безрезультатно. Филипп выехал 4 апреля и через Бордо (6–9 апреля), Сен-Жан-д'Анжели (14 апреля) вернулся в Париж во второй половине месяца. Хотя точная цель этой поездки неизвестна, одно кажется несомненным: король, который с самого начала очень не хотел отправляться в этот крестовый поход, искал быстрого выхода из дорогостоящего военного конфликта, в котором королевство Франция мало что выиграло. Но Папа не отступал: в письме от 30 апреля Жану Шоле, кардиналу Сент-Сесиля, он заставил его вновь проповедовать крестовый поход во Франции, предоставил Филиппу децим, для финансирования войны, и отказался выслушать призывы к уступчивости от Альфонсо Арагонского, а также от духовенства и знати королевства. Гонорий IV проявил такую же строгость в отношении брата Альфонсо — Хайме, который был коронован королем Сицилии в Палермо 2 февраля: в булле от 23 мая он отлучил его от церкви и запретил ему посещать места, где он жил. Для Папы истинным королем Арагона являлся Карл Валуа, "король-шляпа", брат Филиппа IV, а истинным королем Сицилии и Неаполя — принц Салерно, Карл II Хромой Анжуйский.

Но Карл II все еще оставался пленником в Арагоне. 12 мая его сыновья обратились с письмом к Эдуарду I Английскому, прося его вмешаться и поспособствовать в освобождении их отца, его близкого родственника и друга детства. К ним присоединились бароны Прованса, а Альфонсо Арагонский заявил, что готов пойти на уступки. Поэтому непримиримость Папы противоречила политическим интересам королей. Именно в такой ситуации Эдуард I прибыл во Францию 13 мая 1286 года для встречи с Филиппом.

Эдуард прибыл во главе внушительной свиты, призванной отчасти произвести впечатление на своего молодого сюзерена: тысяча лошадей, заставлявших корабли совершать три рейса через Па-де-Кале; восемь кораблей везли кухонное и гостиничное имущество короля. Итальянские банкиры выдали в казну 4.000 ливров на покрытие расходов проживания в Париже, таких как банкет по случаю праздника Троицы, который обошелся в 151 ливр. Если Эдуард и предпринял такой шаг, то только потому, что планировал долгое пребывание в стране: он вернулся в Англию только через три года и три месяца, в августе 1289 года. На самом деле его пребывание в Париже было лишь этапом большого предприятия. Главной целью была Аквитания, которую необходимо было привести в порядок, а также решить проблемы с Арагоном и Неаполем, чтобы затем организовать новый крестовый поход на Восток с примирившимися государями.

Но первой целью был Париж, для церемонии принесения оммажа. Филипп поселил своего гостя в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, откуда ему нужно было только пересечь Сену, чтобы попасть в Пале-Рояль или Лувр. Церемония принесения оммажа прошла гладко: канцлер Роберт Бернелл, епископ Бата и Уэллса, заявил от имени Эдуарда, что, несмотря на недавние инциденты, король желает мира. Используемая формула, найденная в английских архивах, одновременно содержит завуалированное осуждение и слегка снисходительную доброжелательность, и все это в не очень компромиссной форме, открытой для различных интерпретаций в зависимости от обстоятельств:

"Сир король Франции, король Генрих, отец нашего господина короля Англии, предъявил определенные требования королю Людовику, вашему предку, на основании которых между ними был заключен мирный договор. Генрих, в соответствии с этим соглашением, принес оммаж не только за Аквитанию, но и за земли, которые ему обещали отдать по этому же миру. Мой господин король, который здесь присутствует, присягал королю Филиппу, вашему отцу, на тех же условиях. Однако, Сир, договор не был добросовестно соблюден. И хотя, по мнению многих членов его совета, он мог бы оспорить эту присягу, тем не менее он не желает вступать в спор по этому вопросу в настоящее время, если вы, как его добрый господин, ратифицируете мир, устранив и исправив все несправедливости. Я становлюсь вашим человеком на землях, которые принадлежат вам, согласно форме мира, который был заключен между нашими предками". Это ссылка на Парижский договор 1259 года, который не был полностью выполнен французским королем. Филипп был удовлетворен и в знак своей доброй воли заявил, что если аквитанский подданный обратится в парламент в Париже, то у английской администрации будет три месяца на урегулирование вопроса, прежде чем французские чиновники вмешаются. По вопросам территориальных границ, особенно в Керси, был достигнут довольно неопределенный компромисс. Обе стороны, похоже, были полны решимости достичь соглашения.

То же стремление было и к умиротворению арагонского кризиса: 25 июля в Париже Филипп и Эдуард подписали проект перемирия с Альфонсо, которое должно было продлиться до марта 1287 года. Текст был отправлен Папе Римскому и королю Майорки, которые с ним согласились. После двухмесячного пребывания в Париже Эдуард отправился в свои владения в Аквитании. Он уехал в конце июля 1286 года и медленно двинулся на юго-запад, следуя необычному маршруту, отмеченному святыми местами: Понтиньи, Осер, Сен-Фаржо, Орлеан, Фонтевро. Путешествие замедлилось из-за болезни нескольких членов его свиты, и только в конце сентября он достиг острова Олерон.

После отъезда гостя Филиппу пришлось переключить свое внимание на другие проблемы. Присяги крупных вассалов прошли гладко. Например, в Бретани герцог Иоанн II мирно сменил своего отца, умершего в 1286 году. Наиболее нестабильная ситуация сохранялась на севере страны. Граф Эно Жан II д'Авен отказался принести оммаж за Остревент, и Филиппу пришлось вмешаться, чтобы запретить ему посягать на аббатство Анчин. Но более всего, беспокойство вызывала Фландрия, где городские волнения достигли угрожающих масштабов с начала 1280-х годов. В основе волнений лежала социальная борьба между массой ремесленников — подмастерьев и мелких предпринимателей — и крупными купцами, которые, с одной стороны, контролировали распределение труда и поддерживали низкий уровень заработной платы, а с другой — монополизировали муниципальные функции, органы городского самоуправления, что позволяло им диктовать свои условия в управлении коллективными интересами, распределении налогов и сборов. Играя на угрозе безработицы, они все чаще прибегали к натуральной оплате, завышая стоимость того, что давали, и практиковали авансовые платежи, что позволяло им держать в узде задолжавшую рабочую силу. Ситуация была взрывоопасной в Брюгге, Ипре, Генте и даже в Артуа, где еще в 1285 году толпа под предводительством Жана Кабоса напала на дома богачей в Аррасе. Столкнувшись с городским патрициатом, простые люди объединялись в гильдии, организации взаимопомощи, которые легко трансформировались в общества сопротивления. Граф Фландрии Ги де Дампьер вел опасную игру между двумя лагерями, попеременно поддерживая то одну, то другую сторону, что могло дать Филиппу возможность вмешаться в конфликт в качестве сюзерена, но также представляло риск вовлечения в затяжной конфликт.

Однако у молодого короля не было средств, чтобы пускаться в дорогостоящие приключения. С первых же месяцев своего правления Филипп IV столкнулся с главной проблемой позднесредневековых государей: недостаточными доходами. Эта проблема была тем более раздражающей, что она являлась постоянным препятствием для проведения "большой политики". Цифры говорят сами за себя: обычный доход короля, который поступал из его владений и которым он обычно должен был довольствоваться, составлял в 1285–1286 годах примерно 450.000 ливров в год. Однако одна только Арагонская экспедиция уже обошлась более чем в миллион ливров. Исключительные налоги, предусмотренные феодальным правом, далеко не покрывали разницу, тем более что они плохо собирались. В соответствии с обычаем, Филипп III в 1284 году запросил финансовую помощь у вассалов на "возведение в рыцарство" своего старшего сына. Обычно эта помощь оказывалась только прямыми вассалами, но в этот раз она была распространена и на субвассалов, которые выразили протест, и в 1286 году переплату пришлось возместить. При смене царствования взималось "пожертвование на радостное событие", взимавшееся, в частности, с евреев, которые заплатили 25.000 ливров.

Кроме того, использовались меры, которые можно назвать целесообразными, в частности, налоги на внешнюю торговлю. Принцип прост: весь экспорт запрещался, и начиналась продажа лицензий, позволяющих нарушать этот запрет. В основном покупали эти лицензии итальянские купцы и банкиры. Например, в 1285 году правительство разрешило миланским купцам экспортировать сырую шерсть в течение шести лет, платя 50 турских су за мешок. В 1287 году Моцци из Флоренции была продана лицензия на экспорт шерсти из Лангедока через Эг-Морт: 1030 ливров в год и 5 су за центнер. Гиди, то есть Бише и Муше, не могли упустить такие сделки: с 1291 года они контролировали почти всю французскую торговлю шерстью в счет погашения кредитов, предоставленных королю.

Но Филипп Красивый быстро понял, что самым большим источником дохода для королевской казны является взимание децима, теоретически предназначенного для финансирования крестового похода. Один только этот налог в размере одной десятой части дохода от церковной собственности королевства приносил больше, чем все остальные налоги вместе взятые. Это соображение имело большое значение для сохранения "крестоносного духа" среди христианских государей позднего Средневековья. Когда какой-либо король обещал пойти в крестовый поход, это означало, что запланированная экспедиция, если она состоится, пройдет через четыре или пять лет. Между тем, поход нужно было подготовить, а это стоило много денег; поэтому Папа предоставлял королям один или несколько децимов, до и во время крестового похода. Не будем обманываться, средневековые короли, даже искренние христиане, быстро учуяли хорошую поживу: крестовый поход всегда полезен для престижа, и он хорошо окупается. Всегда можно найти предлог, чтобы отложить поход на неопределенный срок и продолжить собирать децим ad vitam eternam (во веки веков). Во время своего правления Филипп IV получил папское разрешение на сбор этого налога в течение двадцати четырех лет, при этом он ни разу даже не пошевелил пальцем, чтобы отправиться в крестовый поход. Несомненно, он не чувствовал никаких угрызений совести, ведь его коллега Эдуард Английский сделал то же самое.

Современные историки, настаивая на искренности этих государей, недооценивают, на наш взгляд, реализм этих жестких персонажей, которые не дождались Макиавелли, чтобы открыть различные уловки искусства управления, манипулирования мнением и наполнения казны. Филипп IV окажется мастером в этой области. И он быстро учился. Война с Арагоном была его первым опытом. Он не одобрял ее с самого начала; он только подписал перемирие в июле, хотя сама идея перемирия была неуместна в религиозной войне, и он намеревался быстро покончить с ней. Но эта война была крестовым походом, и он не стеснялся использовать ее преимущества, поэтому он получил от Папы Римского децим на четыре года, когда в действительности его целью было подписать мир с Альфонсо, не принимая во внимание права своего младшего брата Карла Валуа, "короля-шляпу".

Король Англии, Аквитания и сицилийско-арагонское противостояние (1287–1288)

Поэтому первый год царствования был богат на события. Интенсивное занятие охотой не помешало Филиппу, которому скоро должно было исполниться девятнадцать лет, заручиться благосклонностью короля Англии и Папы Римского, чтобы утвердить свою власть в качестве священного короля и сюзерена. Однако большинство инициатив исходило от Эдуарда I, который в 1287 году, находясь в Аквитании, все еще был в центре дипломатической игры. Решив завершить арагонскую проблему, он с января по март обменялся многочисленными посольствами с Альфонсо III, с которым лично встретился в Олорон-Сент-Мари в июле. Переговоры были напряженными, поскольку Эдуард преследовал две конкретные цели: выдать свою дочь Элеонору замуж за Альфонсо и добиться от последнего освобождения Карла II Хромого, анжуйского короля Неаполя. Таким образом, у Альфонсо Арагонского были все карты на руках, и он воспользовался этим, чтобы добиться больших успехов: Олоронское соглашение предусматривало, что Карл будет освобожден за выкуп в 50.000 марок, что он оставит в качестве заложников трех своих сыновей, а также 60 крупных провансальских дворян, и что он признает Хайме королем Сицилии и заключит мир в течение трех лет. Этот проект договора, который должен был положить конец Арагонскому крестовому походу, требовал согласия Папы. Но Папы больше не было: Гонорий IV умер 3 апреля 1287 года в Риме, и с тех пор конклав был заблокирован соперничеством между знатными семьями. На избрание преемника ушло одиннадцать месяцев, до 22 февраля 1288 года.

В это время Эдуард был занят реорганизацией Аквитании: он рассмотрел феодальные обязательства в Ажене, выдал городские муниципальные хартии, построил укрепления-бастиды, изгнал евреев из герцогства и подготовил масштабную административную реформу, включая установление вознаграждения для служащих и чиновников, борьбу с коррупцией и точное определение соответствующих полномочий сенешаля (политических, судебных и военных) и коннетабля Бордо (финансовых). Для ограничения и регулирования апелляций к парламенту в Париже, прево было поручено следить за ними, а в Сентонже, Перигоре, Лимузене, Керси и Ажене были назначены субсенешаль и прево. Инженер должен был осматривать замки герцогства, а оружейник — следить за их оснащением. Как и везде, финансы были неадекватными: доходы были слишком сложные и слишком разрозненны и явно недостаточны для обеспечения бюджетного баланса герцогства и функционирования администрации. Основные средства поступали от налога на экспорт бордоского вина, но общая его сумма не превышала 12.000 ливров в год. Во время пребывания в Аквитании, с мая 1286 по август 1289 года, расходы Эдуарда превысили его доходы на 110.000 ливров, и король-герцог был вынужден все больше и больше занимать у банкиров Риккарди из Лукки, предоставляя им взамен сбор налогов.

Во время правления Эдуарда в Аквитании было создано около пятидесяти укреплений-бастид, три четверти из них — королем. Главной целью было стимулирование торговли путем увеличения числа центров обмена, пользующихся налоговыми льготами. Они также позволяли контролировать население и лучше обеспечивать порядок и защиту купцов. Это мероприятие не прошло бесследно для сеньоров и аббатств, которые боялись конкуренции со стороны этих новых центров за свои собственные рынки. Названия этих новых городов иногда выдают их английское происхождение, например, Hastingues (Гастингс), Nichole (Линкольн), Libourne (Лейберн), Baa (Бат), Valencia (от William of Valencia). Кроме того, Эдуард пытался укрепить оборону герцогства, ремонтируя, поддерживая и строя замки, но и здесь ему не хватало финансов: замок, который он приказал построить возле Бордо, так и не был построен. В Мирамоне ему пришлось довольствоваться дерево-земляными укреплениями. Всего у короля-герцога было не более двадцати крупных замков в Аквитании, к которым следует добавить несколько мелких оборонительных сооружений.

Несмотря на все свои усилия, Эдуарду I было трудно эффективно контролировать этот обширный, сложный и неспокойный регион. Сенешали, прибывавшие из Англии, были незнакомы с местными обычаями, не говоря уже о языке, и совершали много ошибок, которые настраивали население против английской администрации, как, например, Джон де Хаверинг, рыцарь из графства Эссекс, хорошо знавший английское право, но вызвавший кризис в Бордо в 1289 году. Сеньоры были коррумпированы, и на низших уровнях это могло привести к разбойничьим нападениям: в начале 1290-х годов жители острова Олерон бежали, спасаясь от поборов местного бургомистра Ричарда де Винчестера. Результатом всех этих злоупотреблений стало увеличение числа обращений в суд сюзерена — Парижский парламент. Осознавая проблему и желая избежать любой конфронтации с Филиппом, Эдуард назначил в 1289 году королевского лейтенанта (наместника) с полной властью над герцогством, и его выбор был очень мудрым: Морис де Краон, сын сводной сестры Генриха III, наследственный сенешаль Анжу, Мэна и Пуату, знатный французский сеньор и в то же время дипломат на службе английского двора, был подходящим человеком для разрешения любых кризисов между Эдуардом и Филиппом IV. К сожалению, он умер в 1293 году, как раз накануне кризиса.

Именно во время своего пребывания в Аквитании, вероятно, весной 1287 года, Эдуард решил принять крест паломника. Похоже, что это решение было принято после несчастного случая — обрушения пола в замке Бланкефор. Тогда король, тяжело раненный, поклялся отправиться в крестовый поход, назначив дату отъезда на июнь 1293 года, что давало ему шесть лет на подготовку и сбор децима, пожалованного Папой. В этот период он также вступил в контакт с представителями ильхана иранских монголов Аргуна, который присылал ему письма, а также с Филиппом IV в надежде создать союз против египетских мамлюков. Эдуард, вероятно, был искренен, когда объявил о своих планах крестового похода. Но реалии европейской политики не позволили ему осуществить это: в 1287 году снова восстали валлийцы, затем возникла шотландская проблема, и, прежде всего, вскоре обострились отношения с королем Франции.

На самом деле Филипп с некоторым беспокойством наблюдал за действиями своего могущественного вассала в Аквитании. Такое продолжительное пребывание в королевстве Франция было совершенно исключительным для короля Англии. Подозрения Филиппа усиливалис тем, что Эдуард укрепляет оборону герцогства. Однако он не заметил никаких признаков враждебности. С ним даже связывались ильханские посланники в 1287 году и еще раз в 1289 году с целью организации возможного крестового похода. Но он избегал обещаний об своем участии в походе. Когда посол монгольского ильхана Раббан Саума призвал его присоединиться, тот ответил, что "если монголы, которые не являются христианами, выказывают желание воевать, чтобы освободить Иерусалим, то и мы должны сражаться: если Богу будет угодно, мы выступим с войском". Но, конечно, не в ближайшем будущем.

Ведь арагонский конфликт затягивался. Перемирие, заключенное в июле 1286 года, не соблюдалось. Арагонские отряды Роджера де Лориа опустошали побережье Лангедока, и все еще ожидалось избрание нового Папы, согласие которого было необходимо для реализации мирного договора, подготовленного по инициативе Эдуарда I. 22 февраля 1288 года конклав наконец достиг соглашения: кардинал-епископ Палестрины Джироламо Марси д'Арколи стал Папой Николаем IV. Он был францисканцем и генералом своего ордена. Скромный и миролюбивый, он был не в состоянии контролировать соперничество между знатными римскими семьями, а возмутительно благоволя к семье Колонна, он только усугубил ситуацию. Более того, следуя по стопам своего предшественника, он поддержал Анжуйский дом в сицилийском конфликте и продолжал непримиримо враждовать с Альфонсо Арагонским. 15 марта 1288 года он отверг проект договора подготовленного в Олорон-Сент-Мари, обязал Альфонсо немедленно освободить Карла Хромого и приказал Хайме и сицилийцам подчиниться его власти.

Все нужно было начинать сначала. В течение лета происходили интенсивные дипломатические переговоры, в которых Филипп участвовал очень мало и скорее как простой зритель. Главную роль всегда играл Эдуард I, всегда движимый яростным желанием примирить анжуйцев и арагонцев в интересах своей семьи и с целью, возможно, возглавить будущий крестовый поход. В конце сентября он встретился с Альфонсо в Арагоне, в Канфранке (Кампо Франко), и 4 октября был подписан договор, предусматривающий освобождение Карла Хромого в обмен на выплату 30.000 марок и предоставление в качестве гарантии 76 английских и гасконских заложников, включая таких высокопоставленных лиц, как Гастон де Беарн, Отто де Грансон, Жан де Веси и Уильям Латимер. В обмен Карл Хромой обязался отказаться от Сицилии, получить от Франции и Папы Римского отказ от любого предприятия против Альфонсо и Хайме и оставить трех своих младших сыновей в качестве заложников.

Только что освобожденный, Карл Хромой отправился во Францию, где встретился с Филиппом, который одобрил договор, а затем вернулся в Италию, чтобы занять Неаполитанское королевство и обсудить ситуацию с Николаем IV. Последний, однако, вовсе не желал признавать условия Канфранкского договора. Он встретил Карла Хромого в Риеци, где находился из-за возникших проблем в Риме. Там, 29 марта 1289 года, он короновал его королем Неаполя и Сицилии в нарушение Канфранкского договора: Карл Хромой, ставший Карлом II Сицилийским, был освобожден от всех обязательств, связанных с этим договором, и признал себя вассалом Святого Престола, которому он выплачивал ежегодный налог в размере 8.000 унций золота. Папа подтвердил отлучение от церкви Альфонсо и его брата Хайме и предоставил Филиппу IV Французскому новые децимы для возобновления крестового похода против Арагона и утверждения Карла Валуа в качестве его короля. Ситуация вновь зашла в тупик благодаря упрямству Папы в пользу анжуйцев.

1288: Первые стычки между Филиппом IV и Папой Римским

До этого момента Филипп IV играл лишь весьма второстепенную роль в решении арагонского вопроса, что отчасти можно объяснить его молодостью и неопытностью. Король Англии и Папа Римский выступали с мирными инициативами, но в противоположных направлениях, что делало их неэффективными. Однако король Франции быстро учился и проявил ясность, благоразумие, а значит, и реализм. У него не было желания возобновлять войну с Арагоном, но он высоко ценил доходы от сбора децима, которые предназначались для финансирования этой войны. Отсюда его колеблющаяся политика, можно даже сказать, нерешительная, избегающая слишком сильной приверженности к той или другой стороне. С одной стороны, он должен был избежать усиления позиций своего грозного вассала, короля Англии, чье пребывание в Аквитании затянулось настолько, что стало подозрительным, а с другой стороны, он не хотел раболепствовать перед Папой, от которого начал отдаляться. Уже в 1286 году, в самом начале правления, возникли первые трения по поводу соответствующей юрисдикции королевской власти и церкви в королевстве. В поздравительных письмах по случаю избрания Гонория IV король жаловался на некоторые злоупотребления: как то, необоснованные посвящения в сан, полученные некоторыми клириками, чтобы освободиться от церковных судов и избежать кровавых наказаний; существование женатых клириков, претендующих на церковные привилегии и церковные суды, которые имели тенденцию рассматривать дела, не требуя доказательств церковного статуса обвиняемого. В 1287 году королевская власть заявила о своих правах в нескольких епархиях: епископ Вивье, который с XII века пользовался неопределенностью своего статуса между Империей и королевством Франция, был вынужден присягнуть королю, и область Виваре перешла под королевский контроль. В епархии Альби король занял место графа Тулузы и епископа в сборе местного налога, причитающегося с владельцем скота, — пезаде, который стал реальным, личным и постоянным налогом. Конечно, это были незначительные вопросы, но тон был задан: новый король намеревался быть хозяином в своем доме и не хотел терпеть посягательств церковной юрисдикции. Семена потенциальной конфронтации с Папой Римским были посеяны. Все зависело от того, кто займет престол Святого Петра.

Николай IV, довольно мягкий и миролюбивый, был не тем человеком, чтобы рисковать крупным конфликтом с королем, чья помощь была ему необходима в сицилийском и арагонском конфликте. Однако в 1288 году эти две проблемы стали предвестниками будущих серьезных ссор. В данном случае Папа и король довольствовались ироничными заявлениями и воспользовались возможностью пойти на компромисс, который позволил бы решить эти проблемы, хотя бы временно. Но если Папой станет человек, не обладающий чувством юмора, что случалось нередко, то ситуация могла выйти из-под контроля.

Все дело было в неразрывном смешении, существовавшем в то время между светской и духовной сферами. Эта ситуация, которая делала конфликты неизбежными, должна была привести в восторг легистов. Во главе каждой епархии стоял епископ, которому помогал капитул каноников. Епископ как глава епархии обладали религиозными полномочиями, что никто не оспаривал. Но епископы также являлись феодалами: епископ был главой епископальной вотчины, регарии, из которой он получал доход, необходимый для его образа жизни. Аналогичным образом, сюзерен владел главным фьефом, от которого зависили подвассалы. Таким образом, епископ и капитул были частью как феодальной светской пирамиды, так и церковной пирамиды. В 1288 году возник двойной вопрос: в Шартре каноники утверждали, что люди их сеньории находятся под их юстицией, то есть церковной юстицией, а не под светской, то есть королевской, юстицией. В Пуатье архиепископ Бордо, от которого зависела епископская кафедра Пуатье, утверждал в согласии с епископом, что он отвечает за инвеституру вотчин, принадлежащих епископству, во время вакантности последнего, что означало, что апелляции из этих вотчин должны были подаваться архиепископу, а не в королевскую судебную систему.

Проблема, конечно, была не нова. Но, как знак времени и новой политической воли государя, королевские чиновники были непримиримы в своем рвении к защите прерогатив своего господина. Епископ Пуатье и глава каноников Шартра отправили жалобу в Рим, и Николай IV решил, что может по-отечески наказать молодого двадцатилетнего короля.

Ответ был язвительным и по содержанию и форме раскрывал решимость и методы нового правительства. Манифест, доставленный в Рим Филиппом де Бомануаром, сенешалем Пуату, безусловно, больше обязан составлением легистам Совета, чем самому Филиппу. Но он написан от имени короля и король, несомненно, должен был прочитать его перед отправкой. Поэтому можно считать, что этот документ полностью был им одобрен.

Тон письма был весьма ироничным и довольно новым для такого рода дипломатического послания. Филипп притворился невиновным и использовал свой юный возраст в качестве оправдания: я молод и неопытен, поэтому могу совершать ошибки; к счастью, существуете вы, почтенный понтифик, чтобы призвать меня к порядку. С самого начала обращение граничит с наглостью:

"Благодарение Богу за милости, которые Он неожиданно оказал нам. Не будучи слишком самонадеянными и не подражая евангельским фарисеям, мы думали, что продвигаем и поддерживаем церковные права с большей заботой, чем все остальные христианские государи. Мы верим, что мы так же, если не больше, чем другие правители, преданы миру и спокойствию нашей матери-церкви в Риме, и что для ее защиты мы привыкли подвергать опасности свою жизнь и жизнь наших подданных.

Верховный понтифик, наш Святейший Отец, несомненно, сжалился над нашей молодостью. В своих письмах он объяснил нам, по каким пунктам, следуя ложным советам некоторых, мы ущемили права и привилегии Шартрской церкви. С любовью отца и заботой апостола он предупредил нас, чтобы мы исправились в этом вопросе и исправили прошлые ошибки.

Должно быть, я действительно ваш любимый сын, — продолжал король, — раз вы даже наставляете меня на ложных основаниях, на основании одних слухов; я польщен: для нас большая радость видеть, что, когда речь идет о нас, наш Святой Отец с большей охотой заботится о нашем исправлении на основании слухов, на основании одного подозрения, чем о других государях. Никто, в сущности, не сомневается, что шаг, к которому он решил прибегнуть, не исходил из личного и особого пристрастия".

Затем, обращаясь к сути проблемы, тон документ без колебаний становится карикатурным и впадает в софистику под видом юридических рассуждений: если глава клириков и епископ утверждают, что они освобождены от светской юрисдикции, то это потому, что они утверждают, что являются суверенами; поэтому их ссора с королем — это ссора между суверенами, то есть акт войны. И поэтому король должен защищать свое королевство. И тогда, если все возведенные церковный сан в королевстве предъявят те же требования, то король не будет иметь власти, ибо достаточно будет "просто обрить голову цирюльником", чтобы избежать правосудия, и "если миряне, которые являются книготорговцами, иллюстраторами или изготовителями печатей, ссылаются на ту же привилегию, то она должна распространяться и на пахарей и виноградарей, которые производят хлеб и вино, необходимые для священных Таинств".

Аргумент намеренно абсурден, а тон ироничен. Вывод, однако, совсем не абсурден: шутки закончены. "Мы не признаем ни одну территорию в королевстве, даже если она принадлежит сеньору, как освобожденная от нашей юрисдикции. Наши предшественники не признавали этого. Мы намерены не признавать этого в будущем".

Молодой волк показал свои когти. Николай IV понимал, что Филипп был человеком другого калибра, чем его отец, и не настаивал. Он даже принял меры, чтобы успокоить Капетинга, назначив на епископскую кафедру Вердена преданного королю юриста, бывшего профессора гражданского права в Орлеане: Жака де Ревиньи. А чтобы Филипп не думал, что над ним издеваются, "в то время как в других королевствах клирики не могут защитить то, что им принадлежит", Папа послал такое же предупреждение Эдуарду, который был очень недоволен этим.

1289–1290: успехи короля Франции

Эта демонстрация власти французского короля также изменила баланс сил в арагонском конфликте и изменила ранее непримиримую позицию Папы. В течение 1289 года Филипп IV начал осознавать свои преимущества и силу в европейских делах. Документы канцелярии свидетельствуют об изменении тона молодого государя, который после более чем трех лет правления стал лучше справляться с властью и, окруженный эффективной командой юристов, взял инициативу в свои руки. Его уверенность в себе укрепило и династическое событие: "Людовик, старший сын Филиппа, короля Франции, был рожден королевой Жанной 4 октября", — сообщает хронист Гийом де Нанжи. Это событие было важнее, чем кажется, с рождением первого ребенка, сына, престолонаследие было обеспечено, а выбор имени показателен: ссылка на Людовика Святого напоминала всем, и в особенности Папе, о том, чем христианский мир обязан династии Капетингов. Более того, коронация Николаем IV 29 мая Карла II как короля Неаполя, Сицилии, Калабрии и Апулии уже весной укрепила позиции дома Анжу в средиземноморском регионе.

К концу года Филипп, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, возобновил наступление. Он отправил в Рим посольство, которое возглавляли кравчий Франции Жан де Бриенн и легист Жерар де Момон. Они доставили длинный документ с перечнем королевских претензий по поводу конфликта светской и церковной юрисдикций. В тексте императивно утверждается, что узы, связывающие епископов и аббатов с королем Франции, имеют ту же природу, что и вассальные узы. Поэтому церковники должны соблюдать законы королевства, и как подданные короля они не пользуются никаким освобождением от его королевской юрисдикции.

Папа был в замешательстве, поскольку не мог позволить себе пойти на открытый конфликт с королем Франции, пока арагонское дело оставалось нерешенным: война все еще бушевала в Лионском заливе, где франко-английское дело защищали войска короля Майорки. В 1290 году, когда Эдуард I окончательно вернулся в Англию, Филипп предпринял дипломатическую инициативу, которая укрепила его позиции и способствовала восстановлению мира: в марте он отправился в Аквитанию через Ниор и Перигё. 2 апреля он был в Байонне, где на этот раз встретился с королем Кастилии Санчо IV и заключил с ним реалистичное соглашение: он отказался от поддержки прав инфантов де Ла Серда, племянников Санчо, на корону, хотя эти племянники, как и он, были внуками Людовика Святого через их мать Бланку, вдову Фернандо IX, старшего брата Санчо. Это соглашение позволило Филиппу предотвратить любую опасность в районе Наварры и западных Пиренеев и, возможно, воспользоваться помощью кастильского флота, что было значительным преимуществом перед герцогом Аквитанским.

Филипп покинул Байонну 9 или 10 апреля. 23-го числа он был в Ниоре, а затем вернулся в Иль-де-Франс. Во время его поездки на юго-запад во Францию прибыли два папских легата для изучения арагонского вопроса и вопроса о королевской юрисдикции над церковными землями. Двумя легатами были кардинал Жерар Пармский (Джерардо Бьянки) и Бенедетто Каэтани, шестидесятилетний старик с огненным темпераментом, который был не кем иным, как будущим Папой и врагом Филиппа IV, Бонифацием VIII. В предыдущем году эти два прелата уже предпринимали тщетные попытки примирения с Хайме, королем Сицилии, который осаждал Карла II Хромого в Гаэте. На этот раз им были предоставлены очень широкие полномочия, зафиксированные примерно в сорока письмах, которые позволяли им созывать всех прелатов и капитулы королевства Франции. По пути они остановились в Лионе, чтобы 30 июня разрешить спор между архиепископом и канониками. В июле они провели переговоры в Париже с королем и его советниками. Таким образом, Филипп имел возможность несколько раз встретиться со своим будущим противником, чьи грозные ораторские и юридические способности он смог оценить.

Однако соглашение, необходимое обеим сторонам, было достигнуто довольно быстро и официально заключено в Санлисе 19 августа. Планировались совместные действия по отвоеванию Сицилии для Карла II Хромого. Что касается Арагона, то Папа через своих легатов обязался "продолжать это дело" до тех пор, пока брат Филиппа Карл Валуа не одержит победу. Однако Святой Престол вмешался, чтобы дипломатическим путем добиться подчинения Альфонсо III. Поскольку эти операции требовали денег, Филипп добился полного сбора децима на три года, решение о котором уже было принято в 1289 году, и еще одного децима на два года, если дело затянется, при условии, что он выплатит Папе 200.000 ливров. Таким образом, король обеспечил себе комфортные налоговые поступления до 1293 года за счет французского духовенства.

Другой аспект переговоров касался конфликтов юрисдикции, и дискуссии между юристами Филиппа и легатами оказались очень бурными. Последние, в соответствии с полномочиями, предоставленными им Папой, в ноябре созвали собор прелатов королевства в Париже. Собор проходил с 11 по 29 число в аббатстве Сент-Женевьев. В результате был составлен список просьб, представленный Филиппу IV, который согласился зафиксировать его в ордонансе в конце года. На первый взгляд, он пошел на уступки и отступил по нескольким пунктам: возвращение имущества, изъятого у епископа Пуатье, отмена королевского представительства в Лионе, признание определенного количества судебных привилегий для церковников, которые ставили их вне общего права. Однако в действительности король ни от чего не отказался: мирская юстиция прелатов оставалась подсудной королевскому суду; постриженные клирики, зарабатывающие на жизнь торговлей или ремеслом, облагались королевским налогом, а уступки, сделанные церковникам, были окружены таким количеством оговорок, что в случае необходимости всегда можно было найти способ их обойти. Юристы будут рады найти лазейки. Королевская юрисдикция признается для обычных дел прелатов, а также в вопросах завещания, для реальных исков и прошений о наследовании, и в вопросах приданого, если спор затрагивает феодальный вопрос. Взамен король обязался уважать церковное достояние и не захватывать имущество епископов, за исключением определенных случаев и при определенных условиях. В целом, король получил удовлетворение.

Строптивый легат: Бенедетто Каэтани

Собор в аббатстве Сент-Женевьев также дал возможность легатам разрешить внутренний конфликт в Церкви Франции. Филипп IV не был участником этого дела, но нам кажется полезным сообщить о нем, потому что это была возможность для кардинала Каэтани показать себя во всей красе. Если в переговорах с участием короля он должен был проявлять сдержанность и сдерживать жестокость своего нрава, то в общении с простыми епископами или докторами университета он мог дать волю своему нраву. Его выступление 29 ноября было настолько жестоким и оскорбительным, что Филипп, безусловно, услышал о нем, что дало ему первоначальное представление о характере этого прелата. Причиной вспышки стало старое соперничество между монашеским и обычным духовенством. Булла Мартина IV дала нищенствующим орденам право исповедовать и проповедовать в приходах. Эта конкуренция беспокоила приходское духовенство, которое боялось, что души и особенно пожертвования ускользают от них. Вопрос был вынесен на рассмотрение собора в Сент-Женевьев, где 29 ноября, в присутствии членов Парижского университета и духовенства, епископ Амьенский, защитник обычного духовенства, бросил вызов легату Бенедетто Каэтани: "Сир Бенедетто, почему бы вам не положить конец нашим жалобам, отменив привилегию монахов, так как вы уполномочены Апостольским престолом?"

Ответ Каэтани, о котором сообщил анонимный, но надежный свидетель, поверг аудиторию в ужас. Сначала это был сарказм: "Епископы, братья мои, я не могу слишком рекомендовать вашему милосердию господина епископа Амьенского, вашего прокурора и адвоката. Он сделал все возможное для борьбы с этой привилегией в курии, но не добился никакого результата; здесь он пытается компенсировать то, что, как он знает, ему не удалось сделать в курии. Как вы, наверное, знаете, он поглотил все, и в труде, и… в расходах. Я могу заверить вас в том, что мы, легаты, не имеем власти отменить эту привилегию или преследовать этих братьев-монахов, против которых вы лаете, мы имеем власть только подтвердить ее".

После презрения, оскорбления, насилия и угроз, оставив саркастический тон, Бенедетто Каэтани разражается яростной тирадой против докторов, "дураков", "смешных", "претенциозных", "идиотов", "безумцев", которых Рим мог быстро свести на нет:

"Я хотел бы видеть здесь всех парижских господ, чья глупость сияет в этом городе. С глупым самомнением и преступной смелостью они присвоили себе право толковать данную привилегию. Неужели они думали, что Римская курия может без раздумий предоставить кому-либо привилегию такой важности? Разве они не знают, что у Римской курии ноги не из пуха, а из свинца? Все эти мастера представляют, что у нас они пользуются огромной репутацией как ученые. Напротив, мы считаем их глупцами среди глупцов, которые заразили ядом своей доктрины и себя, и весь мир […]. Нельзя допустить, чтобы какая-либо привилегия Святого Престола была аннулирована доводами местных деятелей.

Парижские магистры, вы сделали себя и всю вашу науку и вашу доктрину смехотворными, и вы продолжаете делать это[…]. Поскольку именно нам на попечение был передан христианский мир, мы должны принимать во внимание не то, что может угодить вашим клерикальным прихотям, а то, что полезно для всей вселенской церкви. Вы можете думать, что имеете у нас большую репутацию, но мы считаем вашу славу лишь глупостью и дымом.

Светские люди паршивы, мы имеем только одних здоровых членов Церкви — монахов; вместо того, чтобы преследовать их, мы должны благоволить им, поэтому мы хотим подтвердить привилегию в том виде, в котором она была провозглашена".

Ошеломленные, магистры Университета решили контратаковать. Это была плохая идея. Один из самых авторитетных докторов, Генрих Гентский, собрал своих коллег и приготовился выступить против легата, но у него сразу же была отозвана лицензия на преподавание. 30 ноября делегация парижских факультетов пришла просить о его реабилитации. Она был встречена залпом желчи:

"Вы заслуживаете того, чтобы мы применили к вам слова Писания ― называя себя мудрецами, сделались глупцами. Вы можете думать, что пользуетесь большим престижем и авторитетом в наших глазах […]. Вместо того чтобы обсуждать полезные вопросы, вы тратите время на ерунду и пустяки, волнующий вас вопрос не имеет смысла, глупцы предлагают его в своем ослеплении.

Вы считаете себя умными в своих рассуждениях, но я видел ваши доводы, и, по правде говоря, они могут быть быстро и разумно опровергнуты. В любом случае, вот решение: мы запрещаем, в силу послушания, под страхом лишения должности и льгот, любому господину проповедовать, спорить и править публично или в частном порядке по привилегиям, относящимся к религиозной сфере; эти привилегии сохраняют всю свою силу. Тот, кто сомневается или будет сомневаться в этом, должен обратиться только к самому Папе. Короче говоря, Римская курия скорее уничтожит парижских магистров, чем лишит братьев-проповедников этой привилегии. На этом все".

Если такой человек стал бы Папой, что вскоре должно было произойти, можно было опасаться худшего в отношениях с государями, если кто-то из них оказывался слишком непокорным или отстаивающим собственные права. Тем более что, помимо словесного насилия, Бенедетто Каэтани обладал удивительной манией величия, проявившейся несколько дней спустя: 4 декабря в Сен-Клу он вынес арбитражное решение в споре между архиепископом Реймса и его канониками. В память о своем решении он приказал изготовить свою серебряную статую стоимостью не менее 500 турских ливров, изображающую его в литургическом облачении и подписанную его именем и должностью, которая должна была находиться на главном алтаре во время мессы на всех торжественных праздниках. Конечно, он также попросил сделать это своего коллегу Жерара, но этот беспрецедентный жест — водрузить себя на алтарь на манер святого — показал безграничную смелость этого прелата.

1291: урегулирование текущих дипломатических вопросов

В конце 1290 года арагонский и сицилийский конфликты продолжали отравлять отношения между европейскими государями и парализовывать усилия папства и Эдуарда I в пользу "настоящего" крестового похода на Восток. Военное решение казалось как никогда далеким. Ни одна из воюющих сторон не была в состоянии победить: Карл II Хромой оказался не в состоянии использовать свой успех в Калабрии, к большому огорчению графа Артуа, который командовал его армией и который вернулся во Францию из-за недовольства Карлом. Король Арагона Альфонсо III и его брат Хайме Сицилийский сдерживались королем Майорки, который поддерживал Карла Валуа, "короля-шляпу", брата Филиппа, которого Папа хотел видеть коронованным королем Арагона, а Санчо IV Кастильский, примирившийся с Филиппом, был атакован Альфонсо III. Короче говоря, конфликт находится в самом разгаре, и историку очень трудно следить за событиями этой запутанной борьбы.

Однако в декабре 1290 года все стороны, казалось, были полны решимости покончить с этим дипломатическим путем. В Монпелье и Перпиньяне были проведены конференции, на которых собрались представители основных заинтересованных сторон и грозная пара легатов, Жерар Пармский и Бенедетто Каэтани. В начале 1291 года все эти люди отправились в Тараскон, где 6 марта наконец-то было достигнуто всеобъемлющее соглашение: Папа объявил, что готов снять отлучение с Альфонсо Арагонского, который сохранит свое королевство, графство Барселона и все земли своего дома, если смиренно попросит прощения за свое неповиновение и если отпустит заложников. Поэтому Карл Валуа должен был отказаться от королевства Арагон, которым он никогда не владел, и в качестве компенсации он получал графства Мэн и Анжу, уступленные ему Карлом II Хромым, на дочери которого Маргарите он женился. Альфонсо также отказался от поддержки своего брата Хайме, который контролировал Сицилию и хотел бы захватить Майорку и Неаполь. Обе стороны согласились возместить причиненный ущерб, вернуть друг другу завоеванные земли и объявить амнистию репрессированным лицам. Наконец, для пущей убедительности Альфонсо обязался когда-нибудь отправиться в крестовый поход.

Но даже если бы у него было намерение сделать это, что крайне маловероятно, у него не оказалось такой возможности: он умер через два месяца после ратификации договора, 18 июня 1291 года. Эта смерть поставила все под вопрос, потому что его преемником в Арагоне стал его брат Хайме, который также правил Сицилией, королем которой он себя называл, хотя Папа Римский отказал ему в этом титуле. Став Хайме II Арагонским, он немедленно отправился из Палермо в Испанию. Николай IV приказал ему вернуть Сицилию, запретил вмешиваться в управление Арагоном, пригрозил ему церковными санкциями и попросил арагонцев не признавать его королем. Поэтому существовал риск оказаться в ситуации, как во время крестового похода против Альфонсо, когда предопределенная смерть Николая IV 4 апреля 1292 года окончательно разблокировала ситуацию, к большому облегчению Филиппа Красивого.

Для Филиппа заключение Тарасконского договора можно рассматривать как окончание его многолетнего ученичества во главе королевства. С 1285 по 1291 год арагонский и сицилийский вопрос занимал большую часть дипломатической деятельности, что имело значительные внутренние последствия. Завершение этого конфликта, даже если оно оставило неопределенности и разочарования, потенциальные источники новых противостояний, ознаменовало ликвидацию тяжелого наследия Филиппа III, прошлого, которое мешало молодому Филиппу IV осуществлять собственные цели. С 1292 года он наконец-то смог проводить свою собственную политику.

До этого времени его роль на европейской сцене была довольно скромной, хотя он начал заявлять о себе с 1289 года. В арагонском деле он редко был на переднем плане, лишь очень слабо поддерживая своего брата в борьбе за каталонский трон. Он так и не сделал это своим приоритетным делом, предпочитая видеть Карла графом Анжу и Мэна, а не спорным королем Арагона. В 1291 году он наконец-то смог отвести взгляд от Пиренеев: его жена была королевой Наварры, король Кастилии и король Майорки были его союзниками, а Хайме II Арагонский был только рад наслаждаться миром. В других областях Филипп довольствовался ролью зрителя, поскольку интересы королевства не затрагивались напрямую.

Так, на востоке, в Центральной Европе, Филипп не предпринял ничего, когда 17 июля 1290 года венгерский король Ласло IV Кун умер бездетным. Император Рудольф, который считал Венгрию вотчиной империи, хотел навязать венграм своего сына Альбрехта, герцога Австрии, в качестве короля. Это требование было оспорено Карлом II Хромым, королем Неаполя, который был женат на сестре Ласло IV и претендовал на венгерский трон для своего старшего сына, Карла Мартела, как будто у него не было достаточно проблем на Средиземном море с арагонцами! Папа Римский, конечно же, вмешался и с апломбом заявил, что Венгрия зависит от Святого Престола, и запретил Рудольфу и Альбрехту прикасаться к ней. Для него Карл Мартел был бы лучшим решением. В итоге победил потомок древних венгерских королей Андраш, известный как Андраш III Венецианец.

В 1291 году, после смерти императора Рудольфа Габсбурга, Филипп IV также не стал выступать в поддержку капетинского кандидата, и курфюрсты, опасавшиеся возросшей власти Габсбургов, выбрали римским королем Адольфа графа Нассау. Король Франции, однако, не бездействовал в течение этих шести лет. Незаметно он использовал любую возможность, чтобы округлить территорию королевства и сделать его границы более определенными. Еще в 1285 году он подготовил присоединение графства Бигорр: после смерти местного графа, у которого не было детей, графство было конфисковано. Королева Жанна Наваррская отстаивала свои права и против епископа Ле-Пюи, к которому, как ни странно, перешла эта вотчина, а когда в 1307 году епископ отказался от своего сюзеренитета в обмен на аннуитет в 300 ливров, графство перешло под власть королевства. В 1291 году Филипп приобрел Божанси, и прежде всего он подготовил присоединение графства Бургундия.

Дело было сложное, в нем участвовали даже еще нерожденные персоны, судьба которых была уже определена, и живые персоны, которых ожидала бездетная смерть. Графство Бургундия, простиравшееся к востоку от реки Сона — позднейший Франш-Конте — не являлось частью королевства Франция, в отличие от герцогства Бургундия. Оно зависело от Священной Римской империи. Графом там был Оттон IV, который постоянно сталкивался с восстаниями своих вассалов, поддерживаемых императором. Чтобы противостоять этим постоянным имперским вторжениям, он перешел на сторону Франции: в 1285 году он женился на Маго д'Артуа, внучатой племяннице Людовика Святого, и стал вассалом короля Франции за земли своей жены. В 1291 году по договору в Эврё четырехлетняя дочь Оттона и Маго, Жанна Бургундская, была обручена с виртуальным сыном Филиппа Красивого, который еще не был зачат и должен был родиться только в 1293 году и получит имя Филипп. Договор предусматривал, что этот сын унаследует графство Бургундия, если Оттон умрет без наследника мужского пола, что и произойдет, а также станет наследником графства Артуа, если эта вотчина однажды вернется к Маго, что также произойдет при чрезвычайном стечении обстоятельств: ведь ее брат Филипп умрет в 1298 году, а их отец Роберт II Артуа в 1302 году. Таким образом, договор 1291 года подготовил приобретение графства Бургундия и графства Артуа в пользу возможного сына Филиппа Красивого, который станет королем Филиппом V после смерти своего старшего брата Людовика X. Поэтому план содержал много неопределенностей, но также и интересные потенциальные возможности.

В 1290–1291 годах Филипп IV также воспользовался возможностью еще раз откусить кусок территории империи, в Эно. Этим графством, входившим в состав Священной Римской империи, владел граф Жан д'Авен, который предпочел далекий и очень слабый надзор императора более близкому и тесному надзору короля Франции. В 1290 году два монаха из аббатства Аншин, расположенного в районе между Валансьеном и Дуэ, известном как Остревент, боролись за должность аббата. Один из них обратился к королю Франции, а другой — к императору. Юристы Филиппа IV вскоре доказали с помощью хартий, что после Верденского договора 843 года, который разделил империю Карла Великого, Остревент вошел в состав королевства Франции. Жан д'Авен протестовал. Небольшой военной демонстрации было достаточно, чтобы убедить его в правоте Филиппа IV, которому он принес оммаж за Остревент 16 сентября 1290 г. С этого момента король поставил свою ногу в графстве Эно и мог использовать аргументы феодального права для вмешательства в случае необходимости.

Такая возможность не заставила себя ждать: в 1291 году граф Жан д'Авен вступил в конфликт с жителями Валансьена и был вынужден предоставить им хартию вольностей. Затем он обратился к императору, который разорвал хартию 21 июля 1292 года, в то время как Жан пошел на город с войском. Тогда жители Валансьена отправили двух представителей к Филиппу IV с манифестом и хартиями от аббатств Аншин и Маруа, с французским переводом, показывающими, что город зависит от королевства. Они попросили короля прочитать документы и обсудить их со своим Советом: "Переписанные хартии будут подписаны вами, когда вам и вашему мудрому и законному совету будет угодно". Король призвал графа прекратить притеснения Валансьена; граф обратился к императору Адольфу, который созвал магистратов города; напряжение возрастало; Филипп послал своего брата Карла Валуа с отрядом, который арестовал графа Эно и заключил его в Монльери. 15 февраля 1293 года парламент приговорил Жана д'Авена к штрафу в размере 40.000 ливров. Его бальи заключили в Шатле, а граф окончательно признал себя вассалом короля Франции за Остревен.

С 1285 по 1291 год Филипп IV поддерживал теплые отношения со своим могущественным вассалом Эдуардом I Английским. Конечно, существовало взаимное недоверие, особенно во время долгого пребывания Эдуарда в Аквитании. Каждый следил за малейшим шагом другого и следил за тем, чтобы его права строго соблюдались, но ни один из них не мог рискнуть пойти на разрыв: Филиппу нужно было укрепить свои позиции, утвердить свою власть и урегулировать последствия арагонского конфликта. У Эдуарда были свои проблемы: наведение порядка в Аквитании, контроль над валлийцами и шотландцами. В 1290 году брак его дочери Маргариты с сыном герцога Брабантского, который планировался уже давно, позволил ему укрепить свои позиции на севере Франции, и в том же году он поставил своего сына Эдуарда во главе графства Понтье.

Но у Эдварда были большие финансовые проблемы. Также в 1290 году он ввел исключительный налог в размере одной пятнадцатой от доходов своих светских подданных, который принес 115.000 фунтов; также была запрошена помощь от духовенства, и итальянские банкиры предоставили 18.900 фунтов. Но главным вопросом года было изгнание евреев. Последних в королевстве было немного: по оценкам, около 3.000 человек. Однако практика кредитования под проценты сделала их богатыми и послужила хорошим предлогом для изгнания. В 1275 году статут евреев предусматривал, что в течение пятнадцати лет они должны будут отказаться от ростовщичества и стать купцами, ремесленниками или фермерами. Обращение в христианство не было осуществлено, и уже в 1287 году были предприняты меры по вымогательству. В том же году Эдуард изгнал евреев из Аквитании. Операция 1290 имела сугубо финансовую цель. Как и везде в христианском мире, евреи считались подданными королей, в землях которых они проживали, и облагались налогом по желанию этих королей. Эдуард не испытывал к ним особой ненависти или снисходительности. Его мать, Элеонора Прованская, напротив, была настроена крайне антисемитски, а его жена, Элеонора Кастильская, часто прибегала к услугам еврейских ростовщиков. Среди населения ходили обычные слухи о ритуальных преступлениях, а отношение к еврейской общине было скорее враждебным, но не ненавистным.

Изгнание в 1290 году прошло без серьезных инцидентов. Евреям были предоставлены конвои и льготные тарифы на переправу через Ла-Манш. Очевидно, что их имущество было конфисковано. Таким образом, король лишал себя будущих налоговых поступлений, но сиюминутная выгода была важней, она состояла из недвижимости и особенно долгов, сбор которых взяла на себя королевская администрация. Успех этой операции мог только подтолкнуть Филиппа IV к подобным действиям.

Финансовые проблемы и первые манипуляции с монетой

После вступления на трон Филипп также столкнулся с серьезными бюджетными проблемами, которые ограничивали его возможности дипломатического или, тем более, военного вмешательства в дела Европы. Во второй половине XIII века функционирование феодальной монархии достигло своего предела, особенно в финансовой сфере, где была пройдена точка невозврата. Система, сложившаяся в рамках почти самодостаточной экономики, основанной на натуральных отчислениях, труде и услугах, в которой преобладали отношения между людьми, уже не соответствовала потребностям национальной монархии, которой приходилось вести широкомасштабную дипломатию, содержать все более многочисленную администрацию, управлять расходами на гарнизоны, строить и содержать здания. Все это было дорого и требовало все больше и больше денег даже в мирное время. Тем не менее, король должен был "жить за свой счет", за счет доходов только своего домена, к которым добавлялись несколько эпизодических повинностей его вассалов: повинности quint et requint (пошлина в размере пятой доли плюс пятой части с этой доли), lods et ventes (налог, взимавшийся сеньором при переходе имущества от одного его ленника к другому) при наследовании и сделках. В первые годы правления Филиппа IV все это приносило доход около 500.000 турских ливров, в то время как расходы только на дипломатию — подарки, взятки, ренту и покупку союзов — измерялись сотнями тысяч ливров, а расходы только на королевский двор — одежду, еду и жалованье — составляли 100.000 или 200.000 ливров в год. Малейшее путешествие — а мы знаем, что Филипп IV не любил сидеть на месте — влекло за собой значительные расходы, и каждая свеча была на счету.

Серия королевских счетов, опубликованных Робером Фотье и Франсуа Майяром, показывает, например, что в 1289 году доходы казначейства составили 595.318 парижских ливров (он был дешевле турского ливра), а расходы — 681.528 парижских ливров; дефицит — 86.210 ливров, то есть 14 % бюджета. Западный мир неизбежно вступил в монетарную экономику. Деньги — это не только сухожилия войны, это кровь, орошающая вены зарождающегося государства. Нравилось это кому-то или нет, но без драгоценных металлов государство было обречено на смерть.

Королевская казна, т. е. хранилища с деньгами, была помещена в самое безопасное место в Париже — крепость Тампль, охраняемую воинами-монахами тамплиерами. Казначей Тампля, получавший за это 600 парижских ливров в год, вел счета, принимал вклады, производил платежи… и давал взаймы королю: в 1286 году Филипп IV задолжал тамплиерам 101.845 парижских ливров, тогда как доход за тот год составил 604.941 ливр.

Необходимо было найти другие источники дохода, и деньги приходилось брать оттуда, где их можно было найти: у итальянских ломбардских банкиров, у еврейских ростовщиков, из богатств накопленных духовенством. Для итальянцев и евреев все было просто: их не любили жители, считали беспринципными спекулянтами, а евреев — врагами истинной веры. Ломбардцы были арестованы, а их товары конфискованы в 1292 году, что принесло около 250.000 турских ливров. Однако важно было не убить курицу, несущую золотые яйца. Вот почему было предпочтительнее занять у них деньги, чем ограбить их, что было более или менее одно и то же, потому что король редко возвращал долги, и если банкиры хотели сохранить смутную надежду на возвращение своих денег, они должны были продолжать выдавать кредиты.

С евреями церемонились гораздо меньше. Их присутствие было терпимым, потому что они были практически единственными, кто мог практиковать процентное кредитование, которое было запрещено христианам, и экономика не могла функционировать без этой практики. Это было быстро осознано, когда в 1254 году Людовик Святой попытался заставить их заниматься законной торговлей и отказаться от ростовщичества. Филипп III тщетно повторял эту меру в 1270 году, как и Эдуард в Англии в 1285 году, как мы уже говорили. Но давайте посмотрим правде в глаза: еврейский ростовщик был незаменим. Более того, от них можно было получить много ресурсов: налог на евреев мог принести 215.000 ливров во Франции. Ордонанс 1283 года требовал от них носить отличительный знак, который они должны были купить и демонстрировать, например, налоговую марку или виньетку. На евреев было наложено множество штрафов: за хранение талмуда, за наличие слуги-христианина, за ремонт кладбища, за слишком громкое пение…

Все евреи, проживающие в королевских владениях, подлежали обрезанию по собственному желанию. Во второй половине XIII века королевская власть постепенно ввела новое правило: король владел всеми евреями в королевстве, даже теми, кто жил в вотчинах его вассалов. Каждый еврей считался "королевским евреем", и поэтому все его имущество находилось во власти государя, который также мог облагать его налогами по своему усмотрению. Вассалы протестовали, пытались сопротивляться, но новое правило было неумолимо введено Филиппом IV, который также рассматривал его как средство вмешательства в дела своих вассалов.

С самого начала своего правления Филипп рассматривал евреев прежде всего как дополнительный источник дохода. В 1285 и 1288 годах он напомнил им об обязанности носить красный плащ под страхом штрафа. В 1291 году он приказал изгнать евреев из небольших городов и перегруппировать их в крупных городах, где за ними было легче следить. В 1285 году евреи Шампани должны были выплатить дарственную в размере 25.000 ливров. Самым значительным налогом был размер налога на евреев, который составлял более 100.000 турских ливров в год. В 1288 году король попросил своих бальи и сенешалей проверить платежи и взыскать недоимки. Имущество евреев, осужденных королевским правосудием, было конфисковано, как и имущество тринадцати евреев обвиняемых в ритуальном убийстве в Труа в 1288 году. Однако если предполагаемое преступление было слишком ужасным, имущество уничтожалось, как, например, имущество парижского еврея, который в 1290 году был обвинен в том, что завладел освященным сосудом при посредничестве молодой христианки, которую он соблазнил. Говорили, что он положил гостию хозяина дома, в котором проживал, в суп, проткнул ее, отчего пошла кровь, а затем уничтожил. Хозяин дома избежал ответственности, но еврей был сожжен вместе со своим имуществом. Это miracle des Billettes (обвинение в осквернении) способствовало разжиганию вражды народа к евреям, но не это интересовало Филиппа IV, который в данный момент рассматривал их прежде всего как собственников, которых можно эксплуатировать.

Хороший еврей — это не сгоревший и не разорившийся еврей, а богатый еврей, которого можно обложить налогом по своему усмотрению. Бедные евреи были бесполезны; их можно было бы изгнать. 10 июля 1291 года Филипп IV приказал сенешалю Каркассона изгнать евреев из сенешальства: они прибыли туда из Англии, откуда их изгнал Эдуард, и у них не было никакой собственности. Они были не пригодны для использования. Был даже способ заработать на изгнании евреев, заставив христиан платить за оказанную услугу: вы избавляетесь от опасного присутствия евреев в обмен на налог за эту акцию общественного оздоровления. Эта блестящая идея пришла в голову в 1289 году Карлу II Хромому, королю Неаполя. Филипп IV последовал за ним в 1291 году в Пуату и Сентонже, это принесло ему 27.000 и 32.778 ливров соответственно. Другие частичные изгнания произошли в Сен-Пьер-сюр-Див в 1290 году и в Сен-Пэр в Котантене в 1291 году. Не было никаких религиозных или антисемитских мотивов. Король был просто вынужден скрести по дну бочки.

То же самое относится к займам и принудительным пожертвованиям городской буржуазии, которые могли принести несколько сотен тысяч ливров, а также к церкви, которая была очень богата и регулярно облагалась налогами, о которых мы уже упоминали.

Однако главным новшеством царствования, тем, что будет способствовать дурной репутации короля, являлась практика денежных манипуляций: не следует довольствоваться тем, что берешь деньги у других, а следует делать их самому, используя свою власть. Основная идея заключалась в том, что деньги — это валюта короля, чей знак изображен на каждой монете и гарантировал ее стоимость; поэтому суверен имел право за услуги, которые он оказывает обществу, получать процент от чеканки и устанавливать стоимость монет в соответствии с общими интересами и, прежде всего, своими собственными. Даже Папа Римский был согласен с этим. Согласно Иннокентию IV, "если у государя есть неотложные нужды, он может взять часть доходов от чеканки монеты, чтобы она стоила меньше своей материальной стоимости […]". Действительно, монета получает дополнительную ценность, потому что она является частью юрисдикции короля, его власти и его персоны. Один из любимых отрывков в Евангелиях для правителей — это когда Иисус говорит фарисеям: "Отдавайте кесарю кесарево".

Есть много способов манипуляции с монетами: переплавить монеты, чтобы сделать новые, содержащие больше или меньше драгоценного металла; сохранить те же монеты, но постановить, что их номинал будет больше или меньше; начеканить больше или меньше монет из того же веса металла; комбинировать эти процессы; играть с соотношением золота и серебра, поскольку биметаллизм монет был восстановлен после Людовика Святого. Последний также являлся эталоном в этой области, с памятью о его "хороших деньгах". Очень рано Филипп IV осознал потенциальные возможности этих манипуляций для увеличения своей покупательной способности. Но манипуляции с деньгами — это опасная игра, которая несет большие риски, если ею занимаются дилетанты, не владеющие всеми последствиями этих сложных механизмов. Филипп IV знал об этом. Он был способным учеником, и его первые решения в этой области были благоразумными. Манипулирование деньгами могло бы облегчить положение казначейства, если бы он действовал умеренно.

Он сделал это в 1290 году, проведя двойную девальвацию, первую со времен Людовика Святого. Стоимость серебряной монеты, известной как "турский грош", которая весила 4,219 грамма чистого серебра, была повышена с 12 до 13 денье. Покупательная способность тех, кто им владел, увеличилась на 8,3 %, и на столько же сократились долги, что было особенно выгодно королю, самому задолжавшему человеку в королевстве. Марка чистого серебра (244,7529 грамма) была повышена с 54 до 55 су и 6 денье. Одна марка был разделена на 58 турских грошей. В то же время золотая монета, "королевская" золотая монета (24 карата) с изображением величественного короля, была уменьшена в весе: из каждой парижской марки весом 245 граммов изготавливалось 70 штук, то есть монеты весили 3,496 грамма вместо прежних 4,196 грамма, а их номинальная стоимость оставалась 10 су: при той же номинальной стоимости драгоценного металла в ней было на 16 % меньше. Благодаря этой операции Филипп IV экономил золото, что позволяет ему чеканить дополнительные монеты, получить процент от права чеканки, увеличить денежную массу в обращении и, таким образом, средства платежа. Это был успех. Но не следовало злоупотреблять этим процессом.

На данный момент он освободился от арагонских и сицилийских проблем, прочно сидел на троне, престолонаследие было обеспечено, в королевстве был мир, никто не оспаривал его власть. Он был главой эффективного правительства состоящего из компетентных юристов. Зарекомендовав себя как очень серьезный партнер во внешних делах, предусмотрительный и внимательный, особенно в отношении своего английского вассала, и незаменимый союзник Святого Престола, Филипп IV в конце 1291 года, будучи уже двадцати трех лет от роду, мог приступить к своим личным делам. Именно с 1292 года Филипп Красивый по-настоящему стал самим собой.