Филипп Красивый

В начале 1295 года главной целью короля Франции была успешная конфискация Аквитании, что оказалось сложнее, чем он ожидал, и грозило привести его дальше, чем он хотел — к большой войне с королем Англии с последствиями во Фландрии, Шотландии и на Пиренейском полуострове. И все это на фоне дефицита денежных средств и нехватки войск. Престиж Филиппа был поставлен на карту, так как он был ответственен за этот конфликт, намеренно подталкивая Эдуарда I к разрыву. Неудача перед лицом своего могущественного вассала была бы особенно унизительной и грозила бы вызвать недовольство населения, и без того настроенного враждебно к фискальному давлению и авторитарным методам правительства легистов.

Ситуация осложнилась после избрания Бонифация VIII. В течение почти трех лет, во время вакантности Святого Престола и непродолжительного понтификата Целестина V, король Франции мог свободно проводить свою политику без вмешательства Рима. Избрание строптивого Бенедетто Каэтани все изменило. Новый Папа претендовал на восстановление верховной власти Рима над христианскими монархами, навязывая им мир с целью возобновления крестового похода и строго контролируя любые попытки обложить духовенство налогами с помощью децимов. Одним словом, Филипп хотел войны и собирал децимы для ее финансирования; Бонифаций хотел мира и отказывал в децимах. А поскольку он не отличался покладистым характером, можно было опасаться худшего. Для Филиппа в это время существовали две угрозы с именами Эдуард и Бонифаций, и эти две угрозы преследовали противоположные цели, используя разные средства: военную и дипломатическую силу с одной стороны, духовное оружие — с другой. В 1295 году французский король решительно противостоял этим двум основным угрозам.

Оккупация Аквитании и тщетная попытка папского арбитража (1295)

Война в Аквитании велась энергично и успешно. Весной в герцогство вторглась большая армия. Ее возглавлял младший брат короля, Карл Валуа, двадцати пяти лет от роду, неудачливый бывший претендент на арагонский престол. Выбор такого командующего не был удачным: Карл предстает в современных хрониках как некая бездумная скотина, хвастун, грязнуля, прожектер, жестокий, жадный, хитрый, "с большими и беспорядочными расходами", по словам хрониста Дино Гамбини. Однако Филипп Красивый чувствовал к нему большую привязанность, ведь он был его единственным товарищем с детства. Он прощал ему все его недостатки, осыпал его подарками и погашал его долги. Он даже предоставил ему, в 1313 году, право чеканить монету, подарив 10.000 турских ливров, 2.000 ливров ренты, три дома в Париже, замки Крепи-ан-Валуа, Виллер-Котре, Ла-Ферте-Милон, Шартр и Анжер.

К счастью для Филиппа, Карл имел хорошую поддержку, а англо-гасконские войска, немногочисленные, немотивированные и разобщенные, не оказывали особого сопротивления. Риом был осажден, а гарнизон блокирован в замке "как овцы в кошаре", говорит хронист Уолтер из Гвисборо. Город был взят. Через несколько дней настала очередь Поденсака, комендант которого Джон Гиффорд купил жизнь и свободу английского гарнизона, оставив гасконцев на милость французов, которые повесили около пятидесяти из них. Это событие вызвало гнев гасконцев против англичан. Чтобы успокоить их, английский маршал барон Ральф Горджес придал Джона Гиффорда суду, чем вызвал гнев уже англичан против гасконцев. Эти разногласия сыграли на руку французам, которые без особого труда заняли большую часть герцогства. Остались только Бордо, где укрылся Жан Бретонский, Бур, Блайе и Байонна. Король Англии, все еще удерживаемый валлийскими и шотландскими делами, с большим трудом смог собрать в июле подкрепление в несколько сотен человек во главе с бароном Джоном Ботетуром. В августе граф Арундел и некоторые крупные дворяне отказались отправиться в поход, и им пришлось пригрозить финансовыми репрессиями. К этому добавилась измена: Томас де Турбервиль, рыцарь королевского дома, захваченный в Поденсаке, был освобожден при условии, что он будет шпионить для французов. В сентябре было перехвачено письмо, в котором он сообщал парижскому бургомистру о состоянии обороны острова Уайт и приготовлениях Эдуарда. Турбервилл был арестован и казнен, но новость вызвала переполох. В то же время распространилась новость о капитуляции Хью де Вера при Сен-Севере.

Чтобы усилить давление, Филипп Красивый угрожал высадкой в Англии. Летом он посещал нормандские порты, где строились корабли. 21 июля он был в Руане, затем в Бонпорте; 27 и 28 июля в Монтивилье; 4 августа в Фекампе. Из Генуи ему привезли галеры и кораблестроителей. В манифесте королю Бенедетто Заккария, называвший себя "генерал-адмиралом", составил перечень имеющихся военно-морских сил, для возможной высадки в Англии у него было 13 "усьеров" (разновидность десантных судов, оборудованных дверями для высадки лошадей), из которых семь находились в Руане, пять — в Ла-Рошели и Ла-Реоле и один — в Кале. Заккария владел еще двумя, и предложил добавить еще пять, купив "купеческий грант усьера" и взяв "четыре самые большие королевские галеры, высокие и широкие, открывающиеся сзади, чтобы служить усьерами". Таким образом, общее количество кораблей достигло бы 20, каждый из которых перевозил бы 20 рыцарей и их лошадей, плюс 20 пеших. "Усьеры" должны сопровождать четыре галеры, две из которых будут использоваться для перевозки провизии, а экипажи будут состоять из 4.800 моряков. Количество бойцов кажется смехотворным: 400 рыцарей и 400 пехотинцев, и все же предполагаемые расходы на жалование, снаряжение и продовольствие составляли 63.800 ливров на три месяца. Осуществить вторжение в Англию с такими силами было невозможно, их хватало только на рейды устрашения. 1 августа в результате нападения французского десанта в Дувре была сожжена часть города; дальнейшие атаки были предприняты на Хайт (графство Кент) и Уинчелси (Восточный Суссекс). В драматическом обращении к народу Эдуард объявил, что французы хотят уничтожить английскую нацию. Он приказал построить тридцать 120-весельных галер, реквизировал торговые суда, организовал эскадры для защиты различных участков побережья и укрепил оборону острова Уайт.

С января по июнь король Англии находился в Уэльсе, где провел замечательную кампанию, позволившую ему подчинить страну, но не позволившую ему эффективно вмешаться в дела во Франции. В то же время стремительно ухудшались отношения с Шотландией, где король Джон Балиол, подстрекаемый своим окружением, проявлял все большую независимость от своего покровителя. В своем письме предатель Томас Турбервилль советовал королю Франции отправить посольство в Шотландию, "ибо если оно будет успешным, то принесет вам долговременную пользу". Контакты действительно были установлены, что привело к заключению официального договора в начале 1296 года. С октября 1295 года король Англии готовился к вторжению на севере: 16 числа он приказал арестовать шотландскую собственность в Англии и потребовал сдачи трех пограничных городов, Роксбурга, Джедбурга и Бервика, которые не будут возвращены до окончания войны с Францией.

Понятно, что в этом контексте король Англии выступал за внешнее вмешательство в англо-французский конфликт, которое позволило бы ему выиграть время за счет заключения перемирия. Именно в этом смысле мы должны понимать его просьбу о папском арбитраже. Бонифаций VIII, желая утвердить свою власть, в мае 1295 года отправил двух легатов, чтобы способствовать переговорам между двумя королями и заключить перемирие на один год. Легат, отвечавший за контакты с Эдуардом, был выбран удачно: им стал кардинал Берар де Го, гасконец из знатной семьи из Бордо, племянник епископа Ажена, архиепископ Лиона с 1289 года, и брат Бертрана, будущего Климента V. Поэтому он был одновременно подданным двух королей и хорошо знаком с ситуацией в Аквитании. Выбор другого легата, ответственного за убеждение Филиппа Красивого, был несколько странным. Это был кардинал Симон де Болье. Симон де Болье родился в Болье-ан-Бри, доктор Парижского университета, архиепископ Буржа в 1281 году, он сыграл важную роль в Арагонском крестовом походе 1284 года. Назначенный кардиналом-епископом Палестрины Целестином V в сентябре 1294 года, он был известным противником Бенедетто Каэтани, оскорбления которого он перенес в 1290 году во время легации Каэтани в Париже вместе с другими докторами университета. Симон де Болье, французский прелат, выступал против отречения Целестина V, а в Священной коллегии он был одним из самых ярых противников Бонифация VIII. Почему же Бонифаций VIII выбрал его в качестве легата к королю Франции? Мы не знаем. Возможно, он надеялся привлечь его на свою сторону, доверив ему эту миссию, сопровождаемую материальными выгодами; возможно, он также хотел держать его подальше от Рима, где он мог быть опасен.

Расчет оказался плохим. Во-первых, Филипп IV не собирался подписывать перемирие. Военная ситуация была благоприятной для него, и он был полон решимости использовать свое преимущество. Он приветствовал легатов добрыми словами и пожелал им удачи в Англии. После этого Симон де Болье в ходе нескольких встреч с советниками короля рассказал им о своих личных сомнениях в законности отречения Целестина V и описал непопулярность нового Папы в Италии из-за его жестокости и деспотического характера. В Королевском совете внимательно выслушали доклады Симона де Болье которого поддерживал архиепископ Нарбонны Жиль Айселин, племянник кардинала, впавший в опалу при Бонифации как сторонник Целестина V.

Ситуация в Риме

Ситуация в Риме была напряженной. Рим в конце XIII века уже давно утратил свое былое великолепие. Из миллиона жителей, населявших его во II веке, осталась лишь одна пятидесятая часть, от 15.000 до 20.000 человек, живущих в беспорядочном нагромождении ветхих зданий посреди древних руин, в то время как овцы паслись на древнем Форуме. Уцелевшие древнеримские культовые строения были превращены в церкви: храм Антонина стал церковью Святого Лаврентия; Пантеон Агриппы — церковью Святой Марии и Мучеников; Библиотека храма Августа — церковью Святой Марии-Антиквы. Среди соборов Рима выделялись несколько крупных базилик: базилика Святого Иоанна Латеранского, кафедральный собор Рима, примыкающий к Латеранскому дворцу, где проживал Папа Римский, на месте бывшего императорского дворца; базилика Святой Марии-Маджое, где хранится икона Богородицы; базилика Святого Павла за городскими стенами, где находится гробница апостола. Всего в городе было 400 базилик и церквей, и если Рим далеко отставал по численности населения от 100.000 жителей Милана, Флоренции, Венеции и даже 50.000 жителей Неаполя, Генуи или Сиены, престиж Вечного города был велик благодаря присутствию Папы.

В Вечном городе у Папы были две главные резиденции: Латеранский дворец и Ватиканский дворец, укрепленный политический и административный центр, прилегающий к Базилике Святого Петра, большому пятинефному зданию времен императора Константина, построенному на месте казни Святого Петра, где хранились головы Святого Петра и Святого Павла, а также располагалась "Кафедра Святого Петра". 25 декабря 800 года Карл Великий, избранный "королем римлян", был коронован там Папой Римским, императором Священной Римской империи. Таким образом, появилась идея "двух мечей" стоящих во главе христианства: верховная светская власть, олицетворяемая императором, и верховная духовная власти, олицетворяемая Папой. Взаимоотношения между двумя властями, мягко говоря, были непростыми.

Кто же являлся главным? Это главный вопрос, жестокий и прозаичный, который обе власти облекали в привлекательное духовное обрамление, маскирующее вопрос политического доминирования. Как преемник римских императоров, я главный, считал император, который пытается утвердить свое положение верховного сюзерена всех государей Европы. Вовсе нет, утверждали римские Папы на протяжении веков. Император Константин делегировал нам высшую исполнительную власть — imperium (для доказательства этого в VIII веке был даже сфабрикован поддельный документ — "Константинов дар"!) и с IV века мы обладаем как духовной, так и мирской властью; мы осуществляем духовную власть и вверяем мирскую власть императору, но в любой момент можем забрать ее обратно. Согласно идее Гуго де Сен-Виктора (XII век): "Духовная власть должна учредить мирскую власть, чтобы она существовала, и судить ее, если она плохо себя ведет". Это утверждение папской теократии стало причиной настоящей битвы, начиная с XI века, когда некоторые императоры оспаривали верховенство Пап. Противостояния были беспрецедентно жестокими, словесными, политическими, духовными и военными, и обычно заканчивались победой Папы, с некоторыми яркими эпизодами, такими как унижение Генриха IV Григорием VII в Каноссе в 1077 году, подчинение Фридриха Барбароссы Александром III в 1177 году, низложение Фридриха II Иннокентием IV в 1245 году. В ходе этих противостояний в Италии возникли две антагонистические партии: гвельфы, сторонники Папы, и гибеллины, поддерживавшие императора. Опираясь на свои предыдущие успехи, Бонифаций VIII дал волю своей мании величия и злоупотребил папской властью.

Однако это разделение власти между Папой и императором все чаще оспаривалось королями, особенно двумя самыми могущественными из них: королями Франции и Англии. Начиная с XI века, утвердились две монархии, суверены которых обладали реальной и действенной властью, в то время как император, кроме своих родовых владений, был лишь теоретическим главой конгломерата из более чем 360 германских государств, лишенных всякого единства. Хотя Капетинги и Плантагенеты признавали определенное превосходство престижа императора, они не признавали за ним реальной власти над своим королевством. "Король является императором в своем королевстве", — вскоре заявили в Париже. Более того, короли не принимали папские наставления, которые они считали необоснованными посягательствами на свои прерогативы, что приводило к многочисленным конфликтам: в Англии при Генрихе II в связи с делом Томаса Бекета и при Иоанне Безземельном, который в 1215 году был вынужден признать себя вассалом Святого Престола; во Франции при Людовике VII в 1141 году, когда Папа наказал королевство и пригрозил королю отлучением. Те же санкции были применены Иннокентием III против Филиппа Августа в 1198 году; в 1225 году папа увещевал Людовика VIII, а самому Людовику IX угрожал отлучением. Хотя в большинстве этих инцидентов со светской властью он, казалось, одерживал победу, повторение этих конфликтов ослабляло папскую власть. Его аргументы, как и его духовное оружие, были притуплены количеством критики, с которой ему приходилось иметь дело. Во второй половине XIII века Фома Аквинский все же попытался примирить эти точки зрения, утверждая, что гражданское общество и светская власть, являющиеся частью естественного порядка вещей, хотя и уступают духовной власти, но независимы от нее и не могут быть упразднены. Но Бонифаций, который придерживался традиций Григория VII и Иннокентия III, не был настроен соглашаться на такие компромиссы. Он намеревался добиться признания верховенство понтифика во всем христианском мире, взяв на вооружение теорию "двух мечей", уже сформулированную в XII веке святым Бернардом: Папа обладает духовным и мирским мечом, первый используется непосредственно им как священником, ad usum sacerdotis, а второй передается светской власти ad nutum sacerdotis, для служения священникам.

Однако, далекий от этих прекрасных теорий, которые могли бы сделать его хозяином христианского мира, Папа уже с большим трудом добивался повиновения себе в одном только Риме, где за власть боролись Колонна, Орсини, Конти, Аннибальди, Савелли и Франджипани. В городе господствовала дюжина семей, обосновавшихся в своих укрепленных домах, замках и поместьях в Лацио, контролируя целые районы через свою клиентуру: Савелли были хозяевами Авентина, Колонна — Квиринала и Монте Читорио, Орсини — Монте Джордано, Франджипани — Палатина. Гражданская администрация города, римская Коммуна, была полностью недееспособной. Состоящая из двух сенаторов и совета, назначаемого папой, она была неспособна обеспечить порядок в городе, где каждый устанавливал свои законы. Жить в городе стало очень опасно, часто происходили уличные стычки. Именно поэтому Папы чаще всего проживали за пределами Рима. Из последних двенадцати только один был избран в Вечном городе, один в Ареццо, два в Неаполе, три в Перудже и пять в Витербо.

Папа также являлся сувереном, который управлял Папским государством — широкой полосой территорий, охватывающих полуостров от Болоньи на севере до Террачины на юге. Владение этими землями, переданное Папе франкским королем Пипином Коротким и должным образом подтвержденное фальшивым "Константиновым даром", позволило понтифику смешивать политическую и духовную власть для своей величайшей выгоды. Территория Папского государства включала Романью, на которую нацеливались Венеция, Милан и Флоренция, Анконскую марку, герцогство Сполето, Кампанию, Лацио, Маренну и Беневенто.

Знатные семьи вели ожесточенную борьбу за контроль не только над городом, но и над папством. Избрание Папой одного из членов знатной семьи в некотором смысле являлось гарантией господства над Urbi et Orbi (Городом и Миром). Быть Папой означало, прежде всего, иметь тысячи церковных льгот по всему христианскому миру, которые можно раздавать своим родственникам и друзьям, укрепляя тем самым семейные позиции. Средневековые Папы использовали церковь для обслуживания своих семейных интересов. Отсюда важность назначения кардиналов, которые могли обеспечить большинство в Священной коллегии. Последняя включала в себя три категории: кардиналы-диаконы (администраторы Рима, возглавлявшие городские диаконаты), кардиналы-священники (приходские священники самых престижных приходов Рима) и кардиналы-епископы (епископы пригородных епархий области Лацио). И лучше было назначать кардиналами молодых людей, которые могли обеспечить длительное служение интересам семьи, так Наполеоне Орсини стал кардиналом в возрасте двадцати пяти лет, в 1288 году, и в течение пятидесяти четырех лет защищал интересы семьи в Священной коллегии; через его руки прошли восемь Пап. Якопо Каэтани Стефанески также был назначен в возрасте 25 лет, в 1295 году, и умер в 1341 году.

В конце XIII века доминировали три клана: во-первых, Орсини, чьи владения располагались к северу от Рима, в Лацио, в Романье и в Неаполитанском королевстве. Один из них был избран Папой в 1277 году — Николай III. В 1295 году между ними произошел раскол в Священной коллегии: кардинал Маттео Россо Орсини выступал за Бонифация, а Наполеоне Орсини — против него. Колонна, враги Орсини, владели восточной частью Рима, Романьей и землями в Неаполитанском королевстве. Центром их власти была крепость Палестрина. В 1288 году они поддержали Николая IV, а в 1295 году стали злейшими противниками Бонифация VIII: кардиналы Джакомо и Пьетро Колонна вели против него беспощадную борьбу. Что касается Каэтани, то их возвышение было более поздним, но их власть была реальной, сосредоточенной в колыбели семьи, городе Ананьи, с несколькими разбросанными владениями к югу от Рима и крепостью Капо ди Бове на Виа Аппиа. Достигнув высшего положения, воспользовавшись соперничеством Орсини и Колонна, они намеревались максимально использовать возможности, предоставляемые положением понтифика.

Бонифаций VIII быстро предпринял шаги для укрепления своей власти. С 1295 года, без консультаций со Священной коллегией, он назначил пять новых кардиналов, сомнительного качества, но определенно преданных лично ему: своих племянников Франческо Каэтани и Джакомо Каэтани Томмази, а также Якопо Каэтани Стефанески, Пьетро ди Пиперно и Франческо Орсини. Присутствие последних в Священной коллегии позволило уравновесить и тем самым нейтрализовать Орсини и Колонна, получив при этом признание Орсини. Что касается других, то Стефанески, который, несмотря на свое имя Каэтани, не принадлежал к семье Папы, был молодым человеком двадцати пяти лет, меценатом, написавшим две большие исторические поэмы в пользу Бонифация. Франческо был развратником, "глубоко невежественным и недостойным", по словам Ногаре, женатым, который заставил свою жену дать обет целомудрия, чтобы стать кардиналом, что не помешало ей родить еще двух детей. У Папы также был третий племянник в Священной коллегии, Бенедетто, восемнадцати лет.

Среди главных задач, которые ставил перед собой новый Папа, — примирение христианских правителей. Хотя он потерпел неудачу в отношениях с королями Франции и Англии, он достиг большого дипломатического успеха с королями Арагона и Неаполя. 23 мая 1295 года он встретился с Федерико, братом Хайме II Арагонского, в Веллетри, а через несколько дней с Карлом II Хромым в Ананьи, где 20 июня был подписан договор: Хайме II остался королем Арагона, но отказался от Сицилии, которая была передана его брату Федерико II. Хайме также отказывался от Майорки, но получал право на завоевание Корсики и Сардинии, что будет сделано только в 1324 году. Федерико II, королю Сицилии, предложили брак с Екатериной Куртенэ, наследницей Восточной Латинской империи. Что касается Карла II Хромого, то он сохранил континентальную часть "Сицилийского королевства", то есть фактически то, что можно назвать Неаполитанским королевством.

Проблема Пьетро дель Морроне

Но у Бонифация была большая проблема, которую звали Пьетро дель Морроне, бывший папа Целестин V. Пьетро хотел только одного: вернуться в уединение своего скита. Сумев ускользнуть от своего эскорта в январе 1295 года, он отправился в Сульмону, где люди Бонифация нашли его 20 января. Теоретически, Папе Римскому нечего было бояться восьмидесятипятилетнего отшельника. Но когда этот отшельник стал бывшим Папой, очень популярным, известным везде, где бы он ни был, и когда начали распространяться слухи об условиях его отречения, подразумевая, что Бонифаций был узурпатором, в его интересах было взять своего предшественника под охрану. Он приказал привести Пьетро обратно. Отшельнику снова удалось бежать в Апулию и подготовиться к переправе в Грецию. Задержавшись из-за плохой погоды, он был арестован людьми Карла II Хромого, которые передали его Папе в Ананьи в середине июня. В августе Бонифаций заточил его в камеру в замке Кастель Фумоне, недалеко от Ананьи. Поскольку Пьетро дель Морроне стремился к уединенной и аскетичной жизни отшельника, это не должно было его сильно беспокоить, тем более что, как пишет хронист Варфоломей из Лукки, условия его содержания были "почетными". Это не помешало ему умереть в мае 1296 года, что в возрасте восьмидесяти семи лет не было чем-то экстраординарным.

Однако для Папы это дело было очень неприятным, поскольку его многочисленные противники не преминули воспользоваться этим, подняв вопрос о законности отречения Целестина V, что в то же время поставило под сомнение легитимность избрания Бонифация VIII. Начались бесконечные дебаты по каноническому праву и теологии вокруг этого вопроса: может ли Папа отречься от престола? Среди францисканцев большинство представителей "духовного" течения ответили отрицательно: когда человек избран Святым Духом, как можно отказаться от должности? Папа привязан к Церкви, как муж к жене; если он отрекается от престола и его заменяет другой, то Церковь становится двоеженцем, как разведенный, вступивший в новый брак: "Как Дева Мария породила только одного сына, так и святая Церковь может духовно породить только одного Папу […]". И по этой причине как они говорили, "Папа Бонифаций не является Папой и что все те, кто считает его таковым и подчиняется ему, являются синагогой сатаны, находящейся вне единой истинной Церкви Иисуса Христа", — писал 14 сентября 1295 года францисканец Пьер Жан Оливи, который не разделял эту точку зрения. В начале года он написал трактат на тему "может ли Папа отречься от папства", на который ответил утвердительно, потому что в противном случае, по его словам, "из этой доктрины следовало бы, что ни один Папа, даже если бы он был публичным еретиком, не может быть свергнут с папства, и не может быть при жизни заменен другим, что прямо противоречит постановлениям святых отцов и римских понтификов". Папа, который не справляется с этой работой, может отказаться от нее ради блага Церкви.

Такого же мнения придерживался ряд докторов Парижского университета, в том числе Пьер д'Овернь и Жоффруа де Фонтен, которые писали, что если Папа "чувствует себя настолько невежественным и неосмотрительным, что его обманывают и стесняют, и сознает себя настолько мягким и легкомысленным, что не может помыслить о том, чтобы быть твердым в чем-либо, и если у него нет сил исправить то, что должно быть исправлено". В этих условиях такой прелат обязан уйти в отставку, не будучи полезным для управления ни себе, ни другим, он обязан сделать это для спасения народа и для своего собственного спасения. Аллюзия прозрачна: Целестин V был "невежественным и неосмотрительным", "мягким и легкомысленным"; он должен был освободить место для кого-то компетентного и авторитетного. Неудивительно, что в письме от 16 ноября 1295 года Бонифаций VIII похвалил Парижский университет, который он оскорбил и разгромил своим презрением пятью годами ранее. Роль парижских магистров, по его словам, должна возрастать "день ото дня", они были естественными советниками короля, и "правительство должно управляться не только советом мудрых людей, но и силой".

Подобные высказывания не понравились королевскому Совету. Поэтому, когда легат Симон де Болье сообщил ему о росте протестов в Риме против Бонифация, Совет решил установить контакт с личными врагами Папы, семьей Колонна, отправив к ним неприметного дипломата, монаха Пьера де Парэ. В конце 1295 года отношения между Филиппом и Бонифацием были отмечены взаимным недоверием, которое переросло в открытую вражду в начале 1296 года.

Булла Clericis laicos (февраль 1296 года)

Предмет вражды был более приземленный и более жизненный, чем принципы канонического права: это вопрос денег. В январе король, с трудом покрывавший расходы на войну, на собрании дворян и епископов постановил ввести налог в размере одной пятидесятой от имущества духовенства, в то время как налог в размере одной сотой еще не был введен. Духовенство громко возмущалось и обращалось к Папе: "Никто не осмеливается свободно защищать Церковь перед сильными мира сего", — анонимно написал один из священнослужителей. Реакция Бонифация была такой же импульсивной и возмутительной, как и его характер. Он был тем более взбешен, что в ноябре 1295 года король Англии также потребовал от парламента ввести сбор децима, не спросив его мнения. С 24 февраля он написал несколько писем, которые по случаю Пасхи отправил своим легатам Берару де Го и Симону де Болье, приказав им представить их государям и опубликовать. Наиболее важным из этих документов является торжественный декрет ad perpetuam rei memoriam (для вечной памяти события), который начинается с недвусмысленного заявления: Clericis laicos infestos oppido tradit antiquitas (С древности известно, что миряне всегда были сильно враждебны к духовенству). И особенно сегодня, продолжает преамбула, в "эти времена, когда мы видим, как миряне, не довольствуясь собственными владениями, пытаются посягнуть на то, что им запрещено, не принимая во внимание, что им запрещена всякая власть над клириками, над лицами и имуществом Церкви". "Они пытаются различными способами низвести духовенство до рабства и подчинить его своему господству".

"Самое печальное, что, дрожа там, где не нужно дрожать, ища сиюминутного спокойствия и боясь больше оскорбить мирское величие, чем вечное, прелаты и церковные лица попустительствуют таким злоупотреблениям, не получив согласия или разрешения Апостольского Престола, и это не столько по дерзости, сколько по небрежности".

Итак, давайте проясним: духовенство не подчиняется светским властям, оно пользуется полным налоговым иммунитетом, о чем уже говорилось в канонах IV Латеранского собора в 1215 году. Папа официально запрещает любому государю, какого бы ранга он ни был, взимать налоги в любой форме с представителей духовенства, как с их личного имущества, так и с церковного, и угрожает отлучением как тем, кто пытается взимать такие налоги, так и тем, кто соглашается их платить, и, кроме того, отстраняет их от исполнения своих обязанностей. Только Папа может санкционировать взимание таких налогов. Текст не оставляет места для компромисса и несет на себе отпечаток возмутительного и властного характера Бонифация VIII:

"Итак, мы, желая устранить подобные беззакония [взимание налогов с духовенства], постановляем своей апостольской властью и по совету наших братьев, что любой прелат, проповедник, монашествующий или светский, любого ордена, состояния или государства, кто будет платить, обещать или соглашаться платить впоследствии мирянам налоги или талью (земельный налог), децимы, двадцатые или сотые части доходов или имущества, принадлежащих ему или Церкви, или любое другое количество, долю или квоту тех же благ или доходов, связанная с их оценкой или стоимостью, под названием помощи, содействия, субсидии, гранта, пожертвования или под любым другим названием, без разрешения того же Апостольского Престола; а также, чтобы каждый император, король или принц, герцог, граф или барон, подеста, капитан, чиновник или сеньор, каким бы ни был его титул, города, замка или любого другого места, где бы он ни находился; что все лица, независимо от их достоинства, положения или состояния, которые налагают, требуют или получают такие суммы из священных храмов церквей или от духовенства, арестовывают, конфискуют, приказывают конфисковать или получают такие реквизированные или конфискованные товары; и далее, что все те, кто сознательно оказывает помощь, совет или содействие таким операциям, тайно или публично, подвергаются по этой причине приговору отлучения".

Булла Clericis laicos была адресована всем светским правителям, а не кому-то одному в частности. Но поскольку толчком послужило решение французского королевского Совета взимать пятидесятый налог с имущества духовенства, король Франции и его советники справедливо почувствовали себя непосредственной мишенью. Для них не было сомнения, что церковники как часть сообщества королевства, должны были нести свою долю общего бремени, и не только в виде молитв с неопределенной эффективностью. Компромисс между двумя точками зрения казался невозможным, поэтому началась борьба, ставшая первым серьезным испытанием в правление Филиппа Красивого. Его поведение во время этого кризиса, неотделимое от поведения его советников, раскрывает и его характер, и его методы, и его качества как государя. В возрасте двадцати восьми лет он продемонстрировал удивительное владение собой и политикой, пройдя период интенсивной дипломатической деятельности между Римом и Парижем, в течение которого к нему стекались буллы и письма. Поскольку время передачи сообщений между двумя городами составляло около трех недель, посланники иногда пересекались, принося письма, которые аннулировали те, что были отправлены несколькими днями ранее, создавая путаницу, которая затрудняет хронологическое изложение событий 1296 года. Однако общую сюжетную линию можно реконструировать.

Ответ короля

Именно на Пасху Филипп IV узнал о булле Clericis laicos в условиях, которые сделали ее содержание еще более неприятным. Всю предыдущую зиму его чиновники ездили по королевству, требуя от духовенства уплаты сотенных и пятидесятых налогов и вызывая повсюду бурные протесты. Епархия Нарбонна особенно неохотно приняла требования королевских уполномоченных Жерара де Момона и Пьера де Латилли, и в марте она решила отправить епископов Каркассона и Безье в Париж для переговоров непосредственно с Советом. Когда они прибыли в Лимож, их встретил гонец от их митрополита, архиепископа Нарбоннского Жиля Айселина, который сообщил им содержание только что прибывшей буллы Clericis laicos. Изначально Папа направил этот документ только епископам, оставив за собой возможность опубликовать его по всему королевству в зависимости от реакции политических властей. Архиепископ, несмотря на свои хорошие отношения с королем, приказал двум епископам сообщить последнему, что духовенство Нарбонны будет подчиняться решениям Папы. Принятые Филиппом IV, они передали ему послание, которое король принял, не моргнув глазом. После короткой и тщетной попытки отстоять свое право, он поблагодарил их и отпустил без единого слова. Можно только гадать о значении такого поведения. Апатия? Нерешительность? Слабость характера? Скрытность? Холодность? Склонность к тайнам? Самоконтроль? В данном конкретном случае источники не дают ответов.

С другой стороны, ответ ясен и предполагает полное согласие короля и его советников, которые заставляют епископов и легата Симона де Болье понять последствия, которые может иметь применение буллы: если духовенство не будет вносить финансовый вклад в оборону королевства, оно не получит королевской защиты в случае нападения. Угроза заслуживала рассмотрения, и в середине июня на чрезвычайном собрании архиепископов Реймса, Санса, Руана и Нарбонны, а также нескольких епископов и аббатов состоялось ее обсуждение. 22 июня они отправили двух епископов в Рим с письмом к Папе, в котором выражали свои опасения: мы не только будем беззащитны, но и у тех из нас, у кого есть вотчины, они будут конфискованы. Очевидно, что королевские угрозы были восприняты всерьез.

Бонифаций не ожидал такой реакции от молодого короля, на которого как он думал, что сможет произвести впечатление своей угрозой отлучения. Это было тем более прискорбно с его точки зрения, что он нуждался в доброй воле короля Франции для урегулирования нерешенных дипломатических проблем, особенно в отношении Арагона и Сицилии. Ананьинский договор от 20 июня 1295 года предусматривал, что Федерико, брат Хайме II Арагонского, женится на Екатерине Куртенэ, наследнице Латинской Константинопольской империи, в обмен на отказ от королевства Сицилия, и что он получит большую сумму для финансирования повторного завоевания последней. До сих пор Федерико не получил ни Екатерины, которая жила при французском дворе, ни денег. Кроме того, Карл II Хромой, король Неаполя, был готов начать новую войну против Федерико при поддержке Папы Римского, который снова нуждался в помощи, по крайней мере финансовой, короля Франции при посредничестве братьев-банкиров Францези. Наконец, Бонифаций VIII хотел привезти в Рим короля Арагона Хайме II, чтобы оказать давление на его брата Федерико и убедить его принять Ананьинский договор, чтобы окончательно решить этот вопрос. Чтобы сделать поездку в Рим более привлекательной, Папа пообещал Хайме II 15.000 турских ливров, и для этого он прибегнул к помощи итальянских банкиров, базировавшихся в Монпелье, который недавно стал французской территорией. Филиппу все равно пришлось бы санкционировать перевод средств.

Ситуация была очень сложной Ясно было только одно: папской дипломатии нужны деньги, и эти деньги Папа намерен привезти из Франции. Теоретически, у него было несколько крупных денежных сумм в королевстве: остаток от 200.000 ливров, которые Николай IV зарезервировал для себя, когда даровал децим королю Франции в 1291 году, 25.000 ливров, причитавшихся с епископов Тулузы за их назначение, 9.500 ливров с аббата Котэ и 6.000 ливров с великого магистра ордена тамплиеров. Поэтому 17 августа Бонифаций отправил итальянским банкирам в Монпелье распоряжение перевести 15.000 ливров в Барселону для Хайме II. Он не знал, что в тот же день Филипп Красивый запретил вывозить из королевства золото, серебро, драгоценные камни, оружие и лошадей без его разрешения. Банкирам было сказано, что они не должны переводить Папе Римскому никаких сумм, которые могли бы причитаться ему в различных качествах. В долгосрочной перспективе под угрозой оказывалась вся папская налоговая система, поскольку Святой Престол ежегодно собирал большие суммы денег с национальных церквей.

Решение короля было ответной мерой на буллу Clericis laicos. Папа узнал об этом только через три недели. На данный момент он все еще верил, что соглашение с Филиппом возможно, и использовал против него комбинацию примирительных мер и санкций. С одной стороны, 18 августа он приказал своим легатам провозгласить перемирие между Францией и Англией, которое должно было продлиться до 23 июня следующего года. Он также велел им приступить к публикации буллы Clericis laicos, которая до этого времени была известна епископам и правительству только в теории. С другой стороны, в тот же день он написал секретное письмо Филиппу Красивому, в котором проявил себя особенно любезным и стремящимся к примирению. Он выражал свое согласие на проведение конференции в Риме для урегулирования франко-английского конфликта: "Мы письменно сообщаем Вашему величеству, что если Вам угодно, чтобы переговоры о мире между королем Англии и Вами проходили при нашем дворе между полномочными представителями обеих сторон, то это угодно и нам, и что для достижения столь желаемого результата мы не пожалеем ни своей времени, ни своих усилий. Поэтому мы просим Вас направить полномочных представителей в соответствии с достигнутой договоренностью". Еще более удивительно, что в этом письме Папа с видом заговорщика упоминает о великом тайном плане, для осуществления которого необходимо присутствие Карла Валуа, брата короля: "Пришлите к нам Вашего брата под безобидным предлогом, например, для паломничества или семейного визита к его тестю Карлу II Анжуйскому; он сможет облегчить переговоры, поскольку Вы никому не можете доверять так, как ему, и тогда мы сможем осуществить этот великий проект, что будет только к Вашей чести. Но тише! Никому ни слова; это наша тайна: в глубине души мы размышляем о величии Вашей особы и прочном укреплении Вашей чести и вашего королевства, планы, которые мы никому не открывали. Для лучшего их выполнения мы хотели бы, чтобы рядом с нами находился ваш брат Карл, граф Алансонский, поскольку многие препятствия стоят против того, чтобы Вы позволили нам насладиться Вашим присутствием. Поэтому мы просим вас, чтобы, как только вы отправите своих полномочных представителей, вы сразу же отправили упомянутого графа, скрыв тайную причину этого путешествия от всех, кроме него. В качестве видимого предлога он может проявить желание совершить паломничество к гробницам апостолов, посетить нас или вновь увидеть короля Сицилии, своего тестя и его жену, а также познакомиться с их детьми, своими шуринами. Его присутствие может быть также очень полезным в переговорах между Вами и королем Англии, на которых мы намерены председательствовать, и Ваши полномочные представители получат от него полезные указания, поскольку вы никому не можете доверять так, как ему. Мы просим Вас написать нам по секрету, что вы решили относительно этого путешествия, чтобы мы могли более эффективно, с полным знанием фактов, подготовить реализацию плана, который мы сформировали".

Зная характер Папы, историки задаются вопросом, что замышлял Бонифаций VIII. Может быть, он взялся за старый проект Николая III — разделить империю на части, создав два королевства в Италии, одно из которых было бы отдано Карлу Валуа? Или дать ему роль в будущем крестовом походе? Мы не знаем. В любом случае, о грандиозном замысле уже не могло быть и речи, когда около 15 сентября Бонифаций узнал, что Филипп Красивый только что запретил вывозить деньги из королевства.

Булла Ineffabilis amor (20 сентября 1296 года)

Реакция Папы была предсказуемо бурной. 20 сентября Бонифаций продиктовал новую буллу Ineffabilis amor, которую он поручил францисканцу Гийому де Фальгьеру, только что назначенному епископом Вивье, доставить и зачитать королю. Тон, использованный им, был чрезвычайно высокомерным. Не сдерживаясь, Папа обращался к королю как с несмышленому ребенку, который только что совершил серьезную ошибку, и отчитал его, напомнив о его обязанностях. В величественной преамбуле он объявляет тему письма цитатой из книги Притчей (1:8): "Слушай, сын мой, наставления отца твоего [Папы]; не пренебрегай учением матери твоей [Церкви]". За этим следует лавина критики, даже касающейся внутренних дел королевства, сопровождаемая угрозами: ты плохой король, ты притесняешь своих подданных, и если ты продолжишь в том же духе, они взбунтуются.

«Подданные короля не могут не страдать от этих суровых условий, поскольку они раздавлены многообразным бременем, что их обычное послушание и преданность становятся все холоднее и холоднее, чем больше они обременены. Потерять сердца своих подданных — не малая потеря. Вы агрессивный король, вы обижаете своих соседей: наложив руку на графство Бургундия, заняв Аквитанию, вы нарушаете феодальное право, в то время как я должен разрешать эти споры: Послушай, мой дорогой сын, какой король, какой государь нападет на твое королевство, не будучи предварительно атакованным или оскорбленным тобой! Разве король римлян не жалуется, что вы и ваши предшественники заняли города, страны и земли, принадлежащие империи, особенно графство Бургундия, которое, как известно, является вотчиной империи и должно подчиняться ей? Разве наш дорогой сын король Англии не выдвигает такое же обвинение в отношении некоторых земель в Гаскони? Отказываются ли они оба обращаться в суд по этим спорам? Отвергают ли они суд и решение Апостольского престола, который имеет власть над всеми христианами? До тех пор, пока они обвиняют вас в том, что вы были виновны в грехе против них, именно этому судье, очевидно, принадлежит суд.

Запрещая отток денег из королевства, вы вредите своим подданным, а также иностранцам, и нарушаете церковные иммунитеты. Этот эдикт не относится к тем, которые обычай разрешает государям издавать, чтобы помешать своим врагам черпать ресурсы с их территории и чтобы их подданные не проходили через земли врагов, перевозя свои товары. По своему общему характеру он направлен не только на жителей страны, но и на иностранцев, из какой бы страны они ни были. Если намерением его автора было добраться до Папы, его братьев кардиналов, прелатов и церковных лиц, самих церквей, а также до владений Папы и прелатов, независимо от того, живут они в королевстве или нет, то было бы большой неосторожностью и даже безумием наложить безрассудные руки на тех, кто не зависит от короля Франции или какой-либо другой державы. Такое нарушение церковных прав подпадает под отлучение, предусмотренное канонами.

Вам дают плохие советы, ваши легисты ведут вас к гибели. Те, кто дал вам или предложил вам плохой совет предпринять и продолжать агрессию против этих королей, ведут вас по еще более опасному пути. Взвесьте гибель душ, гибель тел, бездну расходов, все руины, к которым привели ваши начинания и ваши дела. Ваши лукавые советники дают вероломные толкования и комментарии, полные лжи моей буллы Clericis laicos. Некоторые, как мы узнали, ропщут, что прелаты и священники вашего королевства не выполняют свои обязанности за владение вотчинами, якобы они не дают своему королю "ни чаши, ни коня!" Это наглая ложь!

Так что берегитесь: без меня вы — ничто: Нам и Церкви было бы достаточно лишить вас наших милостей, чтобы вы и ваш народ ослабли настолько, что не смогли бы противостоять иностранному нападению, не говоря уже о других неудобствах, которые для вас возникнут. С того дня, как вы стали считать нас и Церковь своими главными противниками, тяжесть этой вражды и вражды ваших соседей стала такой, что ваши плечи не выдержали бы ее. Только представьте, что с вами будет, если, не дай Бог, вы серьезно оскорбите Апостольский Престол и сделаете его союзником своих врагов, а тем более, если вы сделаете его своим главным противником?»

От таких оборотов захватывает дух. Ineffabilis amor — это невероятная диатриба, напоминающая своим яростным тоном анафемы Григория VII и Григория IX против императоров. Папа выставляет себя вселенским государем, вмешивается в управление королевством, упрекает короля в выборе советников, внутренней и внешней политике, угрожает ему отлучением от церкви и восстанием подданных. Это уже даже не урок, это бичевание молодого наглеца, посмевшего огорчить понтифика.

К письменному выговору Бонифаций добавляет устный. В ноябре он принял посланника французского короля, Пьера де Парэ, приора Шези, чья миссия также заключалась в установлении контакта с семьей Колонна. Во время встречи страсти накалились, и Папа в неконтролируемом гневе оскорбил настоятеля: "Бродяга, ты, мерзкий монах, уходи и исчезни с глаз моих! Господи, накажи меня, если я не не накажу этого галликанца. Я вижу в вас, именем вашего короля, друга Колонна. Я заключу мир с вашим королем, затем уничтожу Колонну и, уничтожив их, уничтожу вашего короля и дам Франции другого короля. Мой сын, король Карл [Карл II Хромой, король Неаполя], который здесь со мной, и все другие христианские короли будут со мной против вашего короля". Эти слова, сообщенные самим Пьером де Парэ, определяют уровень отношений между Римом и Парижем в конце 1296 года.

Памфлеты против Бонифация VIII (1296)

Это была война. Война принципов, юридическая война, усугубляемая столкновением двух личностей, находящихся в конфликте: холодной решимости Филиппа, противостоящей яростному высокомерию Бонифация. Булла Ineffabilis amor — это как пощечина, посланная "Святейшим Отцом" своему "дорогому сыну". Она не могла остаться без ответа, и ответ был язвительным, но косвенным. Отвечая на оскорбление оскорблением, Филипп Красивый оказался бы в затруднительном положении, поскольку Папа, каким бы отвратительным он ни был, все равно оставался Папой, и в тринадцатом веке он еще не утратил престижа и божественной ауры, которую придавал ему этот титул. У короля хватило мудрости не попасть в ловушку личного противостояния. Поэтому контрнаступление было основано на принципах, и Филипп мог положиться на компетентность своей команды юристов, своих легистов, которые могли применить к королевской власти принципы римского права, изученные ими в Монпелье и особенно в Орлеане под руководством таких известных профессоров, как Жак де Ревиньи, Пьер де Беллеперш и Гийом де Кун. В ответ на личные нападки король разработал теорию независимости духовной и мирской власти. Как это часто бывает, споры дали возможность углубить и ужесточить принципы, которые были еще неясны, и развить настоящую политическую мысль о королевской власти и даже о национальном сообществе и отечестве.

В этом споре король имел возможность не говорить от своего имени. Письма были подписаны некоторыми из его советников, которые, таким образом, находились на переднем крае, и которые считались вдохновителями королевской политики. Главным среди них был Пьер Флот, который до 1302 года был настоящим бедствием для Папы. Последний был убежден, что настоящими виновниками королевского политического курса были плохие советники. Усиление легистов в управлении королевством очень плохо воспринималось большинством теологов папской партии: "Во Франции полно юристов", — писал Жоффруа Парижский, а для Эгидия Римского "юристы могут быть квалифицированы как политические идиоты". Отсюда же происходит ложное представление о пассивном короле, который стоит в стороне и позволяет управлять собой своему окружению, что никак не соответствует действительности, в чем мы будем иметь возможность убедиться неоднократно. Филипп Красивый не подписывал эти памфлеты, но они не могли быть опубликованы без его разрешения. Он никогда не отрекался ни от одного из своих советников, и есть подозрение, что многие анонимные антипапские памфлеты были написаны его непосредственным окружением если не под его диктовку, то, по крайней мере, под его вдохновением. Его правление ознаменовало появление публицистов на службе у правительства. Одной из оригинальных особенностей конфликта с Бонифацием VIII было то, что, в отличие от предыдущих конфликтов между двумя правителями, он вышел за весьма ограниченные рамки препирательств богословов и дипломатов и стал, благодаря распространению памфлетов, публичным скандалом.

Давайте с самого начала отбросим серьезный анахронизм: это ни в коем случае не было противостоянием между клерикалами и антиклерикалами, между мирянами и клириками, и тем более между верующими и неверующими. Обе стороны говорят, что они являются и чувствуют себя глубоко верующими христианами. Вопрос в том, какое место занимает политическая власть в христианском мире. Если общим авторитетом остается Библия, которую каждый толкует по-своему, то богословы со стороны короля, следуя Фоме Аквинскому, вдохновляются Аристотелем и утверждают автономию двух властей. Так, доминиканец Иоанн Парижский (1255–1306), носивший прозвище Quidort, который участвовал во всех событиях конфликта, в своей работе De potestate regia et papali (О королевской и папской власти) (1303) подхватил томистскую идею, согласно которой папское духовное верховенство не отменяло естественного права, в силу которого король правил своими подданными. Как и епископы, король получает свою власть непосредственно от Бога. Если он совершает духовную ошибку, Папа может использовать церковное порицание, а если этого недостаточно, он может действовать косвенно, через народ, освобождая последнего от послушания или прося его низложить короля. Но в случае мирской вины короля Папа не может вмешаться; он должен ждать просьбы баронов. С другой стороны, если Папа совершает духовный проступок, король может попросить кардиналов низложить его и отлучить от церкви. Если Папа совершает политический проступок, например, разжигает мятеж, король больше не обязан считать его главой Церкви. Если Папа будет упорствовать, король может сместить его или даже убить. Эти концепции непосредственно предвосхищают концепции Уильяма Оккама и Марсилия Падуанского, чье ректорство в Парижском университете длилось несколько месяцев в конце правления Филиппа Красивого, в 1312–1313 годах.

Трактаты и памфлеты против папы, появившиеся в Париже в конце 1296 года в ответ на буллу Ineffabilis amor, были более приземленными, но в них была набросана совершенно новая концепция национальной солидарности с ее лидером, королем. Совету стало известно о папской булле незадолго до Дня всех святых (1 ноября). Немедленно под руководством Пьера Флота, которому помогали Беллеперш, Айселин и Морнэ, было составлено и распространено энергичное послание, не адресованное непосредственно Папе, чтобы избежать обвинений в оскорблении понтифика. Ибо тон послания был очень живой. Составленный документ, был "сделан королем", писал историк Пьер Дюпюи в 1655 году в своей Histoire du différend d'entre le pape Boniface VIII et Philippe le Bel roy de France (История спора между папой Бонифацием VIII и Филиппом Красивым, королем Франции), что крайне маловероятно, поскольку король не мог пойти на такой риск на данном этапе. Текст послания, напоминающего памфлет, известен под названием Antequam essent clerici (Прежде чем они стали священнослужителями), что следует из одного из его провокационных утверждений: "До того, как появились клирики, король Франции владел своим королевством и мог издавать указы, чтобы уберечь себя и свое королевство вместе от невзгод и ущерба". Поэтому король имеет полное право запретить вывоз денег, если это необходимо для защиты его королевства. Более того, Папа прекрасно терпит это от короля Англии, который еще жестче относится к священнослужителям. Так почему же такое двуличие?

Затем авторы послания переходят к основным принципам: «Наша Мать Святая Церковь, невеста Христова, состоит не только из клириков, но и из мирян, и всем им Бог даровал естественную свободу. Он завещал, чтобы этой свободой пользовались все, и духовенство, и миряне. Всем, кто верит в Него и принял таинство веры, Он дал силу стать детьми Божьими. Неужели Христос умер и воскрес только для духовенства? Папы предоставляли клирикам особые свободы, особенно в области налогообложения, но это было возможно только с согласия королей, и эти иммунитеты не могут быть использованы для вмешательства в управление этих королей. Они были предоставлены предписаниями римских понтификов, по доброте или с разрешения светских государей. Но предоставленные или разрешенные таким образом свободы не могут служить препятствием для этих государей в управлении и защите их королевства, а также не могут помешать им делать то, что, по мнению мудрых, необходимо для этого управления и защиты. Господь сказал священникам в храме: "Отдавайте кесарю кесарево, а Богу Божье"».

Государство — это тело, членами которого являются социальные категории, а члены должны участвовать в поддержании здоровья тела, иначе они становятся его "вредными частями". "Несогласная часть тела вредна — поскольку она не согласна с целым — и подобна паралитику, если она отказывается служить телу. Клирики и миряне, дворяне и не дворяне, все те, кто отказывается помогать душой и телом королю и королевству, признают себя враждебными частями, бесполезными и парализованными членами. Если их просят о финансовой помощи, они не должны называть это поборами, вымогательством или злоупотреблением, а рассматривать это как помощь для их собственных души и тела. Для тех, кто не в состоянии сражаться или не может этого делать, это средство оплаты защитников, бойцов".

Поскольку клирикам запрещено воевать, они должны платить, иначе их оставят на произвол судьбы, а их имущество будет уничтожено: "Если бы ярость врагов была развязана против королевства, имущество клириков, очевидно, было бы уничтожено полностью. Поэтому они больше других нуждаются в защите от насилия врагов".

Запрет на финансовое участие священнослужителей в защите королевства "противоречит естественному праву". Поэтому позиция Папы скандальна: "Разве Бог не обрекает на проклятие тех, кто по своей прихоти пытается нарушить древний и естественный закон? Если знать и понимать это, то кого не поражает изумление, когда он слышит, как наместник Христа запрещает давать дань кесарю и предает анафеме, чтобы клирики не оказывали королю и королевству помощь, которую они должны оказать со своей стороны против беззаконных действий?" Такое отношение тем более скандально, что многие священнослужители живут в роскоши, тратя деньги на свои личные удовольствия: "Им разрешается тратиться на иереев или своих друзей. Им позволено делать лишние траты, пренебрегая бедняками, на одежду, лошадей, вечеринки, банкеты, мирскую роскошь. Они подают очень плохой пример". Текст послания затрагивает чувствительную точку и взрывоопасную проблему. Вызов богатству Церкви скоро станет боевым конем революционных и еретических движений, мировоззренческого или просто мятежного типа.

Это не являлось целью данного послания, в котором не отражался социальный аспект проблемы. Суть аргументации состояла в утверждении существования естественной обязанности всех подданных, клириков и мирян, принимать финансовое участие в защите единого целого, которым является нация — даже если этот термин не использовался — во главе которой стоит король, не имеющий над собой владыки, кроме Бога. Те, кто оспаривал этот принцип, как Папа, в первую очередь являлись "неразумными и несправедливыми людьми".

В это же время, в ноябре-декабре 1296 года, появился еще один анонимный памфлет, также из правительственных кругов, Disputatio inter clericum et militem (Диалог клирика и рыцаря). В нем в форме диалога два персонажа оживленно обсуждают буллу Clericis laicos: "Я никогда так не смеялся, как когда услышал о новой булле владыки Бонифация VIII, провозглашающей, что он должен быть выше всех государств и королевств. Таким образом, ему будет легко приобрести право на что-либо. Ему останется только написать… Так он поступит, когда захочет завладеть моим замком, моим домом, моим полем, моими деньгами или моими сокровищами. Вы не скрываете, мой ученый друг, к каким нелепым выводам приводит вас это притязание". Это замечание рыцаря задает тон всему памфлету, в котором клирик, защищающий позицию Папы, подвергается оскорблениям. Имущество церквей, считает рыцарь, было доверено им светскими правителями для обеспечения содержания богослужения и его служителей. Заставить их вносить вклад в "национальную оборону" — справедливо: "Заставить их служить укреплению и усилению королевской власти, значит гарантировать их от ущерба, который ослабление последней не преминуло бы им нанести". Посвятить их защите государства — значит уберечь верующих от всех бед, которые несет война. Это, во всех отношениях, является способом сохранить верность намерениям дарителей. Это не означает, что эти доходы предназначены для роскоши и личного удовлетворения священнослужителей. Ибо "вы не возражаете против присвоения церковных благ в пользу ваших внучатых племянников, родственников или других лиц […] но вы находите нестерпимым и невыносимым все то, что король просит у вас со смирением и принимает в награду за защиту, которую он гарантирует Церкви и вашим благам". Тема скандальной роскоши духовенства возникает вновь. Социальная критика не остается в стороне: духовенство должно быть удовлетворено всем необходимым для жизни; все излишки "должны быть направлены на благочестивые нужды, поддержания бедных и помощь больным".

Но главной мишенью остается Папа Римский ― пусть он вмешивается в то, что касается его самого т. е. в духовные дела. «Святой Павел сказал: "Каждый понтифик избран из людей, чтобы окормлять наши отношения с Богом; не для того, чтобы управлять мирской сферой, но чтобы приносить дары и жертвы за наши грехи". А святой Павел писал Тимофею: "Никто, посвятивший себя служению Богу, да не вмешивается в дела мира. […]" Понтифики могут заниматься мирскими вещами, но очевидно, что они не могут быть поглощены мирским управлением земных царств. Христос не пользовался никакой властью. Он даже отверг саму идею об этом. Он сделал Петра своим наместником в том, что касается нашего спасения, а не во всем остальном. Он не сделал его ни рыцарем, ни королем. Он посвятил его в священники и епископы».

Давление на графа Фландрии

На протяжении всей ссоры между Филиппом Красивым и Бонифацием VIII появлялись подобные сочинения, более или менее яростные, и одной из обязательных тем этой литературы было возвеличивание королевской власти. Король может взимать налоги с духовенства, потому что он является единственным хозяином в королевстве, независимым от Папы (в мирской сфере), и от императора. На протяжении 1296 года Филипп IV, параллельно с разногласиями с Папой, продолжал военные действия против Эдуарда I, не принимая во внимание ни перемирия, объявленные Бонифацием, ни позицию императора Адольфа Нассауского.

На самом деле, в 1296 году, который был годом дипломатических маневров, не было вооруженной конфронтации между французами и англичанами. Эдуард был занят в Шотландии и поэтому не мог напрямую вмешиваться в дела на континенте. В Аквитании ситуация почти не изменилась: три четверти герцогства были заняты войсками Филиппа. И король Франции сосредоточил свои усилия на северном направлении, чтобы развалить коалицию, созданную королем Англии, и обеспечить контроль над Фландрией. Поначалу он преуспевал, но затем ситуация резко вышла из-под контроля.

6 января под обещание пожизненной ежегодной ренты в размере 4.000 ливров и единовременной выплаты в 25.000 ливров граф Флорис Голландский согласился выйти из союза с англичанами. В тот же день король и граф Фландрии Ги де Дампьер подписали в Париже соглашение, которое восстановило хорошие отношения между сюзереном и вассалом: король сократил права на вмешательство своих чиновников в дела графства. Королевская опека над Гентом, была отменена. Эшевены города, противники графа, были отстранены от власти на четыре года, а апелляции бюргеров в Парижский парламент были отменены. Был объявлен мораторий на долги и запрещен ввоз иностранных тканей. Король и граф делили между собой поступления от налога в размере одной пятидесятой, взимаемого во Фландрии.

Но вскоре после этого многообещающего начала, которое позволило Филиппу привлечь на свою сторону Голландию и Фландрию, дела пошли наперекосяк. Что касается Голландии, то реакция английского короля была жестокой: на торговлю с графством было наложено эмбарго. Граф Флорис V был похищен, убит и заменен своим сыном Иоанном I, союзником англичан, который в январе 1297 года женился на дочери Эдуарда, Елизавете. Нет уверенности в том, что Эдуард открыто приказал совершить убийство графа, но он никогда не осуждал его, а исполнители, Ян ван Ренесс и Ян ван Куик, получили от него пенсию, вероятно, за то, что смогли правильно угадать его мысли.

В случае с Фландрией поворот был менее трагичным, но еще более катастрофичным для Филиппа. Последний, не соблюдая условия соглашения от 6 января с Ги де Дампьером, был главным виновником. В марте он заключил прямое соглашение с фламандскими городами: налог на пятидесятую часть имущества был отменен, уже собранные суммы были возмещены, а взамен города согласились выплатить единовременную сумму (15.000 ливров выплачивал один только Брюгге), которую они распределят самостоятельно меду собой. Таким образом, король стал популярен среди горожан, в ущерб графу, который оказался лишен своей доли от налога.

Чтобы показать свое недовольство, Ги де Дампьер выступил против короля с эффектным жестом: 1 апреля он занял в Валансьен, который восстал против его врага, графа Эно Жана д'Авена. Он принял присягу городских буржуа и обещал им помощь, даже против короля Франции. Он даже арестовал шотландских купцов, союзников Филиппа.

Провокация была очевидна, и реакция короля воспоследовала, но в соответствии с феодальным правом: 29 июля вассала вызывают в королевский суд, чтобы он ответил за свое неповиновение и действия против городов. В то же время ему пришлось уволить бальи, которого он назначил в Генте, и заменить его королевским служащим Аубером де Хангестом, пикардийским рыцарем. Брюгге, Ипр, Лилль и Дуэ перешли под защиту короля. Отношения между городами и графом становились напряженными: старшему сыну последнего, Роберту де Бетюну, отказывают во въезде в Дуэ. Наконец, король запрещает графу использовать городское ополчение внутри королевства, что делало Ги де Дампьера совершенно бессильным против его врагов, графов Голландии и Эно.

У графа Фландрии не было другого выхода, кроме как ответить на вызов своего сюзерена. 28 августа он предстал перед судом короля в Париже, где ему пришлось принять унизительные условия. За то, что он ослушался, заняв Валансьен, его приговорили к большому штрафу, и он должен был вернуть этот город графу Эно. Он должен был передать королю управление Брюгге, Гентом, Ипром, Лиллем и Дуэ, следуя ритуалу феодального права: в присутствии депутатов пяти городов он должен был передать перчатку своему сюзерену. Он также должен был приостановить все судебные разбирательства в отношении "лелиартов". После этого Филипп разыграл из себя доброго государя: из пяти городов он оставил себе только Гент, а в каждый из остальных назначил "опекуна", то есть надзирателя.

Эти меры раскрывают истинные цели Филиппа Красивого: используя все ресурсы феодального права, привести главных вассалов к беспрекословному повиновению, не допуская никаких послаблений; сделать свое господство реальным, лишив вассалов любой возможности и намека на независимость. Свести их положение, так сказать, к положению губернаторов провинций. Он не стремился обязательно воссоединить крупны фьефы с королевским доменом путем их конфискации, но хотел держать вассалов в полной зависимости. Он позволил им управлять территориями, что позволило сэкономить на персонале и финансах, но он подверг их тщательному надзору. Если он иногда и прибегает к конфискации, то скорее как к маневру и средству давления, чем как к конечной цели. Так же он вел себя по отношению к герцогу Аквитанскому, королю Англии. И даже верные вассалы подвергались подозрительной слежке. Так, в течение 1296 года Филипп Красивый поручил виконту Авранша провести расследование в Бретани, чтобы убедиться, что герцог Иоанн II выполняет свои вассальные обязательства. Результат оказался удовлетворительным: расследование показало, что англичане нанесли ущерб побережью герцогства, что доказывало враждебность герцога по отношению к ним.

Англо-фламандский союз (7 января 1297 года)

Однако давление, оказываемое королем Франции на своих вассалов, показалось невыносимым самому могущественному из них, королю Англии, который был разгневан тем, что не смог напрямую выступить против короля Франции в 1296 году. Шотландцам предстояло принять на себя всю тяжесть этого гнева: решив раз и навсегда сокрушить их, чтобы затем свести счеты с Филиппом, Эдуард I получил заслуженное прозвище "Молот шотландцев".

В Шотландии Эдуард I оказался в положении, противоположном своему положению во Франции: он был сеньором — или так он утверждал — и ему пришлось иметь дело с непокорным вассалом, Джоном Баллиолом, которого он сам повысил до короля Шотландии. Отношения между двумя правителями стремительно ухудшались, и когда Эдуард потребовал, чтобы шотландские лорды присоединились к его армии, чтобы сражаться во Франции, он получил отказ. Баллиола вызвали в суд Англии по вопросу феодального права, делу Макдуфа, но он не явился. Хуже того, он вступил в контакт с французами, с которыми заключил союзный договор, ратифицированный в феврале 1296 года. Для французского короля шотландский союз был столь же ценен, как и союз с Польшей против Австрии и Прусси при "Старом режиме". Союз с шотландцами представлял постоянную угрозу для тылов могущественных Плантагенетов, поэтому "Старый союз" был традицией дипломатии Капетингов с XII века: договор между Людовиком VII и Вильгельмом Львом в 1173 году, брак Александра II и Марии де Куси в 1239 году и Александра III и Иоланды де Дрё в 1285 году. Для шотландских кланов это была возможность сыграть в свою любимую игру: начать набеги на север Англии, с грабежами, пожарами и изнасилованиями женщин. Для Франции это был хороший способ парализовать английского короля, заставив его держать войска на севере своего королевства или даже лично вмешиваться в наиболее серьезных случаях.

В октябре 1295 года Эдуард I к решительным действиям перешел. В возрасте пятидесяти семи лет он был одним из самых опытных и грозных правителей христианского мира. С возрастом его авторитарный и жестокий характер лишь только усилился. Владыка многочисленных территорий с различным статусом, он провел свое правление, уничтожая очаги восстаний, которые постоянно возникали в Уэльсе, Аквитании, Ирландии и Шотландии, и его методы были жестокими. В конце 1295 года его главной проблемой стал Филипп Красивый, чьи войска заняли почти все его герцогство Аквитания. Но прежде чем разобраться с агрессивным сюзереном, ему пришлось усмирить вассала, совершившего преступление, причем оба они были фактически родственниками. Он не мог позволить себе начать войну во Франции, оставляя за спиной угрозу шотландского вторжения. И чтобы предотвратить эту угрозу, существовал только один метод: уничтожение. Масштаб его приготовлений соответствовал его решимости: 23 января 1296 года Эдуард попросил свое казначейство предоставить 1.000 латников и 60.000 пехотинцев, цифру, которую не следует воспринимать буквально, но которая указывает на его желание собрать значительную армию. Эта армия покинула Ньюкасл в конце марта, после празднования Пасхи, потому что Эдуард, бывший крестоносец, был добрым христианином. Первым препятствием стал город Бервик-на-Твиде, который сдался, и где было убито более 10.000 человек, ровно 11.060, согласно хронисту Уильяму Ришангеру: тела, по его словам, падали "как листья осенью", выбрасывались в море и в колодцы. Эдуард, разъяренный "как дикий кабан, преследуемый собаками", разгромил шотландские войска при Данбаре, взял Эдинбург, Стирлинг, Абердин и за несколько недель подчинил себе всю страну. Джон Баллиол сдался и был отправлен в лондонский Тауэр вместе со всеми знаками отличия шотландской королевской власти и знаменитым камнем Скоун, который с незапамятных времен использовался как место для коронации шотландского короля. Для Эдуарда Шотландия больше не была королевством: это была завоеванная территория, как и Ирландия, управляемая из Лондона, управление которой он доверил графу Суррей, Джону де Варенну, которому помогали казначей Хью Крессингем и канцлер Уолтер Амершем.

Уничтожив шотландцев, король Англии мог всерьез заняться войной с королем Франции и подготовить кампанию, которую планировал с 1294 года. Во второй половине 1296 года он укрепил коалицию против Филиппа IV: к Плантагенету присоединился граф Голландский, впоследствии убитый и замененный его сыном, англофилом Иоанном, которого он сделал своим зятем. Король римлян Адольф Нассауский, перешедший на сторону Франции осенью 1295 года, вернулся к союзу с англичанами в 1296 году, надеясь, что это принесет ему благосклонность Бонифация, необходимую для коронации в качестве императора. Эдуард воспользовался затруднительным положением графа Фландрии Ги де Дампьера, униженного королем Франции и в сентябре 1296 года он послал к нему своего советника Хью Деспенсера с заманчивым предложением: 300.000 турских ливров, плюс 50.000 ливров в год на время войны, с гарантией свободного импорта английской шерсти, в обмен на союз против короля Франции, с целью обеспечения независимости двух капетинских фьефов — Аквитании и Фландрии. Это было бы не более и не менее, чем расчленение королевства Франция двумя главными вассалами с общими интересами.

Ги де Дампьер был заинтересован этим предложением, но осторожничал. Старый семидесятилетний граф, доведенный до предела требованиями Филиппа, тем не менее, настаивал на соблюдении форм феодального права: будучи последователем старых понятий, он все еще верил, что закон на его стороне и это будет преимуществом в войне. Короля Франции нужно было загнать в угол, чтобы он смог законно отказаться от оммажа на Фландрию. Но в этой области Филипп и его легисты были экспертами и сорвали этот маневр. Уже когда 28 августа граф попросил, чтобы его дело рассматривал Суд пэров, а не Парламент, ему ответили, что дело уже принято к рассмотрению и что нельзя менять юрисдикцию в ходе разбирательства. Реальность была такова, что Суд пэров, членом которого являлся граф, вероятно, был бы благосклонен к нему, и что такой прецедент был бы опасен т. к. суд пэров стал бы более высокой инстанцией, чем суд короля.

Тогда Ги де Дампьер прибег к другой процедуре, он хотел усилив враждебные действия, не переступая границ закона, спровоцировать короля на принятие противозаконного решения, которое стало бы хорошим предлогом для разрыва вассальных отношений. Он принял строгие меры против патрициев фламандских городов, особенно против лелиартов, которые были известными сторонниками короля. Граф укрепил города и заставил патрициев обнародовать счета городских администраций, к большому удовлетворению ремесленников. Столкнувшись с отсутствием реакции короля, Эдуард стал проявлять нетерпение. По его мнению, время для этих тонких юридических игр прошло, а для применения силы, которое было столь успешным против шотландцев — настало. 7 января 1297 года он подписал союз с Ги де Дампьером против короля Франции. Причина заключалась в том, что "никто из высокопоставленных лиц, обладающих большой властью, не смотрит на разум, как следовало бы, а смотрит на свою волю, будучи уверенным в своей власти". Оба партнера обязались не заключать сепаратный мир.

1297 год обещал быть очень трудным для Филиппа Красивого, который в начале января столкнулся с объединением двух проблем: войны и Папы. Под угрозой вторжения и отлучения от церкви он оказался в самой щекотливой ситуации с начала правления. На севере Эдуард готовился высадиться на континент и встать во главе грозной коалиции; на юге французские войска заняли Аквитанию, но были рассредоточены; на востоке король римлян, потенциальный император, снова был настроен враждебно; в Риме Бонифаций был готов обрушить на короля Франции церковный гнев. Что еще хуже, денег, как обычно, не хватало: оспариваемый налог на имущество духовенства поступал плохо, и пришлось опять "ослабить монету", что в ноябре 1296 года позволило вернуть 81.149 парижских ливров в правах на чеканку монет, но что было крайне недостаточно.

Сама природа оказалась враждебной: в декабре 1296 года Париж пережил самое сильное наводнение за последние двадцать лет — первые признаки ухудшения климатических условий, которые предвещал ужасный XIV век: "В декабре месяце в Париже, в канун дня святого Апостола Фомы, река Сена поднялась настолько, что никто не помнит, и нигде об этом не написано, что в Париже когда-либо было такое большое наводнение, ибо весь город был заполнен и окружен водой, так что невозможно было войти в него с любой стороны или пройти почти по любой улице без помощи лодки". Масса воды и скорость течения реки привели к полному обрушению двух каменных мостов с находящимися на них домами и мельниц, а также замка Пти-Пон. В течение почти восьми дней жителей приходилось снабжать продовольствием, которое привозили извне на лодках и кораблях. Этот отрывок из хроники Гильома де Нанжи показывает масштабы бедствия, которые подтверждаются другими хрониками: "мы плавали на лодках по улицам столицы", говорит анонимная хроника; хроника Паулино Венецианеца также упоминает о этом бедствии. Большой мост, соединивший остров Сите с правым берегом Сены между дворцом короля и Шатле, был построен в правление Людовика VI. Он был снесен первым наводнением в 1280 году, о чем сообщает хроника Гийома де Нанжи: "Сена, река Франции, разлилась настолько, что сломала две главные арки большого моста Парижа и одну арку малого моста. Вода настолько окружила город снаружи, что со стороны Сен-Дени в него невозможно было проникнуть без помощи лодок". Отстроенный из камня с находящимися на нем домами, Большой мост имел четырнадцать арок, под которыми находились водяные мельницы. Поэтому его разрушение в 1296 году имело серьезные экономические последствия, тем более что мост, соединявший остров Сите с левым берегом, также был сильно поврежден. Сите, отрезанный от обоих берегов Сены, снова стал островом, и его снабжение должно было осуществляться на лодках.

Наводнение продолжалось всю зиму, с 21 декабря 1296 года по 25 марта 1297 года. Когда Большой мост рухнул, Филипп Красивый был в Лоншаме. Он вернулся в Париж в январе, и именно в крепости Лувр 21 числа того же месяца он принял посланников графа Фландрского, которые прибыли, чтобы передать ему письмо своего господина о разрыве вассальных отношений: 1297 год должен был стать первым серьезным испытанием царствования.