Финская оккупация Петрозаводска. 1941-1944

15.1. ИЗМЕНЕНИЯ В НАСТРОЕНИИ НАСЕЛЕНИЯ

В системе организации Военного управления наблюдение за настроениями новых подданных входило в сферу компетенции в первую очередь чиновников, занимавшихся общими вопро­сами пропаганды и просвещения. Священники в своих отчетах рассматривали эти проблемы, прежде всего, с точки зрения ду­ховного и морального состояния населения. Почтовая цензу­ра предлагала свой подход, и, кроме того, на оккупированной территории организовали особую, действовавшую в секретном порядке сеть чиновников по надзору, куда в качестве осведоми­телей вербовались и местные жители. Из ежемесячных отчетов, направлявшихся узкому кругу офицеров надзорного отдела Главной ставки, следует, что карельское население Восточной Карелии находилось под постоянным наблюдением. Что же ка­сается ненационального населения, то, как представляется, ин­терес к нему высшего руководства появился лишь позднее. Пос­кольку материалов по этой теме, относящихся непосредственно к Яанислинне, немного, мы вынуждены рассматривать ее в более широком аспекте.

Ожидалось, что после времени советской власти среди насе­ления будет много положительно относящихся к финнам. Это представление отражалось, например, в предложенной штабом ВуВК в июле 1941 г. идее о привлечении национального населе­ния даже к решению задач обороны. Возможно, выбор времени проведения национального собрания карелов в д. Вокнаволок и принятие на нем декларации также представлялись в тот момент более целесообразными, чем впоследствии, когда стало известно дальнейшее развитие событий.

Эти оценки подлежали проверке по мере продвижения войск в глубь Карелии, так как поначалу в захваченных деревнях практически не имелось людей. Совсем безлюдным показался первым вошедшим в город солдатам и Петрозаводск. Это явле­ние можно было, разумеется, объяснить насильственной эвакуа­цией, но и среди оставшихся жителей проявления радости ока­зались скромнее, чем ожидалось. Если судить по письменным источникам, атмосфера «освобождения» находит отражение в основном, в статьях военных корреспондентов. Пребывание в районе военных действий представляло собой страшное ис­пытание для гражданского населения и означало, что в реша­ющий период боев, возможно, людям приходилось проводить время в холодном осеннем лесу, ожидая прекращения огня, а по возвращении обнаруживалось, что дом был разрушен или использовался захватчиками. Советская военная пропаганда, определенно, создала нелестный образ финнов, а у старшего поколения, которое имело личные воспоминания о действиях финнов во время Олонецкого похода[61], они совсем не обязатель­но были радужными. Войска занимались и самоуправством — в первые дни дисциплина была не на высоте, и вместо обещанного облегчения положения оно стало еще более невыносимым, чем прежде. С самого начала не хватало продуктов, свобода пе­редвижения ограничивалась, и военная полиция производила обыски в квартирах. Помимо своих трудностей на настроениях населения могли сказываться и беспокойство о судьбе родствен­ников по другую сторону фронта.

Правда, внешне ситуация казалась спокойной, так как насе­ление, относившееся к новой власти с недоверием, вело себя от­чужденно, не демонстрируя финнам свои сокровенные чувства. Правда, среди русского населения оккупационная политика вызывала сильное недовольство. Меньшие продуктовые пайки, переселения и заключение в концлагеря не могли ни у кого ос­тавить сомнений в том, что их считали людьми второго сорта. В лагерях велись подстрекательские разговоры, направленные против финнов, а сведения о ситуации с немецким наступлени­ем в конце 1941 г. пробудили надежду на возвращение советской власти и в Карелию.

Как отмечалось в документах, продолжение войны и недоста­ток продовольствия к весне оставили на настроениях горожан глубокий след и печать безысходности. Еще и весной 1942 г. они повсюду характеризовались как в целом нестабильные, но летом произошел поворот к лучшему. Хороший урожай вызвал чувс­тво удовлетворения и вообще было замечено, что простой народ подвергал критике условия своей жизни, в основном исходя из экономической ситуации. Правда, высокая смертность и слухи о предстоящем наступлении Красной Армии по-прежнему нега­тивно влияли на настроения. Устойчивость власти финнов вы­зывала сомнения, и люди вели себя очень замкнуто. О настрое­ниях среди ненационального населения сведений за 1942 г. нет, хотя они вряд ли изменились, по крайней мере, в лучшую сторо­ну на фоне продолжающейся дискриминации. Что же касается развития ситуации в концлагерях, то вряд ли мы сильно оши­бемся, если заключим, что настроения людей в них изменялись пропорционально кривой смертности. Вероятно, настроения бе­зысходности особенно проявлялись весной и летом 1942 г.

С точки зрения оккупантов, более точное представление о си­туации, касавшейся настроений людей, не имело большого зна­чения, но уже во второй половине 1942 г. пришлось привыкать к тому, что запланированные массовые переселения, если бы о них зашла речь, следовало отложить на неопределенное буду­щее. Ненациональное население появилось в отчетах надзорно­го отдела Главной ставки как отдельная группа в начале 1943 г.

В то время население Олонецкого округа, по данным инспек­торов, можно было разделить по их отношению к оккупации на три группы. В первую, небольшую по численности, входило в основном, национальное население деревень, находившихся в глубоком тылу, которое сделало выбор в пользу финнов. Вторая группа по-прежнему находилась на выжидательных позициях и поэтому отличалась осторожностью и замкнутостью в своем по­ведении. Третья группа, состоявшая, по большей части из русс­кого населения, надеялась на возвращение прежнего порядка. В концлагерях Яанислинны настроения характеризовались, без дальнейшего анализа, как удовлетворительные, хотя воспомина­ния о голодном годе вряд ли забылись.

Поражение немцев под Сталинградом в феврале 1943 г. вы­звало беспокойство у населения, относившегося к финнам ло­яльно. Что касается ситуации на северном участке фронта, то, например, в марте того же года циркулировали вредные, с точ­ки зрения властей, слухи о высадке англичан в Мурманске, о за­нятии Красной Армией Медвежьегорска и готовности финнов оставить всю Восточную Карелию. Весной настроения стабили­зировались, и отмеченное ранее благоприятное развитие на­строений среди национального населения продолжилось. Близ­кие отношения между местными жителями и финнами могли приводить и к заключению смешанных браков. В Яанислинне, где общения имелось достаточно, в 1943 г. было заключено 32 смешанных брака из 89 зарегистрированных в течение года. Представитель(-ница) местного населения был(-а) главным об­разом, если не всегда, из числа «родственных финнам». К об­щению с «ненационалами» власти относились неодобрительно, и во всей Восточной Карелии тогда же было зарегистрировано всего пять таких браков.

Отношение русских к оккупации, по крайней мере в начале 1943 г., было в основном отрицательным. Правда, они не выра­жали негативного отношения публично, что могло быть истол­ковано как подрывная деятельность и привести к заключению в концлагерь. С лета 1943 г. настроения этой категории населения стали улучшаться, очевидно, вследствие улучшения экономи­ческих условий, и в июле надзорный отдел Главной ставки оха­рактеризовал их как удовлетворительные. В обзоре отмечалось положительное влияние на заключенных более разнообразной пищи, открытия на территории концлагерей магазинов «Вако» и организации мастерских для тех, кто не мог работать за преде­лами лагерей.

События на фронтах осенью 1943 г. отразились и на Восточной Карелии. В начале 1944 г. отмечалось, что национальное население Олонецкой Карелии реагировало на новости о победе советских войск сильнее, чем любая другая группа населения. Беспокойство о будущем усиливалось и предположениями о том, что территорию Карелии теперь невозможно будет удерживать, у финнов спрашивали о том, как они намерены поступить с местными жителями, возьмут с собой или оставят русским. Люди опасались мести в отношении тех, кто сотрудничал финнами, и отношение к финнам опять стало более сдержанным. Провал попыток мирных переговоров[62] весной 1944 г. разрядил обстановку. В обзорах отмечалось, что люди старших возрастов вообще надеялись на сохранение власти финнов, а что касается молодежи, то многие полагали, что при прежней власти жизнь была лучше. В связи с успехами Красной Армии у русского населения росло чувство собственного достоинства, и наблюдавшееся ранее позитивное развитие настроений снова повернулось в противоположную сторону. Наблюдалось явное изменение сознания, что проявлялось, например, в сочинении антифинских песен.

В источниках очень мало внимания уделяется отношениям между различными национальными группами населения. Чем меньше между ними было контактов, тем было лучше для реализации целей оккупационной политики, и на это стремились воздействовать различными административными методами «Националов» и «ненационалов» в сельской местности не было, селились в одни и те же деревни, в Яанислинне же разде­ление реализовывалось в соответствии с возможностями. Соглас­но правилам внутреннего распорядка, узники концлагерей без особого разрешения не имели права контактировать с посторон­ними. Тем не менее ежедневные контакты все-таки имели место, например, во время работы, и понятно, что благосклонное отно­шение к «националам» могло вызывать зависть. Согласно указа­ниям, в просветительской (пропагандистской) работе следовало предотвращать смешанные браки, которые и так были относи­тельно немногочисленны, хотя, возможно, взаимная неприязнь к представителям другой группы имела и более давние корни.

1 5.2. ПРЕСТУПЛЕНИЯ И ПРАВОНАРУШЕНИЯ

Общественный правопорядок в городе в первые месяцы после захвата вызывал серьезную озабоченность в штабе Петрозаводс­кого района. Особенно много совершалось преступлений против собственности. В связи с тем, что организация судов и учрежде­ний исполнения наказаний задерживалась, было трудно влиять на развитие ситуации, и возникали опасения, что для местного населения действенность новой власти может оказаться под сом­нением. По мнению начальника штаба района, главную пробле­му представляли русские, особенно заключенные концлагерей, где слабые ограждения не могли предотвратить их выход за пре­делы территории лагерей. Детская и молодежная преступность также была обычным явлением.

Летом 1942 г. по мере стабилизации ситуации положение в этой сфере уже можно было считать удовлетворительным. Правда, за период с июля по декабрь 1942 г. общее количество зарегистрированных нарушений закона составило 1 554, что в три раза превышало показатели первого полугодия (497), но со­вершенно очевидно, что эта цифра отражала не рост собствен­но преступности, а увеличение эффективности в поддержании правопорядка. По мере поступления новых ресурсов контроль усилился и, возможно, сами жители в большей мере, чем прежде, стали по собственной инициативе обращаться с заявлениями к властям. В среднем за день регистрировалось около 10 заявлений о совершенных преступлениях, и в дальнейшем этот показатель существенно не изменился. Количество зарегистрированных преступлений за период с января по июнь 1944 г. (1746) было на 12% больше, чем во втором полугодии 1942 г., но и численность населения района увеличилась. Заслуженный Военным управ­лением авторитет показывает, кроме прочего, и то, что ни один служащий полиции не подвергся насилию за все время оккупа­ции. На это, разумеется, повлияла также и структура населения.

За 1942-1944 гг. властям стало известно о 7 075 преступлениях и правонарушениях. Сведения об их классификации имеются с июля 1942 г. Удельный вес преступлений против собственности колебался в пределах 27-32% в год, а случаев пьянства 19-21% в год. Остальная часть нарушений закона была, очевидно, пред­ставлена главным образом нарушениями различных распо­ряжений Военного управления. Так, в 1944 г. их удельный вес составил 92%. Что касается преступлений против личности, то известно, что во второй половине 1942 г. их было совершено око­ло 20. В январе-июне 1944 г. их количество почти удвоилось, что, возможно, объяснялось общей нервозностью, вызванной попыт­ками проведения мирных переговоров.

За период с 1942 по 1944 гг. по подозрению в совершении пре­ступлений и правонарушений полицией было задержано в общей сложности 2566 человек. Количество задержанных ежегодно увеличивалось, и в 1944 г. доля раскрываемости нарушений зако­на составляла 60-65%, что, по мнению начальника штаба Петро­заводского района, можно было считать удовлетворительным ре­зультатом. Самыми трудно раскрываемыми были преступления против собственности: совершившие их задерживались только в одном из 4-5 случаев. Согласно сведениям за вторую половину 1942 г. и первый квартал 1944 г., 69-76% всех преступивших закон были солдатами оккупационной армии или другими граждана­ми Финляндии. Из числа местных жителей, нарушивших закон в первом квартале 1944 г., доля «ненационалов» составляла 58% и «националов» — 42%, т. е. первых было заметно больше, чем их относительная доля в общей численности населения.

Пертти Элсинен в своей дипломной работе подробно рас­смотрел уровень преступности в различных районах Восточной Карелии (см. таблицу 13).

Основную группу составляли преступления против собствен­ности. Кроме того, кражи, совершенные несовершеннолетними мальчиками, постоянно представляли собой сложную проблему, так как из-за недостатка мест их невозможно было поместить в детдом, а «наказания не особенно влияли на их исправление». Отчасти такому поведению детей способствовали и действия финнов. До конца 1943 г. для ненациональных детей не было ор­ганизовано никакой деятельности, и они могли проводить время по своему усмотрению, пока родители находились на работе.

Как уже отмечалось ранее, пьянство не стало серьезной про­блемой среди местного населения, а случаи насилия были весь­ма редкими. Несколько больше было людей, участвовавших в деятельности, направленной против оккупантов. Эту тему мы рассмотрим более подробно в следующей части данной главы.

Помимо дел, рассмотренных судами, горожанам назначили 422 наказания и около 300 административных наказаний, прежде всего за нарушение изданных властями распоряжений об обще­ственном правопорядке, разрешений на временное жительство, передвижения, трудовой повинности и т. д. За участие в запре­щенных в военное время танцах было наказано штрафом или арестом более 200 человек. Было известно, что танцы постоянно устраивались, главным образом, в воинских подразделениях, но полиции, очевидно, становилось известно лишь о малой части такого рода развлечений.

Судом низшей инстанции 12 человек были приговорены к смертной казни и столько же к пожизненному заключению — все по обвинению в шпионаже или предательстве. К различным сро­кам лишения свободы приговорили 116 человек и оштрафовали 111 человек. В среднем, осуждался 1 человек на 30 жителей, что было относительно высоким показателем, принимая во внима­ние состав населения.

Статистика о национальности осужденных не велась, вследс­твие чего невозможно оценить, отражалась ли дискриминация по национальному признаку на решениях суда. В принципе, жители были перед судом равноправны, хотя, по крайней мере поначалу, расследование в отношении представителей ненацио­нального населения могло вестись с изъянами. Дела, касавшиеся русских, рекомендовалось вести упрощенным порядком, и они совсем не обязательно доходили до суда. Неудобного человека всегда можно было препроводить в концлагерь.

Военный порядок в гарнизоне города осенью 1941 г. характе­ризовался как неудовлетворительный, и еще следующей весной было признано наличие недостатков, подлежащих исправле­нию. О соблюдении формальной дисциплины постоянно из­давались распоряжения, и, например, за не отдание воинской чести, как правило, полагался арест. Запрет на пребывание в квартирах местного населения нарушался столь часто, что он фактически оставался «мертвой буквой». Поскольку солдаты и гражданские жители могли проживать в одних и тех же кварта­лах, то на практике полностью воспрепятствовать их общению оказалось невозможно. Отнюдь не все такие визиты были же­лательны для принимающей стороны, и в ходе их могли иметь место случаи насилия и присвоения имущества, о которых, по мнению начальника штаба района, местное население не всегда решалось заявлять в полицию.

О преступлениях и правонарушениях, совершенных в концен­трационных (переселенческих) лагерях, в нашем распоряжении статистики нет. В полевых судах такие дела рассматривались редко: во всей Восточной Карелии за период с 1941 по 1944 гг. заключенным концлагерей было вынесено 2 смертных пригово­ра, 49 приговоров о лишении свободы с пребыванием в испра­вительной тюрьме или в изоляторе и около 10 штрафов. Не­большое количество преступлений указывает на то, что тяжкие преступления совершались очень редко. Вообще эти проблемы в концлагерях, очевидно, решались посредством применения менее сложной внутренней системы дисциплинарного воздейс­твия. О том, как часто применялась такая практика, невозможно судить, так как журналы, в которые следовало заносить сведения о наказаниях, не сохранились.

Совершение запрещенных отлучек из лагерей, по мнению на­чальника штаба Петрозаводского района, поначалу не представ­ляло труда для заключенных. В феврале-апреле 1942 г. было 136 случаев побегов, в основном с мест работ, где охрана была еще менее действенной. Побег обычно ограничивался пределами го­рода, где беглецов быстро задерживали. Побег в другие части оккупированной Карелии вряд ли давал бы что-нибудь, а путь к своим предполагал пересечение Онежского озера или преодо­ление десятков километров по суше и опасный переход через линию фронта, что на практике для большинства заключенных было абсолютно невозможно. Напротив, случаев незаконного вы­хода заключенных в город имелось много, по крайней мере, еще и в начале 1943 г., а наряду с этим наблюдалось и движение в об­ратную сторону. Так, летом в приказе по гарнизону отмечались постоянно продолжавшиеся случаи проникновения солдат на территорию лагерей. Очевидно, теснота способствовала увели­чению воровства — о многочисленных случаях такого докладывал начальник охраны лагеря №6. В отдельных случаях отмечалось из­готовление заключенными пива, что было запрещено. Напротив, о случаях насилия среди заключенных концлагерей в документах упоминаний нет, а что касается посягательств на жизнь финнов, то известен лишь один случай. Весной 1944 г. в лагере Красный поселок был зарезан охранник. Впоследствии виновный был при­говорен полевым судом к смертной казни.

Согласно отчету о деятельности концлагерей за февраль 1942 г., тогда отбывали арест 150 человек, а заключенные двух лагерей, за исключением занятых тяжелым физическим трудом, были ли­шены пищи в течение одного дня. В апреле под арестом содержа­лось 108 человек. Что касается других сторон лагерной жизни, то о них имеются лишь собранные после войны свидетельства заключенных и входивших в персонал концлагерей финнов, на­блюдения которых сильно расходятся, в зависимости от того, ка­кую сторону они представляют.

Согласно протоколам допросов заключенных дисциплина поддерживалась методами произвола и отличалась крайней жес­токостью. Порки проводились ежедневно, невзирая на возраст и пол, и вдобавок к официальным наказаниям имелось много слу­чаев «неофициального» жестокого обращения и издевательств. Персонал и охрану ненавидели все заключенные. Последние по времени начальники концлагерей №№ 2, 5, 6 и некоторые дру­гие осенью 1944 г. были включены в советский список военных преступников.

Финны признавали применение телесных наказаний, но — в незначительной мере. Этим видам наказания подвергались так­же и женщины, в то время как Мерикоски, например, утверждал обратное. Линия, которой придерживались в лагерях, во многом зависела от начальства, и, очевидно, в зависимости от личных качеств людей, проводилась различными методами. Начальник лагеря №6 майор Аарне Кууринмаа рассказал на допросе, что примерно за год работы на этой должности он назначил около 20 наказаний плетьми, которым, как правило, подвергались одни и те же лица, в основном, подростки за воровство. Согласно по­казаниям начальника охраны того же лагеря, виновных сначала вразумляли арестом на 5-10 суток и затем, если это не действо­вало, назначали 5-15 ударов резиновой дубинкой. Детей наказы­вали розгами. Иногда в качестве нового наказания не выдавался дополнительный паек или зарплата, или людей назначали на более тяжелые работы.

Представляется, что особенно дурной славой пользовался упо­мянутый в памфлете Куусинена лагерь № 2 «Северная точка», в котором действия молодого лейтенанта, начальника лагеря с лета 1942 г., критиковали также некоторые его подчиненные-финны. В этом лагере широко применялись телесные наказания, после завершения нормального рабочего дня часто проводились сверхурочные работы, с ведома начальства велась меновая тор­говля с заключенными продуктами из государственных запасов, а употребление алкоголя начальником характеризовалось как чрез­мерное. Его собственную версию происходившего следователи не смогли узнать, так как он бежал из Финляндии осенью 1944 г.

После перехода лагерей в начале 1942 г. под юрисдикцию Военного управления их охрана и другой персонал состояли в основном из не годных к службе на фронте резервистов. Пред­ставляется, что никакого отбора людей, принимая во внима­ние специфику решаемых задач, не проводилось, и, по словам Кууринмаа, еще в 1943 г. среди них присутствовал «дурной эле­мент», а некоторые, кроме прочего, даже сделали детей заклю­ченным-женщинам. Все же кажется очень неправдоподобным, что все члены лагерного персонала, или даже большая их часть, были «зверьми», как дают понять в некоторых показаниях за­ключенные. Отсутствию дисциплины и возможным проявлени­ям насилия, конечно, без труда можно придумать объясняющие их факторы. К ним относятся недостаток персонала в начальный период, изъяны в системе контроля по причине организацион­ных обстоятельств, общая русофобия, монотонность службы, растущая усталость от войны, языковой барьер, который мог соб­лазнить «разговаривать руками» и т. д. Среди служащих вполне могли быть люди, склонные к садизму, поведение которых могло запятнать весь персонал.

С другой стороны, есть основания полагать, что оценки заклю­ченных могли появиться под воздействием атмосферы страха и давления, что вызвало искажения. Возможно, влияла и жажда мести после почти трех лет лишения свободы. В аналогичных заявлениях финнов местами просматривается явная «оборони­тельная» тенденция. Проводивший допросы некоторых глав­ных лиц лагерной администрации член контрольной комиссии Илмари Хеломаа возглавлял прежде административный отдел штаба ВуВК, и поэтому его нельзя считать объективным следо­вателем. Вообще, основываясь на источниках, целостное пред­ставление о дисциплине в лагерях, выдерживающее критику, невозможно составить. В любом случае, это явление содержало в себе множество очень спорных моментов.

Для поддержания порядка в исключительных случаях нор­мами караульной службы дозволялось применять оружие. На­пример, по заключенному, который самовольно покидал тер­риторию лагеря и не подчинялся приказу остановиться, после предупредительного выстрела можно было открывать стрель­бу. Таких случаев, как по финляндским источникам, так и по рассказам заключенных, было мало. Большая часть заключенных относилась к категории легкоуправляемых, и основные беспо­рядки имели место только перед самым завершением оккупации в июне 1944 г.

15.5. ПОДПОЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

В деятельности, направленной против финнов, в Восточной Карелии принимали активное участие как жители оккупирован­ной территории, так и переброшенные с другой стороны фронта люди, группы и партизанские отряды. По характеру эта деятель­ность варьировалась от сбора и передачи информации до пропа­гандистской и партийной работы, а в наиболее радикальном виде принимала форму диверсий, захвата «языков» и подготовленных военных ударов. По причине частичного совпадения задач, решав­шихся различными организациями, граница между собственно шпионажем, военной разведкой и партизанским движением часто оставалась трудно определимой. В советской литературе движе­нию сопротивления обычно уделялось очень большое внимание.

Подготовку на случай возможной оккупации Петрозаводска в этом отношении начали заранее. По сведениям, собранным над­зорным отделом Главной ставки в ходе допросов, местные ра­ботники НКВД уже в августе 1941 г. приступили к организации тайной разведывательной сети. В задачи людей, остававшихся на оккупированной территории, входил сбор сведений о численнос­ти, дислокации и вооружении частей финляндской армии, рас­положении штабов. Помимо этого следовало вести антивоенную пропаганду. Куприянов также рассказывает об оставленных в городе разведчиках и партработниках, которые осенью послали в Беломорск первые радиосообщения[63]. Связь с ними прервалась в конце ноября 1941 г.

Позже число людей, направляемых за линию фронта водным, наземным и воздушным путем, увеличивалось. В начале 1942 г. основные усилия наземной разведки были сосредоточены на Свирском направлении и особенно на Яанислинне. В дополне­ние к сбору сведений военного характера следовало наблюдать за настроениями населения либо лично, либо с помощью остав­ленных в городе агентов. Выяснению подлежали вопросы отно­шения оккупантов к населению, о том, кто из жителей находился у финнов на службе, а также какие разрешения требовались для пребывания и передвижения на оккупированной территории.

Разведчиками в основном были люди, владевшие финским язы­ком, такие как американские финны или финны-ингерманландцы, но, по большей части, плохо подготовленные «люди из на­рода», и, с точки зрения Главной ставки, их деятельность на этом этапе была почти безрезультатной, так как вскоре после перехо­да линии фронта большую их часть задерживали.

Особенно заметно шпионаж активизировался во второй поло­вине лета и начале осени 1942 г., причиной чего был, по-видимому, сбор сведений о планах возможного продолжения наступле­ния финнов и немцев. Разведчики пытались устанавливать связь с местным населением и подготавливать их для сбора информа­ции. С наступлением зимы активность снизилась, а в 1943 г. ин­терес к финляндскому фронту явно ослабел, по крайней мере, судя по количеству случаев шпионажа, сведения о которых пос­тупили в надзорный отдел Главной ставки. Возможно, были так­же пересмотрены способы ведения разведки, так как летом было замечено, что шпионаж велся в связи с растущей партизанской деятельностью. В необитаемой лесной местности, например в глухом лесу в районе деревни Кашканы к юго-западу от Яанис­линны, были организованы базы, откуда высылались развед­группы и поддерживалась связь со своими по другую сторону фронта. Эти хорошо подготовленные и вооруженные группы в основном состояли из знающих местность восточных карелов. Позднее, осенью, число замеченных случаев активности опять сократилось, но весной 1944 г. снова возросло.

Сбор сведений о положении, по крайней мере, в Яанислинне, в принципе, не представлял трудности, так как горожане могли постоянно делать наблюдения и связь с ними, вероятно, легко поддерживалась из-за слабого контроля в окрестностях города. Отчеты разведчиков можно найти, например, в используемом нами советском сборнике документов.

Осуществлять в городе более радикальные действия было опас­нее и труднее из-за большого количества в нем военных. Имелись подозрения, что сход нескольких поездов с рельсов на станции в ноябре 1941 г. был результатом саботажа, правда, потом предпо­лагали, что виновником был человек из числа собственного пер­сонала железной дороги, а в декабре известен лишь один случай распространения листовок с речью Сталина. Случаев насилия по отношению к финнам в источниках упоминается лишь не­сколько: в декабре 1941 г. двое русских зарезали патрульного во­енного полицейского, в марте 1942 г. убили охранника концла­геря, а осенью 1943 г. в южной части города были обнаружены захороненные под сараем тела трех солдат-финнов. О том, кто мог стоять за этими случаями, сведений нет.

Время от времени имели место вызывавшие подозрения пожа­ры. В материалах расследования пожара в университете не ис­ключалась возможность поджога, а пожаром на складе армейс­кой базы снабжения летом 1943 г. было уничтожено снаряжения и амуниции на сумму почти 4,5 млн марок. Согласно советским источникам, упоминавшийся ранее пожар на территории Онеж­ского завода в декабре того же года, причинивший большой ущерб, был вызван поджогом. Финнам не удалось определить его причину, и никаких доказательств, указывавших на саботаж, материалами следствия так и не было установлено. В мае 1944 г. в течение одного дня через небольшие промежутки времени в различных частях города возникло четыре пожара, которыми, кроме прочего, был уничтожен большой армейский лыжно-ве­лосипедный склад. Очевидно, что все они были вызваны дивер­сиями, но виновных задержать не удалось.

Полную картину участия горожан в подпольной деятельнос­ти трудно составить. Судя по всему, достижения подпольщиков, оставленных в городе осенью 1941 г., были незначительны, пос­кольку о существовании сети вскоре стало известно. Например, целью задержанной в ноябре 1942 г. группы была организация подпольного органа для проведения партийной работы. Ясно, что такой орган в то время не существовал.

Напротив, прибывшему в город в середине 1943 г. подпольщи­ку удалось, согласно Куприянову, проработать среди населения 4,5 месяца и, кроме прочего, организовать «несколько групп сто­ронников». Диверсии, проведенные весной 1944 г., также могут указывать на существование какой-то организации. За шпионаж и военную измену в годы оккупации было осуждено примерно 30 местных жителей, а часть, возможно, осталась неразоблаченной.

В большей степени, чем активная деятельность против окку­пантов, встречалось то, что можно классифицировать как пас­сивное сопротивление, проявлявшееся в нежелании людей со­трудничать с финнами. В особенности поначалу было трудно собрать людей на пропагандистские мероприятия и, например, реализация обязательного образования требовала постоянного контроля. Производительность труда в течение всего времени оставалась низкой, причиной чего был совсем не обязательно спланированный саботаж, а, скорее, нежелание людей утруж­дать себя больше, чем было необходимо для обеспечения прожи­точного минимума. По причине недостаточности материальных

стимулов не имелось конкретных мотивов для напряженного труда. Все же прямых случаев нарушения распоряжений о тру­довой повинности отмечалось сравнительно мало. Так как пов­лиять на положение в целом не было возможности, то и раздра­жать оккупантов не имело никакого смысла, как бы человек ни относился к трудовой повинности.

Очевидно, что концентрационные/переселенческие лагеря решили поставленную перед ними задачу обеспечения безопас­ности хорошо. Отучай подстрекательства против оккупантов были известны, но к категории серьезных относилась лишь ма­лая их часть. За весь период 1941-1944 гг. за шпионаж и военную измену из числа заключенных концлагерей на всей территории Восточной Карелии было осуждено лишь 5 человек. Понятно, что тяжелые условия жизни не вызывали большого желания ра­ботать, а летом 1944 г., в ходе эвакуации выяснилось также, что у заключенных имелось и некоторое количество единиц огне­стрельного оружия, которое, впрочем, было до этого спрятано.