В системе организации Военного управления наблюдение за настроениями новых подданных входило в сферу компетенции в первую очередь чиновников, занимавшихся общими вопросами пропаганды и просвещения. Священники в своих отчетах рассматривали эти проблемы, прежде всего, с точки зрения духовного и морального состояния населения. Почтовая цензура предлагала свой подход, и, кроме того, на оккупированной территории организовали особую, действовавшую в секретном порядке сеть чиновников по надзору, куда в качестве осведомителей вербовались и местные жители. Из ежемесячных отчетов, направлявшихся узкому кругу офицеров надзорного отдела Главной ставки, следует, что карельское население Восточной Карелии находилось под постоянным наблюдением. Что же касается ненационального населения, то, как представляется, интерес к нему высшего руководства появился лишь позднее. Поскольку материалов по этой теме, относящихся непосредственно к Яанислинне, немного, мы вынуждены рассматривать ее в более широком аспекте.
Ожидалось, что после времени советской власти среди населения будет много положительно относящихся к финнам. Это представление отражалось, например, в предложенной штабом ВуВК в июле 1941 г. идее о привлечении национального населения даже к решению задач обороны. Возможно, выбор времени проведения национального собрания карелов в д. Вокнаволок и принятие на нем декларации также представлялись в тот момент более целесообразными, чем впоследствии, когда стало известно дальнейшее развитие событий.
Эти оценки подлежали проверке по мере продвижения войск в глубь Карелии, так как поначалу в захваченных деревнях практически не имелось людей. Совсем безлюдным показался первым вошедшим в город солдатам и Петрозаводск. Это явление можно было, разумеется, объяснить насильственной эвакуацией, но и среди оставшихся жителей проявления радости оказались скромнее, чем ожидалось. Если судить по письменным источникам, атмосфера «освобождения» находит отражение в основном, в статьях военных корреспондентов. Пребывание в районе военных действий представляло собой страшное испытание для гражданского населения и означало, что в решающий период боев, возможно, людям приходилось проводить время в холодном осеннем лесу, ожидая прекращения огня, а по возвращении обнаруживалось, что дом был разрушен или использовался захватчиками. Советская военная пропаганда, определенно, создала нелестный образ финнов, а у старшего поколения, которое имело личные воспоминания о действиях финнов во время Олонецкого похода[61], они совсем не обязательно были радужными. Войска занимались и самоуправством — в первые дни дисциплина была не на высоте, и вместо обещанного облегчения положения оно стало еще более невыносимым, чем прежде. С самого начала не хватало продуктов, свобода передвижения ограничивалась, и военная полиция производила обыски в квартирах. Помимо своих трудностей на настроениях населения могли сказываться и беспокойство о судьбе родственников по другую сторону фронта.
Правда, внешне ситуация казалась спокойной, так как население, относившееся к новой власти с недоверием, вело себя отчужденно, не демонстрируя финнам свои сокровенные чувства. Правда, среди русского населения оккупационная политика вызывала сильное недовольство. Меньшие продуктовые пайки, переселения и заключение в концлагеря не могли ни у кого оставить сомнений в том, что их считали людьми второго сорта. В лагерях велись подстрекательские разговоры, направленные против финнов, а сведения о ситуации с немецким наступлением в конце 1941 г. пробудили надежду на возвращение советской власти и в Карелию.
Как отмечалось в документах, продолжение войны и недостаток продовольствия к весне оставили на настроениях горожан глубокий след и печать безысходности. Еще и весной 1942 г. они повсюду характеризовались как в целом нестабильные, но летом произошел поворот к лучшему. Хороший урожай вызвал чувство удовлетворения и вообще было замечено, что простой народ подвергал критике условия своей жизни, в основном исходя из экономической ситуации. Правда, высокая смертность и слухи о предстоящем наступлении Красной Армии по-прежнему негативно влияли на настроения. Устойчивость власти финнов вызывала сомнения, и люди вели себя очень замкнуто. О настроениях среди ненационального населения сведений за 1942 г. нет, хотя они вряд ли изменились, по крайней мере, в лучшую сторону на фоне продолжающейся дискриминации. Что же касается развития ситуации в концлагерях, то вряд ли мы сильно ошибемся, если заключим, что настроения людей в них изменялись пропорционально кривой смертности. Вероятно, настроения безысходности особенно проявлялись весной и летом 1942 г.
С точки зрения оккупантов, более точное представление о ситуации, касавшейся настроений людей, не имело большого значения, но уже во второй половине 1942 г. пришлось привыкать к тому, что запланированные массовые переселения, если бы о них зашла речь, следовало отложить на неопределенное будущее. Ненациональное население появилось в отчетах надзорного отдела Главной ставки как отдельная группа в начале 1943 г.
В то время население Олонецкого округа, по данным инспекторов, можно было разделить по их отношению к оккупации на три группы. В первую, небольшую по численности, входило в основном, национальное население деревень, находившихся в глубоком тылу, которое сделало выбор в пользу финнов. Вторая группа по-прежнему находилась на выжидательных позициях и поэтому отличалась осторожностью и замкнутостью в своем поведении. Третья группа, состоявшая, по большей части из русского населения, надеялась на возвращение прежнего порядка. В концлагерях Яанислинны настроения характеризовались, без дальнейшего анализа, как удовлетворительные, хотя воспоминания о голодном годе вряд ли забылись.
Поражение немцев под Сталинградом в феврале 1943 г. вызвало беспокойство у населения, относившегося к финнам лояльно. Что касается ситуации на северном участке фронта, то, например, в марте того же года циркулировали вредные, с точки зрения властей, слухи о высадке англичан в Мурманске, о занятии Красной Армией Медвежьегорска и готовности финнов оставить всю Восточную Карелию. Весной настроения стабилизировались, и отмеченное ранее благоприятное развитие настроений среди национального населения продолжилось. Близкие отношения между местными жителями и финнами могли приводить и к заключению смешанных браков. В Яанислинне, где общения имелось достаточно, в 1943 г. было заключено 32 смешанных брака из 89 зарегистрированных в течение года. Представитель(-ница) местного населения был(-а) главным образом, если не всегда, из числа «родственных финнам». К общению с «ненационалами» власти относились неодобрительно, и во всей Восточной Карелии тогда же было зарегистрировано всего пять таких браков.
Отношение русских к оккупации, по крайней мере в начале 1943 г., было в основном отрицательным. Правда, они не выражали негативного отношения публично, что могло быть истолковано как подрывная деятельность и привести к заключению в концлагерь. С лета 1943 г. настроения этой категории населения стали улучшаться, очевидно, вследствие улучшения экономических условий, и в июле надзорный отдел Главной ставки охарактеризовал их как удовлетворительные. В обзоре отмечалось положительное влияние на заключенных более разнообразной пищи, открытия на территории концлагерей магазинов «Вако» и организации мастерских для тех, кто не мог работать за пределами лагерей.
События на фронтах осенью 1943 г. отразились и на Восточной Карелии. В начале 1944 г. отмечалось, что национальное население Олонецкой Карелии реагировало на новости о победе советских войск сильнее, чем любая другая группа населения. Беспокойство о будущем усиливалось и предположениями о том, что территорию Карелии теперь невозможно будет удерживать, у финнов спрашивали о том, как они намерены поступить с местными жителями, возьмут с собой или оставят русским. Люди опасались мести в отношении тех, кто сотрудничал финнами, и отношение к финнам опять стало более сдержанным. Провал попыток мирных переговоров[62] весной 1944 г. разрядил обстановку. В обзорах отмечалось, что люди старших возрастов вообще надеялись на сохранение власти финнов, а что касается молодежи, то многие полагали, что при прежней власти жизнь была лучше. В связи с успехами Красной Армии у русского населения росло чувство собственного достоинства, и наблюдавшееся ранее позитивное развитие настроений снова повернулось в противоположную сторону. Наблюдалось явное изменение сознания, что проявлялось, например, в сочинении антифинских песен.
В источниках очень мало внимания уделяется отношениям между различными национальными группами населения. Чем меньше между ними было контактов, тем было лучше для реализации целей оккупационной политики, и на это стремились воздействовать различными административными методами «Националов» и «ненационалов» в сельской местности не было, селились в одни и те же деревни, в Яанислинне же разделение реализовывалось в соответствии с возможностями. Согласно правилам внутреннего распорядка, узники концлагерей без особого разрешения не имели права контактировать с посторонними. Тем не менее ежедневные контакты все-таки имели место, например, во время работы, и понятно, что благосклонное отношение к «националам» могло вызывать зависть. Согласно указаниям, в просветительской (пропагандистской) работе следовало предотвращать смешанные браки, которые и так были относительно немногочисленны, хотя, возможно, взаимная неприязнь к представителям другой группы имела и более давние корни.
Общественный правопорядок в городе в первые месяцы после захвата вызывал серьезную озабоченность в штабе Петрозаводского района. Особенно много совершалось преступлений против собственности. В связи с тем, что организация судов и учреждений исполнения наказаний задерживалась, было трудно влиять на развитие ситуации, и возникали опасения, что для местного населения действенность новой власти может оказаться под сомнением. По мнению начальника штаба района, главную проблему представляли русские, особенно заключенные концлагерей, где слабые ограждения не могли предотвратить их выход за пределы территории лагерей. Детская и молодежная преступность также была обычным явлением.
Летом 1942 г. по мере стабилизации ситуации положение в этой сфере уже можно было считать удовлетворительным. Правда, за период с июля по декабрь 1942 г. общее количество зарегистрированных нарушений закона составило 1 554, что в три раза превышало показатели первого полугодия (497), но совершенно очевидно, что эта цифра отражала не рост собственно преступности, а увеличение эффективности в поддержании правопорядка. По мере поступления новых ресурсов контроль усилился и, возможно, сами жители в большей мере, чем прежде, стали по собственной инициативе обращаться с заявлениями к властям. В среднем за день регистрировалось около 10 заявлений о совершенных преступлениях, и в дальнейшем этот показатель существенно не изменился. Количество зарегистрированных преступлений за период с января по июнь 1944 г. (1746) было на 12% больше, чем во втором полугодии 1942 г., но и численность населения района увеличилась. Заслуженный Военным управлением авторитет показывает, кроме прочего, и то, что ни один служащий полиции не подвергся насилию за все время оккупации. На это, разумеется, повлияла также и структура населения.
За 1942-1944 гг. властям стало известно о 7 075 преступлениях и правонарушениях. Сведения об их классификации имеются с июля 1942 г. Удельный вес преступлений против собственности колебался в пределах 27-32% в год, а случаев пьянства 19-21% в год. Остальная часть нарушений закона была, очевидно, представлена главным образом нарушениями различных распоряжений Военного управления. Так, в 1944 г. их удельный вес составил 92%. Что касается преступлений против личности, то известно, что во второй половине 1942 г. их было совершено около 20. В январе-июне 1944 г. их количество почти удвоилось, что, возможно, объяснялось общей нервозностью, вызванной попытками проведения мирных переговоров.
За период с 1942 по 1944 гг. по подозрению в совершении преступлений и правонарушений полицией было задержано в общей сложности 2566 человек. Количество задержанных ежегодно увеличивалось, и в 1944 г. доля раскрываемости нарушений закона составляла 60-65%, что, по мнению начальника штаба Петрозаводского района, можно было считать удовлетворительным результатом. Самыми трудно раскрываемыми были преступления против собственности: совершившие их задерживались только в одном из 4-5 случаев. Согласно сведениям за вторую половину 1942 г. и первый квартал 1944 г., 69-76% всех преступивших закон были солдатами оккупационной армии или другими гражданами Финляндии. Из числа местных жителей, нарушивших закон в первом квартале 1944 г., доля «ненационалов» составляла 58% и «националов» — 42%, т. е. первых было заметно больше, чем их относительная доля в общей численности населения.
Пертти Элсинен в своей дипломной работе подробно рассмотрел уровень преступности в различных районах Восточной Карелии (см. таблицу 13).
Преступления против собственности | 165 |
Шпионаж, предательство в армии, сокрытие предательства | 31 |
Нарушение общественного порядка | 29 |
Преступления на почве пьянства | 19 |
Преступления против личности | 4 |
Другие | 3 |
Основную группу составляли преступления против собственности. Кроме того, кражи, совершенные несовершеннолетними мальчиками, постоянно представляли собой сложную проблему, так как из-за недостатка мест их невозможно было поместить в детдом, а «наказания не особенно влияли на их исправление». Отчасти такому поведению детей способствовали и действия финнов. До конца 1943 г. для ненациональных детей не было организовано никакой деятельности, и они могли проводить время по своему усмотрению, пока родители находились на работе.
Как уже отмечалось ранее, пьянство не стало серьезной проблемой среди местного населения, а случаи насилия были весьма редкими. Несколько больше было людей, участвовавших в деятельности, направленной против оккупантов. Эту тему мы рассмотрим более подробно в следующей части данной главы.
Помимо дел, рассмотренных судами, горожанам назначили 422 наказания и около 300 административных наказаний, прежде всего за нарушение изданных властями распоряжений об общественном правопорядке, разрешений на временное жительство, передвижения, трудовой повинности и т. д. За участие в запрещенных в военное время танцах было наказано штрафом или арестом более 200 человек. Было известно, что танцы постоянно устраивались, главным образом, в воинских подразделениях, но полиции, очевидно, становилось известно лишь о малой части такого рода развлечений.
Судом низшей инстанции 12 человек были приговорены к смертной казни и столько же к пожизненному заключению — все по обвинению в шпионаже или предательстве. К различным срокам лишения свободы приговорили 116 человек и оштрафовали 111 человек. В среднем, осуждался 1 человек на 30 жителей, что было относительно высоким показателем, принимая во внимание состав населения.
Статистика о национальности осужденных не велась, вследствие чего невозможно оценить, отражалась ли дискриминация по национальному признаку на решениях суда. В принципе, жители были перед судом равноправны, хотя, по крайней мере поначалу, расследование в отношении представителей ненационального населения могло вестись с изъянами. Дела, касавшиеся русских, рекомендовалось вести упрощенным порядком, и они совсем не обязательно доходили до суда. Неудобного человека всегда можно было препроводить в концлагерь.
Военный порядок в гарнизоне города осенью 1941 г. характеризовался как неудовлетворительный, и еще следующей весной было признано наличие недостатков, подлежащих исправлению. О соблюдении формальной дисциплины постоянно издавались распоряжения, и, например, за не отдание воинской чести, как правило, полагался арест. Запрет на пребывание в квартирах местного населения нарушался столь часто, что он фактически оставался «мертвой буквой». Поскольку солдаты и гражданские жители могли проживать в одних и тех же кварталах, то на практике полностью воспрепятствовать их общению оказалось невозможно. Отнюдь не все такие визиты были желательны для принимающей стороны, и в ходе их могли иметь место случаи насилия и присвоения имущества, о которых, по мнению начальника штаба района, местное население не всегда решалось заявлять в полицию.
О преступлениях и правонарушениях, совершенных в концентрационных (переселенческих) лагерях, в нашем распоряжении статистики нет. В полевых судах такие дела рассматривались редко: во всей Восточной Карелии за период с 1941 по 1944 гг. заключенным концлагерей было вынесено 2 смертных приговора, 49 приговоров о лишении свободы с пребыванием в исправительной тюрьме или в изоляторе и около 10 штрафов. Небольшое количество преступлений указывает на то, что тяжкие преступления совершались очень редко. Вообще эти проблемы в концлагерях, очевидно, решались посредством применения менее сложной внутренней системы дисциплинарного воздействия. О том, как часто применялась такая практика, невозможно судить, так как журналы, в которые следовало заносить сведения о наказаниях, не сохранились.
Совершение запрещенных отлучек из лагерей, по мнению начальника штаба Петрозаводского района, поначалу не представляло труда для заключенных. В феврале-апреле 1942 г. было 136 случаев побегов, в основном с мест работ, где охрана была еще менее действенной. Побег обычно ограничивался пределами города, где беглецов быстро задерживали. Побег в другие части оккупированной Карелии вряд ли давал бы что-нибудь, а путь к своим предполагал пересечение Онежского озера или преодоление десятков километров по суше и опасный переход через линию фронта, что на практике для большинства заключенных было абсолютно невозможно. Напротив, случаев незаконного выхода заключенных в город имелось много, по крайней мере, еще и в начале 1943 г., а наряду с этим наблюдалось и движение в обратную сторону. Так, летом в приказе по гарнизону отмечались постоянно продолжавшиеся случаи проникновения солдат на территорию лагерей. Очевидно, теснота способствовала увеличению воровства — о многочисленных случаях такого докладывал начальник охраны лагеря №6. В отдельных случаях отмечалось изготовление заключенными пива, что было запрещено. Напротив, о случаях насилия среди заключенных концлагерей в документах упоминаний нет, а что касается посягательств на жизнь финнов, то известен лишь один случай. Весной 1944 г. в лагере Красный поселок был зарезан охранник. Впоследствии виновный был приговорен полевым судом к смертной казни.
Согласно отчету о деятельности концлагерей за февраль 1942 г., тогда отбывали арест 150 человек, а заключенные двух лагерей, за исключением занятых тяжелым физическим трудом, были лишены пищи в течение одного дня. В апреле под арестом содержалось 108 человек. Что касается других сторон лагерной жизни, то о них имеются лишь собранные после войны свидетельства заключенных и входивших в персонал концлагерей финнов, наблюдения которых сильно расходятся, в зависимости от того, какую сторону они представляют.
Согласно протоколам допросов заключенных дисциплина поддерживалась методами произвола и отличалась крайней жестокостью. Порки проводились ежедневно, невзирая на возраст и пол, и вдобавок к официальным наказаниям имелось много случаев «неофициального» жестокого обращения и издевательств. Персонал и охрану ненавидели все заключенные. Последние по времени начальники концлагерей №№ 2, 5, 6 и некоторые другие осенью 1944 г. были включены в советский список военных преступников.
Финны признавали применение телесных наказаний, но — в незначительной мере. Этим видам наказания подвергались также и женщины, в то время как Мерикоски, например, утверждал обратное. Линия, которой придерживались в лагерях, во многом зависела от начальства, и, очевидно, в зависимости от личных качеств людей, проводилась различными методами. Начальник лагеря №6 майор Аарне Кууринмаа рассказал на допросе, что примерно за год работы на этой должности он назначил около 20 наказаний плетьми, которым, как правило, подвергались одни и те же лица, в основном, подростки за воровство. Согласно показаниям начальника охраны того же лагеря, виновных сначала вразумляли арестом на 5-10 суток и затем, если это не действовало, назначали 5-15 ударов резиновой дубинкой. Детей наказывали розгами. Иногда в качестве нового наказания не выдавался дополнительный паек или зарплата, или людей назначали на более тяжелые работы.
Представляется, что особенно дурной славой пользовался упомянутый в памфлете Куусинена лагерь № 2 «Северная точка», в котором действия молодого лейтенанта, начальника лагеря с лета 1942 г., критиковали также некоторые его подчиненные-финны. В этом лагере широко применялись телесные наказания, после завершения нормального рабочего дня часто проводились сверхурочные работы, с ведома начальства велась меновая торговля с заключенными продуктами из государственных запасов, а употребление алкоголя начальником характеризовалось как чрезмерное. Его собственную версию происходившего следователи не смогли узнать, так как он бежал из Финляндии осенью 1944 г.
После перехода лагерей в начале 1942 г. под юрисдикцию Военного управления их охрана и другой персонал состояли в основном из не годных к службе на фронте резервистов. Представляется, что никакого отбора людей, принимая во внимание специфику решаемых задач, не проводилось, и, по словам Кууринмаа, еще в 1943 г. среди них присутствовал «дурной элемент», а некоторые, кроме прочего, даже сделали детей заключенным-женщинам. Все же кажется очень неправдоподобным, что все члены лагерного персонала, или даже большая их часть, были «зверьми», как дают понять в некоторых показаниях заключенные. Отсутствию дисциплины и возможным проявлениям насилия, конечно, без труда можно придумать объясняющие их факторы. К ним относятся недостаток персонала в начальный период, изъяны в системе контроля по причине организационных обстоятельств, общая русофобия, монотонность службы, растущая усталость от войны, языковой барьер, который мог соблазнить «разговаривать руками» и т. д. Среди служащих вполне могли быть люди, склонные к садизму, поведение которых могло запятнать весь персонал.
С другой стороны, есть основания полагать, что оценки заключенных могли появиться под воздействием атмосферы страха и давления, что вызвало искажения. Возможно, влияла и жажда мести после почти трех лет лишения свободы. В аналогичных заявлениях финнов местами просматривается явная «оборонительная» тенденция. Проводивший допросы некоторых главных лиц лагерной администрации член контрольной комиссии Илмари Хеломаа возглавлял прежде административный отдел штаба ВуВК, и поэтому его нельзя считать объективным следователем. Вообще, основываясь на источниках, целостное представление о дисциплине в лагерях, выдерживающее критику, невозможно составить. В любом случае, это явление содержало в себе множество очень спорных моментов.
Для поддержания порядка в исключительных случаях нормами караульной службы дозволялось применять оружие. Например, по заключенному, который самовольно покидал территорию лагеря и не подчинялся приказу остановиться, после предупредительного выстрела можно было открывать стрельбу. Таких случаев, как по финляндским источникам, так и по рассказам заключенных, было мало. Большая часть заключенных относилась к категории легкоуправляемых, и основные беспорядки имели место только перед самым завершением оккупации в июне 1944 г.
В деятельности, направленной против финнов, в Восточной Карелии принимали активное участие как жители оккупированной территории, так и переброшенные с другой стороны фронта люди, группы и партизанские отряды. По характеру эта деятельность варьировалась от сбора и передачи информации до пропагандистской и партийной работы, а в наиболее радикальном виде принимала форму диверсий, захвата «языков» и подготовленных военных ударов. По причине частичного совпадения задач, решавшихся различными организациями, граница между собственно шпионажем, военной разведкой и партизанским движением часто оставалась трудно определимой. В советской литературе движению сопротивления обычно уделялось очень большое внимание.
Подготовку на случай возможной оккупации Петрозаводска в этом отношении начали заранее. По сведениям, собранным надзорным отделом Главной ставки в ходе допросов, местные работники НКВД уже в августе 1941 г. приступили к организации тайной разведывательной сети. В задачи людей, остававшихся на оккупированной территории, входил сбор сведений о численности, дислокации и вооружении частей финляндской армии, расположении штабов. Помимо этого следовало вести антивоенную пропаганду. Куприянов также рассказывает об оставленных в городе разведчиках и партработниках, которые осенью послали в Беломорск первые радиосообщения[63]. Связь с ними прервалась в конце ноября 1941 г.
Позже число людей, направляемых за линию фронта водным, наземным и воздушным путем, увеличивалось. В начале 1942 г. основные усилия наземной разведки были сосредоточены на Свирском направлении и особенно на Яанислинне. В дополнение к сбору сведений военного характера следовало наблюдать за настроениями населения либо лично, либо с помощью оставленных в городе агентов. Выяснению подлежали вопросы отношения оккупантов к населению, о том, кто из жителей находился у финнов на службе, а также какие разрешения требовались для пребывания и передвижения на оккупированной территории.
Разведчиками в основном были люди, владевшие финским языком, такие как американские финны или финны-ингерманландцы, но, по большей части, плохо подготовленные «люди из народа», и, с точки зрения Главной ставки, их деятельность на этом этапе была почти безрезультатной, так как вскоре после перехода линии фронта большую их часть задерживали.
Особенно заметно шпионаж активизировался во второй половине лета и начале осени 1942 г., причиной чего был, по-видимому, сбор сведений о планах возможного продолжения наступления финнов и немцев. Разведчики пытались устанавливать связь с местным населением и подготавливать их для сбора информации. С наступлением зимы активность снизилась, а в 1943 г. интерес к финляндскому фронту явно ослабел, по крайней мере, судя по количеству случаев шпионажа, сведения о которых поступили в надзорный отдел Главной ставки. Возможно, были также пересмотрены способы ведения разведки, так как летом было замечено, что шпионаж велся в связи с растущей партизанской деятельностью. В необитаемой лесной местности, например в глухом лесу в районе деревни Кашканы к юго-западу от Яанислинны, были организованы базы, откуда высылались разведгруппы и поддерживалась связь со своими по другую сторону фронта. Эти хорошо подготовленные и вооруженные группы в основном состояли из знающих местность восточных карелов. Позднее, осенью, число замеченных случаев активности опять сократилось, но весной 1944 г. снова возросло.
Сбор сведений о положении, по крайней мере, в Яанислинне, в принципе, не представлял трудности, так как горожане могли постоянно делать наблюдения и связь с ними, вероятно, легко поддерживалась из-за слабого контроля в окрестностях города. Отчеты разведчиков можно найти, например, в используемом нами советском сборнике документов.
Осуществлять в городе более радикальные действия было опаснее и труднее из-за большого количества в нем военных. Имелись подозрения, что сход нескольких поездов с рельсов на станции в ноябре 1941 г. был результатом саботажа, правда, потом предполагали, что виновником был человек из числа собственного персонала железной дороги, а в декабре известен лишь один случай распространения листовок с речью Сталина. Случаев насилия по отношению к финнам в источниках упоминается лишь несколько: в декабре 1941 г. двое русских зарезали патрульного военного полицейского, в марте 1942 г. убили охранника концлагеря, а осенью 1943 г. в южной части города были обнаружены захороненные под сараем тела трех солдат-финнов. О том, кто мог стоять за этими случаями, сведений нет.
Время от времени имели место вызывавшие подозрения пожары. В материалах расследования пожара в университете не исключалась возможность поджога, а пожаром на складе армейской базы снабжения летом 1943 г. было уничтожено снаряжения и амуниции на сумму почти 4,5 млн марок. Согласно советским источникам, упоминавшийся ранее пожар на территории Онежского завода в декабре того же года, причинивший большой ущерб, был вызван поджогом. Финнам не удалось определить его причину, и никаких доказательств, указывавших на саботаж, материалами следствия так и не было установлено. В мае 1944 г. в течение одного дня через небольшие промежутки времени в различных частях города возникло четыре пожара, которыми, кроме прочего, был уничтожен большой армейский лыжно-велосипедный склад. Очевидно, что все они были вызваны диверсиями, но виновных задержать не удалось.
Полную картину участия горожан в подпольной деятельности трудно составить. Судя по всему, достижения подпольщиков, оставленных в городе осенью 1941 г., были незначительны, поскольку о существовании сети вскоре стало известно. Например, целью задержанной в ноябре 1942 г. группы была организация подпольного органа для проведения партийной работы. Ясно, что такой орган в то время не существовал.
Напротив, прибывшему в город в середине 1943 г. подпольщику удалось, согласно Куприянову, проработать среди населения 4,5 месяца и, кроме прочего, организовать «несколько групп сторонников». Диверсии, проведенные весной 1944 г., также могут указывать на существование какой-то организации. За шпионаж и военную измену в годы оккупации было осуждено примерно 30 местных жителей, а часть, возможно, осталась неразоблаченной.
В большей степени, чем активная деятельность против оккупантов, встречалось то, что можно классифицировать как пассивное сопротивление, проявлявшееся в нежелании людей сотрудничать с финнами. В особенности поначалу было трудно собрать людей на пропагандистские мероприятия и, например, реализация обязательного образования требовала постоянного контроля. Производительность труда в течение всего времени оставалась низкой, причиной чего был совсем не обязательно спланированный саботаж, а, скорее, нежелание людей утруждать себя больше, чем было необходимо для обеспечения прожиточного минимума. По причине недостаточности материальных
стимулов не имелось конкретных мотивов для напряженного труда. Все же прямых случаев нарушения распоряжений о трудовой повинности отмечалось сравнительно мало. Так как повлиять на положение в целом не было возможности, то и раздражать оккупантов не имело никакого смысла, как бы человек ни относился к трудовой повинности.
Очевидно, что концентрационные/переселенческие лагеря решили поставленную перед ними задачу обеспечения безопасности хорошо. Отучай подстрекательства против оккупантов были известны, но к категории серьезных относилась лишь малая их часть. За весь период 1941-1944 гг. за шпионаж и военную измену из числа заключенных концлагерей на всей территории Восточной Карелии было осуждено лишь 5 человек. Понятно, что тяжелые условия жизни не вызывали большого желания работать, а летом 1944 г., в ходе эвакуации выяснилось также, что у заключенных имелось и некоторое количество единиц огнестрельного оружия, которое, впрочем, было до этого спрятано.