Фройляйн Штарк

14

Ассистенты библиотекаря, выдававшие мне книги, носили очки с круглыми толстыми стеклами, серые нарукавники и кожаные нашивки в форме сердца на заднице. Каждый из них сидел перед черной пишущей машинкой «Ремингтон» и двумя желтыми от никотина пальцами, напоминающими когти хищной птицы, печатал каталожные карточки, год за годом, карточку за карточкой, ибо каждый ассистент библиотекаря, как и сам дядюшка, заступив на свой пост, обычно вводил собственную систему, постепенно вытесняющую систему предшественника, и нелепость всего этого заключалась в том, что еще ни одна система не успела охватить все содержимое библиотеки или хотя бы часть целого; напротив, чем дольше существовала библиотека, тем сложнее становились системы, а книги многочисленнее, и в итоге это немыслимо разветвленное книжное древо с каждым годом пускало все новые ростки битком набитых шкафов и стеллажей и пышно разрасталось во всех направлениях: вверх, до потолка барочного зала, под самую крышу, вниз, в недра подвала — книги, книги, книги, десятки, сотни тысяч названий, которые уже никому не под силу охватить, каталогизировать, отчего, наверное, какой-то предшественник дядюшки — один из этих аскетов с длинными шеями стервятников, висевших в столовой, — и приколол канцелярской кнопкой под часами на стене сентенцию Блаженного Августина, разумеется, на латыни: «Да именуешься ты в последний час свой если не победителем, то хотя бы борцом».

В отличие от мамы, пальцы которой, как балетная труппа из красных лакированных ногтей, весело плясали по клавишам пишущей машинки, ассистенты, эти барабанщики из похоронного оркестра, с грехом пополам выстукивали в лучшем случае с дюжину букв на своих карточках, и у них почти никогда не раздавался задорный звонок, восхитительное «дзынь!», возвещающее конец строки. Они поседели и согнулись от старости за своими машинками. Они больше дремали, чем печатали. 1Ъре-победители, которых даже борцами нельзя было назвать.

Последний час свой они встретят мумиями, иссушенными полной бессмысленностью своей стукотни. Впрочем, эти господа отличались одной особенностью: стоило дядюшке отлучиться из библиотеки, как они, дружно «выкусив» пробки из своих фляжек с водкой, присасывались к ним, как телята к маткам. Другая их особенность не сразу бросилась мне в глаза, а лишь после того, как я заинтересовался преданной анафеме родовой фамилией. Ассистенты то и дело нарушали негласный запрет:

— Кац сам стоит перед Штарк на задних лапах! — говорили они шепотом.

Пли:

— Кац вчера нажрался, как сапожник!

Но они позволяли это себе, только убедившись, что его нет поблизости, и даже после этого прикрывали рукой рот и не произносили его фамилию, а скорее выдыхали: Кац!

Кац! С этим именем было то же, что и с темнотой, царившей под юбками, — оно было так же загадочно и привлекательно.