Фройляйн Штарк

7

Я мог не опасаться ее, я был племянник шефа, nepos praefecti, а он показал ей, кто здесь командует. И совершенно справедливо — в конце концов, я добросовестно исправлял свою должность, сидел перед безукоризненно ровными шеренгами лаптей, зорко следя за тем, чтобы ни одна из девиц не проскользнула мимо на своих длинных ногах, не получив пару башмаков соответствующего размера — маленьких, больших, средних, широких, узких. При этом я, конечно, концентрировал свое внимание на их ногах — немудрено при таком количестве посетителей! И если я время от времени и поднимал глаза, то только чтобы ответить улыбкой на их благодарность: не за что, следующий, пожалуйста!

До обеда у нас отбоя не было от посетителей, особенно в первые часы, когда прибывающие один за другим автобусы исторгали содержимое своих салонов во двор и гривастые пассажирки целыми колоннами устремлялись в зал — у меня в эти часы перед глазами мелькало столько икр, щиколоток и юбок, что я еле справлялся со своей задачей. Потом, ближе к обеду, наступало затишье, и я сидел среди своих лаптей, один как перст, позабытый всеми, и всласть предавался чтению толстых, пахнущих плесенью книг, которые мне разрешалось брать у дядюшкиных ассистентов.

Больше всего я любил записки путешественников и первооткрывателей: я улетал вместе со своими лаптями на край света, пересекал зачумленные континенты, исследовал вулканы, становился добычей тайфунов, бродил по улицам дальневосточных городов с их лавками, остро пахнущими пряностями, сумрачными притонами для курения опиума и портовыми тавернами, в которых царят дикие нравы.

Чтобы заказать книгу, мне нужно было назвать ее каталожный номер, поэтому в минуты затишья, когда швейцары и смотрители погружались в дрему и в зале оставалось лишь несколько посетителей, прилипших к витринам, я спешил в каталог, вытаскивал какой-нибудь ящичек, перебирал карточки и, подражая дядюшке, торжествующе восклицал: «Ага! Вот оно!»

Я уже знал библиотеку со всеми ее обычаями и процедурами, со всеми ее звуками как свои пять пальцев: в табулярии — tabulari- um praefecti — располагалась резиденция дядюшки, в скриптории печатали каталожные карточки, и после половины одиннадцатого, когда утренние автобусы были оприходованы, стук пишущих машинок становился громче: они все громче и все с большими паузами иллюстрировали немилосердную скуку второй дополуденной половины рабочего дня; наконец, за несколько минут до одиннадцати стук внезапно обрывался, и оба старца, несших службу при дверях, медленно поднимали головы. С минуты на минуту прозвонят к Ангельскому приветствию,[4] и фройляйн Штарк подаст кофе, сначала им, затем остальным членам экипажа.

Удары колокола стихли.

Штарк, обычно сверхпунктуальная — всегда являющаяся с последним ударом, — сегодня не показывается. Я считаю секунды. Вот, сейчас! Сейчас со стуком отворится дверь кухни, и она вытолкнет в коридор старого слугу с составленными одна в другую чашками на подносе.

Тем временем оба швейцара тоже успели заметить, что время кофе наступило уже почти целую минуту назад. Они подняли свои пергаментные веки-жалюзи и вытаращились из-под козырьков цирковых униформистских фуражек в залитый солнцем коридор. Это еще что такое? — говорили их возмущенные физиономии. Ifte кофе? Куда пропала Штарк?

В семь минут двенадцатого раздается шум сливного бачка. Из туалета выходит ассистент в расстегнутом коричневом халате и направляется в мою сторону на своих длинных ногах-ходулях. Поравнявшись со мной, он подмигивает мне. Что бы это могло означать? На всякий случай я отвечаю ему тем же — береженого Бог бережет.

— Она что, сегодня злая? — спрашивает ассистент.

— Похоже.

— Смотри в оба, — говорит он и кивает в сторону дядюшкиного кабинета, — даже Кац стоит перед ней на задних лапах.

До меня наконец доходит, в чем дело: я разозлил фройляйн Штарк, и она решила для разнообразия вычеркнуть кофе с повестки дня.