Гарри Гудини

Великие времена

К 1905 году американская эстрада вступила в свой золотой век. Гениальный Тони Пастор стал первым, кто очистил варьете от непристойностей, запретил зрителям курить и пресекал хулиганство в зале. Американская публика реагировала на это положительно: теперь в театр эстрады можно было ходить целыми семьями. Дамы могли приходить, не рискуя быть оскорбленными.

Вернувшись в Соединенные Штаты после триумфального европейского сезона 1905 года, Гарри и Бесс с головой окунулись в водоворот американской жизни. Гудини начал свои выступления в Нью-Йорке 2 октября 1905 года в театре «Колониал» у Перси Уильямса, что на углу Бродвея и 63-й улицы. Ему отвели роль «гвоздя программы». В некотором смысле Бродвей был тогда самым жутким местом в городе. Среди публики нередко попадались хулиганы, которые освистывали артистов или вспарывали кресла в зале. Дневные представления в «Колониале» были сущим кошмаром даже для тех, кто умел ладить с публикой.

В тот октябрьский понедельник, когда огни в театре были тусклы, а на световой рекламе по обеим сторонам сцены выделялось единственное слово — «Гудини», толпа пребывала в напряжении. В течение многих лет они слышали легенды об этом фокуснике, и вот наконец он здесь.

Оркестр грянул марш «Кайзер Фридрих», вспыхнули огни рампы, занавес поднялся. Король освобождения вышел к публике, вздернув подбородок и смело глядя в зал своими серо-голубыми глазами. Осанкой, напряженностью тела, всем своим каким-то зловещим обликом он напоминал атакующего буйвола. Если кому и было суждено удержать в узде бродвейских головорезов в театре «Колониал», так это именно ему.

Музыка смолкла. С едва заметной улыбкой Гудини поднял голову еще выше и заговорил резким пронзительным голосом, достигавшим галерки: «Добрый вечер, дамы и господа. Прежде чем познакомить вас с моими последними достижениями в магии, я хотел бы показать вам, чего можно добиться путем постоянных тренировок. Освобождение из смирительной рубашки представляется вам совершенно невозможным. Я просил бы ассистентов затянуть ее на мне так крепко, как только возможно. Для начала я хочу сказать, что в моей работе нет ничего сверхъестественного. Все, что я делаю, — лишь ловкость моих рук и моего тела. Я приглашаю на сцену комиссию из зрителей, чтобы вы могли удостовериться в моей честности. Приглашаю и тех, кто принес с собой наручники, кандалы или другие приспособления, чтобы проверить мои возможности».

Воздействие его личности на зал было, казалось, сродни натянутой тетиве арбалета. Публика напряженно притихла. Гарри, сняв пиджак, остался в серой безрукавке и полосатых брюках своей обычной одежде для дневных спектаклей. Облаченные в ливреи ассистенты принялись натягивать на него смирительную рубашку. Это были верный Куколь и маленький подвижный лондонец по имени Джим Викери. Кое-кто из вышедших на сцену зрителей был в дружбе с Королем освобождения. Им надлежало сделать все, чтобы какой-нибудь «чересчур глазастый» зритель не испортил представление.

Длинные волосы Гудини развевались, он метался то в одну сторону, то в другую, раскачивался, сгибался пополам, упираясь локтями в колени, чтобы ослабить рубашку и, подняв руки над головой, дотянуться до пряжки зубами. Публика сидела молча, потрясенная. Когда Гарри сорвал с себя смирительную рубашку и швырнул ее за кулисы, зал взорвался восторженными рукоплесканиями.

Пока Гудини бился с рубашкой, на сцене собрались люди с наручниками. Куколь, стоял возле лестницы, очевидно, помогая джентльменам подняться. На самом деле он внимательно приглядывался к ним. Большинство из них были спокойные, благовоспитанные с виду мужчины, которых выбирали из толпы перед представлением. Один из людей Гудини спокойно подошел к ним перед спектаклем и предложил каждому подняться с наручниками на сцену. Если выходил кто-либо другой, человек, которого не ждали, Гарри немедленно получал предупреждение.

«Эксперты» сидели на стульях слева и справа от центра сцены. Первых четверых или пятерых наняли; они должны были надеть на Гудини его собственные наручники или кандалы. С пятью парами наручников Гарри были не страшны оковы любого вида, надетые человеком со стороны, — будь то наручники с секретом, старинной конструкции или приготовленные специально. Когда свободны предплечья, достаточно напрячь мышцы, чтобы наручники нельзя было застегнуть достаточно туго, и Гарри мог попросту стряхнуть их, освободившись сначала от «своих». Если незнакомые наручники немного повредят кожу и выступит кровь — тем лучше.

Иногда какой-нибудь изобретатель или механик делал специальную пару наручников с секретом, и, когда такая пара выносилась на сцену, Гудини освобождался от нее по собственной методе. Первым делом он с обаятельнейшей улыбкой хвалил изобретателя, а потом обращался к залу со словами: «Дамы и господа, вот пара наручников, подобных которым я никогда прежде не видел. Их изобрел вот этот господин. Я попытаюсь освободиться от этих наручников, которые, между прочим, устроены хитроумнее всех, какие я когда-либо видел. Это будет вечером в четверг, сейчас же я приглашаю вас понаблюдать за моей борьбой с наручниками».

Это было не только надежное средство заставить многих зрителей прийти на представление вторично, но и способ хорошенько изучить наручники, подготовиться к любым сложностям. Надо сказать, что в Соединенных Штатах, в отличие от Англии и Германии, изобретателей наручников было немного.

У какого-нибудь недоброжелателя из публики было множество возможностей насолить Королю наручников. Но Гудини знал все подвохи. Обычно замки наручников забивались дробью или заполнялись водой. Тогда они ржавели, и их уже невозможно было открыть. Но Гудини предусмотрительно требовал, чтобы наручники всегда были в хорошем состоянии.

Иногда надо было принимать дополнительные меры предосторожности.

Когда какой-нибудь незнакомец выходил на сцену и громко заявлял, что Гудини пользуется обманными трюками, его ждала стандартная процедура. Один из ассистентов зазывал скептика за кулисы, там его обступали другие и вежливо, но настойчиво предлагали покинуть театр через служебный выход. Если зритель упирался, его тихонечко «успокаивали» и оставляли лежать в какой-нибудь темной аллее.