Первый полнометражный фильм Гудини «Жестокая игра» принес ему чистого дохода в Америке менее ста пятидесяти тысяч долларов и за рубежом — около пятидесяти тысяч. Даже в 1920 году это была мизерная сумма. Средний фильм с популярной кинозвездой приносил обычно чистый доход в триста семьдесят пять тысяч долларов.
Гудини был полон решимости взять реванш в борьбе с новым «медиумом», как называли тогда кино. К началу 1921 года он основал свою собственную кинокорпорацию «Гудини пикчерз», уговорив Дэша снести наручники, смирительные рубашки и огромный сундук в подвал его бруклинского дома и вместе с ним заняться новым делом. (Хардин вернулся к шоу-бизнесу только после смерти брата.) Гарри решил сам писать сценарии, выбирать места выездных съемок, наблюдать за самой съемкой, играть главные роли, просматривать текущий съемочный материал и руководить рекламой. В обязанности Дэша входило проявление и обработка пленки.
С азартом принялся Гудини за свой первый самостоятельный фильм «Человек из мира иного».
Сюжет фильма вполне мог заинтриговать зрителя. Человека замораживают и оставляют в таком состоянии на неопределенное время. Столетие спустя членам арктической экспедиции удается воскресить его. Вернувшись к жизни, он разыскивает свою возлюбленную и узнает ее в ее правнучке. Идея фильма возникла в голове Гудини после того, как он прочитал в «Американском еженедельнике», что в Арктике было обнаружено тело викинга в крылатом шлеме и даже с рыжей бородой, прекрасно сохранившееся спустя тысячу лет.
Запершись в своем офисе на 113-й улице, переполненном книгами, театральными афишами и письмами, Гудини, работая днем и ночью, в течение десяти суток написал сценарий. Затем собрал свою труппу и поехал с ней снимать арктические сцены в Лейк-Плесид.
Здесь он принялся ожесточенно сражаться с теми трудностями, которые буквально лавиной обрушиваются на непрофессионалов при съемках на местности: длина теней менялась каждые двадцать минут, облака закрывали солнце, дождь лил совсем некстати. А ведь каждая минута простоя влекла за собой дополнительные расходы!
По мере нарастания трудностей убывали решимость и мужество Гудини. Наконец, сильно обморозив ноги, он решил, что сделанного достаточно, и отправился к Ниагарскому водопаду для съемок самой эффектной сцены, в которой он спасает героиню на самом краю водопада.
В начале 20-х годов еще не были разработаны технические методы получения эффектных сцен: например, для съемок аварии самолета использовался настоящий самолет. В сцене спасения героини Гудини решил все делать по-настоящему, как в жизни. Для этого нужно было подготовить специальные приспособления для страховки.
Гудини был опоясан скрытыми под одеждой кожаными ремнями, в свою очередь связанными со стальным тросом, идущим от барабана на берегу. Такую же страховку имела и дублерша героини. Однако сцена спасения героини после погружения ее каноэ в бурлящую воду произвела фурор, никто никогда раньше не показывал таких наводящих ужас кадров, от которых волосы буквально становились дыбом.
Все кинообозреватели соглашались, что сцена спасения превосходна, вместе с тем многие язвительно отмечали, что герой, размороженный столетие спустя, почему-то совсем не удивляется тому, что мир вокруг него столь разительно переменился. Эту «деталь» Гудини, поглощенный в основном сценами приключений, совсем упустил из виду.
При съемке второго фильма «Холдэйн-шпион» Гудини уже избегал опасных натурных съемок и все трюки проделывал в павильоне. Если к «Человеку из мира иного» критики отнеслись довольно снисходительно, то второй фильм был встречен хуже некуда.
Публика тоже не проявила особого интереса к фильмам Гудини. Чтобы привлечь к ним внимание, Гарри часто сам появлялся перед зрителями. В театре на Таймс-Сквер после демонстрации «Человека из мира иного» он показывал свои представления «Прощай, зима» и «Приход лета», а также трюки с иголками и смирительной рубашкой. Он даже обращался к зрителям с речью, в которой высмеивал медиумов. Когда дела в кино пошли совсем плохо, он взял напрокат слона и показал на сцене трюк с его исчезновением. Это был весьма дорогой способ продажи фильма, потому что слон буквально проел всю выручку.
Банковский счет Гудини таял, и Бесс по нескольку раз в день напоминала ему об этом. Надо было что-то предпринимать, и немедленно.
Темп водевиля сильно изменился за то время, пока Гудини был занят производством фильмов. Страна, казалось, еще продолжала маршировать «все дальше, все дальше», как поется у Джорджа Коэна. Машины двигались все быстрее, а дороги становились все лучше, чтобы машины могли мчаться еще быстрее. Радиостанция в Питтсбурге начала круглосуточное вещание, и Америку обуяла новая мания, сменившая столоверчение: все сидели с наушниками у детекторных приемников. Еще немного — и Штаты охватит радиолюбительский ажиотаж. У поколения, которое прошло через первую мировую войну, вид человека, прыгающего с моста и освобождающегося от наручников под водой, уже не вызывал припадков истерии.
Гудини понял, что он уже не сможет выступать в одиночку или только с Коллинзом. Поэтому он объявил, что не будет возражать против участия в концертных эстрадных программах. Более того, такие приглашения будут им оплачиваться. С этого времени начались метания между двумя нью-йоркскими театрами, расположенными довольно далеко друг от друга, театром «Кейт» на Востоке и «Орфеем» — в западной части города, где он работал вместе со своим другом Мартином Беком.
Однако Гудини чувствовал, что еще немного, и публика начнет забывать о нем, и эта мысль не давала ему покоя. Программа театра «Кейт» включала показ мультипликационного фильма, короткометражного фильма и шести водевильных номеров, причем Гудини должен был выступать последним. Это были сложные номера, их трудно было показывать подряд, а уставшая публика не могла толком уследить за артистом. Номера включали трюки со смирительной рубашкой, с иголками в положении вниз головой, и Гудини еле-еле исполнял их.
Тридцатого января Гарри был в Кливленде, он должен был сопровождать мюзикл «Варьете-1922» и восходящую комедийную звезду Уилла Махони. После войны публика больше всего любила мелодраму, комедию и песни: впрочем, все это популярно и по сей день.
В Питтсбурге большая часть программы была отдана звезде музыкальной комедии и джаз-оркестру, а на долю Гудини и его камеры для пытки водой оставалось немного. И в «Орфее» в Бруклине из девяти актов программы Гудини был отдан только пятый, в остальных актах выступал популярный Джон Стил, романтичный тенор, чей голос в записи на пластинках звучал почти в каждом американском доме.
Супермену Гудини было о чем подумать.
Весной этого же года в Америку приехал знаменитый Артур Конан Дойл, чтобы прочитать цикл лекций, посвященных спиритизму. Цикл открывался в Карнеги-Холл, и слушали его там «синие ленточки» (члены общества трезвенников). Спустя несколько недель сэр Артур и леди Конан Дойл нанесли визит Гудини. Мужчины вместе поднялись в библиотеку. Просматривая книги по спиритизму, сэр Артур заметил, что в библиотеке мало «позитивных», как он выразился, книг по этому предмету.
Восемнадцатого июня в Атлантик-Сити, где обе семьи проводили вместе уик-энд, леди Конан Дойл неожиданно спросила Гудини, не возражает ли он, если она попробует получить свидетельство загробной жизни его матери при помощи своих недавно выработанных способностей к автоматическому письму. Гудини согласился, и леди Конан Дойл провела сеанс. Она была в ударе. Послание, записанное с огромной быстротой на листках нотной бумаги, было как две капли воды похоже на обычные послания такого рода и состояло из набора выспренних банальностей: «О, мой дорогой, слава Богу, что я прорвалась наконец. О, как часто я пыталась. Теперь я счастлива. о, конечно, я хочу говорить с моим любимым мальчиком…» Так страница за страницей заполнялись тем, что диктовалось, по-видимому, подсознанием хорошо образованной англичанки, принадлежащей к верхушке «среднего класса». Ни одного слова из этого послания нельзя было с уверенностью приписать мамаше Вайс.
Гудини, если верить Конан Дойлу, был глубоко тронут посланием, и благородный рыцарь детективного жанра счел чувства Гарри достаточным подтверждением истинности послания.
Гудини, несомненно, испытывал какие-то эмоции, но это был не трепет и не переполняющая душу вера, а, по всей видимости, едва сдерживаемый гнев.
Еще до начала сеанса Бесс при помощи тайного кода, выработанного ими еще для эстрадных представлений, на которых Гудини «читал мысли», сообщила ему, что накануне вечером она рассказывала леди Конан Дойл о горячей привязанности Гарри к своей покойной матушке. Во время беседы, которая, по-видимому, была продолжительной, Бесс упомянула, как Гарри любил прижиматься ухом к груди матери, чтобы слышать биение ее сердца. Она рассказала все, кроме двух важных вещей: во-первых, о том, что мамаша Вайс не говорила по-английски, и во-вторых, что 18 июня был ее день рождения, который Гудини всегда отмечал.
Долгий и вдохновенный бред Джин Конан Дойл взбесил его, но поскольку знаменитый писатель и его жена были так обезоруживающе искренни и, кроме того, были его друзьями, он не мог позволить себе дать выход гневу. Поэтому он, как писал Конан Дойл, «покинул комнату в состоянии сильнейшего волнения».
Двадцать второе июня было днем годовщины свадьбы Гарри и Бесс, который они всегда праздновали. В этот вечер они пригласили сэра Артура с женой в театр. Вечер был прощальным, так как супруги Конан Дойл на другой день отплывали в Англию. В театре давали пьесу Реймонда Хичкока, и тот был в прекрасном настроении. Он представил супругов Конан Дойл публике и попросил Гудини показать что-нибудь в их честь. Гарри сделал вид, что смущен, но, подбадриваемый Хичи, сэром Артуром и настырной публикой, вышел на сцену и обнаружил, как это ни странно, у себя в кармане пять пакетов штопальных иголок и катушку с нитками…
Спектакль Хичкока был прерван. Впервые в истории шоу-бизнеса приглашенный в качестве гостя артист нарушил заведенный на Бродвее порядок.
Создателю Шерлока Холмса Гудини представлялся загадочной фигурой. Метод Холмса, о чем не раз упоминалось в рассказах писателя, состоял в умении наблюдать и делать выводы. Необыкновенные способности Конан Дойла к наблюдениям, помогавшие ему раскрывать в своих сочинениях самые запутанные уголовные преступления, оказались бесполезными при встрече с магией. В многочисленных разговорах и письмах Гудини старался объяснить ему это, но безуспешно: сэр Артур становился все более и более легковерным, и в конце концов это привело к их неизбежному разрыву.
В конце сезона Гудини стал все яростнее разоблачать проделки спиритов. Иногда, чтобы как-то разнообразить свое представление, он включал в него демонстрацию какого-нибудь медийного трюка, что всегда принималось публикой с восторгом.
Он вел ожесточенную борьбу, участвуя в концертных программах иногда по нескольку раз в неделю, за сохранение своего места ведущего артиста варьете.
В Лос-Анджелесе он устроил скандал директору театра за то, что о двух других актах концерта писали в газетах, а о его выступлении — нет. Он подготовил новый впечатляющий номер, названный «Освобождение из огня». Бойскауты привязывали его к столбу и, разложив вокруг хворост, подносили к нему зажженную спичку. Гудини должен был развязать веревки прежде, чем пламя охватит его. Но скауты, следуя знаменитому лозунгу «Будь всегда готов», принесли с собой канистру керосина! Когда Гудини освободился от веревок, его брюки были объяты пламенем. Чудо заключалось не в том, что он освободился, а в том, что почти не пострадал от огня.
Затем Гудини представил совершенно безопасный, но в то же время весьма странный номер: он показал трюки медиумов таким образом, что избранная публикой комиссия ничего не могла понять, тогда как большая часть публики видела, как все это делается. Он попросту завязал глаза членам комиссии, имитируя традиционную темноту сеансной комнаты.
Постепенно влияние спиритизма на общество росло. Этому способствовал литературный престиж Конан Дойла: всеми любимый автор продолжал слепо доверять шарлатанам, причем не всегда умным и талантливым. Он начал приписывать спиритические способности даже обычным артистам варьете, лишь бы они умели делать то, чего он не был в силах немедленно объяснить.
В результате лекционного турне Конан Дойла журнал «Наука в США» от 18 ноября 1922 года предложил премию в две тысячи долларов любому, кто сможет сфотографировать духов при соблюдении определенных тестовых условий, и две с половиной тысячи — тому медиуму, который сумеет вызвать физические явления: постукивания, огонь, левитацию и так далее. Тоже под строгим контролем.
Конан Дойл, комментируя это сообщение, писал:
«Я не понимаю, зачем присуждать призы за фотографии спиритических явлений. На это предложение могут откликнуться очень много жуликов с обоих континентов. Зачем вообще присуждать призы, когда и так существует достаточно много доказательств реальности этих явлений?»
Делая свое предложение, журнал ничем не рисковал. Напротив, оно обеспечивало верную рекламу и резкий рост тиража. Редакция считала, что вряд ли найдутся медиумы, которые рискнут подвергнуться испытанию на неизвестных им условиях. Да условия эти и не могли быть объявлены, ведь для каждого из претендентов (если бы такие, паче чаяния, объявились) они должны были быть различными.