Где ночует зимний ветер

Глава 8 БАБА-ЯГА

Миша Маковеев не беспокоился о нас. Вездеход шел напрямик через тундру, стальными гусеницами кроша снег, стуча по льду и камням, пересекая мелкие ручейки и речушки, озерца, разрывая моховища и кочки.

Иногда вездеход высоко взлетал и падал с камней вниз, гремя, как пустая консервная банка.

— Угробит опричник! — ругался Лешка Цыпленков. — Кто доверил этому чучелу машину? Если он так еще раз бросит вездеход, пойду пешком. Мне своя голова дороже.

— Была бы голова, — сказал Володька. — А то котел чугунный. Не скоро расколешь!

Мишка, словно услышал ворчания Цыпленка, вдруг повел вездеход осторожно, как будто это был ученый слон, которого заставили шагать по бутылкам.

Мне хотелось представить неизвестную Хауту. К ней мы нетерпеливо стремились. Справа и слева громоздились высокие хребты гор. Но особенно меня поражало небо. Синее, чистое. Такой же нетронутой синевой сверкал лед на озерах и маленьких ручейках.

Вездеход встряхнуло. Заброшенный наверх край брезента упал, и в кузове сразу потемнело, как в кинозале.

Задвигались ящики, бочки с соляркой. Спальный мешок сполз со своего места, раскатился и ударил Президента по голове.

— Глупая шутка! — обиделся парень, недовольно сопя. Он протирал припухшие от сна глаза, хмурился.

— Мешок тебя сам огрел! — засмеялся Боб Маленький.

— Думаешь, я поверю? — Президент дернул за лямку рюкзак и, размахнувшись, стукнул Боба Маленького, а потом и гогочущего Цыпленка.

— Не люблю глупых шуток! — закричал Цыпленков и швырнул мешок к кабине.

Вездеход резко остановился. Александр Савельевич громко сказал, напрягая голос:

— Щучья-река. Посмотрите!

Володька Бугор приподнял брезент. Справа тянулись высокие красные скалы с острыми краями. Резкий ветер вырывался из долины, сдувая сухой снег. Он набился в щели между камнями, спускался длинными распущенными хвостами.

Русло реки задул снег, но угадывались все повороты и петли по высоким торосам, сугробам и береговым обрывам.

Мишка Маковеев сорвал машину, прежде чем я смогла как следует запомнить очертания берегов. Мы мчались под уклон по мягкому снегу. Но скоро днище загудело от тяжелых ударов; машина наскочила на камни. У берега вездеход зарылся в сугроб. Медленно полез вперед, пробивая широкую колею.

Наконец, гусеницы мягко застучали по ровному льду. Вездеходчик, вместо того чтобы скорей пересечь широкую реку, направил машину по льду, радуясь быстрой езде на четвертой скорости.

— Балда Мишка! — выругался Бугор. — Не на Невский вырвался. Утопить захотел! — Он дернул меня за руку и потащил к борту.

— Володь, ты чуть руку не вырвал! — пожаловалась я.

— Сиди! Затрещит лед — выпрыгнем!

— Струсил? — я вызывающе смотрела на Бугра. Лешку Цыпленкова, Аверьяна Гущина я могла считать трусами, но Володьку никогда. Цыпленок ничего не заметил. Он лежал на своем месте и, щурясь, смотрел в зеленое полотно брезента, не выражая беспокойства и волнения. Я вырвала руку и плюхнулась на свое место.

— Почему ты забыл о ребятах? — набросилась я на Бугра, не в силах скрыть волнение. — Александр Савельевич в кабине сидит. Начнем тонуть — ему не выбраться!

Называть Бугра по имени я не могла, так как своим поступком он удивил меня: настоящий товарищ никогда не оставит друга в беде. Разве мы все не стали его товарищами? Разве не стал его товарищем Александр Савельевич? Президент рассказывал, что начальник партии в войну был комиссаром, брал рейхстаг.

— Что вы здесь обсуждаете? Кого собрались топить? — удивленно спросил проснувшись Боб Маленький, подался вперед, сжав кулаки. И вдруг застучал по кабине.

Я поняла, что мне надо делать. Тоже принялась садить кулаком по железной перегородке. Вездеход остановился.

— Александр Савельевич, надо на берег выбраться! — громко сказал Боб Маленький встревоженно. — В промоину попадем! Лед синий… Река должна вскрыться!

— Не волнуйтесь, сейчас сворачиваем, пологий берег нашли!

Мне неприятно было смотреть на Бугра. Не хотела, чтобы он лежал рядом со мной, дыша в лицо табачищем, щекотал шею бородой. Решительно переползла к Президенту и прижалась к его спине.

— Президент, ты давно марки собираешь? — тихо спросила я, стремясь узнать, что это за парень.

— С детства.

— Знала я одного марочника, — сказала я и задумалась, вспомнив Алика недобрым словом.

— Ну и что? — поинтересовался Президент.

— Дедушка его собирал марки разных колоний… Ему альбом по наследству достался. У него есть марки с острова Мадагаскар.

— Филателистов я знаю… В Москве известны профессор Иванов, академик Дальгородский, профессор Воронцов.

Я крепко сцепила зубы, чтобы не вскрикнуть. Лучше больше не спрашивать Президента, а то он вдруг скажет, что знал Алика. Слышал от него обо мне. Зачем я затеяла разговор о марках? Ну зачем?

— Как звать твоего знакомого?

— Мальчик из нашего класса.

Президент явно обрадовался представившейся возможности просветить меня. Он начал рассказывать о марках захватывающие истории одну за другой. Все прислушались к нему.

— Марки дорогие? — спросил Аверьян.

Президент отодвинулся от меня и повернул голову к Гущину, смотря на него уничтожающим взглядом.

— Есть марки дороже золота. — Голос геолога перешел на шепот. — Марка Британской Гвианы. Ее выпустили в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году. На ней нарисована трехмачтовая шхуна. Анфиса, у твоего приятеля, конечно, нет такой марки?

— Я не видела.

— И не будет. — Президент довольно хихикнул. — Американский миллиардер Хайнд купил марку Британской Гвианы на аукционе за триста пятьдесят две тысячи франков.

— А ты не врешь? — спросила Ольга. Она, оказывается, не спала и внимательно слушала Президента, не спуская с него глаз.

— Это все знают. Спроси любого филателиста. Богатые коллекции имели императоры, короли, президенты. У меня тоже хорошие марки. Прислал знакомый. Одна марка с Гватемалы. Нарисован красный попугай с длинным хвостом. Кексель — птица счастья. — Президент посмотрел на меня: — Понятно?

— Ну, ну, завирай дальше. Ты о королях еще чего-нибудь наболтаешь, — засмеялась Ольга. — Все равно спать не хочется. Боб Маленький напугал промоиной! Я плавать не умею, боюсь…

— Английский король Георг Четвертый любил марки. Его коллекция славилась.

— А еще у кого? — спросил любопытный Лешка Цыпленков.

— У испанского короля Альфонса Тринадцатого.

— Случайно, не воровали у них марки? — поинтересовался Аверьян.

— В сейфах такие марки хранят, — пояснил Президент. — В тысяча девятьсот тридцать первом году свергли в Испании монархию. Альфонс Тринадцатый убежал, бросив ценное имущество, но прихватил с собой все марки.

— Дурак, золотишко бы цапнул! — разочарованно сказал Гущин. — Дурак Альфонс. А еще тринадцатый!

При очередном толчке упал брезент, и в машине стало темно. Мишка Маковеев не сбавлял скорость. Вездеход, по-прежнему натужно тарахтя, упрямо продирался между скалистыми горами, то и дело шлепая гусеницами по камням, переезжая ручьи.

Президент протяжно зевнул. Не закончив рассказ, захрапел, не досказав всех историй о королях, президентах и их коллекциях марок.

Скоро и меня начало укачивать, но я крепилась. Боялась, что пропущу что-то особенно важное.

Сколько я проспала, сказать трудно. Проснулась от тяжелых ударов. Они гремели справа. То раздавались снизу, а через минуту удары сыпались по бокам. И снова грохот сотрясал вездеход. Казалось, что от сильных ударов он подскакивал.

Я испуганно открыла глаза, меня поразило, что я не слышала знакомого лязга гусениц, словно Мишка Маковеев потерял их по дороге.

В машине стоял громкий храп, все спали, устав от тряски, дороги, разговоров.

— Боб! Президент! Цыпленок! Аверьян! Владимир! Ольга! — громко выкрикивала я имена. — Проснитесь скорей. Что-то случилось! Скорей просыпайтесь, черти!

Лешка Цыпленков отбросил брезент на дуги. Темные рваные облака скупо процеживали свет, спутав всякое представление о времени. Бурная река тащила нас вместе со льдом вниз, то и дело швыряя на камни, крутя на водоворотах.

— Сеха-яха! — громко сказал Боб Маленький. — Мы должны были ее переезжать! Уже вскрылась!

— Мы плывем! — испуганно крикнула Ольга.

— Тише! — Володька Бугор сел на борт и закричал: — Выбирайся на берег, Малюта! Действуй живо, дурак!

— Я ухи забыл надеть!

Хлопнула дверка кабины. Александр Савельевич начал вылезать на крыло.

— Ухи забыл! — рявкнул громко Бугор, перекрывая гул реки и скрежет трущегося льда. Он выругался. Быстро принялся раскидывать вещи.

— Цыпленок, ты железные щитки для гусениц не видел?

— Нет.

— В правом углу лежали, — сказал Президент, суматошно раздвигая рюкзаки, спальные мешки, палатки, ящики и коробки.

— Давай, шевелись! — орал Бугор.

Грозная река тащила вездеход, как самую обычную щепку, крутила и безжалостно била о камни и льдины.

Александр Савельевич выбрался из кабины на крыло, и машина сразу накренилась. Волны стали перекатываться через борт, захлестывали.

Я смотрела на Александра Савельевича со страхом. Вездеход как назло швыряло из стороны в сторону, и для того чтобы удержаться на капоте, надо было обладать ловкостью акробата. Но стоять на одной ноге — еще труднее.

Вездеход ударило о камни. Раздался всплеск. Я едва удержалась, чтобы не крикнуть. Александр Савельевич продолжал стоять, вытирая рукой мокрое лицо: его окатила с ног до головы высокая волна.

Бугор радостно ударил двумя железными крыльями, как литаврами, и вылез из машины.

— Боб, забирайся на левый борт для равновесия! Смотри, чтобы наше корыто не перевернулось, — командовал Свистунов. — А вы, начальник, в кабину!

— Я постою. Ничего не случится, — спокойно ответил Александр Савельевич.

— Комиссар, найдется кому уравновешивать! — настаивал Володька, добираясь до мотора машины.

Холодные волны, куски синего льда с треском били по вездеходу, как удары тяжелого молота. Я высунула голову и напряженно смотрела. Бугор лежал над гусеницей и что-то делал. Руки по локти в воде. Налетела волна и окатила парня.

Володька привернул крыло и переполз на правую сторону вездехода, не обращая внимания на перекатывающиеся волны. Машина качнулась и зачерпнула воду.

На крыле проворно оказался Боб Маленький. Машина выпрямилась, как чаша весов под гирей.

Бугор работал, не обращая внимания на бьющие волны и брызги воды. Острый кусок льда ударил в кузов. Вездеход развернуло. Высокая волна нагнала машину и обрушилась сзади, обдав нас всех холодной водой.

Мне показалось, что скалистый хребет на берегу пришел в движение. Но хребет со снежными пиками стоял на месте, а крутилась на течении наша машина, наполняясь водой.

— Вруби четвертую, Малюта! — громко крикнул Бугор, наконец, прикрутив направляющие щитки на гусеницы, и смачно выругался.

Вездеход ударился днищем о торчащий камень и медленно двинулся поперек течения к скалистому правому берегу.

Но бурная Сеха-яха не думала сдаваться, отшвыривала от берега, старалась разбить вездеход о горбатые спины камней.

Преодолев стремнину, стальная коробка у берега пошла быстрее. Шипы траков заскребли по земле, осыпая гальку. Нос вездехода задрался, а кузов нырнул в реку. В его четырехугольном ящике заплескалась вода, всплыли спальные мешки. Неожиданное купание в ледяной воде не доставило нам радости.

Страх еще не прошел, и мы молчали, уставившись на бурную реку. Каждый думал об этой проклятой переправе, с трудом веря в свое счастье и избавление от плена.

«Да, хороша поездочка! Хороша!» — отжимая воду из ватника, подумала я.

— Баба-Яга приглашала в гости! — нервно смеялся Президент. — Бр-р, мешок с костями предлагала!

— А марки не сулила? — спросил Аверьян Гущин.

— Нет.

— Не нравится мне Баба-Яга! — Володька почесал пятерней бороду. — Цыпленок, дай закурить твоих подарочных. Мои сигареты размокли.

— Держи.

Бугор жадно затянулся. Я стыдливо опустила глаза и не смотрела в его сторону: трусом его считала, а он так невозмутимо лежал на узком крыле машины, прикручивая крылья над гусеницами! Трусу такое не под силу! Волны Сехи-яхи и льдины каждую минуту могли сбить его в реку.

Александр Савельевич вылез из машины. Шагнул, прихрамывая. С мокрой одежды стекала вода.

— Злая Сеха-яха.

— Баба-Яга, — сказала я.

— Злая Баба-Яга! — согласился начальник партии.

Вездеходчик хлопнул дверцей машины. Огромная шапка сползла ему на глаза. Он угрюмо молчал и, чтобы не видеть упрека в наших глазах, нырнул под днище машины. Через минуту он уже держал шприц с солидолом и старательно смазывал ленивцы и звездочки машины.

Александр Савельевич жадно курил, глубоко затягиваясь. Он смотрел задумчиво на широкую реку, вслушиваясь в грохот перекатываемых камней.

— Подержи! — Володька Свистунов протянул мне мокрую телогрейку.

Я хотела помочь ему, но меня опередил Президент.

Выкрутив телогрейку и ковбойку, Володька стащил с себя тельняшку. Я поздно отвернулась. Успела заметить на его шее тяжелый крест на медной цепочке. Это было для меня открытие.

Неужели Бугор верующий? Вроде, непохоже. Если он не верует, зачем тогда таскает крест, шею стер цепочкой до крови?

— Свистунов, возьми куртку! — Александр Савельевич начал раздеваться. — У меня теплый свитер. — Он не обратил внимания на крест, как будто знал о нем давно.

Володька не отказался от меховой куртки начальника. Он подошел, широко улыбаясь.

— Выпьешь?

— Надо согреться.

Александр Савельевич налил из своей фляжки в кружку спирта.

— Анфиса, достань что-нибудь закусить. Тушенку или корейку.

— Не надо, комиссар! — махнул рукой Володька. Выплеснул спирт в рот и, захватив горсть снега, жадно заел. Летную куртку держал на весу перед собой и не торопился надевать. Лицо раскраснелось. На его литых чугунных плечах синели две выколотые розы с листьями.

— Володя, держи тушенку! — протянула я парню банку. — Корейку не нашла.

Свистунов набросил на себя летную куртку.

— Хочешь, чтобы я закусил? Давай! — Острым ножом вырезал круглое донце банки.

— Анфиса, мне бы тоже заморить червячка! — попросил Лешка, жадно облизывая губы. — Александр Савельевич, всех угощайте… Тонули вместе… Выпить не грех… Чуть-чуть не посадила нас Баба-Яга на лопату… Могли рыбу кормить… Был у нас такой случай на Красноярской ГЭС… Вроде этого… На Енисее!

— А ты прав, Цыпленков. Надо выпить! Страшная Баба-Яга! — согласился Александр Савельевич.

Каждый получил свою порцию спирта. Президент зачерпнул из реки воду. Разбавил спирт. То же самое сделал и Боб Маленький. В кружке принес воду и Аверьян Гущин.

— С полярным крещением вас, ребята! — усмехнулся Александр Савельевич. Одним глотком проглотил спирт и сразу запил его водой.

Я отхлебнула глоток спирта, хотела заесть снегом, как сделал Володька Свистунов, но сразу закашлялась. Глаза залило слезами. Придя в себя, увидела корчившихся от смеха ребят.

— Допей! — прохрипела я и протянула кружку с остатками спирта Свистунову.

— Давай, чтоб добро не пропало! — Володька быстро проглотил огненную жидкость и тыльной стороной ладони вытер рот. — Хо-ро-шо! Ныряй в кузов, Ленинград! — Он покровительственно похлопал Мишку Маковеева по спине. — Третий класс! Александр Савельевич, разрешите, я поведу вездеход?

— Умеешь, Свистунов?

— Водил в молодости. Класс у меня другой…

— Попробуй. Согреешься скорей у мотора.

Мишка недовольно заворчал:

— Класс другой… А ты покажи свои права!.. Скажешь, потерял…

— Пусть попробует!

— Попробую, — усмехнулся Свистунов. — Скажи спасибо, Мишка, что от срока ушел. Еще немного — и утопил бы нас в реке. Сам бы вынырнул, я знаю, а девчат и Александра Савельевича отправил бы на дно.

— Коробка плавает.

— Но ныряет глубоко! — Свистунов забрался в кабину.

Вездеход плавно тронулся с места.

Я волновалась за Свистунова. Но ничего особенного не случилось. Не надо было хорошо разбираться в технике, чтобы понять, что Володька — хороший водитель. Страшные удары больше не сотрясали вездеход, словно под снегом не было раскатанных камней, валунов, щебенки и острых гребешков.

Володька Свистунов становился для меня все большей загадкой.

Мишка Маковеев сидел на сыром брезенте, подвернув полу шубы. Он грозился пожаловаться на самоуправство, сообщить куда следует.

— Замолчи, зуда! — оборвал Боб Маленький. — Я твои ухи никогда не забуду.

— Малюта Скуратов, — сказал Лешка Цыпленков. — Маргарита бы тебя засудила… Я ведь тоже не плаваю. Пускал бы пузыри…

— Напали на парня, — заступилась Ольга. — Бугор тоже хорош. Сам грузил машину. Мог не закладывать железки. Герой!

Как ни странно, но Ольга оказалась права. Трудно ей было возразить. Но все равно Володька Свистунов стал для меня героем, нашим спасителем.

После короткой перепалки в кузове раздался храп. Я долго ворочалась, пока уснула.

Проснулись мы от непривычного грохота. Вездеход медленно полз по камням, гулко лязгая растянувшимися гусеницами. Лешка Цыпленков откинул брезент. Мы двигались по узкому коридору между горами. Река успела вскрыться, и вода прыгала по камням, ударяясь о снежные берега и льдины.

В морозной дымке виднелось несколько палаток.

— Лагерь саурейцев! — обрадованно сказал Президент, протирая глаза. — По Хауте подымаемся. Скоро наша точка.

— Потрясемся! — сказал Боб Маленький.

Сон сразу пропал. Мы с Ольгой напряженно всматривались в высокие горы, стараясь определить, где остановится вездеход. Над головой висел красный диск солнца, но по нему нельзя было понять, наступил день или была ночь.

— «Нас утро встречает прохладой», — фальцетом затянул Лешка Цыпленков.

— Уймись, Цыпленок! — Президент вразумительно постучал ногтем по стеклу наручных часов. — Ночь сейчас. Десять минут двенадцатого!

Я давно заметила, что Президент во всем любил точность. Если называл время, то обязательно с минутами и секундами.

Трудно поверить, смотря на солнце, что стояла глубокая ночь.

Строчки Пушкина сами пришли ко мне. Я первый раз видела белую ночь, и Александр Сергеевич помог мне понять ее удивительную прелесть, особенное свечение красок. Горы по-прежнему поражали своими высокими пиками, но теперь уже не казались темно-красными, а черными без всяких теней. Снег не искрился, а блестел, отливая прозрачной голубизной. Такой же голубой казалась прибрежная галька и вода в Хауте в белых барашках пены.

Вездеход вскарабкался на возвышенность и остановился. На широкой поляне среди снега зеленела трава, горбатились моховые кочки.

— Хаута! — Александр Савельевич не удержал дверцу, и она сильно ударила но кузову машины.

Мы вылезли, стараясь скорей размять затекшие от долгой езды ноги.

Володька Свистунов выпрыгнул из водительской кабины. Сбросил шапку и вытер со лба пот.

— Малюта Скуратов, принимай технику. Класс у тебя третий?

— Третий.

— На второй тебе еще рано сдавать. В таксисты ты не годишься.

— Почему?

— Сам знаешь… технику еще не оседлал!

— Ребята, ставьте палатки! — Александр Савельевич широко развел рукой. — Одну Белокуровой. Ей в первую очередь. Оля, выбирай место. Передашь телеграмму на сто десятый: «Лагерь развернули, ждем всех».

Ходить непривычно: под ногами — моховые кочки, торчат острые лбы камней, лед, снег.

Предусмотрительный Володька не зря наковал металлических штырей. Ребята по очереди забивали их кувалдой в скалистый грунт.

— Породка седьмой категории, — сказал Свистунов и, отставив молот, вытер пот со лба. — Александр Савельевич, как думаете?

— Седьмой! Самой трудной!

Не могу видеть, как ребята не доев, выбрасывают куски хлеба.

…Зря я трясла свой кошелек-туфельку и заглядывала под подкладку. Туда не завалилась ни одна монета. Хотя кошелек был мне дорог, как папин подарок, я готова была его обменять на кусок хлеба. Я не ела целый день!

Не обращая внимания на моросящий дождь, я направилась через площадь, шлепая по лужам. На автобусной остановке столб обклеен объявлениями. Он белеет, как береза в лесу.

Я остановилась и принялась читать. Дождь размыл чернила.

Медленно второй раз прочла номер телефона, стараясь разобраться. Да это же телефон нашей квартиры. Кто решил меняться? Начала перебирать фамилии: Яковлев, Заплетов, Сыркина? Оказывается, есть и подпись. А я и не заметила. «Спросить Алевтину Васильевну».

Я торопливо оглянулась. Не смогла отделаться от чувства, что от Сыркиной никуда не убежишь, не спрячешься. Прямо напасть. «Это случайность, — спросила я себя, — или судьба?».

Объявление старое. Сыркина приклеила его, не зная, что наш дом пойдет на слом. Сейчас она не захочет меняться: получает новую квартиру.

Вспомнила о маме и вздохнула. В воскресенье мы должны переезжать. Трудно придется маме. «Мама, милая, хорошая, я не могла поступить иначе!»

Чтобы немного успокоиться, прочитала второй листок.

«Полны надежд — молодожены»! — подпись смешная, но я не улыбнулась. Какие разные желания! Любе и Гене нужна отдельная комната, а мне хотя бы уголок, чтобы только приткнуться и вытянуть уставшие ноги. Не раздумывая, повернулась и направилась к вокзалу. Мне хотелось света, тепла, человеческого участия.

Я вошла в вокзал. Меня не заметил дежурный милиционер, и я была этому рада. Почему-то не удивилась спертому воздуху, спящим, высоким скамейкам, заставленным чемоданами и узлами.

Из открытых дверей второго зала, где буфет, тянуло ароматным запахом кофе и свежей сдобы. Медленно поднялась по ступенькам на второй этаж. С любопытством оглянулась по сторонам. Жадно втягивала сытый парок, плывший над стаканами. Старалась не смотреть на счастливцев, которые стояли около круглых мраморных столиков, вкусно чмокали и прихлебывали горячий кофе.

Особенно раздражала меня молодая девушка в синем берете. Она осторожно держала стакан, отставив в сторону мизинец. Нехотя отщипывала маленькие кусочки от булки, косясь на высокого бравого солдата.

Солдат не обращал на девушку внимания. Правым сапогом крепко прижимал чемодан, перетянутый широким ремнем. Искал что-то в карманах.

— У вас нет карандаша? — обратился он ко мне. — Хочу письмо друзьям написать, чтобы встречали.

— Ручка подойдет?

— Все равно. Вы посмотрите за чемоданом, а я схожу на почту.

— Доверяете? — спросила я, невольно вспомнив прошедшее.

— О чем разговор!

Солдат скоро вернулся. Он успел почистить сапоги.

На диване освободилось место, и мы сели. В руке солдат держал конверт.

— Жарко здесь! — солдат снял шинель. На мундире сверкали армейские значки и награды.

— Надо письмо и домой написать… Пускай пока не ждут… Решил поработать на Красноярской ГЭС… В Дивногорске штаб стройки… Комсомольцев приглашали. Слышали вы о такой стройке?

— Читала…

Мимо нас прошел милиционер. Внимательно посмотрел на меня. Я испуганно втянула голову в плечи: показалось, что он обратил на меня внимание.

— А вы куда едете?

— На аэродром собралась… Опоздала на поезд… — врала я. — Дождусь первого.

— К знакомому?

— Подруга моя встречалась с летчиком… она заболела… я хочу ему сообщить.

«А не поехать ли мне в самом деле к лейтенанту Горегляду, — подумала я неуверенно. — Он, конечно, мне поможет».

— Понятно… А у вас знакомого нет? — спросил вдруг солдат и как-то внимательно посмотрел на меня.

— Не выбрала еще, — вздохнула я.

— Вы комсомолка?

— Комсомолка.

— Давайте поедем на Красноярскую ГЭС?

— Так сразу… Вы меня не знаете… Надо подумать.

— Не надо думать… Комсомольцы, знаешь, где должны быть… Мы решили всем отделением ехать сразу после демобилизации… Написали в Дивногорск письмо… Получили ответ… Послали комсомольцам свои фотографии… В последний момент я струсил… Отказался от поездки… Решил к себе на Встреченку вернуться… Ребята на меня обиделись… Дезертиром назвали… Вроде я убежал из боя… Так без меня и уехали… Сел в поезд… Места не мог себе найти… Думал, думал и сошел с поезда… Вот приехал… Дождусь поезда в Красноярск… Пусть принимают в свою бригаду… Не считают меня пропащим человеком…

— Я понимаю, — сказала я сочувственно. Вспомнила Олега. Я его тоже подвела. Выходит, я дезертир. Ребята пойдут работать на завод… Зоя Сергеева, Юра Громов, Надя Рыжикова, Задворочнов будут меня презирать. А кого презирают, о том не вспоминают… Обо мне тоже не вспомнят… Я для них дезертир… Солдат сломал свой характер… Надо и мне так же поступить… Вернуться…

— А вы почему загрустили?

— Да так.

— Надо держать нос выше… Пойдемте немного перекусим… Прошу, не отказывайтесь.

— Спасибо, я не хочу. — Мне трудно было смотреть в глаза солдату, я судорожно глотала слюни.

Солдат уговорил меня подойти к столику. Я с жадностью отщипнула кусок калорийной булки, запила горячим кофе. Приятное тепло сразу согрело.

Я с благодарностью и уважением посмотрела на солдата. Он сумел переломить себя, ехал к ребятам своего отделения в Дивногорск. Я задумалась. Мне надо вернуться домой, к маме, к ребятам. На заводе ждет Олег…