Ген поиска

Глава 10 Свадьба с сюрпризом — 1

Странные это были похороны. Роскошные — Медицинская академия не поскупилась и арендовала для поминок целый банкетный зал, где все было затянуто черным крепом и официанты разносили вино и закуски с подобающе скорбными лицами, — но странные.

Во-первых, никто не ездил на кладбище, так как не было тела. То есть совсем не было. Дело в том, что от Матвея Вениаминовича Рогачева, профессора Медицинской академии и выдающегося ученого от медицины, остались только рожки да ножки, словно в детской песенке: уважаемого доктора наук съел плод разнузданных генетических экспериментов одного злого гения. И это было, с одной стороны, очень грустно, с другой стороны, так и норовило вызвать у меня истеричный смешок. И, кажется, не у одной меня.

Но почему, спрашивается, нельзя было бы отдать последние почести хотя бы этим рожкам да ножкам?

Потому что их передали на нужды любимой кафедры профессора: оказывается, при жизни он завещал свое тело науке. Мой шеф цинично заметил на это: «Ну что ж, наука его и сожрала».

Эта шутка Василия Васильевича также не позволяла мне настроиться на скорбный — то есть скорбный в должной мере — лад.

Во-вторых, никто из присутствующих на поминках не мог, как ни старался, сказать про профессора Рогачева ни единого доброго слова. И я понимала, почему. Обычно ругать генмодов по их видовой принадлежности считается крайне дурным тоном, однако свет не видывал существа, к которому определение «козел» подходило бы так точно!

Максимум, что могли сказать о нем уважаемые коллеги, один за другим поднимаясь на трибуну: «…Отличный специалист… светило медицины Необходимска…»

На этом фоне отличился доцент Сарыкбаев, с которым мы познакомились во время той же переделки, когда погиб Рогачев. Встав передними лапами на трибуну и дождавшись тишины, генпес проговорил:

— Многое можно сказать о докторе Рогачеве, но одно ясно — мир он видел четко и реалистично. Я тут заметил, что у нас как-то не принято говорить о шокирующих обстоятельствах его гибели — ну, что его съели по ошибке, приняв за обычное животное. Но что бы сказал на это сам Рогачев? Да ни малейшего значения он бы этому не придал! Разве что посмеялся. Может, еще желчно этак добавил, что все мы животные, и что разумные существа жрут друг друга куда циничнее, чем неразумные.

По залу прокатились шепотки, кто-то сдержанно хихикнул, кто-то сказал негромко: «Да, очень точно подмечено!» — но никто не решился последовать примеру похвальной искренности. Наоборот, все выступающие как-то сразу начали лить елей, вспоминая, каким внимательным и чутким научным руководителем был Рогачев, каким замечательным диагностом, когда ему случалось работать в клинике…

Если бы не твердо вбитые в пансионе для благоразумных девиц правила поведения на публике, я бы, наверное, зевала во весь рот. А так просто стала игнорировать выступающих и думать о предстоящей свадьбе.

Да, свадьба — это была третья причина, из-за которой эти похороны казались мне странными! Она должна была состояться уже на следующий день, а, согласитесь, это немного необычно — отправиться на свадьбу сразу после похорон.

Но, как сказал шеф, «уж лучше так, чем наоборот».

Сюрреализма последнему обстоятельству добавляло то, что жених и невеста также присутствовали на поминках, сидели за одним столиком со мной и с шефом. Никифор Орехов, миллионщик и богатейший пока-еще-холостяк Необходимска, в строгом черном костюме с серой жилеткой из дорогущего шелка с еле заметной полоской, и его невеста Марина Алеева, моя лучшая подруга, в обычном сером поплиновом платье «на каждый день», но с черной повязкой на рукаве и черным воротничком. «У меня нет средств заказывать себе траурный наряд, — сказала она мне пару дней назад, — а повседневных черных платьев, в отличие от тебя, у меня не водится, потому что черный мне не идет». Тут она не совсем права: Марине с ее белой кожей и золотыми кудряшками пойдет решительно что угодно. Но ее дело.

Да, Марина с Ореховым решили пожениться! И довольно поспешно: познакомились они в июне, во время все того же дела на пароходе, потому что я пригласила Марину на устроенную Ореховым увеселительную прогулку. А сейчас стоял всего-навсего сентябрь. Поскольку свадьба самого видного жениха Необходимска, разумеется, немедленно стала достоянием городских сплетен, общественное мнение сходилось на том, что за скоропалительной свадьбой последует и скоропалительное рождение первенца — через полгода, а то и месяцев через пять.

Однако я точно знала, что ничто подобное городских пустобрехов не порадует. Со свадьбой торопились по другим причинам: после Нового года Орехов планировал наконец-то запустить новое направление производства, заложив основы воистину промышленной империи (пока кумпанство Ореховых процветало в основном торговлей) и предчувствовал, что будет занят — настолько занят, что, если он Марину к тому времени не окольцует, то может и упустить. Сама же Марина со свойственной ей прагматичностью пожимала плечами и говорила так: мол, если идеальный мужчина делает тебе предложение, то какой смысл ждать даже лишний месяц?

Это была прагматичность того же сорта, которая заставляла ее до свадьбы отвергать любые подарки Орехова, кроме самых скромных. Да и после свадьбы, насколько я знала, моя подруга не собиралась превращаться в содержанку. Был у нее проект собственной гимназии для генмодов, на которую Орехов согласился выделить деньги — Марина как раз сейчас занималась оформлением документов, чтобы провести эту гимназию как благотворительность и добиться для ореховского кумпанства сокращения налогов.

И та же самая прагматичность сейчас позволяла Марине спокойно сидеть и выслушивать всех говоривших, ни на секунду не намекая, что она их насквозь видит.

— Загадочно, — тихо проговорил Орехов, — я думал, теперь, после выступления Сарыкбаева, хоть кто-то еще рискнет высказаться правдиво.

— Может быть, если бы тут было больше молодежи, — заметила Марина, с непоколебимым спокойствием отрезая кусочек блина. — Но тут в основном люди состоятельные, со своими кафедрами, со своими исследованиями… Им есть что терять.

— Вы, как всегда, рассуждаете исключительно мудро, — улыбнулся ей Орехов.

На секунду мне стало завидно.

Не тому, что Марина выходит замуж за того, кого я отвергла. Не тому, что он смотрит на нее так, как мог бы смотреть на меня. Просто… по вот этому взаимопониманию. Они, похоже, и в самом деле нашли друг друга. А я одна.

Но показывать мне это, разумеется, совершенно не хотелось. Чтобы скрыть свою неловкость, я спросила:

— Все приготовления на завтра закончены?

— Ах, если бы! — Марина вздохнула. — Осталась целая куча мелочей! Но все, что касается тебя, я уже организовала, — поторопилась добавить она. — Все картины я уже развесила, приезжай пораньше — вместе посмотрим, если что-то не понравится, перевесим!

Дело в том, что Марине пришло в голову заодно провести на свадьбе благотворительный аукцион. И она почему-то решила, что мои скромные пейзажи и несколько портретов будут как раз теми лотами, которых этому аукциону недоставало.

— Я приеду, — пробормотала я, утыкаясь носом в бокал с вином. — Только ведь все равно никто покупать не станет. Пожалеешь.

— Не пожалею! — Марина протестующе тряхнула светлыми локонами, мило выбивающимися из-под дешевой, но крайне идущей ей шляпки. — Даже если не купят. В конце концов, они мне ничего не стоили. Только их купят, вот увидишь! Драться будут.

Я слабо улыбнулась. Мне хотелось протестовать поувереннее, но на самом деле куда больше хотелось, чтобы Маринин прогноз оправдался. Что бы я ни отдала за это! Увидеть, что твое творчество в самом деле нужно людям, что они готовы платить за него деньги… Не говоря уже о самих деньгах. По условиям аукциона мне должна была достаться лишь половина, остальное шло на благотворительность, но, какую бы сумму ни выручили, она бы мне очень пригодилась — может, как раз наберется на новое зимнее пальто, которое мне бы совсем не помешало.

— Удивляюсь я тебе, — вздохнула Марина. — Обычно такая бойкая, а тут в себя не веришь! Ты прекрасная художница!

«Эх, — подумала я. — Это ты еще не видела свой свадебный подарок! Наверняка он тебе не понравится, и ты сразу изменишь мнение о моих способностях к творчеству!»

— Ну-ну, — строго проговорил Мурчалов, — не захваливайте мне девочку. А то вскружите ей голову, и она в самом деле решит уйти на вольные хлеба и открыть свою студию. И где я тогда возьму другую помощницу?

Я мрачно подумала, что шеф мог бы найти помощницу и получше меня — даром что ли он столько меня честит. Я и впрямь часто делаю глупости, в последнем деле вот и вовсе из-за своей ошибки провалялась в постели месяц, пока легкое не зажило…

(Марина и Орехов частенько меня навещали, сперва поодиночке, а потом и вместе. Подозреваю, что именно тогда между ними и завязались отношения. Хотя первые семена наверняка были посеяны раньше, еще на пароходе «Терентий Орехов».)

— У Анны множество разнообразных талантов, — улыбнулся в усы Орехов, отвечая на реплику Василия Васильевича. — Однако склонность к головокружению и задиранию носа в их число не входит. Скорее уж наоборот.

Тут уж я совсем покраснела. К счастью, от соседнего стола на нас возмущенно посмотрели — мол, это все же поминки, говорите о покойном, будьте приличнее, — и обсуждение моих талантов и моего возможного будущего как большого художника заглохло, едва начавшись.

Назад мы с Мариной ехали в одном экипаже: шеф разорился на извозчика, а, поскольку Марина жила рядом, нам ничего не стоило ее подвезти. Но о свадьбе больше не говорили: обсуждали больше новый закон «О защите прав генмодов», который собирались принять в городском собрании. И шеф, и Марина его ругали, и им явно было приятно сходиться во мнении. У меня собственного мнения не было, я больше молчала и смотрела в окно.

Как странно… Год назад я понятия не имела, что я тоже генмод, созданный в пробирке в лаборатории. Все вокруг было кристально ясным, четким и понятным. И все мои желания сводились к тому, чтобы стать таким же хорошим сыщиком, как и шеф.

С тех пор я успела не только узнать о своем происхождении, но и смириться с ним, даже прикончить одну из своих создателей. Однако прежняя твердость почвы все не возвращалась. Жило внутри осознание, что на самом деле я не знаю ни себя, ни других. И с каждой неделей, с каждым делом, над которым я помогала шефу работать, мне все яснее становилось: таким же хорошим сыщиком, как шеф, мне не стать. По крайней мере, не удастся воспользоваться его опытом и его сильными сторонами. Надо искать собственный путь.

Какой?

Может быть, заняться семейными делами, как Вильгельмина Бонд? Кстати, она после того ареста отошла от дел и купила себе ферму за городом. Или начать плотнее сотрудничать с полицией? Шеф говорил, что есть такие сыщики, которые, по существу, почти внештатные агенты ЦГУП… Правда, для этого нужна совсем другая лицензия, чем у меня. Я лицензирована только как ассистентка. Но вот-вот накопится необходимый минимальный стаж в два года, и можно будет подать заявку на расширение лицензии…

Почему-то эта мысль совсем не вызвала у меня воодушевления.

Тут Марине настал черед выходить. Она порывисто обняла меня, поцеловала в щеку и шепнула на ухо:

— Милая моя, я так счастлива! Хоть и тяжело, конечно!

Я знала, что под «тяжело» она имеет в виду подготовку к свадьбе, отнюдь не безоблачные отношения с будущей свекровью — ха, покажите мне такую невестку, которая способна угодить всемогущей Татьяне Афанасьевне Ореховой, богатейшей купчихе Необходимска! — грядущее открытие собственной школы и еще множество разных причин. Но мне вдруг показалось, что смысл совсем не в этом. А смысл в том, что тяжело, мол, так повернуть свою судьбу, чтобы быть счастливой несмотря ни на что.

И эхом вспомнились слова Соляченковой, которую мы так долго пытались упечь за решетку и наконец упекли (хотя приговор ей в итоге вынесли куда менее строгий, чем должны были): «А вы уверены, что вы на своем месте, деточка?»

Или как там она точно выразилась…

Как мы и договаривались, я поехала в особняк Ореховых, где должна была пройти свадьба, ни свет ни заря. Было уже светло, но розовые лучи рассвета еще только гладили коньки крыш. Я оказалась единственной пассажиркой в трамвае, только кондуктор сонно клевал носом. Это было хорошо: никто не задевал широкий бумажный пакет, который я несла под мышкой, и сам этот пакет никого не задевал.

Мне было немного неловко, что я отправилась в такую рань: а вдруг Марина еще туда не доехала? Может быть, стоило зайти к ней домой…

Но Марина накануне просила меня добираться самой: мол, есть шанс, что Орехов — точнее, она сказала «Ники», потому что она теперь так его звала — заберет ее совсем рано с утра.

«Ну, не в такую же рань…» — подумала я, когда трамвай миновал остановку у Марининого дома.

Однако все же не вышла.

И правильно сделала, как выяснилось.

Когда я добралась до особняка Ореховых и охрана пустила меня за ворота (на сей раз никто не спрашивал о цели моего визита, мне просто вежливо поклонились), я вдруг услышала над головой характерный шум.

Запрокинув голову, я увидела овальное пятно низко летящего аэромобиля — тот уже приземлялся. Я знала, где он сядет: за той живой изгородью, где у Орехова гараж. Наследник кумпанства увлекался полетами и даже приобрел собственный аэромобиль в обход всемогущей Гильдии аэротакси, а на досуге копался в его механизмах.

Вот, видно, и сегодня утром накануне такого большого дня решил немного развеяться.

Улыбнувшись, я перехватила квадратный пакет поудобнее и пошла по знакомой мощеной дорожке, чтобы поздороваться.

Не доходя до мастерской Орехова одного поворота, я услышала смех и приглушенный разговор. Женский голос!

Невольно замедлив шаг, я выглянула из-за куста.

Оказывается, это была Марина.

Они с Ореховым стояли возле приземлившегося аппарата, обнимаясь. Выглядели они не очень гармонично: Орехов слишком высокий и мощный, к тому же несколько полноватый; Марина — слишком маленькая и хрупкая, гораздо ниже и изящнее меня. Но как они друг на друга смотрели! Даже не целовались, нет. Просто смотрели.

Если у меня и были сомнения, что этот брак заключается отнюдь не только по психологическому расчету и как следствие сходства жизненных целей, то теперь они окончательно рассеялись. Романтическая любовь, та, о которой мне всегда мечталось, между ними тоже была.

Стараясь ступать неслышно, я пошла прочь. У меня был ключ от входа в отдельный флигель, который Марина назначила своим штабом по подготовке свадьбы.

Флигель, однако, оказался не заперт: там уже кипела работа.

Когда я говорила, что Марина создала свой «штаб» для подготовки к свадьбе, я отнюдь не лукавила: эта свадьба своими масштабами требовала целого министерства! При этом и Марина, и Никифор не раз выражались в том смысле, что предпочли бы нечто более камерное, но… нельзя. И дело было даже не в воле матушки Татьяны Афанасьевны, которая искренне считала, что такое важное событие, как свадьба будущего главы кумпанства — а значит, и представление широкой общественности его возможной преемницы; разве сама она не унаследовала кумпанство за мужем? — не может происходить тихо и камерно.

— С одной стороны, это все, конечно, устаревшие представления, — вздыхая, говорила мне Марина еще около месяца назад. — С другой… По этим представлениям живет еще весь деловой мир Необходимска и большая часть высшего общества, тут уж никак не отвертеться.

— Твои родители ведь тоже по ним жили? — припомнила я.

Марине было четырнадцать, когда ее родители погибли, а их кумпанство разорилось.

— Почти, — Марина улыбнулась, то ли светло, то ли грустно, вспоминая что-то. — Они, можно сказать, только цеплялись за край тех кругов, где вращается Ники… Нет, я не так выразилась: в матушке было слишком много достоинства, чтобы цепляться за что-либо! Просто они очень много работали, чтобы их положение и состояние как раз позволило бы им подняться до нужного уровня… — по лицу Марины пробежала тень. — А я вхожу в эти круги просто так, ничего не сделав!

— Еще сделаешь, — уверенно проговорила я, хотя не представляла того образа жизни и тех усилий, которые Марину ожидают. Но дружеская поддержка не обязательно должна быть логичной, это я уже поняла. — Вот ты с налогами уже хорошую штуку придумала!

Марина улыбнулась, как мне показалось, самую чуточку снисходительно.

— Да, ты права… — она вздохнула. — Ох, вспоминаю, как я сама тебя уговаривала ответить на чувства Ники, а ты возражала, что, мол, слишком сложными делами придется заниматься! Тогда я думала: вот я бы на твоем месте! Уж меня бы это все не испугало! Ну и что, вот я на твоем месте, а мне тоже сложно, так, что хоть бросила бы все!

У меня дрогнуло сердце.

— Но ты, в отличие от меня, его любишь, — напомнила я. — И тебе эти сложности по плечу, не то что мне.

Марина улыбнулась, на сей раз искренне и благодарно.

— Да, — сказала она, — еще как люблю, даже не ожидала! Когда ты мне о нем рассказывала, я уже думала — какой идеальный мужчина! А познакомились, и я поняла, что ничуть не идеальный, а, например, слишком самоуверенный… да и его адреналиновая зависимость… но все это его почему-то ничуть не портит! — последнее она сказала так, будто искренне удивлялась собственному открытию.

Где-то я читала, что по-настоящему любить человека — значит, видеть все его недостатки и принимать их. Мне тогда это показалось — и до сих пор кажется — глупостью: любовь недостатки видеть не должна! Но с этой точки зрения совместному будущему Марины и ее Ники ничего не угрожало.

В общем, Марина твердо вознамерилась вписаться в мир Ореховых и начать играть по их правилам. Пышная (но одновременно элегантная!) свадьба должна была стать одним из первых шагов (были до этого еще совместные выходы в свет с Ореховым). Как она рассказывала мне, Никифор хотел сначала просто нанять распорядителя, однако, увидев, что у Марины достаточно энергии и здравого смысла, чтобы справиться с этой задачей, перепоручил это занятие ей.

Марина, конечно, тоже без распорядителя не обошлась. Вообще-то, она наняла сразу нескольких: одного для украшения дома, другого для организации банкета, третьего для увеселений… Да что там, даже для приглашения и рассадки гостей был свой человек! И еще один отдельный человек для цветов. И еще один — чтобы командовать слугами. И… В общем, не знаю, я не считала, но было их много! И всей этой армией Марина управляла твердой рукой.

Марина даже завела себе собственную секретаршу, пригласив на эту роль свою бывшую преподавательницу из гимназии, которую закончила — Юлию Макаровну. Это была веселая и жизнерадостная женщина лет шестидесяти, которая сразу же стала звать меня «деточкой» и сокрушаться, что я мало кушаю. Видят все боги, она на меня клеветала!

Когда я пришла тем утром во флигель со свертком под мышкой, Юлия Макаровна уже была на месте и уже успела поспорить с Аделью Рейхардт — «просто Адель, отчества — продукт уходящей эпохи!» — которая занималась общим планированием вечера.

— Да неужто вы не знаете, милочка, — наседала Юлия Макаровна (Адель она не любила и единственную звала милочкой, а не деточкой), — что невеста категорически против? И неважно, что там говорит Татьяна Афанасьевна!

— Я тут не при чем! — защищалась Адель, вскидывая худые руки. — Я ни у кого это не заказывала!

— А кто заказал? Для этого ведь нужно счет на подпись подсунуть, а это только вы или я делаем!

Не собираясь встревать в эти споры, я попыталась прошмыгнуть мимо, чтобы попасть в Маринину комнату для переодевания — ну сколько она там может миловаться с женихом, должна ведь уже и подойти! — однако была замечена, изловлена и поставлена третейским судьей.

— Анна Владимировна, сами посудите, может ли такое прийти по ошибке⁈ — вещала Юлия Макаровна.

— Аня, да, посмотрите, и вы сразу поймете, что это не моих рук дело! — переживала Адель. — Это слишком… слишком мещански, да и Мариночка не одобряет такого рода расточительства! Да и что это за украшение для молодой невесты?

Спор, надо сказать, происходил в гостиной флигеля, а предмет спора лежал на изящном палисандровом столике с такими красивыми витыми ножками, что у меня который день чесались руки их нарисовать. Желательно в каком-нибудь интересном освещении — чтобы блики получше ложились.

Предметом были три бархатные коробочки, каждая приманчиво распахнута. В каждом лежала драгоценность, точнее, гарнитур: что-то на шею и серьги. В крайнем правом — кулон из крупного рубина на цепочке из белого золота, украшенной рубинами поменьше. И серьги, тоже с рубинами, но средними. Все рубины прямоугольной огранки — строго и величественно.

С одной стороны, Адель, пожалуй, была права: вызывающе крупные камни! Опять же, слишком консервативные очертания… Однако я вспомнила, что Маринино подвенечное платье было красное с белым, чтобы соблюсти и старинные традиции Необходимска (пришедшие к нам в основном из Сарелии), и новую моду, распространяющуюся из Галлии и Шласбурга. Марина вроде бы специально не планировала никаких украшений, кроме розовых бутонов, однако и кулон, и серьги подошли бы к этому наряду чрезвычайно.

Второй комплект состоял из ожерелья с голубым камнем, похожим на слезу, в центре, длинных серег-цепочек, тоже с голубыми камешками, точно капли дождя или воды, а также красивого витого браслета. Это к платью Марины ничуть не подходило. Третий набор был изумрудным: ожерелье в виде виноградной лозы с собственно лозой из бриллиантов, и такие же серьги. К нему еще прилагалась тиара, также выполненная в виде листьев.

М-да. Марина долго объясняла мне, как она сознательно выбрала самое скромное платье из того, что можно было приобрести, и по той же причине отказалась от драгоценностей, хотя Орехов предлагал ей надеть те, что после свадьбы все равно станут ее по праву (ну конечно же, у Ореховых имелись фамильные украшения, на часть из которых Татьяна Афанасьевна не претендовала по возрасту).

Более того, мать жениха даже прямо настаивала, что в некоторых гарнитурах Марина обязательно должна появиться, и предложила для этой цели пошить ей три свадебных платья, а не одно: для гражданской церемонии (венчания не предполагалось, так как жених и невеста принадлежали к разным вероисповеданиям), для последующего обеда и для вечерних развлечений. Однако Марина отказалась наотрез. «Мне вовсе не нужно три платья на один день! — сердито говорила она. — Я даже смысла в отдельном свадебном платье не вижу! Но так и быть, уж на одно бесполезное платье я согласна…»

И тут меня осенило.

Дело в том, что Орехов, ради мира между матерью и будущей женой, все же уломал Марину на заказ этих платьев, под предлогом того, что после свадьбы ей все равно понадобится новый гардероб, соответствующий ее положению. Просто два оставшихся платья должны были быть скромнее, чем первое подвенечное, без золотого и гобеленного шитья, на котором настаивала Татьяна Афанасьевна. Такими, чтобы подходили для повседневного ношения — с поправкой на то, что мадам Орехова, конечно, должна одеваться роскошнее, чем просто Марина Алеева. Договорились, что слуги будут держать эти платья наготове на случай, если с основным подвенечным случится конфуз: испачкается, или кто-то на шлейф наступит…

Так вот, эти два платья были голубым и зеленым, я сама ездила с Мариной на примерки!

— Это, должно быть, кто-то из Ореховых заказал, скорее всего, мать, — сказала я, после чего объяснила и секретарше, и распорядительнице ход моих мыслей.

Они тут же успокоились и явно повеселели.

— Вот, — сказала Адель, словно оправдываясь, — а я вам говорила, что это не я!

— Да уж где вам, — проговорила Юлия Макаровна довольно ядовито, — и дорого, и красиво, и элегантно, и в классическом стиле! Если бы украшения заказывали вы… — и она закатила глаза, давая понять, что такие драгоценности можно было бы только клоунам в цирке на одежду прикалывать.

Я подумала, что обе женщины друг друга переоценивают: сомневаюсь, что ювелирные дома приняли бы заказы хоть у кого-то из них, не сверившись сперва с кем-то из Ореховых. И сомневаюсь, что хоть одна из них могла бы подсунуть Орехову или его матери чек на подпись…

Это навело меня на мысли, и я стала оглядывать коробочки. Оказалось, все три прибыли от разных производителей. Одна из кумпанства «Филатов и сыновья», другая — от ювелирного дома «Сиранские алмазы», а третья была помечена именным клеймом ювелира Степашенко — того самого, у которого магазин на Саночной улице в Дельте.

Это показалось мне довольно странным, причем я даже не поняла, почему. Пришлось с минуту разглядывать коробочки (самые обычные, две темно-синего бархата, одна — темно-зеленого), пока не дошло. Шеф догадался бы сразу, я уверена!

Ореховы, как большинство богатых людей, пользовались проверенными поставщиками для самых разных товаров и услуг. Даже кондитер для тортов у них имелся свой, причем такой, с которым имели дело чуть ли не три поколения. Готовя свадьбу, Марина иной раз пренебрегала Ореховскими заготовками и находила те фирмы, которые ей по каким-то причинам нравились больше. Но — одно кумпанство на один подряд. Заказывая цветы для украшения особняка, она не стала бы выбирать одну оранжерею для роз, а другую — для гиацинтов. А тут три разных ювелира!

И еще — допустим, драгоценности заказала Татьяна Афанасьевна, под эти самые три платья, смена которых диктовалась давним обычаем купеческих свадеб… Но она ведь настаивала на этих платьях именно потому, что хотела обрядить Марину в фамильные украшения. То есть те, которые уже имелись у нее на руках (или, скорее, в семейном сейфе). Зачем бы ей заказывать у ювелиров другие?

А может быть, это как раз фамильные и есть, просто она отдавала их в переделку? Или, скажем, в чистку?

Я тряхнула головой, отгоняя свою подозрительность. Должно быть, драгоценности заказал Орехов. Мало ли по каким соображениям. Или это выходка его секретаря Фергюса — вполне в его духе!

В этот момент дверь в гостиную отворилась, и на пороге появились Марина и Никифор, оба раскрасневшиеся, слишком бодрые для этого утреннего часа, но именно настолько счастливые, насколько полагается быть в день собственной свадьбы.

— Что за немая сцена? — весело спросила Марина, глядя на нас.

Кажется, особенно ее заинтересовала моя поза: я стояла, согнувшись над столиком в три погибели и рассматривала футляры, а разогнуться не успела.

— Вот, — расстроенно произнесла Юлия Макаровна, махнув рукой в сторону украшений. — Только что привезли. Мы переживаем, не знаем, кто заказал… Или, может, подарок? Явно ведь украшения не из дешевых!

Марина и Орехов переглянулись, после чего оба подошли к столу. Я посторонилась, давая им место.

— Да уж, недешевые… — пробормотал Никифор. — Матушка все никак не оставляет свою затею. Даже новые украшения заказала!

В тоне его звучало такое явственное раздражение, что мне стало даже не по себе. Мне всегда казалось, что у Орехова с матерью отношения если не хорошие, то по крайней мере уважительные.

— Ну-ну, — Марина мягко взяла его за руку, которая уже грозила сжаться в кулак. — Ей просто очень хочется, чтобы мы соблюли все обычаи… Что поделать!

— Не буду тебя заставлять ничего делать ради нее!

— Ну, в чем-то она права. Если я, входя в вашу семью, буду на свадьбе совсем без драгоценностей, это покажется слишком нарочитым, — раздумчиво проговорила Марина. — Пожалуй, я надену к свадебному платью серьги из этого рубинового гарнитура. Это будет разумным компромиссом, не находишь? А кулон трогать не станем.

Лицо Орехова прояснилось, он улыбнулся.

— Ты, как всегда, умеешь находить выход из положения, — проговорил он с искренней признательностью.

Тут мне бы стоило вздохнуть с облегчением: если Марина и Никифор сразу же решили, что гарнитуры заказала будущая свекровь, значит, это вполне в ее духе, и нечего мне голову ломать. Однако почему-то внутренне я напряглась еще сильнее. Чутье детектива, которая я старалась выработать в себе все эти годы, упорно говорило: что-то тут нечисто… Есть какой-то подвох.

Хотя какой подвох может быть в том, что в подарок невесте доставили уже оплаченные драгоценности?.. Читала я как-то детективный роман, где подаренное на свадьбу жемчужное ожерелье смазали ядом, но это уже что-то совершенно фантастическое! Кроме того, одно дело отравить жемчуг, а другое дело — рубины с сапфирами. Дороговато выходит. И все же…

— Марин, — я отвела подругу в сторону за локоть и тихо, тихо сказала ей на ухо. — Не возражаешь, если я возьму эти серьги и как следует их помою, прежде чем ты их наденешь? Мало ли что.

Марина любила такого же рода книги и пьесы, что и я. Может быть, и тот же самый детектив читала. Ее глаза тут же расширились:

— Ты думаешь, что Орехова…

— Я ничего не думаю, — перебила я ее, не став объяснять про трех разных ювелиров и мои подозрения, что заказать гарнитуры мог еще кто-то помимо старой миллионщицы. — Я просто юная впечатлительная барышня со странным жизненным опытом. И вообще… мало ли.

Марина фыркнула.

— Ф-фух, а я уж испугалась, что ты откуда-то получила сведения, будто Татьяна Афанасьевна правда хочет меня убить! Ну ладно, раз жизненный опыт, то помой, конечно. Только сама не уколись! — и добавила серьезным тоном. — Мало ли.

Тут мы обе не удержались и прыснули. Потому что, конечно же, это смешно: на сцене Народного театра сколько угодно, но в реальной жизни никто не травит драгоценностями.

Однако сережки я забрала помыть все равно: вреда от этого не будет. Не доверяю я слугам.

…А вообще, по зрелому размышлению, проверю-ка я все эти драгоценности. Если чем-то измазаны, то соскребу на бумажку, потом сдам моим знакомым полицейским экспертам для анализа. А если не измазаны, так на всякий случай все равно помою… щеточкой и в перчатках. Мне так спокойнее будет.