Ген поиска

Глава 17 Свадьба с сюрпризом — 8 (фин)

Эльдар со свадьбы не ушел, вот что меня удивило. Но сидел у стены и читал какую-то книжку со странным крылатым летательным аппаратом на обложке — где и достал только! Должно быть, в библиотеке Орехова.

Когда я подошла и села рядом, он тут же закрыл книгу и сунул ее в карман.

— Как расследование? — спросил он серьезным тоном. — Удалось арестовать мошенников?

— Одну, — сказала я. — Еще двоих ищут.

— Ясно. И кто сотрудничал с Юлией Макаровной?

(Разумеется, до того, как мы уехали на вокзал, Мурчалов успел объявить, кого следует винить во всей этой эпопее, и Эльдар все прекрасно слышал.)

Я начала было рассказывать, но обнаружила, что давлюсь слюной: еды мне так и не досталось. Взглядом я поискала столы с фуршетом, но ничего не нашла. В банкетном зале, откуда вынесли столы, чтобы преобразовать его в бальный, пахло духами, цветами и человеческим потом; в середине оставили место, чтобы несколько пар кружилось в вальсе.

Марина и Никифор действительно танцевали среди прочих пар и снова выглядели счастливыми, как утром. «Ну наконец-то», — подумала я. Слышала я, что свадьбы, да еще крупные и помпезные, редко бывают удачными, но, думаю, мало кто умудряется столкнуться с самым настоящим преступлением в первый же день супружества!

— Пойдем, — кивнул Эльдар и довольно невежливо схватил меня за локоть, поднимая.

— Куда? — нахмурилась я.

— Есть, — он удивленно посмотрел на меня. — Я попросил этого парня, Антона, накрыть нам в саду. Что-нибудь холодное, что тебя бы точно дождалось.

В крайней степени удивления я проследовала за Эльдаром в сад, затем — в беседку, смутно белевшую среди уже начинающих облетать кустов. Ночью сделалось прохладно, изо рта у меня вылетал пар, но пока холод меня не особенно беспокоил. Эльдара, похоже, тоже.

В беседке аппетитно пахло копченым мясом.

Пошарив под лавкой, Эльдар вытащил оттуда фонарь — электрический, но стилизованный под старинный, — и зажег его. А затем щелкнул еще выключателем на столбике беседки.

Вся она озарилась мерцающим желтым светом, и стал виден небольшой раскладной столик и несколько блюд, закрытых металлическими колпаками. Никаких приборов. Сняв один колпак, я поняла, почему: там лежала только такая еда, которую можно брать руками. Буженина, сыры, колбасы, тонко нарезанный окорок, какой-то рулет… И рядом стопка салфеток, придавленные серебряным пресс-папье.

— Налетай, — сообщил Эльдар, подхватывая с блюда сразу два ломтя копченого мяса. — Под тем колпаком еще всякий разный хлеб и выпечка. Но я лично не люблю.

— Зачем хлеб, когда есть мясо, — согласилась я.

На самом деле не совсем искренне: под настроение я люблю ватрушки, булочки и беляши. Но сейчас организм требовал иного.

Во имя всего святого, как же хорошо с человеком, который тебя понимает!

Хотя организовать романтический ужин в саду на чужой свадьбе — это, конечно, нужен совершенно особенный тип наглости! Или неумения считаться с условностями. Подозреваю, что в случае Эльдара Волкова, конечно, второе. С другой стороны, не похоже, чтобы он сам относился к этому ужину как к романтическому. И замечательно.

Утолив первый голод, я оживилась и, оживленно жестикулируя, рассказала Эльдару все, что знала по этому делу. Эльдар только головой покачал.

— Знал я, что жадность сродни глупости, но чтобы настолько…

— Почему? — удивилась я. — План был умный.

— План, может, и ничего, а вот обворовывал Маккорман твоего Орехова зря. Мог бы еще долго честно зарабатывать.

— А вдруг там такие суммы, которые честно никак не поднять?

— Ну и зачем ему эти суммы? Ни семьи, ни детей.

— А по-твоему, только для семьи можно воровать? — с любопытством спросила я.

Волков пожал плечами.

— Не знаю. Но для детей, для жены — это хоть мне понятно. Если никак иначе не заработать. Чтобы в безопасности были. Чтобы ни в чем не нуждались.

Внезапно я ощутила резкий прилив нежности к этому парню. Вспомнила, что он-то остался без семьи в очень юном возрасте и приехал в Необходимск, вынужденный зарабатывать самостоятельно.

— Не рано тебе о жене и детях думать? — спросила я шутливым тоном, чтобы эту нежность замаскировать.

Эльдар пожал плечами.

— По нашим — нет. Я уже замечаю за собой в полнолуние… — он вдруг осекся.

Ого! Не стоит ли мне опасаться чувственной агрессии?..

Особой тревоги у меня эта мысль не вызвала, — я имела возможность убедиться на личном опыте, что Эльдар превосходно себя контролирует, даже и в волчьем обличье, — но на небо я машинально посмотрела. Луна в самом деле уже взошла, но полной еще не выглядела — так, половинка.

— Что в полнолуние? — спросила я с некоторым любопытством. — Пару ищешь?

Кажется, Волков покраснел: в свете электрических фонариков толком и не разберешь.

— Нору обустраиваю, — буркнул он. — Есть у нас такой инстинкт, когда нам кажется, что прямой опасности нет. Дмитрий Николаевич не нарадуется. Говорит, готовить особенно вкусно начинаю.

Я еле сдержала смешок, представив себе волка в переднике, хлопочущего по кухне. Но все-таки сдержала: не хватало еще обидеть Волкова! Парень он был самолюбивый.

Однако Эльдар только улыбнулся краем рта.

— Ничего, можешь смеяться. Я знаю, что забавно.

Надо же, да он и вправду вырос. Только взрослый мужчина может позволить другим — особенно женщинам — смеяться над собой.

За разговором я не заметила, как мы на двоих приговорили два блюда с нарезкой. Осталось только то, что с выпечкой. Сначала я подумала: неудобно вроде, только что сказала, что не особенно люблю хлеб… Но потом плюнула и все-таки взяла оттуда булочку с корицей.

Волков последовал моему примеру.

— Ты же сказал, что не любишь? — чуть удивилась я.

— Не наелся, — он пожал плечами. — Да и у Ореховых хлеб вкуснее. В городе когда пекут, в него часто всякие крошки добавляют и прочую гадость. То, что у вас тут в Необходимске продают, в Сарелии никто бы и в рот не взял. Этот тоже так себе, но хоть пристойный.

Надо же! Никогда не замечала. Но здесь, в особняке, хлеб и в самом деле показался мне воздушнее и пышнее. Или я просто проголодалась. Да и на холоде, на свежем воздухе, аппетит всегда больше.

Какое-то время мы еще молча жевали в полном согласии, а потом я наконец вспомнила о загадочных словах Марины и Никифора.

— Слушай, Марина сказала, что мне надо что-то отметить. Ты не знаешь, что?

— Твои картины все распродали, — сообщил мне Волков так буднично, будто это разумелось само собой. — За очень хорошие суммы. Считай, больше всех денег собрала. Все только про тебя и говорили на аукционе. За Маринин портрет кто-то чуть ли не тысячу рублей предлагал, но она не продала. Тебя еще там критик какой-то искал, фамилия смешная, вроде Лысиков. Хотел про тебя статью написать в «Вести», но не дождался.

— Уехал? — сердце у меня бухнуло.

— Почему уехал? Налакался до зеленых демонят, его лакеи проспаться куда-то оттащили.

— Вроде рано еще, — удивилась я машинально.

— Творческая личность, — Волков проговорил это с сарказмом, но не особенно едко: мол, такие уж они, что тут говорить.

И только тут до меня дошло. Картины мои все проданы, да еще и по хорошей цене. За Маринин портрет кто-то предлагал тысячу рублей! Это же… это с ума сойти, как кому-то должно понравиться, чтобы такую сумму выложить!

Я даже недоеденную булочку с корицей выронила от этого осознания.

«Тут я не просто себе новое пальто куплю, — думала я ошарашенно, разглядывая толстенную пачку денег. — Тут я себе…»

Дальше воображение отказывало. Что я могла себе купить такого нужного? Еще одно платье? Или, может быть, хорошие краски и раскладной мольберт, который давно хотела? И набор тех самых кистей из Каганатов, который видела на витрине в галерее Шляпина…

— К сожалению, это вся твоя доля от аукциона, — виновато развела руками Марина. — Нам ведь пришлось заплатить за организацию, за работу критиков… Разумеется, аренда выставочного места в доме Ореховых не учитывалась! Ты очень расстроена?..

Мы сидели в ее кабинете во флигеле, на третий день после свадьбы. В окно било яркое осеннее солнце, разливаясь лужицами света по заваленному бумагами столу.

В кабинете царил некоторый хаос: Марина уже начала переезжать в другой кабинет, в новом доме четы Ореховых в Дельте, но еще не успела перевезти все бумаги.

— Расстроена? — я засмеялась. — Шутишь! Маринка, это же огромная сумма для меня! Ты что, так быстро уже привыкла к красивой жизни?

Плечи Марины чуть расслабились.

— По уму тебе бы следовало получить гораздо больше, — сердито проговорила она. — Татьяна Афанасьевна настояла, что все расходы по аукциону должны оплачиваться из доли художников. Это нормальная практика, и остальные художники были довольны условиями, но для тебя можно было бы и сделать исключение.

— Не волнуйся, — я небрежно сунула деньги в свою обычную сумку, только на сей раз Василий Васильевич в ней не сидел. Не перепутать бы потом с деньгами, которые он выдает мне для рабочих дел! — Для меня это так много, что я даже не знаю, куда это все потратить!

— Вот об этом я хотела с тобой поговорить, — Марина снова переменилась: теперь ее лицо приобрело твердое деловое выражение. — У нас с Ники есть идея, как ты эти деньги можешь использовать. Конечно, одной этой суммы не хватит, но мы с ним готовы тебя проспонсировать. Или дать тебе беспроцентную ссуду, если угодно.

Проспонсировать? Ссуду? Я непонимающе уставилась на подругу. Неужели она впадает в ту же ошибку, что и Орехов в отношении меня? То бишь начинает считать, будто я хочу заниматься каким-то «делом» — то бишь предпринимательством, — на которое она может меня подтолкнуть? Это Марина хочет быть начальницей в собственном кумпанстве, уж никак не я!

Или… или она думает, что я уже достаточно хороший детектив, чтобы уйти от Мурчалова и открыть собственное агентство? Да ни за что на свете! Я и под его-то руководством постоянно попадаю впросак!

Эти мысли я и озвучила — самым удивленным тоном. И, боюсь, совсем не дипломатично, в тех же выражениях, что и подумала.

Марина тут же замотала головой, так резко, что ее светлые кудряшки разлетелись облаком.

— Что ты, что ты! Я имею в виду, ты могла бы купить свою мастерскую!

На такое я даже сказать ничего не могла, только рот открыла и глазами захлопала.

— После статьи Плешивина нам поступает множество писем на твое имя, — серьезно продолжила Марина. — Даже и телеграмм. Он ведь не знал твоего адреса, поэтому и не дал его нигде. И все, кто хочет связаться с тобой, действуют через нас. За три дня — уже пять заказов на портреты и десять предложений приобрести другие твои работы! Конечно, это долго не продлится, — последнее Марина сказала уже более приземленным тоном, не таким восторженным, — но можно, как выражается Ники, «монетизировать успех». О тебе говорят, Анечка! Ты стала почти знаменитой! Еще несколько шагов — и ты станешь популярной!

— То есть я смогу зарабатывать рисованием? — спросила я, пораженная.

— Ты сможешь стать богатой женщиной! — весело поправила меня Марина. — Ну, может быть, не сразу, но через пару лет… И, в отличие от меня, замужество тебе для этого не потребуется, — добавила она с горьковатой самоиронией.

Я перевела взгляд за окно, где шелестела знакомая береза. Вспомнилось, как мы с Волковым стояли у этой березы, и я думала, что аукцион картин на свадьбе Марины ничего в моей судьбе не поменяет.

А может, и не поменяет? Ну какая из меня художница! Я ведь толком и не умею ничего. Кроме того, завести собственную мастерскую, уйти от шефа… Да еще так скоропалительно… Это при том, что дело о похищении драгоценностей даже пока не закончено: Кривоклюва еще официально разыскивают, Юлия Макаровна показаний так и не дала, а Маккорман всячески отпирался, хоть его арестовать и удалось. Последние дни мы с шефом раскручивали его контакты, чтобы собрать как можно больше данных о других его нарушениях и о том, кто же мог похитить или убить (последнее вероятнее) несчастного ювелира.

Как там шеф без меня?..

Да и… купить мастерскую — значит, уйти на другую квартиру. То есть бросить не только шефа, но и Ваську. И Прохора, и Антонину с ее вкусной выпечкой… Да и вообще, придется самой нанимать горничную, самой следить за всем… Ой нет!

Но с другой стороны… Я буду рисовать. Все время. Я стану художницей. Самой настоящей.

Мне тут же стало ясно, что по-настоящему я всегда хотела именно этого — с самых первых уроков рисования в пансионе мадам Штерн. Даже вспомнилось: вот я беру кисточку, готовясь изобразить ярко-алое яблоко, которое лежит на учительском столе, и учительница говорит: «Вы думаете, это яблоко просто красное? А попробуйте увидеть вот здесь, где блик, оттенки голубого…»

Я смотрю — и вижу! И первым наношу на свой неуклюжий карандашный кружок, призванный изображать яблоко, именно голубой блик.

— Это так внезапно… — пробормотала я. — Можешь дать мне эти письма? Ну, с заказами? Я посмотрю, может быть, смогу встретиться с этими людьми так, без всякой мастерской…

— Конечно, — Марина залезла в ящик и протянула мне несколько конвертов. — Но брать заказы, не обзаведясь рабочим местом, не очень хорошая идея. Я, конечно, не слишком разбираюсь в живописи, однако не ты ли мне жаловалась, что рисовать при электрическом свете по вечерам неудобно и результат получается не тот?

Я попыталась взять конверты, но они выпали у меня из рук.

— Марина, — сказала я, еле удерживая внезапно нахлынувшие слезы. — А если у меня ничего не выйдет?

Марина снова тряхнула кудрями.

— Это совершенно исключено, — сказала она твердо.

Возвращаясь домой, я купила на углу газету, забыв, что Прохор перед уходом сказал мне этого не делать — мол, он уже купил. Войдя домой, так долго расшнуровывала ботинки, что Антонина с Васькой выглянули в коридор, проверить, все ли со мной в порядке.

Васька пришел в восторг от того, что я сижу на его любимом месте — тумбочке для обуви — и немедленно запрыгнул мне на юбки.

Обычно это ему строго запрещалось, причем запрет поддерживал не только шеф, но и я: Васька, в отличие от отца, не любил вычесываться и бегал от Прохора с расческой по всему дому, а потому постоянно оставлял на моей одежде целый слой рыжего ворса, который потом приходилось утомительно счищать платяной щеткой. Однако на сей раз я только рассеянно погладила его по спинке и ничего не сказала.

— Аня? — почуяв, что что-то не так, Васька просительно заглянул мне в глаза. — Гйюсишь?

Он уже довольно много слов говорил, даже составлял простые предложения. Но вот произношение еще хромало.

— Да нет, — сказала я, почесывая его за ушком. — Просто задумалась.

— Не думай! — он хлопнул меня лапкой по руке. — Чесай!

Пришлось подчиниться, все равно юбка уже была вся в меховом налете.

«Ну и ладно, — подумала я, играя с „названным братом“. — Никто ведь не заставляет меня решать сразу. Я могу думать, сколько захочу. Пусть сегодня будет обычный день, такой как всегда…»

Потом мы с Васькой немного поиграли, потом он уговорил пойти почитать ему вслух (очень это любил, особенно еще разглядывать картинки), а потом шеф все-таки позвал меня к себе в кабинет. И я вдруг поняла, что все уже решила, и что разговор откладывать не хочу.

Но, конечно, сначала нужно было отчитаться о выполненном поручении.

— Добрый день, шеф, — сказала я, заходя в кабинет. — Я взяла у Марины копии финансового отчета по благотворительной распродаже, которой Маккорман занимался в позапрошлом году. Вот они, — я положила папку перед шефом на стол.

К моему удивлению, шеф только отодвинул папку лапой в сторону и подвинул ко мне лежащую перед ним газету.

— Вы уже читали сегодняшний номер «Вестей»? — спросил он с какой-то непонятной интонацией.

— Нет еще, не успела, — пожала я плечами. — С утра была занята.

И правда, купить купила, но даже не просматривала.

— Так прочтите.

В легком недоумении я взяла газету. Так, что там на первой странице… Мэр Горбановская выступила в поддержку законопроекта по изменению структуры образовательных учреждений… Ну, это бы, конечно, очень пригодилось Волкову пару лет назад! Однако вряд ли шеф заинтересовался проблемами гимназического образования. Смотрим дальше. Медицинская академия совместно с ведущими предпринимателями города (читай, Ореховым и еще несколькими) проведет новый медико-биологический симпозиум в следующем году… Следовало ожидать. Сделка Орехова с «Озерным никелем» обещает принести в казну города за счет налогов… тоже все идет своим чередом. Военно-морской флот обсуждает применение аэромобилей с сиденьями нового типа для защиты прибрежной акватории… И снова не то! В Сарелии зарегистрирован патент на изобретение, позволяющее переговариваться на расстоянии, изобретатель заявляет, что внедрять проект будет в Необходимске… возможно, но вряд ли, не настолько шеф охотник до технических новинок.

— Новости культуры, — нетерпеливо проговорил Мурчалов, которого, очевидно, разочаровало растущее удивление на моем лице.

Новости культуры у нас в самом конце, дальше только спорт. Помню, мадам Штерн это всегда очень возмущало, когда она рассказывала нам, воспитанницам, о пагубности средств народного оповещения!

Я послушно разъяла страницы, чтобы найти нужный раздел. Та-ак, в городском цирке на малой сцене пройдет серия выступлений комического актера Сильвестра Сильвера, почтенной публике будет предложено… Ну, молодец, добился своего! Или шеф подозревает, что он все-таки как-то замешан в наших предыдущих делах?

Но стоило моему взгляду упасть на следующий заголовок, как я машинально опустилась в кресло напротив шефовского стола.

«На свадьбе миллионщика разгорелась драка за картины неизвестной художницы. Ждет ли нас открытие года?»

Разумеется, заголовок преувеличивал. Никакой драки не было, да и заметка ничего подобного не утверждала. В ней просто говорилось о том, что на проведенном Мариной аукционе мои картины пользовались такой популярностью, что гости нешуточно за них спорили.

Но один абзац меня буквально сразил: «При нынешнем засилье набившего оскомину академизма с одной стороны и лубочных картинок для горожан с простыми вкусами с другой, работы Ходоковой могут стать глотком свежего воздуха. С элегантной скупостью изобразительных средств, говорящей о недюжинной практике, она улавливает в людях и предметах самое главное, перенося это на холст или бумагу пленительно легко, не стесняя себя строгостью канона…»

Ну надо же! А я думала, мне просто не хватает выучки рисовать «как правильно»! Еще и переживала за это!

И дальше: «Если, как сообщил нашей редакции источник, близкий к известному критику Плешивому, Ходокова уже начала принимать заказы на свои работы, художественный мир Необходимска — а может быть, и сопредельных стран — ждет изрядное обновление кровей».

Я же ведь еще ничего не начала! Не брала никаких заказов, ни с кем не встретилась! Марина мне только письма передала! О чем это они?

Дочитав, я подняла взгляд на шефа. Тот вылизывал лапку, как будто ему было абсолютно все равно, что там написано в статье.

Я молчала, отчасти не зная, что сказать, отчасти отлично понимая, что Василий Васильевич заговорит ровно тогда, когда решит, и ни секундой раньше.

Наконец лапка приобрела ту степень чистоты, которую шеф счел приемлимой. После этого он поднял голову и спросил:

— Вы же понимаете, что после такой статьи действующие салонные художники вас прямо-таки съедят?

— Что? — я заморгала.

— Вам проходу не будет. Вас загнобят. Вас назовут недоучкой, ваши картины — жалкой мазней… Разумеется, если повести дело верно, это только прибавит вам клиентов. Особенно если Ореховы не откажут вам в поддержке. А они, конечно же, не откажут. Но будет очень трудно, так и знайте.

Газета выпала у меня из рук и с мягким шуршанием осела на пол.

— Вы знаете? — спросила я почти шепотом. — Вы знаете, что предложила мне Марина?

— Ну, тут не нужно быть гением сыскного дела, чтобы догадаться, — ворчливо проговорил шеф. — Достаточно немного знать вас и вашу подругу… да, и должен еще предупредить, что студию вам лучше снимать в Рубиновом конце, даже если Ореховы будут настаивать на Дельте. Здесь не такая богатая клиентура, но можно найти более чем приличный район, и на первых порах лишние траты вам не нужны. Да и Василий-младший будет скучать, если вы уедете далеко.

— То есть вы не против? — пораженно спросила я.

— Разумеется, против! — воскликнул шеф. — Сколько лет я с вами возился, наконец начал толк выходить, и все зря! Опять же, мне что, заводить помощника с фотоаппаратом? Накладно выйдет!

На моем лице, наверное, было написано столь глубокое непонимание, что шеф сжалился и объяснил:

— Аня, ну какой смысл мне работать с помощницей, которая несчастлива и тяготится своим положением? Я не рабовладелец. Кроме того, как ваш бывший опекун, я должен заботиться о ваших интересах…

Шеф не договорил. Я сграбастала его со стола и прижала к себе, крепко-крепко обнимая. У меня даже слезы закапали, бисеринками оседая на его пушистой шубе.

— Шеф, вы самый лучший шеф на свете! — бормотала я. — Самый лучший!

И шеф даже не протестовал, что я его обнимаю и тискаю! Вот где чудо.