Ген поиска

Глава 4 Постой, пароход — 4

Ночью обещали дурную погоду, и капитан с Ореховым приняли решение не рисковать. Пароход вернулся немного назад и встал на якорь напротив того самого дома смотрителя, который заинтересовал меня живописной лесенкой к верхнему краю утеса. Я дала себе слово, что если с утра смогу встать пораньше, обязательно воспользуюсь возможностью ее зарисовать.

Смотритель и в самом деле зажег маяк — в небольшой будочке рядом с домом, — и он светил с берега яркой белой звездой. Все это было отличного видно в окна главного салона (того, что на носу нижней палубы) с одной стороны — а с другой стороны можно было рассматривала луну на высоком темно-синем небе, которая то ныряла в пуховую перину облаков, то величественно выплывала из них. Обстановка самая романтическая! Я решила ни в коем случае не гулять по палубе с Ореховым. В такой атмосфере еще неизвестно, что я могла бы ответить ему, заведи он снова разговор в романтическом ключе.

За ужином отдельные столики в главном салоне сдвинули в три длинных стола, и мы с Мурчаловым попали за главный — вместе с Ореховым. К счастью — и я говорю это без всякого кокетства, — непосредственно рядом с нашим гостеприимным хозяином оказались усажены Залесский и Геворкян, видимо, как самые авторитетные и весомые из собравшихся. Мы с шефом оказались примерно на середине стола.

К несчастью, моим соседом слева оказался Рогачев — вот уж кого не назовешь обаятельным собеседником!

— А что, — сказал он, глядя на меня желтым глазом с горизонтальным зрачком (ему, разумеется, не надо было поворачивать голову, но от этого жест казался невежливым), — ваш ускоренный метаболизм все еще не доставляет вам хлопот? Нет признаков набора веса? Или преждевременного старения? Интересно, интересно…

После этого вкуснейший суп с мидиями как-то не полез мне в горло.

А ужин, как назло, тянулся и тянулся: несколько перемен блюд, вино… И самое обидное, что, если бы не мысль о Серебрякове, об Орехове и не компания за столом, я бы наслаждалась вечером. Вместо тапера откуда-то образовался целый струнный квартет с пианисткой впридачу, которые заиграли красивые и сложные мелодии — все из классики, все умиротворяющие, нежные, тоже как нельзя лучше подходящие к вечеру. Исполнение было очень профессиональным, такое послушать — впору выбираться в филармонию.

Наконец Орехов поднялся со своего места, салютуя бокалом.

— Уважаемые гости! Друзья! — проговорил он. — Прежде чем принесут десерт, разрешите предложить вам еще кое-что приятное. Многие из вас знакомы с моим хорошим приятелем, Виктором, который выступает под псевдонимом Сильвестр Сильвер. До недавнего времени он зарабатывал славу и известность в Сарелии, а теперь решил порадовать и наш Необходимск своим непередаваемым юмором. Из любезности он согласился немного развлечь нас всех этим прекрасным вечером. Виктор, прошу вас!

Серебряков поднялся из-за соседнего стола, вежливо поклонился собравшимся.

— Благодарю, — сказал он. — Мой друг Никифор только что сравнил меня с десертом — но я слышал, что актеров моего жанра чаще сравнивают с вином: в том смысле, что мы тоже навеваем сон.

Раздался смех.

— Постараюсь в этот раз не выходить за уровень шампанского, — он еще раз поклонился и вышел к большому панорамному окну салона, тому, где стояло пианино и восседал струнный квартет.

Остановился около пианино, кивнул сидящей за ним молодой женщине — мол, с вашего разрешения, — и наиграл несколько тактов. Затем выпрямился и, обведя взглядом собравшихся, начал:

— Как вы, должно быть, знаете, я из Сарелии. Про нас, сарелийцев, говорят, что мы мрачные, и что наши шутки только на похоронах рассказывать. Но это неправда… к сожалению. Однажды мой дядя рискнул пошутить на похоронах, и что бы вы думали? Покойник — и тот разрыдался, сказал, что это для него слишком мрачно!

В салоне раздался смех.

— Поэтому, — продолжил Серебряков, переждав, пока большая часть успокоится, — прежде чем приехать в ваш прекрасный город-государство, я решил взять уроки того, как у вас принято шутить. А в любом деле лучше учиться у экспертов. Мой выбор пал на известного деятеля культуры, господина Гульского. Как вы можете понять из фамилии, то был голубь-генмод, очень популярный критик. Занимался в основном скульптурой, — послышались смешки, но пока еще одинокие. — Прихожу я к нему на квартиру. «Здравствуйте, — говорю, — Акакий Акакиевич…»

От взрыва хохота на этом месте заложило уши. Должна признаться, я смеялась тоже! Хотя мадам Штерн сказала бы, что шутка на самой грани хорошего вкуса.

Дальше последовал рассказ о том, как именно господин Гульский учил Серебрякова отличать хорошую шутку от плохой, и как затем Серебряков применил его советы, чтобы знакомиться с дамами — и к концу его речи даже господин Залесский, которого мне еще не случилось видеть без кислой мины, стонал от смеха и вытирал слезы платком с монограммой.

Неудивительно, что десерт — пресловутое мороженое — успел наполовину растаять, прежде чем большинство гостей им занялись.

Да, как бы то ни было, а комическим актером Серебряков оказался настоящим. Как завсегдатай театра, я понимала, что такое умение держать аудиторию не подделаешь ради «легенды»!

Может быть, и в самом деле его появление тут чистой воды совпадение? Может быть, до нашего завершения прогулки завтра ничего особенного не произойдет?..

Словно в ответ на мои мысли, дверь в салон распахнулась, и вошла одна из пассажирок — волосы в беспорядке, будто она спешно искала что-то, заглядывая и туда, и сюда. Было видно, что женщина в страшном волнении. Она подбежала к капитану, сидящему во главе нашего стола напротив Орехова, и начала что-то говорить ему, ломая руки. К сожалению, мне не было слышно, что.

С немалым напряжением памяти я припомнила, что это профессор Соколова, и что вроде бы занимается она то ли биологией, то ли генетикой. Но вот из какого она университета, вспомнить я решительно не могла.

Мне показалось, что капитан ее успокаивает и утешает, но успокаиваться Соколова явно не желала. Орехов даже встал со своего места и подошел к ним, чтобы выяснить, что там происходит.

Любопытство подначивало меня поступить так же, но я понимала, что это будет выглядеть крайне вульгарно.

Тут словно само мироздание пошло мне навстречу — вероятно, совсем потеряв терпение и расстроившись, Соколова воскликнула, больше не заботясь о том, чтобы понижать голос:

— Это не просто какие-то мыши! Это плод многолетних экспериментов! Это… это я даже не могу вам сказать, во сколько обойдется их пропажа! — затем она обернулась к Орехову и обвиняюще ткнула его пальцем в грудь. — И я взяла их с собой сюда только и исключительно потому, что вы пообещали мне условия для экспериментов! Только!

— Мыши? — сидевший напротив меня шеф насторожился, приподняв мордочку от миски с мороженым, которое он увлеченно оценивал, с виду не обращая внимания на перепалку. Правда, мне-то было заметно, что его уши поворачивались в сторону говорящих.

— Не волнуйтесь, Арина Николаевна, — тихо, но отчетливо произнес Орехов, — у нас ведь на корабле присутствует известный детектив Мурчалов. Возможно, он не откажется оказать вам помощь в поиске лабораторных объектов…

Шеф спрыгнул со стула — ему предоставили стул повыше, специально изготовленный для котов-генмодов — и вальяжно подошел к спорящим.

— Прошу прощения, но я не мог не услышать то, о чем вы говорили, — произнес он. — Я и есть Василий Васильевич Мурчалов, и рад буду предложить свои услуги.

Против воли я едва сдержала улыбку. С одной стороны, внезапное происшествие меня обеспокоило: а что если это первая ступень в зловещем плане Серебрякова? (Хотя сложно представить зловещий план, который начинался бы с кражи белых мышей.) С другой стороны, за все время работы с шефом мне не доводилось участвовать в деле, где ему пришлось бы заниматься таким исконно кошачьим ремеслом!

Шеф, конечно, и не подумал освобождать меня от обязанностей ассистентки только потому, что меня вообще-то пригласили отдыхать. Наоборот, первым делом прыгнул мне на руки (я привычно его поймала) и сказал: «Ну что же вы, Анна, пойдемте, осмотрим место преступления!»

Выходя из салона, я поймала заинтересованный взгляд Марины: ей явно очень хотелось напроситься с нами, но предлога не было. Бедная моя подруга! Сказать по чести, я бы с удовольствием поменялась с ней местами. Во-первых, за этот тяжелый и полный эмоций день я успела устать и мечтала только о том, чтобы упасть и уснуть в своей крошечной каюте. Шеф-то утром и после обеда вздремнул, а я нет.

Во-вторых, с нами, разумеется, отправился и Орехов, а мне хотелось держаться сейчас от него подальше. Не то чтобы он перестал мне нравиться или мне казалось, что он к чему-то меня принуждает, просто в его обществе возникало тяжелое, тоскливое чувство недосказанности.

Чтобы добраться до места преступления, нам пришлось спуститься на нижнюю палубу парохода. Не совсем в трюм, но туда, где располагались бы каюты третьего класса, если бы они были на «Терентии Орехове». По дороге профессор Соколова сбивчиво — она все еще пребывала в серьезном расстройстве — рассказала нам свою историю.

Вот уже много лет она занималась созданием лекарства от морской болезни. Но не обычного лекарства, а такого, которое бы действовало путем изменения формата работы некоторых генов — ну вроде того, что можно купить в аптеке для изменения цвета глаз. Одна инъекция — и о морской болезни человек смог бы забыть навсегда! (По крайней мере, так я поняла из ее объяснений.)

Соколова тестировала своих мышей разными способами, в том числе и на зафрахтованном ее кафедрой морском судне. Однако вышло так, что последние эксперименты оказались неудовлетворительными, сроки вышли, финансирование поджимало — и новую партию мышей она не знала, где испытать. А тут, к счастью, объявился Орехов со своим приглашением. Он любезно согласился разместить клетки у себя на корабле, даже выделил несколько человек из команды в помощь для их переноски и крепления.

— В общем-то, мне много не надо, требования к лаборатории на этом этапе испытаний минимальные, — говорила Соколова, поправляя растрепанные волосы. — Я и подумать не могла… Кому могло понадобиться их красть⁈

— А вы уверены, что их украли? — поинтересовался шеф, все еще сидевший у меня на руках.

— Сейчас посмотрите сами, — проговорила Соколова довольно сухо.

Спустившись вниз, мы оказались в длинном коридоре, застеленном красной ковровой дорожкой. В коридор выходили совершенно одинаковые унылого вида двери. Мне все это напомнило тюремные камеры ЦГУП. Некстати подумалось, что если бы я поехала на пароходную прогулку, то жила бы как раз в каютах третьего класса, которые бы, наверное, и выглядели примерно так…

Соколова между тем повернула ручку на третьей от лестницы (прошу прощения, трапа) двери, и мы оказались в небольшой комнате, явно переделанной из обычной каюты. Только если в наших с шефом комнатах имелись нормальные окна, то тут был круглый иллюминатор высоко под потолком. Сейчас он был приоткрыт, и за ним покачивалась круглая луна — ну да, значит, каюта по левому борту, обращенному к открытому морю, а то я немного запуталась, пока мы спускались. На одной из стен еще остались крепления от подвесных коек, но теперь вместо коек каюту занимала система клеток, выполненных из дерева и стекла. Некоторые были соединены переходами, другие нет. Прямо под иллюминатором стоял самый большой короб с откинутой крышкой. На дне короба я увидела солому и мисочки с водой.

— Вот тут они и сидели, — трагически проговорила Соколова. — Вся популяция! Все сорок штук! Плод многолетних стараний! И их кто-то украл.

— Почему вы думаете, что их украли? — поинтересовался Мурчалов. — Вы не могли сами оставить крышку… А! — перед этим «а» я поднесла шефа поближе к клетке, чтобы он мог сам убедиться.

И в самом деле, на размеры клетки Соколова не поскупилась: ни одна мышь не могла бы достать до края, встав на задние лапы, даже при распахнутой крышке. Да и вскарабкаться по гладкому стеклу не представлялось возможным. Может быть, если бы мыши забрались друг другу на спину… Но нет, это фантастика. Одна мышь так могла бы сбежать, но как бы выбрались нижние? Да и ума на это у мышей не наберется.

— Я всегда очень тщательно запираю крышку, сама все проверяю! — произнесла Соколова тоном оскорбленной невинности. — И сегодня заперла!

— Когда примерно пропали мыши? — уточнил Мурчалов.

Выяснилось, что перед самым ужином Соколова как раз их покормила, понаблюдала за реакцией на качку и крышку закрыла. Потом она отправилась ужинать, но на выступлении Серебрякова заскучала.

— Не люблю юмористов, — заявила она крайне холодно. — Решила вместо пустых развлечений спуститься сюда и сделать еще одну лабораторную запись… И вот что обнаружила.

— А дверь была заперта?

— Закрыта на защелку, но я ее не запирала. Я не думала, что здесь это может понадобиться! — Соколова порывисто, всхлипывающе вздохнула. — Все пропало! Вся программа исследований… Я так надеялась все-таки уложиться, а теперь последняя надежда…

— А нельзя как-нибудь заменить этих мышей? — робко предложила я, припомнив, как мы с шефом быстро вышли на контакт с крысами.

— Милочка, это специальная популяция с четко заданными характеристиками, — сухо ответила Соколова. На мой взгляд, ей было лет тридцать, может быть, тридцать пять: явно недостаточно, чтобы звать меня «милочкой». — Отловленные тут, на пароходе, мыши не подойдут!

— При всем уважении, мадам, на «Терентии» мыши не водятся, — сказал Орехов. — Но мы приложим все усилия, чтобы выяснить судьбу ваших грызунов. Василий Васильевич?

— Да, приложим, — кивнул шеф. — Это довольно интересный случай. Всегда мечтал расследовать герметичный детектив с ограниченным кругом подозреваемых!

Соколова выпрямила ссутулившуюся было спину.

— Прошу вас, помогите! — сказала она горячо. — Наверняка это кто-то из моих завистников!

— Кто именно? — тут же поинтересовался шеф.

— Да кто угодно! — она тряхнула головой. — Их тут полный пароход! Всех, кого зазвали ради этого конгресса в будущем году, будь он неладен!

М-да, подумала я, интересное дело вырисовывается… Неприятность все-таки случилась, шеф все-таки вовлечен, но у Серебрякова — железобетонное алиби, весь пароход видел его выступление. И совершенно непонятно, для чего ему красть каких-то высокоспециализированных мышей!

Пожалуй, шеф прав, дело и впрямь обещало быть интересным.

Я проснулась среди ночи от шума и толчка. Не сразу мне удалось сообразить, где я: в моем маленьком мирке все дрожало и раскачивалось. В окно, которое я оставила на ночь полуоткрытым, залетали брызги, замочив уже и крошечный стол, и ковер под ним.

В этих условиях стоило немалого труда просто выбраться из койки, но мне это как-то удалось. Получилось даже одеться, зажечь свет и пригладить волосы перед зеркалом. Как оказалось, очень вовремя, потому что из-за двери в нашу с шефом общую комнату раздался голос Мурчалова:

— Анна, не спите?

— Уже нет, — ответила я, выходя. — Что случилось? Шторм?

— И это тоже, — ответил шеф. Он выглядел встрепанным и усталым, как будто за несколько часов не нашел времени вылизаться. Странно, вроде бы мы пошли в постель в одно и то же время. — Но главное — у нас снова пропажа!

— Что, у кого-то исчезла любимая левретка? — спросила я.

Я видела у кого-то из гостей крошечную собачку, легко отличимую от генмода по цветному ошейнику с подвеской в виде косточки. К тому же, гость, у которого она сидела на руках, никак не походил на слугу. Все это избавило меня от неловкости, с которой порой сталкиваются непривычные к генмодам люди, пытаясь познакомиться с домашним любимцем.

— Если бы, — ответил Мурчалов. — Пропал Матвей Рогачев.

Стыдно сказать, но в первый момент я немного обрадовалась. Этот медицинский профессор за несколько наших коротких столкновений успел порядком вывести меня из себя, а сидеть за ним рядом во время ужина оказалось тем еще испытанием. Потом я встревожилась.

— Как пропал? — спросила я. — Вы уверены?

— Относительно. С ним был его аспирант, он заставляет их выполнять роль камердинера на полставки посменно… Он говорит, что профессор пропал среди ночи, незадолго до шторма. Ассистент сперва не стал его искать, но потом тот не вернулся в каюту, даже когда пароход отчалил и непогода разыгралась…

— Погодите, а ведь в самом деле! Мы движемся! — пол у меня под ногами ощутимо вибрировал. — Почему? Ведь хотели же заночевать у Красных гротов!

— Ветер переменил направление, возникла опасность, что пароход кинет на скалы.

— Такой тяжелый пароход — и кинет? — не поверила я.

Шеф вздохнул.

— Что вы от меня хотите? Так мне сказали. Я ничего не понимаю в судовождении. В общем, мы вышли в открытое море, а Рогачева по-прежнему и след простыл… Знаете, сам по себе этот факт мог бы меня даже обрадовать, но он все еще должен мне один осмотр для Василия-младшего!

Во время этих осмотров Рогачев никогда ничего не находил, кроме того, что Васька здоров как бык и развивается в соответствии с возрастом, но шеф все равно продолжал таскать отпрыска на регулярные проверки.

— Может быть, он где-то на корабле? — предположила я.

— Капитан тоже так подумал. Команда потихоньку обыскала пароход, насколько это возможно, если не будить пассажиров. Никого не нашли, подняли Орехова, а тот уже обратился ко мне.

— Так ведь каюты пассажиров не смотрели! Может быть, он у кого-то… ну, задержался, — говоря это, я покраснела: других генмодов-козлов или коз на пароходе не было. А межвидовые романы в нашем городе, мягко говоря, не поощряются, и говорить о них не принято. Даже к однополым романам отношение более терпимое: мол, дело не очень хорошее, но житейское, с кем не бывает. А вот люди и генмоды… Хотя я знала о нескольких таких парах: при нашей с шефом работе рано или поздно сталкиваешься с любыми проявлениями человеческой (и генмодьей) природы.

Мурчалов нетерпеливо переступил с лапы на лапу.

— Все может быть, но я нахожу это крайне маловероятным. С большинством из присутствующих Рогачев либо враждовал академически, либо познакомился уже здесь. И хотя романтические чувства могут вспыхнуть быстро, Рогачев никогда на моей памяти не искал амурных приключений.

Я вынуждена была согласиться с тем, что я тоже нахожу такой сценарий практически невозможным. Однако что если он задержался у кого-то из пассажиров ради другой цели — ну хоть научного спора?

И снова Мурчалов покачал головой.

— Задержался на всю ночь? Скоро уже светает. Впрочем, даже если так в самом деле случилось, мы быстро узнаем об этом. Пока же меня волнует вот что… Пропажа мышей Соколовой остановит ее научную деятельность. Пропажа Рогачева тоже, конечно, повлияет на исследования, которые он ведет. Рогачев как популярный профессор курировал сразу несколько направлений. Мне интересно, не попался ли у нас некто, систематически уничтожающий конкурентов?

— Скорее всего! — воскликнула я. Несмотря на то, что я только что проснулась, а продолжающаяся качка не способствовала углубленным размышлениям, мой разум заработал на повышенных оборотах. — И знаете, что я думаю? Что это все-таки Серебряков! Что он врет, что не ученый. Что один или вместе с отцом сделал какой-то прорыв, и теперь пытается не допустить, чтобы этот прорыв сделали другие!

Шеф посмотрел на меня довольно скептически.

— Такую вероятность исключать нельзя, разумеется… Но пока я опасаюсь другого. Даже предложил Орехову проверить это, но он пока отказывается… перестраховщик!

— Что именно проверить?

— Не пропали ли еще какие-либо пассажиры помимо Рогачева. В особенности те, кто спал с открытыми окнами.

— А открытые окна при чем? — сбитая с толку, спросила я.

Когда мы стояли на якоре возле скал, было душно, поэтому я тоже оставила окно открытым. Думаю, очень многие поступили так же.

— Не знаю, — задумчиво произнес Мурчалов. — Только вот в лаборатории с мышами окно было открыто, и в комнате Рогачева оно было открыто… А больше ничего общего между этими комнатами нет. Вот и все.

— Зачем кому-то забираться через окно, если двери ни там, ни там не запирались? — спросила я.

— У вас создалось впечатление, что каюта Рогачева была не заперта? — Мурчалов взмахнул хвостом. — Помилуйте, вы помните его характер? Он как раз заперся на ночь, просто у его ассистента был запасной ключ.

Тут я почувствовала, как по спине прошел холодок.

— Так что же вы не сказали, что он исчез из запертой комнаты!

— Ждал, когда вы сами догадаетесь спросить.

Вот в такие моменты у меня и зла не хватает на шефа!

— Одно хорошо, — сказала я. — Раз пароход на всех парах возвращается домой, то, значит, скоро мы можем передать это дело ЦГУПу…

— Не факт, — возразил Мурчалов. — Непогода по-прежнему сильна, очень может быть, что наше возвращение в порт откладывается до завтрашнего вечера или даже послезавтрашнего утра. Так что, боюсь, расследованием все-таки придется заняться нам. Тем более, Никифор Терентьевич уже пообещал мне мой обычный гонорар.

— Вот… блин, — пробормотала я.

Что ж, хотя бы Марина будет счастлива. Она давно хотела присутствовать при одном из наших расследований, а тут возникала немалая вероятность, что ей доведется не только присутствовать, но и участвовать!

— Что ж, если вы вполне стряхнули с себя сон, берите ручку и бумагу, — распорядился Мурчалов. — Мне нужно, чтобы вы тщательно записали все обстоятельства дела. И еще, сходите к старшему помощнику, он выдаст вам список пассажиров и экипажа. Нужно разметить, у кого из пассажиров были нелады с Рогачевым, и кто при этом мог желать профессиональных неприятностей Соколовой… хотя не исключаю, что эти два исчезновения не связаны между собой.

Я только вздохнула. Шеф-то может, по кошачьему обыкновению, спать в любое время, а мне явно сегодня заснуть уже не придется!

И есть опять захотелось, несмотря на качку. Интересно, повара на камбузе уже встали и согласятся ли накормить меня в неурочный час?