Ген поиска

Глава 11 Свадьба с сюрпризом — 2

Когда я вернулась с чисто вымытыми украшениями к Марине в комнату, подготовка к свадьбе кипела уже полным ходом. К Марине постоянно кто-то наведывался, что-то у нее спрашивал. Она, еще даже не в свадебном платье, как раз собиралась идти в главный особняк, чтобы проверить, как там идут дела, но, увидев меня, просияла и вытолкала всех за дверь, так, чтобы мы остались у нее в будуаре одни.

— Ну, — сказала она мне, — показывай.

— Что? — я сделала вид, что не понимаю.

— Мой портрет, который ты рисовала последний месяц! А то я не знаю, зачем ты у меня фотокарточку попросила!

— С чего ты взяла, что это портрет? — попыталась откреститься я.

— А что там за пакет из коричневой бумаги, который ты поставила в прихожей? Я попросила Лиду, — так звали служанку, — занести его сюда, но открывать, конечно, не открывала! — Марина махнула рукой в сторону моего пакета, стоявшего на комоде среди образцов ароматических свечей и коробочек с оставшимися приглашениями.

Конечно, Марина не могла не заметить, что пакет размерами был точь-в-точь как небольшой портрет. Ведь я бы не стала рисовать громадное полотно, да и времени у меня не было. А что касается миниатюр, то это совершенно особое искусство, которым я не владею.

— А тебе не говорили, что невежливо выпрашивать подарки? — спросила я деланно сердитым тоном.

— Сегодня моя свадьба, мне можно, — Марина подмигнула мне. — Ну Анечка, ну пожалуйста! Ну хорошая моя, ну дорогая, ну покажи, что ты нарисовала! Я уверена, что я на этом портрете красавица-раскрасавица, лучше, чем в жизни! Так хочу оценить, сил нет!

Я засмеялась и, почти уже не стесняясь, послушно сняла сверток с комода, развязала бечевку, сняла коричневую бумагу.

С портретом я возилась долго, подкрашивала его и немного доделывала еще дня три или четыре назад, поэтому мне было боязно: а что если краски смазались? Или при дневном освещении окажется, что при электрическом свете, я что-то напутала, новые мазки не легли так, как надо?..

Ну конечно, худшие мои ожидания оправдались!

Я совсем уже привыкла к тому, как этот портрет выглядит у меня дома, в моей комнате, где я рисовала до сего времени. Здесь, в будуаре Марины, где свет падал из окна совсем по-другому и не было вокруг моего привычного стола, гардероба и постели, он смотрелся совершенно иначе. Сразу бросалась в глаза и неестественность позы — ну кто меня заставлял усаживать Марину именно так, тем более, без живой натурщицы, на которой я могла бы все это проверить⁈ — и то, что тон кожи не соответствовал действительности, да и цвета слишком блеклые и неживые…

Зачем я сунулась в портреты, рисовала бы и дальше карандашом в блокноте, чтобы шеф мог опрашивать свидетелей и разыскивать подозреваемых! Вот мой потолок, ни на что большее и рассчитывать не стоит!

Марина, словно решив специально поиграть на моих нервах, рассматривала картину долго и молча.

— Если тебе не нравится, не обязательно это кому-то показывать, — быстро сказала я. — И вообще, у меня готов еще один подарок… — на самом деле не было у меня никакого подарка, потому что ради свадьбы я заказала себе новое платье, которое обошлось значительно дороже, чем я рассчитывала: с платьями такое сплошь и рядом. Но ради такого случая можно и у шефа занять.

Марина положила картину на стол и порывисто обняла меня — так крепко, что я даже задохнулась. Не подозревала в своей невысокой подруге такой силы!

— О чем ты говоришь! — воскликнула она. — Да я повешу эту картину в центре сегодняшней выставки, и крупными буквами подпишу под ней «не продается» — иначе все только ее и захотят купить! Не представляю, как тебе удалось, но ты из меня какую-то христианскую святую сделала! Или небесное существо, вроде гурии!

Гурия — немного не та ассоциация, на которую я рассчитывала: вроде бы, так называются прекрасные девушки, которые ублажают праведников в мусульманском раю?.. Но почти сразу я вспомнила, что да, истинные гурии — создания чисто духовные, не имеющие ничего общего с теми похотливыми ассоциациями, которые на них позднее наложились.

Как бы это ни назвать, гурия или святая, но никакого подобного смысла я в картину не вкладывала. Еще при первом знакомстве с Мариной мне подумалось, что арка ее бровей выглядит очень благородно, как церковный свод — иного сравнения мне не пришло в голову; при слегка раскосых глазах это давало очень интересный контраст. Как любое дитя смешанных кровей, она выглядела очень необычно. Вот это я и постаралась подчеркнуть.

Я изобразила Марину сидящей на скамейке в сквере, во время прогулки — такой она мне когда-то запомнилась. К счастью, на фотографии, которую Марина мне дала, она тоже сидела. Только я усадила Марину вполоборота к зрителю, с одной рукой на коленях, другой — на спинке скамьи. На картине Марину ярко освещало солнце, падающее сквозь ветви клена над ее головой, что давало красивую ажурную тень; все остальное оставалось в тени. Я не удержалась и усилила в этом свете разноцветные оттенки, как будто солнце проходило не через листву, а через бледный витраж. Очень долго сомневалась на этот счет — мне казалось, что вышло слишком нереалистично. Но, наверное, этот свет и дал потусторонний ореол, о котором говорила Марина.

Сама картина была невелика, краски, как я уже сказала, я использовала не самые яркие. У меня была коробочка дорогих масляных красок, подаренная шефом на прошлый Новый год, которую я едва успела начать. Однако годы работы с дешевой акварелью выработали у меня привычку слишком разводить краску… а может быть, виною тому было мое минорное настроение, которое никак не проходило, пока я писала картину. Да и не так уж редко доводится мне работать с маслом, и результат выходит часто совсем не такой, как мне бы хотелось.

И это при том, что картина, которая я в итоге решилась принести Марине, была пятой в череде неудачных попыток!

— Ты просто необъективна, потому что я твоя подруга, — пробормотала я, когда Марина выпустила меня из объятий.

— Вот еще! — фыркнула Марина. — Стала бы я ставить на кон свою репутацию и успех мероприятия, в которое так вложилась, из-за дружеских чувств! Уж поверь мне, что-нибудь другое придумала бы, чтобы сделать тебе приятное!

Даже не знаю, от чего у меня на душе потеплело больше: от Марининой высокой оценки моих способностей или от ее желания непременно сказать мне что-то хорошее. Вроде бы мы с ней дружили уже больше года, а я все еще не могла привыкнуть к тому, что она у меня есть.

Хотя, наверное, ненадолго. Не думаю, что после ее брака с Ореховым мы сможем проводить друг с другом столько же времени, сколько и раньше. И в математический кружок по субботам она совершенно точно наведываться перестанет…

— Ну, пойдем, выберем для этого портрета место! — Марина схватила меня за руку. — Сначала я подумала: середина, но нет! Нужно чуть в стороне от основной экспозиции. По-моему, тот кусочек стены, который я оставила, подойдет идеально — как знала, что ты еще что-то принесешь! Но лучше сама оцени.

— Ты правда хочешь выставить этот портрет? — удивилась я.

Все остальные картины, которые я передала Марине для участия в аукционе, были акварелями, и масляный портрет изрядно выделялся на их фоне.

— Ну разумеется! — она с удивлением поглядела на меня. — Потом, я думаю, Ники захочет повесить его у себя в кабинете — он всегда говорит, что я красива и на меня приятно смотреть, а на этот портрет, по-моему, смотреть еще приятнее, чем на оригинал. Но сначала пусть гости как следует рассмотрят твой талант, охотнее станут выкладывать деньги!

Я уже говорила, что Марина удивительно сочетает в себе романтичность и меркантильность?.. Ну вот, считайте, теперь сказала.

С неумолимостью паровоза Марина потянула меня за собой, в особняк, уже убранный и подготовленный к приему. Положительно, помолвка с Ореховым выявила у моей подруги резервы энергии и напористости — не то чтобы скрытые, но прежде не имевшие возможности воплотиться в дело до конца. И я попала под этот шквал благожелательной энергии, точно под летнюю грозу с ее громами и молниями.

В особняке Ореховых мне уже приходилось бывать, даже не единожды: как-то так вышло, что в последний год многие дела шефа были так или иначе связаны с этим семейством. Но никогда мне не приходилось видеть его в таком великолепии!

В таком богатом доме просто не может быть грязно, но сейчас все сверкало какой-то просто остервенелой чистотой. Окна казались такими прозрачными, что если бы не рама, можно было решить, что их и вовсе нет. Складки на портьерах были уложены по линеечке, а с пола, судя по его виду, можно было есть. У меня даже сложилось ощущение, что слуги заменили все хотя бы немного потертые ковровые дорожки на абсолютно новые, словно бы вчера пошитые.

Мы попали в длинную галерею, ведущую в банкетный зал. Во время первых визитов к Орехову я здесь не бывала: нас с шефом, помнится, принимали в малой гостиной, которая никак с этим коридором не соприкасалась. Однако в последние недели я вместе с Мариной наведывалась в особняк довольно часто и помнила, что вдоль этой галереи должны висеть гравюры известных художников Необходимска и стоять статуэтки — либо оригиналы, либо копии работ известных мировых мастеров.

Теперь же все эти произведения искусства из галереи изгнали, чтобы освободить место для картин вашей покорной слуги — и некоторых других молодых художников нашего города, которым Марина и Орехов решили оказать покровительство по тем или иным причинам.

На их фоне мои собственные работы, как мне казалось, смотрелись более чем скромно, хотя я отобрала самые лучшие.

Тут было три портрета — Прохора, Антонины и шефа (а кого мне еще рисовать?). Благо, все три модели разрешили этими портретами воспользоваться. Кроме того, я отобрала два пейзажа (один с башнями Оловянного конца) и натюрморт (ваза с цветами, стопка журналов и тарелка с плюшками авторства Антонины… ох как Антонина тогда ругалась, что я стала это рисовать, вместо того, чтобы есть, но уж больно приманчиво падал свет из окна столовой, а у меня оказались под рукой краски с кистями, и свободное время было).

Остальные картины — я имею в виду, не мои — в основном представляли собой городские и сельские пейзажи; был даже один фантастический, с небом Необходимска, запруженным дирижаблями. Я вспомнила о катастрофе «Прогресса», и меня передернуло. Хотя, кстати сказать, Ореховы — и лично Никифор — вовсе не отказались от вложений в воздухоплавательную отрасль. Ходили слухи, что они скупили по дешевке разорившееся после того скандала кумпанство «Ния хоризонтер» и планирует запуск собственных воздухоплавательных линий. Но даже я не знала, правдивы ли эти слухи, и то ли это самое, чем Орехов так плотно собирается заниматься после Нового года. Марина, наверное, знала, да я у нее не спрашивала.

Пока я раздумывала над этим, Марина гордо повесила свой портрет в самом начале галереи, у портьеры. Подумала, и направила на него свет лампы.

— Ну вот. Боюсь, правда, что это не совсем то окружение, которое ему нужно, его бы на большем расстоянии от остальных повесить, — извиняющимся тоном сказала она. — А так для неопытного глаза может и потеряться.

— Ты мне такой грандиозный шанс дала, а еще извиняешься! — удивленно воскликнула я.

— Какой там шанс, — Марина махнула рукой. — Я тебе говорю, за твои работы сражаться будут. Это твое призвание, вот увидишь.

Я могла только улыбнуться. Мир художников мне был знаком чуть лучше, чем Марине. Я знала, например, что для того, чтобы прославиться и хорошо продавать свои картины, мало хорошо писать. Нужно еще, чтобы тебя знали, чтобы у тебя уже была известность. А не то твои работы все будут считать мазней, максимум снисходительно признавая в тебе крохи таланта… Сама я с этим не сталкивалась, но читала об этом еще в отрочестве — что скрывать, были у меня когда-то мечты заниматься живописью профессионально! Но потом я решила, что быть сыщиком и интереснее, и в конечном счете прибыльнее. Краски дороги, а в том, чтобы быть ассистенткой шефа, затрат никаких.

— Ты лучшая подруга на свете, — сказала я, с благодарностью пожимая ее руки.

А сама опять подумала, что недолго нам осталось быть подругами, во всяком случае близкими. Новый образ жизни обязательно разведет нас в разные стороны, пусть даже медленно и незаметно…

Вся остальная суета того утра прошла мимо. Понимая, что толку от меня мало, я отправилась погулять в сад. Заодно сделала несколько набросков осенних кленов (не то чтобы на рисунках в записной книжке карандашом очень видно, что они осенние, но все же).

Сад вокруг особняка Ореховых — красивейшее место. Плавные изгибы дорожек, декоративные прудики, ажурные беседки… Я думала, во мне опять всколыхнется зависть и сожаление — я, мол, могла бы жить здесь. Ничуть не бывало. Правда, стало немного грустно — сложно сказать, от чего. То ли от предстоящего расставания с Мариной, которое чем дальше, тем меньше вызывало у меня сомнений, то ли просто такое настроение навевал прозрачный осенний день — еще по-летнему теплый, но уже недвусмысленно намекающий на скорые холода. А может быть, я все же слегка не выспалась, а отсутствие сна способствует этакой меланхоличной рассеянности.

Бессознательно я держалась поблизости от флигеля Марининого штаба: не то чтобы я ожидала, что подруге потребуется моя помощь, и она начнет звать меня из окна. Просто хотелось быть поближе к центру, в котором все происходит.

И там я неожиданно наткнулась на знакомую фигуру.

Точнее, сначала я этого человека не узнала. Просто увидела высокого широкоплечего парня, одетого в легкий пиджак не по погоде и кепку, которая в моде среди инженеров и некоторых студентов. Он стоял, запрокинув голову, и разглядывал окна особняка. Меня заинтересовало, кто бы это мог быть — охрана особняка кого попало не пропустит!

Потом парень обернулся ко мне, и я узнала взгляд ярко-голубых глаз из-под нахмуренных бровей. Эльдар Волков — талантливый юноша, иммигрант из Сарелии, проходивший по одному из наших дел, которого затем взял под опеку Дмитрий Пастухов. Не потому взял, что талантливый, хотя Пастухов с тех пор пристроил его работать в отдел судмедэкспертизы. А потому, что Волков — оборотень, в полном соответствии со своей фамилией. А шеф и некоторые другие генмоды чувствуют с оборотнями некое родство: как-никак, именно из оборотневых генов нас вывели…

Правда, оборотни считаются сказочкой. И пусть считаются. Еще массовых облав на них нам не хватало.

Мы с Эльдаром не виделись несколько месяцев. С тех самых пор, как я неожиданно приехала к нему, в момент просветления спасаясь от поработившего мой разум культа. Мне до сих пор не совсем понятно, почему я выбрала его, а не Марину. Может быть, перед ней мне было стыдно, а перед Эльдаром нет? В конце концов, мы вместе выбирались из одной крайне неприятной переделки, и он видел меня и в худшем состоянии!

Да что там, он видел меня под контролем булавки, а это не то зрелище, от которого можно просто отмахнуться.

— Доброе утро, Анна Владимировна, — поздоровался он, церемонно снимая кепку. Стало видно, что он теперь по-другому стрижется, и оттопыренные уши не так бросались в глаза.

Я отметила, что за те месяцы, что мы не виделись, Волков еще сильнее вырос и раздался в плечах. Он превосходил меня уже почти на голову, и, увидев его издали, я подумала о нем как о парне, а не как о мужчине, только потому, что в нем еще сохранялась некая долговязость, легкая нескладность, свойственная юношам, быстро пошедшим в рост. Но голос доломался окончательно, стал низким и взрослым. Да и лицо с уже наметившимися морщинами казалось значительно старше восемнадцати лет — или сколько ему на самом деле. Помню, мы с шефом подозревали, что он завысил свой возраст, чтобы получить право работать в Необходимске.

— Ну вас, — отмахнулась я. — К чему эта церемонность, Эльдар?

— Хорошо… Анна, — он улыбнулся, и сразу его лицо показалось не таким угловатым, а низко нависшие брови не такими кустистыми.

— Почему вы на кружок не ходите? — спросила я его.

Мы с Эльдаром и Мариной ходили в один математический кружок по субботам; Марина так с ним и познакомилась. Я же раньше узнала его как работника в лавке Кунова, изготовителя глазных линз. Ту работу он потерял из-за дела об убийстве инженера Стряпухина… но это долгая история.

— Я как раз хожу, — он нахмурился снова. — Это вы не появлялись. Марина сказала, вы были больны. Я хотел к вам зайти, но подумал, что это, возможно, будет неловко.

О том, что это может быть неловко, он сказал спокойным тоном, без всякого следа той самой неловкости. Помню, когда я приехала к Эльдару, спасаясь от культа, и он кормил меня тушеной уткой, он показался мне очень надежным и спокойным — вовсе не таким, каким я запомнила его по Стряпухинскому делу! Вот сейчас это впечатление надежности только увеличилось. Похоже, из него постепенно вымывалась нервозность, вызванная годами тяжелой одинокого существования и необходимости скрывать свою истинную природу. Да и, если подумать, тогда, после убийства своего работодателя и наставника, обвиненный в преступлении, которого не совершал, Волков в принципе находился не в лучшей форме.

— Немного, — я решила не акцентировать пробитое легкое. — Но это было в июле, а весь август вас не было.

— Сдавал экзамены, — пожал он плечами.

— Точно! — обрадовалась я. — Вы ведь теперь студент Высшей инженерной школы? Мне шеф передавал.

Вот теперь Эльдар улыбнулся так широко, искренне и довольно, что внезапно стал выглядеть практически на свой возраст.

— Да, — сказал он. — С повышенной стипендией! Мне и общежитие предлагали, но я уже прижился в общежитии ЦГУП.

— Да, — засмеялась я, — помню! Мне рассказывали, как вы там все обустроили и починили.

Когда Эльдару некуда было пойти, Пастухов поселил его у себя, в той части общежития, где проживали в основном генмоды. С помощью разных приспособлений генмоды могут делать почти все то же самое, что и люди… беда в том, что приспособления ломаются или просто неудобны, и их нужно чинить. Эльдар с его техническим складом ума и умелыми руками пришелся там ко двору. Если я правильно помню, к Пастухову даже делегация явилась, слезно упрашивая его как-то пристроить парня на работу в ЦГУП, чтобы ему можно было остаться в общежитии насовсем!

— Пустяки, — махнул рукой Эльдар. — Мелочи. Они для меня сделали гораздо больше. В полнолуния я… — он запнулся, не зная, говорить или нет.

— Вы превращаетесь прямо там? — спросила я.

Эльдар кивнул.

— Превращаюсь, а потом мы с Дмитрием Николаевичем убегаем в сквер. Там есть такой специальный, для генмодов на службе управления правопорядка… Ко мне все привыкли, считают дальним родственником Дмитрия Николаевича, из Сарелии. Городские генмоды волков не видели и не узнают, — он усмехнулся. — А если кто и замечает, что я только по полнолуниям появляюсь, то молчит. К тому же, мы не каждый раз там гуляем, иногда бегаем в лес. Главное, что можно всегда вернутся в волчьем облике, и никто не обратит внимания.

Или сделает вид, что не обратил, услышала я подтекст. Хорошо. После всех мытарств Эльдар заслуживал место, которое мог назвать домом.

— А учебой довольны? — спросила я его.

— По большей части да, — он снова сдвинул брови, — хотя уроки словесности по-прежнему считаю тратой времени. И языки! Предлагают юландский или долийский, на выбор, но нет ни галлийского, ни шорти… это самый распространенный язык в Каганатах, — я кивнула, потому что знала это. — А ведь инженерам сейчас никуда без языков, вы согласны?

Я понятия не имела, так ли это, но на всякий случай опять кивнула.

— Слушайте, — он вдруг посмотрел на меня, как будто ему в голову пришла удачная идея. — Марина пригласила меня на свадьбу, но идти совершенно не хочется. Я пытался потихоньку войти и передать ей подарок, но с ней даже встретиться не удалось!

— Да, — засмеялась я, — Марина в осаде до самой церемонии, с ней так просто не увидеться!

— Так может, вы передадите? — он достал из кармана какой-то сверток. — Вместе с моими поздравлениями. Вы ведь все равно остаетесь.

— Ну уж нет! — я замотала головой и даже выставила перед собой руки, чтобы показать, насколько нет. — Марина вас пригласила, значит, хотела вас видеть! Так что придется вам страдать. Максимум помощи, на который можете рассчитывать — составить вам компанию здесь, в саду.

Волков пожал плечами и убрал сверток в карман.

— Что ж, попытаться стоило. Но если вы составите мне компанию, страдать я не буду, — предупредил он.

— Да вы никак галантным становитесь! — я взяла его под руку.

— Уроки этикета, будь они неладны, — сказал он с совершенно неподдельным раздражением. — Сами знаете, пришлось ускоренные курсы пройти, чтобы получить гимназический аттестат.

Об этом я тоже знала.

— Но ваша компания почти искупает то, что я пропущу сегодня учебу, — вдруг сказал Волков неожиданное. Это прозвучало уже не как дежурный комплимент, а искренне. Я с удивлением подняла на него глаза. Он тоже смотрел на меня с некоторым изумлением, хмурясь, как будто видел впервые.

Мне опять стало смешно.

— Ну тогда спасем друг друга! Кстати, я подозреваю, что раз некоторые гены у нас с вами общие, то и аппетит, наверное, схожий?

Как по команде, в животе у нас обоих заурчало. Я ведь не ела с тех пор, как уехала из дома, а это было уже несколько часов назад.

— Видимо, — пробормотал Волков.

— Так пойдемте совершим набег на кухню флигеля, — предложила я. — Ничего, кроме бутербродов и молока, там не достанешь, но кухарка меня знает и выдаст их без проблем.

— Бутерброды и молоко — это прекрасно, — твердо сказал Волков.

И мы отправились в набег.

Особняк был построен лет пятьдесят назад и, по тогдашней моде, в обширном бальном зале здесь устроили широкие арочные окна — скорее, стеклянные двери, — выходящие прямо в парк. Конечно, из-за них отопления зала влетало в копеечку, зато во время балов их можно распахивать, чтобы танцующие не задохнулись.

Сегодня никто пока не танцевал, однако окна все равно были распахнуты — видимо, чтобы придать торжественности минуте. Благо, солнечная сентябрьская погода позволяла. Марина и Никифор Орехов стояли прямо перед ними, напротив чиновника городского магистрата — седого благообразного господина в очках. Я очень сильно подозревала, что его выбрали именно по принципу благообразности.

Седой господин держал в руках полный городской герб в виде красивой бляхи, золотой с синей эмалью. Пояса астролябии поблескивали, кораблик на верхушке разбрасывал солнечные блики.

— Брак — это величайшее таинство и ответственность… — начал он, и я как-то сама собой прекратила слушать.

Хотя многие слушали; даже шеф, который взял с собою Прохора, чтобы я могла «вдоволь повеселиться», по его собственному выражению, и сейчас сидел у него на руках, выглядел растроганным.

Но мне интереснее было смотреть на молодых — а они правда выглядели молодо, Орехов не казался старше своей невесты ни на день. Маринино белое платье с красными акцентами на юбке и рукавах шло ей чрезвычайно. Даже рубины у нее в ушах, которые показались мне куда более холодными, когда я их мыла, вспыхивали в ярком свете осеннего солнца теплым алым огнем. Бутон розы, приколотый у Марины на груди (в соответствии с первоначальной задумкой, он должен был стать единственным ее украшением) не соперничал с этими рубинами, а дополнял их. В общем, получилось неожиданно гармонично: нельзя сказать, чтобы Марина поступилась своими идеями, лишь бы потрафить будущей свекрови!

Кстати о Татьяне Афанасьевне. Богатейшая женщина Необходимска не стояла, как большинство присутствующих, а сидела — точнее, восседала — в глубоком, похожем на трон кресле, развернутом вполоборота к жениху и невесте. Создавалось ощущение, что все действо развивается исключительно ради нее.

Она была одета в платье из черно-золотого бархата, волосы прикрыты старомодной штучкой из белого кружева — понятия не имею, как она называется! Татьяна Афанасьевна родила сына поздно, сейчас ей уже заходило под семьдесят, но в этом помпезном наряде она выглядела старше… или, скорее, так: она выглядела женщиной без возраста.

Впечатление усиливал и секретарь Орехова, Фергюс Маккорман — черный ворон-генмод, — который пристроился у нее на плече, как на насесте. Все это делало матушку Орехова главным претендентом на роль злодейки в любой пьесе… ну или главным претендентом на роль неоднозначного персонажа в любом литературном произведении.

Это впечатление усиливали также перстень с крупным черным камнем (понятия не имею, что за камень может достигать такой черноты, но держу пари, что это не какой-нибудь обыкновенный агат, а, может быть, даже бриллиант или особой темноты сапфир) и трость с гнутой рукоятью, украшенная объемным орнаментом в виде виноградной лозы. Тоже само по себе произведение искусства.

Разглядывая весь этот ансамбль, я задумалась, во-первых, на кого на самом деле работает Маккорман, а во-вторых — с какими такими загадочными целями эта женщина могла прислать Марине три драгоценных гарнитура? Если она и была довольна тем, что Марина, вопреки своим убеждениям, надела подаренные ею серьги, то ни единым движением, ни единой морщинкой этого удовольствия не проявила.

Мне казалось, что во время церемонии она может начать грозиться или демонстративно стучать тростью по полу, но ничего подобного: матриарх Ореховых ни словом не возразила, и когда Никифор изрек свое согласие на брак, даже достала откуда-то снежно-белый кружевной платочек и промокнула им совершенно сухие глаза. Очевидно, официально высказывала благоволение!

После согласия Орехова церемония — к счастью, недолгая, короче, чем та пара церковных служб, на которых мне приходилась бывать — официально завершилась. Но потянулась ее самая длинная и нудная часть: поздравления гостей!

Все подходили по очереди, в соответствии со списком, который оглашал слуга в алом камзоле, немедленно вышедший к арке бракосочетания; целовали невесту в щеку, пожимали Орехову руку.

Мы с Прохором и шефом отошли в сторону, где у стены стояла низкая оттоманка; Прохор опустил на нее шефа, и тот, полускрытый портьерой, немедленно взвыл:

— Прохор! Подклейте мне кисточки на ушах, быстро! Я чувствую, они вот-вот упадут! А вы, Аня, стратегически встаньте, прикройте нас юбками! Я не могу позволить, чтобы меня увидели таким!

Скрывая улыбку, я встала, как просил шеф. К счастью, со своим чутьем он выбрал как раз нужный момент: на нашу маленькую компанию никто не смотрел. Ну… почти никто. К своему удивлению — и удивившей меня радости, — я заметила, как к нам проталкивается Эльдар Волков.

— Нет, — сказала я ему вместо приветствия, — я не возьму твой подарок, чтобы ты мог немедленно уйти, не поздравив Марину! Задержись еще немного, ей будет приятно.

(Воруя — ну ладно, выпрашивая — бутерброды, мы как-то незаметно успели перейти на «ты».)

— Я не об этом… — начал он. — Послушай, я не знаю, может быть, это пустяк…

Тут слева от Эльдара из толпы вынырнул еще один гость, который некстати заинтересовался нами — невыразительный лысый человек в старомодном, хотя и дорогом черном сюртуке.

— Прошу прощения! — он попытался заглянуть через мое плечо, чтобы поймать взгляд шефа.

Шеф сделал вид, что не расслышал и не заметил. К счастью, Прохор уже закончил свои манипуляции с клеем и искусственным мехом, но, конечно, Василий Васильевич был не в духе после чуть было не случившегося конфуза.

— Прошу прощения, — повторил господин в сюртуке настойчиво. — Вы сыщик Мурчалов? Вы представляете интересы господина Орехова?

Поняв, что от назойливого господина не отделаться, шеф сердито ответил:

— Да, я сыщик Мурчалов, я иногда сотрудничаю с господином Ореховым, но не могу сказать, что представляю его интересы! И не кажется ли вам, что вы нашли не самый подходящий момент…

— Лучше вам узнать как можно раньше! — горячо воскликнул невзрачный тип. — Дело пахнет скандалом!

Шеф вздохнул и сделал мне лапкой знак, чтобы я посторонилась — мол, он все-таки решил выслушать незваного гостя. Я послушалась, неожиданно оказавшись вплотную к Эльдару.

В отличие от Орехова, от него не пахло дорогим одеколоном. Просто мылом, сукном от костюма и немного свежим потом — ну да, тут ведь жарко. Почему-то этот запах не показался мне неприятным.

Наш нежеланный собеседник между тем продолжал:

— Видите ли, я представитель кумпанства «Филатов и сыновья», старший мастер Аксенушкин… И должен с прискорбием сообщить, что серьги, в которых молодая госпожа Орехова была на церемонии, поддельные!