Ген поиска

Глава 27 Как красть картины — 10

Казалось бы, за несколько лет работы частным сыщиком я должен был привыкнуть проходить туда или сюда по фальшивым удостоверениям и вовсе без оных. Должен был, да вот — не привык. Во-первых, как-то не довелось мне прежде пользоваться документами родных, а во-вторых, во время наших с Бонд совместных дел необходимость во всякого рода скрытном проникновении возникала редко.

Ну что ж, мрачно сказал я себе, накидывая шнурок матушкиного удостоверения на шею, ты ведь хотел заниматься более интересными делами? Сам придумал, никто тебя не заставлял!

Стащить пропуск оказалось легко. Я просто зашел к матери в комнату — благо ни ее, ни горничной Алины дома не было — и залез в верхний ящик комода, где, как я знал, она хранила деньги и документы. Чувствовал я себя при этом препаршиво, однако наполовину надеялся, что никакого удостоверения там не будет.

Увы — удостоверение лежало сверху, и мамино лицо на нем казалось почти издевательски самодовольным.

После этого ничего не оставалось, как вместе с моими товарищами по расследованию вернуться к лаборатории и приступить к выполнению моего плана.

Однако, надев удостоверение на шею и приблизившись к охраннику, я неожиданно ощутил, что дрожу до кончика хвоста. Да что ты будешь делать!

— А, Мария Васильевна! — поприветствовал меня охранник. — Доброго вам здоровьичка!

С одной стороны, я испытал облегчение, что все идет по плану. С другой стороны, мне вдруг стало обидно. Неужели я настолько немужественно выгляжу?.. Определенно, все дело в отсутствии кисточек на ушах! Они сразу меняют пропорции лица, придают ему благородство, напоминают о родстве с крупными дикими кошками…

Подавив эти сожаления, я постарался скопировать манеру матери: благосклонно наклонил голову и мурлыкнул. Мое счастье, что, в отличие от меня, она не считает чисто кошачьи звуки вульгарными и пользуется ими по поводу и без, стремясь обходиться минимумом слов.

Получилось! Охранник только кивнул, нагнулся ко мне, чтобы осмотреть удостоверение — и пропустил!

Далее начались сложности.

Хотя нам и удалось без проблем найти корпус по дорожке, проложенной крысами на карте, этаж они не указали. К счастью, в узком и темноватом вестибюле обнаружилась плашка с перечнем арендованных лабораторий. На уровне глаз генмодов она не дублировалась, но к ней специально вела подставка в виде миниатюрных ступеней, которой я с благодарностью воспользовался.

Лишь уже рассматривая список, я сообразил, что кто-то мог увидеть «Марию Васильевну» и удивиться, что она ищет на этом указателе, когда вообще-то приходит сюда часто и должна все знать… Но обошлось: холл был пуст, и никто мною не заинтересовался.

Из таблицы я почерпнул, что на первом этаже арендовали помещения две гимназии — ну надо же! Я и не знал, что в нашем городе есть учебные заведения, где настолько ратуют за науку. Второй этаж целиком был занят сельскохозяйственной компанией «Тучные земли» — вряд ли это то, чем занималась моя мать. Зато на третьем этаже неожиданно образовался какой-то кабинет профессора Функе и частная лаборатория А. Т. и М. Н. Серебряковых. И то, и другое показалось мне многообещающим. Значит, третий этаж!

К счастью, ни в коридоре, ни на лестнице мне никто не встретился.

Кабинет «профессора Функе» я забраковал сразу: он был первым по коридору, и из-за двери так несло сивухой, что род занятий этого сомнительного профессора не оставлял ни малейших сомнений. Сомнения вызывало только то, как он сумел закрепиться в столь уважаемом учебном и научном заведении, как Медицинская академия, но в нашем городе можно столкнуться еще и не с теми контрастами.

А вот лаборатория неизвестных мне тогда Серебряковых тянулась на весь остальной этаж и занимала несколько помещений. Ни на одной из дверей не было подписей, кроме фамилий и инициалов арендаторов.

Тихий коридор пустовал. Пока я раздумывал, как мне пробраться в лабораторию, случился подарок судьбы: одна из дверей отворилась, и в коридор вышла высокая плотная женщина, чьи начинавшие седеть волосы были затянуты в узел на затылке столь туго, что это наводило на мысль о военной форме. Таково было мое первое впечатление от Милены Норбертовны Серебряковой, впоследствии Златовской.

Не размышляя долго (хотя, может, и следовало бы), я шмыгнул в приоткрывшуюся дверь.

Случалось мне видеть рассуждения двуногих: мол, как это коты умудряются ходить сквозь стены? Богом клянусь, только что был в другом месте, и вот, пожалуйста, уже тут как тут! Мистика, не иначе.

Смею заверить, ни за нами, генмодами, ни за нашими звериными предками не числится никаких эзотерических способностей. Винить следует исключительно людскую неспособность смотреть под ноги да рассеянное внимание. Серебрякова смотрела исключительно перед собой, вся поглощенная движением к своей следующей цели — по-видимому, зайти либо в соседнее отделение лаборатории, либо в ватерклозет, расположенный в конце коридора. Уделять внимание тому, что происходит под ногами, ей было недосуг.

Я же, хоть и не был тогда силен в шпионаже (ладно, что лукавить, я в нем и сейчас не силен) умудрился проскочить мимо ее ног, не задев их ни хвостом, ни шерстинкой.

В генетической лаборатории пахло, как и следовало — слабо химическими реактивами, сильно — дезинфектантом, более ничем. Опасаясь, что, кроме вышедшей женщины здесь могут быть и другие ученые или их ассистенты, я первым делом шмыгнул под стол, стоявший у дверей, и уже оттуда решил произвести, как говорится в военных книгах, «рекогносцировку».

Мой взгляд сразу же наткнулся на куклу.

То есть я решил, что это кукла. Восковая. Она сидела на стуле у противоположной стены и, как мне показалось, не мигая смотрела на меня широко расставленными глазищами из голубого стекла. В остальном кукла выглядела как человеческая девочка лет десяти, с двумя туго заплетенными каштановыми косичками, в аккуратном клетчатом платье, коричневых чулках и сандалиях.

Пока я гадал, зачем в лаборатории кукла, да еще и в натуральную величину, она моргнула.

Это был живой ребенок!

Еще страннее. Не могу сказать, чтобы я разбирался в детях, тем более в человеческих, однако точно знаю, что им не свойственно сидеть так неподвижно и сохранять такое спокойное, расслабленное выражение лица. Еще менее того свойственно детям этого возраста, увидев вбежавшего в комнату кота, продолжить наблюдать за ним, вместо того чтобы завопить на всю еланскую: «Ой, котик! Можно погладить?» (С прискорбием должен заметить, что мало кто из детенышей спрашивает этого разрешения у самого кота: даже дети жителей Необходимска чаще всего невежественны в отношении генмодов.)

А девочка сидела тихо и отрешенно, ее руки лежали на коленях спокойно и расслабленно. Даже не дрыгала ногами, которые свешивались со стула, не доставая пола.

Против воли я забился под стол поглубже, шерсть у меня встала дыбом. Только колоссальным усилием воли я умудрился не зашипеть. «Это просто ребенок тех, кто здесь работает, — сказал я себе. — Не с кем было оставить, вот и привели на работу. А меня она не увидела, потому что задумалась. Глубоко задумалась. С детьми тоже бывает. Или, может, не совсем нормальная. Бывают такие психические болезни, когда человек ни на что не реагирует. Ты же читал об этом. Тогда тем более понятно, почему ее взяли с собой…»

Однако убедить себя до конца не удавалось: мое внутреннее чутье завывало волком в лунную ночь, гарантируя — дело не в этом.

Но шли минуты, девочка не двигалась и не поднимала тревоги. Мало-помалу мои нервы успокоились, и я стал оглядываться по сторонам. Ножки столов; любая лаборатория — это прежде всего слишком много столов и слишком мало стульев; такое ощущение, что большинство ученых прямо-таки боится присесть, чтобы в случае чего не упустить научное открытие, которое так и норовит ускользнуть из рук!

Кроме этих ножек я увидел в дальнем конце комнаты две стоявшие у стены свернутые раскладные кровати из железных трубок — такие иногда покупают для временного размещения гостевых слуг. У деда в чулане тоже стоит парочка, хотя в его доме давным-давно не останавливались гости.

Сперва мне показалось, что в комнате никого, кроме нас со странной девочкой, не было, но потом я услышал глухое покашливание и стук переставляемых на столе предметов. Развернувшись, я понял, что комната длиннее, чем мне показалось, и уходит также в другую сторону.

И что там у окна стоят высокий человек лет сорока и… подросток? Ребенок? Мне было трудно судить — конечно, сыщику по необходимости надобно разбираться в стадиях человеческого (и генмодьего) взросления, но этот мальчик при совершенно детском лице и не слишком высоком росте мог похвастаться почти что взрослой комплекцией. Он был без рубашки, и я отлично видел и разворот плеч, и мускулистую грудь… Все же, наверное, ему было лет восемнадцать.

(Тут я ошибся: подумал, что он просто от природы невысок. На самом деле этому мальчику было ровно столько же лет, сколько Анне, то есть девять с половиной. Впоследствии, когда я коротко встретился с Коленькой на «кофейной плантации» Златовских, я оценил, что с тех пор он успел не только прибавить в мышечной массе, но и изрядно подрасти.)

У мальчика было такое же расслабленное, невыразительное лицо, как и у девочки-куклы.

— Так, реакция хорошая, — пробормотал мужчина. — Теперь вытяни левую руку.

Мальчик послушался.

— Сожми кулак и так держи. Как только рука почувствует усталость, сразу скажи.

Мальчик ничего не ответил, даже не кивнул в подтверждение того, что понял команду. Мужчина — я решил, что это Серебряков А. Т., и был абсолютно прав — взял со стола огромный, просто гигантский шприц, наполненный прозрачной жидкостью, и всадил его в плечо мальчишки. В плечо той самой руки, которую тот держал на весу, между прочим!

Надо заметить, я не специалист в медицине. Но любой здравомыслящий человек понимает, что чем больше шприц, тем больше в нем жидкости, и тем под большим давлением вводится жидкость в тело. Соответственно, тем больнее укол. От такой большой дозы, что бы за лекарство там ни было, даже взрослый должен был заорать благим матом.

Мальчик даже в лице не переменился. Даже губу не закусил. Просто стоял себе и стоял, время от времени моргая. Кулак его не задрожал.

«Эксперименты, — понял я, холодея. — С препаратами, изменяющими сознание. На детях. Ну, матушка! Даже если они используют своих…»

Хотя я тут же усомнился, что дети приходятся Серебряковым родней. Ничуть не похожи. К тому же, Серебряковы были темноглазы, а у обоих детей глаза голубые. Ничего невозможного, разумеется, это наоборот не бывает… но все равно шанс на такое совпадение для двоих детей сразу не очень велик.

У меня мелькнула мысль, не связана ли эта голубоглазость с генетическим модифицированием, но я тут же откинул эту идею как насквозь завиральную, даже размышлять над ней дальше не стал.

А зря. Потому что дверь в лабораторию скрипнула, отворяясь, и вошла женщина, которую я только что видел в коридоре.

— Ну, как? — спросила она.

— Пока удовлетворительно, — ответил мужчина. — Но я тебе скажу, что это профанация. Нужно больше особей, тогда и сможем провести эксперимент. Если бы нам удалось вывезти из Сарелии еще хотя бы троих…

— Они все равно были браком, скатертью дорога, — безжалостно ответила женщина. — Не горюй, а лучше ускорь подготовку семенного материала. Мурчалова обещала нам как минимум пять суррогатных матерей.

— Пять! — возмутился мужчина. — Пять! Да что я могу сделать с пятью⁈ Хорошо, если хотя бы один приживется! А ведь еще стадия оплодотворения в пробирке!

— В пробирке оплодотворим штук сто сразу, и подсадим каждой штук по пять самых жизнеспособных, шансы и повысятся, — равнодушно ответила женщина. — Не ворчи. Да, я согласна, масштабы не те. Но здесь у нас нет поддержки властей, а в Сарелии была, да сплыла. Вот когда Мурчалова и остальные придут к власти…

— Да не придут они, — фыркнул Серебряков. — Люди не дадут животным собой управлять.

— Дорогой, я тебя люблю, но ты безнадежно глуп в человеческих отношениях, — с неожиданной теплотой сказала женщина. — Люди дают управлять собой животным на протяжении многих столетий, при условии, что те вовремя наполняют их кормушку… это традиция, освященная временем. А кроме того, для чего тут мы? С помощью наших малышей мы и нашим спонсорам поможем, и себя не забудем.

— Дорогая, я тебя люблю, но иногда ты безнадежно меркантильна, — явно передразнил ее мужчина, но тоже без злобы. — Меня интересуют прежде всего научные результаты! А они безнадежно откладываются из-за того, что мы вынуждены таиться! Лучше бы нашли какую-нибудь коммерческую фирму… Кумпанство, как тут говорят.

— И что? Какое кумпанство тебе оплатит опыты над людьми?

— Они не люди!

— Они выглядят как люди. Плебеям этого довольно. Кстати, какое вещество ты ввел КСД?

— Коленьке? Семипроцентный раствор… — последовало слово, которое я не понял и не запомнил.

— На твоем месте я все-таки не давала бы им имена… Анечка, Коленька… Тем более, что АВХ мне кажется не совсем удачной моделью. Если бы она не была одной из двух, я бы от нее избавилась.

— Милена, я тебе уже говорил: ты выдумываешь! Не ослабляется действие булавки у нее при редкой даче приказов, тебе кажется! Для этого нужна камера сенсорной депривации. И самостоятельно она не мыслит.

— Все-таки не надо было учить ее читать… Слишком высока доля самостоятельных когнитивных функций.

— Эта модель предназначена для разведки, а не для боя, как она будет выполнять свои функции, если ни читать, ни писать не умеет? Ну ладно, если тебе так беспокойно, можем провести тот опыт с дополнительными булавками, который ты задумала. Попроси только Мурчалову раздобыть еще булавок, а то их катастрофически мало.

— Используй одну из наших. Кажется, еще есть запас.

— Если ты права, и булавку можно замкнуть на самого генмода, чтобы он сам отдавал себе приказы, то такая булавка станет дефективной и использовать ее повторно нельзя. Анечку… то есть АВХ придется перепрограммировать под другую булавку, а наш запас не так уж велик, сама знаешь.

Слушая все это, я буквально обмирал. АВХ, «Анечка» — это, видимо, прозванье девочки. КСД, «Коленька» — прозванье мальчика. И оба они люди-генмоды. Фантастически! Я и не думал, что такое возможно, и тем более не думал, что экспериментаторы — особенно люди-экспериментаторы! — решатся на такое.

Еще больше меня изумили разговоры о том, что какую-то контрольную булавку можно «замкнуть», и генмод сам станет отдавать себе приказы. Если бы это было правда так, какое облегчение для всего генмодного сообщества! Даже при том, что мы уже три поколения пытаемся исключить из популяции рецессивные гены подчинения, все равно у некоторых они всплывают в качестве доминантных. До сих пор рождаются дети, у которых гены подчинения вполне активны (есть тайные — от людей — центры генетического тестирования, где родители могут это проверить).

Но матушка! Как она могла⁈ Раздобывает для этих… экспериментаторов… контрольные булавки! Где, интересно, и как? В Необходимске они не производятся, за этим следят строго!

Тут же я вспомнил, что матушка накоротке с директором таможни — человеком, — а его заместитель (генмод-кот), по слухам, одно время даже был ее любовником. А может быть, и сейчас оставался. М-да.

Вставал вопрос: что делать теперь? Просто отлично, что мне удалось забраться к этим Серебряковым незамеченным, еще лучше, что вышло подслушать их планы. Елена оказалась права: заговорщики и впрямь не могли обойтись без противозаконной деятельности, и какая смачная это оказалась деятельность. Хоть всем ЦГУПом их лови! Вот только доказательств никаких, кроме собственных свидетельских показаний, у меня не было. Помимо их ненадежности я также сомневался, хочу ли я публично свидетельствовать против собственной матери. В какое положение это поставит, например, деда? Ведь у него слабое сердце…

В общем, мне нужно было добыть какое-то доказательство. Что-то, что без тени сомнения свидетельствовало бы о незаконных эксперментах…

Мне пришло в голову, что идеально было бы привести на независимое освидетельствование одного из этих детей-кукол, но эту мысль я тут же отбросил. Никогда не жалел, что родился котом, но все же люди сильнее нас — даже не взрослые. Справиться с таким существом, да еще под булавкой, будет трудно. Вот если удастся увести саму булавку… Но булавки, что контролируют детей, Серебряковы наверняка носят на себе.

Еще было бы хорошо добыть какие-нибудь документы. Скорее всего, Серебряковы хранят их в сейфе. Подсмотреть бы, где этот сейф расположен и как отпирается… Но он может быть не в этом помещении, ведь, как я уже сказал, они арендовали почти весь этаж, если не считать кабинета доктора-пропойцы!

Тут снова зазвенели склянки, и голос Серебрякова рассеянно спросил:

— Миленочка, а где мой лабораторный журнал?

— Господи, да вот же он! — ответила женщина чуть раздраженно, но, в общем, снисходительно. «Довольно счастливая пара», — отметил я машинально, и сам удивился своим мыслям. Типичные ведь злодейские ученые, как со сцены Народного театра! При чем тут счастье? — Как всегда, ничего не можешь запомнить!

Она как раз отошла к другому столу в противоположном конце комнаты; я видел край ее длинной юбки с оборками и каблуки стоптанных, но дорогих туфель, а также свешивающуюся полу незастегнутого белого халата.

— Подай, пожалуйста…

— Ноги болят самому подойти? Совсем постарел? Лови!

Только она это сказала, как толстая общая тетрадь, из которой выглядывали уголки подклеенных фотографий и каких-то справок, шлепнулась на доски пола у того самого стола, под которым я сидел. Прямо рядом со мной.

Невиданная, невозможная удача! Если я когда-нибудь еще буду пенять на судьбу, которая ко мне слишком жестока, следует немедленно вспомнить этот день и преисполниться раскаянием!

Правда, у меня мелькнула мысль — а стоит ли хватать журнал, если я не знаю, закрыта ли дверь? Схватить-то недолго, а вот убежать потом… В одно мгновение у меня в голове промелькнуло две мысли: во-первых, я не слышал щелчка замка после того, как вошла Милена — да и зачем этим злыдням запираться, когда на этаже кроме них никого нет? Во-вторых, удача любит смелых!

Так я схватил журнал в зубы — тот сразу же осел на языке пылью и следами каких-то химикатов — и дал деру.

Да! Удача любит смелых! Дверь оказалась открытой!

— Что за… — услышал я вопль за спиною. И еще: — Анька! Хватай его!

«Ха! — мелькнула мысль. — Не сможет человеческая девчонка меня схватить! Рефлексы не те и скорость! А потом, у меня фора!»

В самом деле, я уже выскочил в коридор, а кукла только вставала со стула.

Я не учел две вещи: во-первых, тяжелый журнал изрядно снижал мою скорость. Во-вторых, генмод — не обычный человек. Аню специально проектировали как разведчика: увеличивали скорость бега, улучшали рефлексы. В общем, едва хвастливая мысль промелькнула у меня в голове, как детские пальцы сомкнулись на кончике моего хвоста!

Я рванулся что было силы, пожертвовав клоком шерсти, и кубарем скатился вниз по лестнице. Удивление и ужас придали мне скорости. Почему-то казалось особенно жутким попасться в руки этому существу — судя по репликам Серебряковых, у него даже своей личности не было!

Аня, АВХ или как ее там, преследовала меня по пятам. Показалось уже даже, что придется бросить лабораторный журнал — но вот впереди замаячила открытая дверь на улицу и охранник, болтавший с двумя молодыми девушками в халатах на входе. Положительно, у меня сегодня редкостно удачный день!

Как я уже отмечал, люди редко смотрят вниз. И уж подавно не замечают, когда кто-то прошмыгивают мимо их ног. Особенно если эти люди — женщины в длинных платьях. Мне, как коту, ничего не стоило проскочить мимо них и выбежать прямо на снег.

А вот мою преследовательницу они затормозили. Она попыталась встать на карачки и последовать за мной тем же маршрутом, но одна из женщин завизжала, другая громко спросила: «Что за ребенок? Откуда здесь ребенок?» Охранник тоже не преминул высказаться: «Барышня, вы куда? Вы чья?»

Но ко мне все это уже не относилось: я уже бежал по дорожке к тому самому укромному сугробу подле ворот, где прятались мои друзья.

Слава всему святому, что есть на свете: Дмитрий Пастухов — вовсе не туповатый полицейский из городского фольклора! Увидев, что я бегу с тяжелой тетрадью наперевес и что меня преследуют (неважно, кто), он первым делом выхватил у меня из пасти лабораторный журнал, ни о чем не спрашивая. А вот Елена, наоборот, спросила:

— Мурчалов, в чем дело? Кто у тебя на хвосте?

— Человек-генмод под булавкой! — крикнул я отчаянно. — Некогда объяснять! Разделимся! Боюсь, она будет меня преследовать!

Мне, к счастью, ни разу в жизни под булавку попадать не доводилось, но я отлично знал принцип ее действия: немало книг о Большой войне прочел. И я знал, что генмод под булавкой продолжает выполнять приказ, пока не выполнит, так или иначе. Или пока не потеряет возможность двигаться.

Поэтому я не сомневался, что девчонку не удержит ни отсутствие теплой одежды, ни тот факт, что я уже выскочил за пределы лаборатории и избавился от мешающего мне груза, так что догнать меня вряд ли получится.

К счастью, мои друзья меня послушались и бросились в другую сторону. Я же перескочил улицу и бросился в подворотню. К счастью, Медицинская Академия находилась вплотную к Оловянному концу — а уж там оторваться от преследования будет легче легкого!

Клянусь, ни до того, ни с тех пор я не мчался так отчаянно — а этот ребенок и не думал отставать!

Она перебежала вслед за мной улицу, тихую по дневному времени («А жаль, — подумал я немилосердно, — пусть бы и угодила под повозку!») и углубилась в толчею переулочков, которые постепенно становились все грязнее и запущеннее.

Мне удалось потерять ее из виду только спустя полчаса, не меньше. К тому времени я уже совсем выдохся и обосновался на какой-то случайной крыше, чтобы вылизаться и прийти в себя.

Несмотря на пасмурный день, солнце из-за туч грело почти по-весеннему; с крыш капало.

«Ну, теперь только аудиенция у мэра Воеводина, — думал я, пытаясь привести в порядок свой изрядно пострадавший в погоне хвост. — Должен же он нам со всеми этими доказательствами поверить! Надеюсь, Пастухов не потерял тетрадь… А еще надеюсь, что это чудовище не найдет дорогу назад в лабораторию».

Боюсь, в тот момент мне и в голову не пришло, каково будет ребенку, потерявшемуся зимой в Оловянном конце. Да я и не видел в Ане ребенка. Я видел врага, орудие, заточенное против города, который был мне дорог, против образа жизни, который я считал привычным. Меня вел ужас и не вполне привычный выброс адреналина.

Закончив вылизываться, я направился к ближайшей станции пневмотуннелей — с приятным чувством завершенного расследования. Угрызения совести меня не беспокоили; беспокоил только болезненный зуд в душе — как же быть с матушкой?..

Аня в это время стояла в домашних туфлях на грязном снегу примерно в двух кварталах от меня, растерянно оглядываясь. Потом она медленно побрела дальше, продолжая высматривать впереди и под заборами серого кота.