Ген поиска

Глава 21 Как красть картины — 4

Вход в пневмосистему находился в подсобных помещениях трактира, за дверью, помеченной табличкой «для обслуги». Чтобы получить ключ, мне пришлось обратиться к распорядителю зала.

— А, господин Мурчалов! — приветливо улыбнулась мне симпатичная дежурная, выполняющая нынче эту роль: здесь меня знали. — Хотите воспользоваться транспортом? Записать на ваш счет?

— Да, будьте так добры.

— Куда изволите отправиться?

— Выход в Рубиновом конце, в лавке Чернокрылова.

Девушка нашла у себя в столе и протянула мне бирку для вставки в прорезь аппарата запуска. У бирки имелась широкая петля для ношения на шее, так что проблем не возникло.

Вообще говоря, в Необходимске производится множество всяких вещей, которые облегчают генмодам жизнь в человеческом обществе. Взять хотя бы приборы для письма, которые можно зажимать в пасти, чтобы не полагаться на писарей с пальцами! Есть и кошельки, предназначенные для ношения на груди на специальной сбруе; во многие из них можно даже залезть мордой и сравнительно легко извлечь деньги. Мне вовсе не обязательно было полагаться на чисто генмодью сеть перемещения и свой кредит в ней.

Однако я крайне редко пользуюсь подобными приспособлениями. Хотелось бы мне сказать, что я слишком горд для этого, как и мой дедушка. Однако перед собой лукавить нечего: мне попросту лень! Обычно у меня есть кому поручить манипуляции с ненавистными предметами, предназначенными для более крупных и иначе сконструированных существ.

Вот и в этот раз я кивнул Пастухову на бирку: надень, мол.

Он, что характерно, послушался. Вообще-то я собак не слишком люблю, но есть и у них достойные похвалы качества: один раз обсудив вопрос о вожаке, Пастухов начал и в самом деле воспринимать меня как лидера. Насколько далеко простиралось его доверие, мне не было известно, но в любом случае, я не собирался испытывать его границы.

За дверью с провокационной надписью оказался характерный каменный коридор, который закончился небольшой камерой с транспортным аппаратом: капсулой, закрепленной в металлической раме.

— Не особенно надежно выглядит, — заметил Пастухов.

— Зато сейчас вы оцените, насколько это быстро, — пообещал ему я. — Своим ходом мы как долго добирались бы до Рубинового конца? Час? Больше?

— Ну, своим ходом я бы бежал часа три, — честно признался Пастухов. — Не думаю, что вы быстрее. А вот на извозчике и в самом деле примерно как вы сказали.

— Вставляйте ключ в гнездо, — я показал ему место на пульте. — А теперь полезайте в капсулу, я за вами.

Пастухов с сомнением поглядел на черную шахту пневматического хода, которая начиналась прямо от держателя. Железные рельсы, на которых лежала капсула, уходили вниз и терялись в темноте. Освещения там предусмотрено не было. Я знал, что пневмоходы проверялись на предмет износа и аварий раз в неделю, но тогда в них лезли инженеры с фонарями.

— А зачем нам вообще в Рубиновый конец? — спросил он. — Мне бы надо в мой участок вернуться, это в Дельте…

— Затем, — сказал я, — что в Рубиновом конце живу я. И еще живет мой дед.

— А что нам до вашего деда?

— Дед — один из старейших генмодов в городе, — пояснил я. — Почетный глава нескольких профсоюзов. Если пневмосистема ремонтируется с его ведома, значит, скорее всего, мы с вами сели в лужу и никакого заговора нет. Если же нет… — я многозначительно промолчал.

— Ну ладно, — нехотя согласился Пастухов. — Но если меня будет мутить, я уж позабочусь, чтобы вырвало на вас!

Боюсь, в этот момент я распушил шерсть и зашипел совершенно непроизвольно.

В общем, без дальнейших споров мы залезли в капсулу, закрыли ее и закрепили. После чего я нажал кнопку, и капсула рухнула в темноту прохода.

…Признаться, я не то чтобы недолюбливаю пневмосистему. Я отношусь к ней индифферентно — теперь. После того, как дед как-то заставил меня кататься на ней день напролет, чтобы я справился со своим страхом и неприятием. Разумеется, правильно сделал: быстрый транспорт — слишком полезная вещь, чтобы закрывать самому себе доступ к нему из-за глупых фобий! Однако до сих пор не могу сказать, что наслаждаюсь каждым путешествием и, боюсь, использую пневмосистему реже, чем это было бы разумно. Максимум, на что меня хватает: держаться с достоинством.

А вот Пастухов отреагировал совершенно непредсказуемо!

Едва мы рухнули вниз с горки в недра темных тоннелей, он испустил такой вопль, что я и впрямь испугался недавней угрозы и отодвинулся от него настолько далеко, насколько позволяла тесная капсула. Однако через секунду вопль повторился, и я с удивлением понял, что так звучит чистый восторг.

— Уля-ля! Ух ты! — орал помощник младшего инспектора, переполненный восхищением. — Вот это да! А-а-а-а-а!

Когда капсула прибыла на место и я выбрался из нее на шатающихся лапах, мой спутник перепрыгнул через борт и начал крутиться на месте, учащенно дыша.

— Здорово! Невероятно! Парням рассказать — не поверят! Давай еще, Мурчалов, а⁈

От восторга он даже перешел на «ты». Я решил это поддержать: для собак такое обращение — верный признак роста доверия, а мне доверие Пастухова еще пригодится.

— Нет уж, поумерь свой пыл, — сказал я сухо. — Теперь нам еще до моего дома две станции на трамвае… и тебе придется платить! — это я добавил мстительно, потому что детская радость младшего инспектора стала мне откровенно поперек горла.

Пастухов не возражал против платы за трамвай — ну еще бы! Перемещение по пневмотрубе стоило гораздо дороже, а трамваи у нас субсидируются городом, особенно в рабочих и студенческих районах. Рубиновый конец целиком отнесен к «студенческим» районам. Так что и тарифы там невысоки, и Пастухову, как служащему правопорядка, все равно полагался бесплатный билет — который, кстати, распространялся и на одно сопровождающее лицо (а вдруг полицейскому придется везти подозреваемого в участок на общественном транспорте?).

Несмотря на помощь моего спутника, я успел порядочно продрогнуть, пока мы добрались до дома моего деда, и раз десять пожалеть о том, что не дождался Прохора.

Про себя я решил, что, пожалуй, переночую у деда в гостевой спальне — мне ни капли не хотелось снова выходить на февральский вечерний мороз, — а утром пошлю за Прохором какого-нибудь мальчишку-посыльного, чтобы он отнес меня домой.

Дед с матерью в то время как раз обитали в доме по улице Нарядная, который я занял после. По состоянию и положению в обществе дед мог бы жить и роскошнее, однако неоднократно заявлял, что «это все чудачества». Он считал, что четыре спальни, кабинет и гостиная со столовой, не считая помещений для слуг — вполне достаточное пространство, если твоя семья невелика. В молодости я мечтал обитать в большом особняке, и чтобы меня выносили оттуда на бархатных подушках; с возрастом начал с дедом соглашаться.

Когда я позвонил в дверь, мне открыл дедов камердинер Александр. Это был пожилой добродушный человек с седыми бакенбардами, которого я, несмотря на все его жизнелюбие и покладистость, побаивался все детство. Может быть, причиной было то, что я как-то увидел его рубившим головы живым курицам на заднем дворе (не знаю уж, зачем деду понадобилось покупать живых куриц), может быть, причина была в чем-то другом. Помню, познакомившись с Прохором, дед с усмешкой заметил: «Похоже, привычка выбирать необычных камердинеров — это у нас семейное».

— А, молодой барин! — воскликнул Александр. Он так называл и меня, и деда — «барин», по сарелийской привычке.

— Добрый вечер, Александр, — сказал я. Тут я не погрешил против истины: день незаметно перетек в синие зимние сумерки, решеткой выбросив на ноздреватые сугробы длинные тени фонарных столбов. — Это младший инспектор Пастухов, со мной. Передай деду, что мы по важному делу.

Дед мой старомоден, даже мне к нему надо докладываться.

— Хорошо, молодой барин, — поклонился нам Александр. — Доложить о вас также матушке?

— Она отдыхает после обеда? — уточнил я. — Тогда не надо.

Я люблю свою мать, но особа она экзальтированная, и выносить общение с нею бывает иногда трудно. В особенности это лишнее, когда ты не один и время твое ограничено.

Не прошло и пяти минут, как Александр вернулся и пригласил нас в дедов кабинет. Это означало, что он нынче в хорошем настроении.

Все же я помедлил перед дверью кабинета, прежде чем войти. Моя неприязнь к собакам во многом следствие дедовского воспитания. Как-то он отнесется к Пастухову?

— Ну что ты мнешься за дверью, Васька! — раздался желчный голос деда. — Входи!

С помощью специальной ручки для генмодов я приоткрыл дверь — она отворялась из кабинета наружу — и не без внутреннего трепета, который всегда сопровождал у меня визиты к деду, переступил порог.

Кабинет, как всегда на моей памяти, был идеально убран, огромный стол, затянутый зеленым сукном — девственно пуст. По-моему, дед бросил заниматься делами задолго до моего рождения. Однако горе тому, кто посмеет побеспокоить его, когда он вкушает послеобеденный отдых!

А что касается чистоты, так на это у деда был отдельный пунктик: он терпеть не мог бумажную пыль. Как он умудрился при этом всю жизнь проработать казначеем и архивариусом, понятия не имею. Наверное, увидь он нынешнего меня, как я почиваю на стопке журналов или спокойно расхаживаю по документам или книгам, его бы удар хватил… Или, скорее, удар бы хватил меня (вероятно, по уху): лапа у дедушки была тяжелая!

— Добрый вечер, дедушка, — поприветствовал я. — Позволь представить тебе младшего инспектора Пастухова… — я решил, что стоит слегка повысить своего товарища в звании: с деда сталось бы отказаться разговаривать с совсем нижним чином.

— Приветствую, приветствую, — сообщил дед, щуря голубые глаза. Внешне он был совсем на меня не похож: куда менее пушист, куда более дикого вида, пожалуй, крупнее. Полосатый, а не чисто серый. К тому же, заметен был возраст: шерсть деда уже казалась более клочковатой, морда осунулась, глаза часто подтекали. Александр всячески старался устранить эти признаки старости, однако до конца у него, разумеется, не получалось. — Ну, с каким таким делом ты сегодня явился? Я думал, ты сам работать начинаешь, ничей совет тебе не нужен!

Дед уже много лет делал вид, что нисколько не сердится на меня за то, что я не пошел по бухгалтерской части. Однако, несмотря на то, что он постоянно декларировал, будто стоит за самостоятельный выбор пути, его притворство никого не обманывало.

Должен отдать себе должное: лично я в случае с Анной притворяюсь гораздо лучше!

Надеюсь.

— Ну как же, дедушка, — смиренно возразил я, — как мне обойтись без твоей помощи? Я, похоже, вляпался в такое дело, что без твоего опыта и знаний рискую выставить себя дураком!

Дед усмехнулся.

— Ну надо же, признал в кои-то веки! Давай, рассказывай, что там у тебя случилось… Да пусть этот… младший инспектор с мокрыми ушами во фрунт-то не стоит. Не люблю. Укладывайся на пол, Пастухов, тут у нас без церемоний.

Это у нас-то без церемоний! Но Пастухов, разумеется, послушался. И ума у него хватило в разговор лишний раз не лезть и деда не раздражать. Я его, конечно, по дороге проинструктировал, но у меня было мало надежды, что он примет мои слова к сведению. Однако Дмитрий уже тогда показал себя неплохим судьей характеров, а заодно — что умеет применяться к обстоятельствам и другим людям.

Я же начал свой рассказ.

Рассказ, конечно, много времени не потребовал: ведь и сведений у нас было немного. И часть этих сведений, к тому же, была получена от неизвестной совы, причем сами мы их не перепроверили. Дед нам, разумеется, на это попенял.

— Могли бы и поговорить с рабочими, — буркнул он. — Да и с кем из клерков в Ратуше словом перекинуться… не обломились бы! Молодежь! Торопыги!

— А по поводу расширения пневмосистемы? — рискнул я спросить. — Как ты думаешь? Правда там что-то преступное задумали?

— Преступное или не преступное — это я не знаю, — проворчал дед. — Но вот что мне никто об этом ни словечком не обмолвился — это точно… Забыли старика! Считают, Василий Мурчалов из ума выжил!

Деда зовут Василием, так же, как и меня. Матушка в его честь меня и назвала. А отчество от него — поскольку мой биологический родитель был обычным, неразумным котом. Увы, нам до сих пор приходится прибегать к этой мере, пока искусственный отбор не исключит из нашей крови предательские гены подчинения. Вот и мать моего собственного сына… но не будем об этом лишний раз.

Не те воспоминания, к которым хочется возвращаться.

— Но ты разузнаешь про это, дедушка? — спросил я самым что ни на есть подхалимским тоном.

— Я-то разузнаю… Но торопиться не буду! — дед взмахнул хвостом. — До завтра это твое расследование века подождет! А младшему инспектору, небось, пора… на ночную смену. Куда его, уверен, за настырность-то назначили, — это дед добавил с нескрываемым ехидством.

Вот старый черт! Я ведь ему ни слова не сказал, что Пастухов и в самом деле получил от начальства такое наказание!

Ну что ж, тем нам и пришлось удовольствоваться.

Я все же решил переночевать в доме, хотя это и означало неминуемое общение с матушкой за ужином. Пастухов, разумеется, откланялся.

— Где завтра встречаться будем? — спросил он меня уже на крыльце. — Мне сюда зайти? У меня смена в двенадцать кончится… наверное. Если шеф не продлит.

— Нет, пожалуй, — решил я, прикинув, что к двенадцати успею уже послать за Прохором и вернуться домой. — Загляни-ка по адресу… — и назвал ему адрес своей конторы. — Если удобно, конечно. Наверное, я уже от деда ответ получу. Он только притворяется, что не торопится, на деле уже всем своим старым знакомым записки разослал…

Тогда телеграф в обиход еще не вошел, но почта работала даже лучше нынешнего и доставляла письма по Необходимску шесть раз в день. Можно было ожидать, что дед получит ответы уже с утра.

— Да что не удобно, если надо — зайду, — ответил Пастухов.

И был таков.

А я отправился вкушать семейный ужин.

— Все время у меня висела! — заявил купец Кахетьев с уверенностью матери, убежденной в разнообразных талантах своего ребенка. — Гости бывали, да! Но никто эту картину не копировал, я бы видел! Да что там, никто ее даже не касался — вы посмотрите, как высоко висит!

Картина висела и в самом деле высоко: не допрыгнуть. Во всяком случае, мне.

— Нет, — сказала Анна, разглядывая ее критическим оком, — если бы она висела здесь постоянно, ее бы не смогли подделать.

— Почему? — уточнила Салтымбаева, открывая блокнот.

— Потому что освещение так себе. Картина в простенке, да еще портьеры тут… Даже утром свет неподходящий, а уж в течении всего дня… Удивлена, если случайный гость вообще бы ее рассмотрел.

— На что это вы намекаете? — Кахетьев аж раздулся от возмущения. — Что я вашу картину неправильно выставляю?

Анна пожала плечами.

— Что вы! Это ваш дом, и картина теперь тоже ваша.

Хотя мне показалось, что именно на это она и намекала. Может быть даже, была этим недовольна. Ну что ж; это одна из тех трудностей, с которыми приходится сталкиваться людям творческим, работающим на заказ. Никогда не знаешь, что зрители сделают с твоей работой. Выстраданный роман, который ты писал несколько лет, может обнаружиться у кого-то в ватерклозете в качестве источника бумаги для известных целей; во время спектакля, отрепетированного за многие месяцы и стоившего трех нервных срывов, зрители будут болтать и есть пирожки… ну а картина художника может окончить жизнь в чьем-то чулане, как неподходящая к обстановке. Темный простенок, вероятно, не самый худший вариант.

Судя по лицу Анны, она уже сталкивалась с таким отношением ранее. Хорошо. Молодежь должна закаляться трудностями.

— Тот, кто сделал копии картины, да еще такие хорошие, — продолжила Анна, — должен был иметь к ней доступ в другом освещении. Если вы никому ее не отдавали, то подумайте, кто оставался в этой комнате с ней наедине и при каких обстоятельствах. Достаточно ли было этого времени, чтобы снять ее со стены, срисовать и потом повесить на место.

— Я слышала, что появилась такая новинка — цветная фотография, — предположила Салтымбаева. — Может быть, ею кто-то воспользовался?

— Да, разработал коллектив из Высшей инженерной школы, — согласился я, потому что знал об этом через Пастухова: Волков был несколько причастен к этим разработкам, и друг очень гордился успехами своего протеже. — Однако в широкую продажу новинка еще не поступала.

— Могла быть и в неширокой…

— То же самое возражение: нужен свет, — качнула головой Анна.

Мне показалось, что упоминание о цветной фотографии не то чтобы ей неприятно, но вызывает смешанные чувства. В самом деле что ли с Волковым поссорилась?

— Никого я к картине не допускал! — возмутился Кахетьев. — Вот только… — он задумался. — Да! Один раз отдал ее в багетную мастерскую, взять ее в другую раму.

— Но рама та же, — нахмурилась Анна. — Именно такая, которую я брала.

— Потому что я точно такую же заказал! — кивнул Кахетьев. — Что я, совсем дикарь, не понимаю, что ли? А старая сломалась. Упала на пол и раскололась. Любочка говорила, стирала пыль и уронила. Она, видите ли, сама пыль стирает с картины, никому не доверяет.

Любочка? Ах да, дочь Кахетьева, та самая, которая изображена на портрете! Читая полицейские протоколы, я видел там инициалы «Кахетьева Л. Е.», а купца зовут Егор Данилович.

Анна только покачала головой.

— Ну, вот вам и возможность…

Салтымбаева взяла у Кахетьева адрес этой багетной мастерской. Поскольку выяснилось, что оригинал картины все же похищен, дело стремительно приобретало куда большую важность, и ЦГУП вполне могло направить на нее ресурсы помимо вашего покорного слуги.

Меня это полностью устраивало: я затеял это дело исключительно из-за его касательства к Анне, в ином случае заниматься вопросом, в котором ты практически слеп (буквально!), было бы глупо.

— Отряжу на проверку этой информации одного из моих младших инспекторов, кому практика нужна, — сообщила мне Салтымбаева, когда мы покинули дом нашего клиента.

(Надо заметить, что, прощаясь с нами, Кахетьев казался не столько возмущенным пропажей картины, сколько весьма довольным тем, что попал в центр скандала, который непременно должен был попасть хотя бы в одну из двух городских газет.)

— Моя помощь более не требуется? — спросила Анна, завязывая под подбородком шляпку и натягивая перчатки.

Я отметил, что и то и другое было дороже и элегантнее, чем одежда, которую она носила, когда работала на меня. Хорошо! Мерзнуть я ей никогда не позволял, но, вслед за дедом, всегда считал, что на свои прихоти дети должны зарабатывать сами.

— Ну отчего же? — спросила Салтымбаева жизнерадостно. — Работать с богемой — то еще удовольствие! У меня есть пара осведомителей, но у вас с Василием Васильевичем, думается мне, контактов побольше. Так если вы узнаете, кто в принципе способен скопировать работу такого уровня…

Анна нахмурилась.

— Не скажу, что у меня так уж много знакомых. Шеф… Василий Васильевич верно предупреждал: художественная среда меня невзлюбила. Но я поспрашиваю!

«И очень кстати отвлечется от своего проекта», — подумал я.

Я тоже заверил Жанару Алибековну, что непременно продолжу работу над делом (разумеется, если мне выплатят обычную ставку консультанта; на ставку внешнего подрядчика я теперь не претендовал). На том мы и распрощались.