Ген поиска

Глава 19 Как красть картины — 2

Давая Анне совет снять мастерскую в Рубиновом конце, я знал, что делал. Не самый фешенебельный район, разумеется; если бы она обосновалась в Дельте или тем более в Аметистовом конце, могла бы сразу ставить цены повыше. А Ореховы соглашались оплатить ей студию и там.

Но мне не без основания казалось, что задирать цены за свои работы Анна посовестится. Да и стоимость коммунального обслуживания в этих районах выше; мастерская там могла бы обойтись ей слишком дорого.

Тем более, когда я начал знакомиться с этим вопросом сразу после аукциона на Ореховской свадьбе — прежде мне не случалось интересоваться художественными предприятиями, — я обратил внимание, что под мастерскую подходит не всякое помещение. Перво-наперво в нем должно быть много окон, желательно, выходящих на север и северо-восток. В идеальном случае окна должны располагаться на крыше. Дневное освещение для художника — это все.

Так вот, и в Дельте, и в Аметистовом конце сдавались в аренду и продавались мастерские, оборудованные под себя художниками, но было их не так много. А в нашем Рубиновом конце, где от студентов не протолкнуться, есть целые дома, специально приспособленные для студентов и слушателей Школы изящных искусств. Их предприимчивые владельцы дерут умеренно грабительски — так, чтобы спрос среди не слишком богатого населения все же сохранялся.

Конечно, Школа традиционно враждует с Юридической академией, кою окончили и я, и Аня. Однако корпоративная вражда — небольшая цена за удобное и недорогое помещение!

Все это я изложил Анне — не прямо, а скорее намеками. Не люблю разжевывать и класть в рот. К ее чести, она поняла это и сделала правильный выбор.

Не сказать, чтобы Анна так уж часто слушала мои советы. Это бич всех тех, кто старше и мудрее: молодежь вечно норовит насовершать собственных ошибок и набить шишек там, где никакого темного леса нет и в помине, если бы они удосужились поднять взгляд из-под ног. Но в данном случае она поступила верно.

Так и получилось, что Анна поселилась и открыла мастерскую буквально в двух улицах от моего дома. Это позволяло Василию-младшему бегать туда невозбранно, как одному, так и в сопровождении няньки. Я же считаю ходьбу по улицам собственными четырьмя лапами ниже своего достоинства, поэтому посещаю Анну только с Прохором — или со специально нанятым из агентства слугой, если у Прохора выходной.

Кроме того, как я уже сказал, я предпочитаю не баловать бывшую воспитанницу своим присутствием: пусть учится решать проблемы самостоятельно! Вот и в этот раз, когда мы явились переговорить с ней по поводу аукциона, я сообразил, что не был у Анны уже недели две или даже три.

Отдельного крыльца у Анны не было: дверь с улицы открывалась на общую лестницу, к счастью, довольно чистую, со швейцаром. Пожалуй, если бы Анна надумала снять себе помещение без оного, я бы изменил своим принципам и поговорил с ней более твердо — есть все же стандарты, ниже которых не стоит опускаться!

Швейцар поклонился нам и сообщил, что Анна Владимировна дома.

Разумеется, я знал, что она дома: по моей просьба Прохор позвонил ей и убедился в этом. Все же у ненавидимого мною телефона есть свои полезные функции.

Однако, когда мы поднялись на второй этаж и начали звонить у двери с простой табличкой «Ходокова А. В.», никто нам не ответил. Ни после первого звонка, ни после второго. Наконец Прохор вульгарно надавил на кнопку и держал ее так несколько секунд. Мы услышали заливстую трель внутри квартиры, но никакой реакции не последовало.

«Ничего себе! — подумал я. — Неужели тот, кто затеял махинации с картиной Анны, заодно что-то сотворил и с художницей?»

Это представлялось мне крайне маловероятным, но совсем сбрасывать со счетов такой вариант тоже не следовало.

Впрочем, когда я уже совсем было собрался велеть Прохору спуститься вниз и взять у консьержа запасной ключ — а буде такового не найдется, вышибить дверь топором, — за дверью послышались торопливые шаги и возглас «Иду, иду!»

Открыла нам Анна собственной персоной, живая и здоровая. Правда, волосы ее изрядно растрепались, а холщовый передник, который она надела поверх старого клетчатого платья — помнится, она носила его для домашних работ — был весь заляпан цветными пятнами. Этим пятнам было тесно на переднике: они также обосновались на ее рукавах, руках, даже щеках и носу! Впрочем, руки Анна торопливо оттирала влажным полотенцем.

— Прошу прощения, у меня тут… — начала она быстро, но тут увидела нас и расслабилась. — А, это вы, шеф! Прохор! Доброе утро. Входите.

— Какое утро, уже белый день на дворе, — сделал я вполне закономерное и оправданное замечание ничуть не ворчливым тоном.

Потом спрыгнул у Прохора с рук и в самом деле вошел… Тут же пожалев об этом маневре: следовало воспользоваться перемещением с помощью моего камердинера, потому что уже коридор Анниной квартиры представлял собой что-то вроде заминированной бухты во времена Большой войны.

Повсюду валялись клочки бумаги и тряпки, испачканные краской, стояли неопознанные коробки и корзины. В углах лежала пыль, очевидно, не протираемая как минимум неделю. В полуоткрытую дверь слева я увидел спальню с неприбранной кроватью, заваленной книгами и альбомами; одеяло свисало на пол. Дверь справа вела в ванную, к счастью, пристойно пахнущую и даже относительно чистую, если не считать забрызганного зеркала и почему-то валявшегося на полу полотенца.

Ну и ну. Вот что значит, меня давно тут не было!

Раньше я не замечал за Анной такой неряшливости; напротив, свою комнату она всегда содержала в порядке, Антонина была довольна. Вероятно, девочка обленилась, когда я отпустил ее на вольные хлеба! Может быть, стоило проконтролировать процесс лучше — например, самостоятельно нанять ей служанку? Правда, поначалу Анна не могла себе ее позволить, но тогда и с порядком в квартире дело обстояло лучше…

Хм! Да, это наводит на мысли. Пока у Анны было не так много заказов, она содержала свое жилище в значительно более приличном виде.

Быстрый обход остальной квартиры подтвердил мои подозрения.

Мастерская — самая большая комната с косыми окнами на крыше и рядом окон вдоль всей стены — оказалась захламленной сильнее всего. Правда, чувствовалось, что беспорядок этот скорее рабочий. Что мне не понравилось, так это подушка и плед, лежавшие на маленьком диванчике в углу. В отличие от кровати в спальне, этот диванчик был свободен и от книг, и от альбомов. У меня тут же возникло нехорошее подозрение, что на нем Аня спала большую часть ночей.

Еще меньше восторга вызвали у меня мощные электрические лампы, окружавшие три стоявших бок о бок мольберта. Значит, она работает и ночью, при электрическом свете! И это при том, что такого рода лампы недешевы.

Лучше бы отказалась от части заказов, чем тратиться на такие ненужные приспособления! Но, как я уже сказал, молодежь редко слушается советов старших — или голоса разума.

Ну а окончательно мне все стало ясно, когда я заглянул на просторную кухню, совмещенную со столовой. Это была самая чистая комната в квартире — если не считать тонкого слоя пыли на обеденном столе и красиво развешенных над плитой медных сковородках.

Я рысью вернулся в студию, куда уже прошли Аня и Прохор. Как я уже сказал, коты близоруки, но, вспрыгнув на стол, я оценил состояние Аниной внешности, чего не мог сделать в полутемной прихожей: похудела, осунулась. И растрепанные волосы, а также мазки краски на щеках тут не при чем. «При чем» недосыпание и недоедание!

Так плохо она выглядела только тогда, когда вернулась из лап вампирского культа!

(Кстати, я до сих пор зол на Вильгельмину за то, что она так подставила Аню, и не преминул бы ей отомстить, если бы ее собственная неосторожность не стоила бы сыщице краткой отсидки в камере.)

— Очень рада вас видеть, шеф, — сказала Аня тусклым голосом.

— Анна, — сказал я укоризненно, — а вот я очень не рад вас видеть! Точнее, был бы рад, если бы вид был более отрадным. Чем вы так заняты, что не находите времени на сон, еду и заботу о своей среде обитания?

— Я на все нахожу! — запротестовала Анна. — Я просто не успела умыться как следует, горячей воды не было, и еще сменное платье… — она замерла.

— Горячей воды не было, потому что вы, скорее всего, не включили колонку, — вздохнул я. — А платья вы забыли отдать в прачечную, не так ли?

— Нет-нет, — запротестовала Аня, — я как раз отдавала, вот и квиток…

Она не глядя залезла рукою под стопку бумаг на столе (совсем рядом со мною) и достала характерную желтую квитанцию. Нахмурившись, уставилась на нее.

— Вот, пожалуйста, во вторник… — сказала она. — Двенадцатого.

— А сегодня пятница двадцать второе, — припечатал я. — В самом деле, Анна! Можно ли так себя запускать?

— Да я не запускаю! — снова возразила она. — Я просто немного забежала вперед графика! Очень уж задача интересная! Вот посмотрите! — и она махнула рукой в сторону мольбертов.

Я сощурился. Мне было ясно одно: мольберты были большие, и на стоявших на них картинах изображалась панорама Необходимска со стороны реки Неперехожей. Причем, насколько я понимал, разные части города, так что если повесить их все рядом, панорама вышла бы полной. Впрочем, была в них какая-то неуловимая дисгармония…

— Это виды города днем, на закате и в лунном свете? — спросил Прохор. Голос его звучал странно, словно бы сдавленно. Я поглядел на камердинера с удивлением.

— Задумано так, — с досадой бросила Анна. — Чертов… прошу прощения… этот гребанный лунный свет никак мне не дается! Как я ни экспериментирую с красками…

— Анна Владимировна, знаете что? — серьезно проговорил Прохор. — Мне кажется, мы с хозяином зря к вам пришли. Прошу прощения за то, что прервали. Наше дело не настолько важно, чтобы…

— Прохор! — возмутился я. — О чем это ты⁈

Мой камердинер с многолетним стажем уставился на меня почти с жалостью.

— Василий Васильевич, — проговорил он проникновенно, — пожалуй, нам правда стоит уйти… Разве что прислать Анне Владимировне горничную из агентства и корзинку с готовой едой. Думаю, с пустяковым похищением картины вы сами разберетесь!

— Похищение картины? — Анна явно заинтересовалась. — Что за картина?

— Я-то разберусь, — сообщил я Прохору, — но вот Анне явно нужно отвлечься!

А Анне сказал:

— В том-то и дело, что картина ваша. Ее похитили с подпольного аукциона. Называется «Девушка в розовом саду», куплена купцом Кахетьевым.

— А! Помню такую, — лицо Анны прояснилось. — Ее украли? Надо же! А мне казалось, она неудачная. Даже боялась, что заказчик ее не возьмет, хотела ему скидку сделать. Но взял, как ни странно! А его дочка, которой портрет, тоже осталась довольна.

— Ее не просто украли, — сказал я. — Ее подделали. Владелец был даже не в курсе кражи. Не хотите проконсультировать меня по этому делу? Я, разумеется, вашу работу оплачу.

— Конечно, хочу! — живо воскликнула Аня.

Прохор — вот странно! — страдальчески заломил брови. Поглядев на него, Аня улыбнулась.

— Не волнуйтесь, Прохор Прохорович, мне правда нужен перерыв. Застрял у меня этот лунный свет, никак не идет… Все-таки не дается мне масло. Заняться расследованием сейчас самое время!

— Отлично, — сказал я. — Тогда, Анна, идите мыться… А ты, Прохор, возьми у нее квитанцию и сходи получи ее платья, чтобы ей было, во что переодеться. Надеюсь, их пока еще не отдали на благотворительность!

Когда я заявил Прохору, что ему придется дожидаться лицензии в одиночку, мой верный слуга только философски пожал плечами и сообщил, что он не собирается ждать меня до вечера или разыскивать по всему городу. Мол, если сильно задержусь, придется мне возвращаться домой самостоятельно, причем без денег, которые все лежали в его сумке. Я нетерпеливо ответил, что как-нибудь справлюсь и не нужно меня опекать, а затем, прихватив Пастухова, отправился к Ратуше. Благо, она находилась недалеко от Собора.

Наша Ратуша — великолепное строение. Ей что-то около двухсот лет, и своими изящными пропорциями она обязана сотрудничеству нескольких архитекторов… О, да что я попусту лицемерю! На деле Ратуша строилась довольно долго, потому что у города в те смутные времена не всегда находились на нее деньги. Одни подрядчики отказывались от проекта, другие столь нещадно разворовывали выделенные им средства, что все приходилось переделывать мало не с нуля. Результат оказался эклектичен.

Впрочем, шпиль Ратуши действительно красив, как я и сказал с самого начала. Другое дело, что два крыла собственно Городского собрания и отдельное здание Магистрата (там сосредоточены хозяйственные ведомства города) с ним совершенно не сочетаются. Разбитый вокруг парк тоже представляет собой нечто единственное в своем роде; кустам и клумбам в нем приданы такие причудливые формы, что он давно уже стал городской достопримечательностью.

Лично я, правда, считаю его чрезвычайно уродливым. Но ни один кот не найдет красивым парк, где площадь усыпанных гравием дорожек во много раз превышает площадь газонов и клумб!

В тот день, когда я столь стремительно познакомился с Дмитрием Пастуховым, тогда еще помощником младшего инспектора, и газоны, и клумбы укрывал толстый слой ноздреватого февральского снега. Все, кроме довольно обширного пятачка, обнесенного железной сеткой и брезентом, где, очевидно, шли строительные работы.

— Отопительные трубы, говорите, меняют? — поинтересовался я у Пастухова.

— Трубы, — кивнул тот.

— В мороз?

У генпса даже рот приоткрылся: такое простое соображение даже в голову ему не пришло.

— А ведь верно! — дошло до него. — Зима ведь, отопление же работает! Да и земля промерзла, копать тяжело. Но в бумагах так и написано…

— Сами рабочие считают, что делают дренажную систему, — сказал женский голос откуда-то сверху.

Мы с Пастуховым дружно запрокинули голову.

Наша незнакомая собеседница сидела — или, лучше сказать, восседала — на декоративном парковом фонаре. То была сова-генмод — точнее, судя по размеру, филин, — серовато-бежевая, с черными подпалинами, словно горностаевые хвостики на королевской мантии. Особое впечатление на меня произвели ее великолепные кисточки на ушах — оттопыренные и чуть загнутые вверх перья, которые шли ей куда больше, чем человеческим красоткам идут их разнообразные шляпки.

А еще меня зацепил поразительный взгляд этой совы: пристальный, немигающий, в упор. Для хищника такой взгляд — сам по себе угроза, а большинство генмодов произошли от хищников; мы не любим смотреть в глаза. Однако генмоды, живущие в человеческом обществе, так или иначе перенимают человеческие нормы поведения. Иными словами: пристальный взгляд совы показался мне необычным, оригинальным, но отнюдь не признаком антипатии или агрессии, как, пожалуй, расценил бы его настоящий зверь.

— Прошу прощения? — поинтересовался я.

— Дренажную систему, — сообщила сова. — А про трубы всем говорят якобы для того, чтобы не волновать.

— Кого не волновать? — гаркнул Пастухов.

— Из-за слухов, что Ратуша якобы стоит на грунтовых водах и может обрушиться в любой момент, — охотно пояснила сова. — Но на самом деле это не так, конечно. В Ратуше, кстати, считают, что это проект обновления парка и что решили делать зимой, потому что сроки сорвали и не хотят неустойку платить.

— А вы откуда знаете? — спросил я. — Про Ратушу? Вы там работаете?

— Практически, — усмехнулась сова. — Вы не представляете, сколько всего можно услышать в коридорах, если сидеть тихо. Да, будем знакомы. Меня зовут Елена Филина. А вас?

— Василий Васильевич Мурчалов, — отрекомендовался я. — А вас как по отчеству?

— Просто Елена, — отрезала она. — Ну а вы, бравый защитник наших свобод?

Она имела в виду Пастухова: полицейский в нем легко опознавался по бляхе, висящей на груди не цепочке.

— Пастухов Дмитрий Николаевич, — ответил тот мрачно. — А вам какой интерес к этой стройке?

— Такой, — сказала Елена, — что сперва я подозревала в ней растрату государственных фондов… А теперь подозреваю заговор.

Последние слова она проговорила тоже вполне заговорщицким шепотом. Бесполезная предосторожность: сова так и не соизволила слететь к нам с фонаря, и этот шепот далеко разнесся по зимнему парку.

— Какой заговор? — явно сбитым с толку тоном спросил Пастухов.

— У-ху-ху! Ну, обыкновенный, какие бывают заговоры! — сова встопорщилась, превратившись в большой мохнатый шар. — С переворотом, разумеется, и захватом власти. Иначе зачем им расширять пневмосистему, чтобы она прошла рядом с Ратушей?

— Что? — Пастухов продолжил все тем же абсолютно удивленным тоном, и я понял, что он о пневмосистеме для перемещения генмодов под городом ничего не знает. Не так уж и странно, как может показаться: хотя в секрет ее существования посвящены почти все генмоды и многие люди, находятся все же те, кто о ней ничего не слышал. Необходимск — большой город, невозможно знать в нем все. Особенно если ты «мокрый за ушами» полицейский.

— О, а вот ваш товарищ-котик, кажется, все понял, — насмешливо проговорила сова. — Да, они расширяют систему нашего тайного транспорта: сверху это видно отчетливо, особенно если понаблюдать несколько дней!

— И почему вы уверены, что они делают это нелегально? — попытался прощупать ее я.

— Ну, я вам дала намек, а дальше уж вы сами.

С этими словами она распахнула крылья — громадные, чуть ли не метр в размахе, как мне показалось — спрыгнула с фонаря и полетела в сторону Ратуши. Даже не подумала снизойти к нам.

— И что это было? — удивленно спросил Пастухов.

«Это, — мелькнуло у меня в голове, — была таинственная и прекрасная незнакомка, как положено в настоящем расследовании века!» Но даже в юности я был не настолько наивен и романтичен, чтобы излагать эту мысль вслух.