Ген поиска

Глава 5 Постой, пароход — 5

Обычно я не из тех, кто по утрам жалуется на плохое настроение и ворчит. Но чаще всего я ведь и не бодрствую полночи, занимаясь расследованием, внезапно свалившимся как снег на голову! Поэтому не удивительно, что тем утром я была не в духе.

Я была не одинока: очень у многих пассажиров среди ночи началась морская болезнь, так что по-настоящему выспаться удалось единицам. К утру качка поутихла, но хорошей погоды предыдущего дня не наблюдалось: серое небо, серое море… Большинство пассажиров, выползших к завтраку, также казались несколько серыми. Очень многие и вовсе предпочли остаться в своих каютах.

Чтобы сделать всеобщее объявление, второму помощнику капитана Анисимовой пришлось пройти по каютам вместе со стюардами, уговаривая людей собраться к завтраку. В результате компанию, собравшуюся в салоне, нельзя было назвать жизнерадостной даже под страхом смертной казни. Люди выглядели бледно, немногочисленные генмоды — взъерошенно.

Интерьер также не добавлял радости: в окна салона еле сочился серый свет, все же слишком яркий, чтобы зажигать светильники; по стеклам молотил мелкий дождь и брызги от качки. В этих условиях белые скатерти, салфетки и столовое серебро, которые еще вчера выглядели богато и нарядно, казались угрюмыми и унылыми.

Капитан Басманов попросил слова. Это был совсем еще молодой человек, наверное, ровесник Орехова — да и то, чтобы понять, что ему уже есть тридцать, нужно было как следует приглядеться. Может быть, это такое правило для капитанов: походить на кого угодно, только не на капитана. Бергсхорн, живо мне запомнившийся командир «Прогресса», походил на библиотекаря. Басманов выглядел словно сутулый студент-отличник на какой-нибудь технической специальности.

Однако говорить он умел так, что верилось каждому его слову.

— Уважаемые пассажиры, — начал он. — К сожалению, наша увеселительная прогулка не может продолжаться согласно плану. Как видите, погода на море ухудшилась. Мы вынуждены встать на якорь. Как только позволят условия, мы тотчас вернемся в порт Необходимска. Пока же весь наш экипаж и я лично приложим все усилия, чтобы вы не скучали.

— Не такая уж это серьезная непогода! — воскликнул один из гостей. — Не поверю, что пароход с такими мощными паровыми машинами не сможет развить нормальный ход!

— Безусловно, мы можем двигаться со скоростью, ненамного меньше вчерашней, — кивнул капитан. — Однако пароход наш практически ничем не загружен, это значительно хуже, чем если бы мы шли с полными трюмами. Кроме того, эпицентр шторма находится в направлении города. С учетом всех этих соображений я принял решение переждать, и господин Орехов со мною согласился.

Несмотря на объяснительное содержание этой речи, прозвучала она твердо. Сразу чувствовалось, что никаких споров с собой капитан не потерпит.

— Не волнуйтесь, — продолжил он. — Шторм почти наверняка уляжется к вечеру. К завтрашнему утру вы будете в городе.

— А если причалить к берегу и добраться по суше? — взволнованно спросила какая-то женщина.

— Боюсь, что при данном рельефе местности причалить довольно сложно, — проговорил капитан. — Спускать шлюпку означает подвергать всех, севших в нее, опасности, которую легко можно избежать. Кроме того, от ближайшего населенного пункта, деревни Корниловки, вы все равно доберетесь до города в лучшем случае к поздней ночи.

— Почему? — спросил первый возмущавшийся, тот самый, который заговорил про ходовые качества парохода. — По суше тут не так далеко!

— Здесь нет железнодорожной ветки, вам придется искать лошадей и повозку, — пожал плечами капитан. — После ночного дождя дороги размокли. Может быть, и к ночи не доберетесь.

Я думала, после этого типчик угомонится. Но он, оглянувшись, вдруг воскликнул:

— А где профессор Рогачев? Неужели для него вы нашли возможность высадиться⁈

Капитан посмотрел на Мурчалова и Орехова. Шеф независимо вылизывал лапку, сидя на своем специальном генмодовском сиденье. Орехов еле заметно кивнул.

Дело в том, что еще ночью было решено не привлекать внимания к исчезновению Рогачева. Однако и врать об этом не представлялось возможным: в такой тесной компании долго это не утаишь. К тому же людям все равно пришлось бы сказать: если профессор не найдется до прибытия в порт, то первыми на борт парохода поднимутся инспектора ЦГУП и начнут всех опрашивать.

— Это еще одна причина, по которой мы вынуждены задержаться. Вчера ночью профессор Рогачев пропал, предположительно из своей каюты. К счастью, присутствующий здесь лицензированный сыщик Василий Васильевич Мурчалов согласился провести предварительное расследование перед передачей дела в центральное городское управление правопорядка.

Над пассажирскими столами тотчас взбух пузырь панических голосов; какие там вялые и зеленые — более оживленной компании мне еще видеть не приходилось.

— Неслыханно!..

— Так ему и надо, рогатому!

— Да спрятался небось где-то, только чтобы над нами поиздеваться!

— Мне лично все равно, меня ждут в городе сегодня, а не в понедельник!

— Никифор, это просто возмутительно с вашей стороны! Вы, в конце концов, организатор этого тура…

Мои глаза сами собой отыскали в этой толпе Серебрякова. Он единственный за своим столом молчал: не возмущался, не высказывал версии, не требовал немедленно найти способ вернуть его в город. Сидел, неподвижно глядя перед собой, бледный до чрезвычайности.

Никогда еще я не видела настолько напуганного человека.

М-да, вот и думай после этого, что он не замешан! Наверняка ведь знает что-то.

Между тем среди гостей царило бурление. Ни Басманов, ни Орехов даже не сделали попытки кого-то успокоить — очевидно, их многолетний опыт подсказывал, что в таком случае надо дать людям выплеснуть эмоции. Вот Орехов, перехватив взгляд капитана, поднял со стола стеклянный бокал и вилку, очевидно, собираясь привлечь внимание гостей старым проверенным методом. И неожиданно замер.

Я не поняла, что его так удивило, пока не заметила: болтовня за центральным столом вдруг начала стихать. Вот один гость прекратил сотрясать воздух, вот другая присела на место… не сразу я поняла, что центром этого спокойствия в шторме оказалась моя подруга Марина!

Да, стыдно сказать, в ночной суете я о ней порядком забыла, хотя и подумала разок, что ей, должно быть, понравится присутствовать при расследовании. Но поговорить с ней заранее, до всеобщего объявления, и дать знать, что происходит, у меня не получилось. Не потому что не было возможности, просто я об этом не подумала.

А Марина-то восприняла все случившееся как должное, и даже уже успокаивает тех, кто оказался рядом! Вот тронула кого-то за локоть, вот кому-то улыбнулась…

Гости за другими столами начали оборачиваться, прислушиваться к тому, что происходит за главным — и как-то постепенно в салоне воцарилась тишина, перебиваемая легким гулом. В этом гуле слышался спокойный голос Марины:

— Право, Анастасия Викторовна, — я вспомнила, что так звали директора цирка, Геворкян, — можно сказать, что программа развлечений на сегодняшний день внезапно стала еще интереснее. Конечно, и я бы предпочла попасть домой вечером воскресенья, а не утром понедельника, но ведь отдохнуть лишние полдня тоже хорошо!

— Совершенно с вами согласна, милочка, — невозмутимым тоном подхватила Геворкян. — Передайте мне, пожалуйста, апельсиновый сок. Я так полагаю, он свежевыжатый?

— Судя по всему — да. И очень вкусный.

Орехов поглядел на меня удивленно и как-то оценивающе.

— Ваша подруга — настоящее сокровище, — он произнес это очень тихо, не думаю, что еще кто-то, кроме меня, мог расслышать. — Как я и говорил, вы прекрасно подбираете кадры!

Я принужденно ему улыбнулась. Знал бы он, при каких обстоятельствах мы познакомились с Мариной! И кроме того, неужели он видит меня в роли директора по кадрам своего кумпанства?

В этот момент Серебряков поднялся со своего места, деревянным шагом пересек салон и остановился рядом с нашей группкой во главе самого большого стола.

— Капитан, — сказал он, обращаясь к Басманову, — Никифор, — тут он чуть поклонился Орехову. — Я понимаю, что это очень непросто устроить, но мне бы все же хотелось затруднить вас спуском лодки. Я думаю, что вполне сумею добраться от Корниловки до Необходимска до вечера, а дела в городе требуют моего неотложного присутствия.

— К сожалению, вынужден вам отказать, — спокойно возразил Басманов. — Я отвечаю за безопасность всех пассажиров. Спуск шлюпки подвергнет вас неоправданному риску.

— Я понимаю и готов рисковать!

— К сожалению, это решение не за вами. Да и кто удержит остальных пассажиров, которые будут настаивать на том, чтобы им тоже разрешили сойти на берег?

— Никифор… — Серебряков обратил умоляющий взгляд на Орехова.

Тот только развел руками.

— Прости, Виктор, но глупо было бы с моей стороны нанимать специалиста для управления сложнейшей машиной, а потом игнорировать его слова! Да и с точки зрения Уложения для пассажирских судов на борту этого парохода у меня лишь чуть больше прав, чем у любого из вас — в том смысле, что я могу распоряжаться кое-каким грузом. Но все мореходные решения остаются за командой. Я не собираюсь спорить с капитаном Басмановым.

— Вы меня губите, — проговорил Серебряков неживым тоном, потом довольно фальшиво рассмеялся. — Разумеется, в фигуральном смысле… Ну что ж, тогда, пожалуй, пойду прилягу в каюте.

Он развернулся и тем же деревянным шагом пошел прочь. Мы с шефом переглянулись.

— Вот с него и начнем расспросы, — задумчиво проговорил шеф. — Только сначала осмотрим еще раз каюту Рогачева.

Каюта Рогачева представляла собой такой же люкс, как тот, куда поселили меня с шефом: две маленькие спальни и гостиная. Только диванчик, точно такой же, как стоял у шефа, был втиснут в эту общую комнату, а освободившееся место в большей из спален занимал низкий лежак — как раз подходящий для более крупного рогатого животного.

Точно так же, как и шефова постель, располагался этот лежак под окном.

Окно уже успели закрыть, чтобы ветром не заносило дождь и брызги. Однако, как сказал шеф, ночью оно было открыто, и из него на лежак успело накапать порядочную лужу. И верно: когда я пощупала перину и покрывало, они были влажными.

Кровать была заправлена: профессор либо не ложился вовсе, либо ложился, не разбирая постель.

— Скорее, второе, — сказал шеф. — Я нашел поверх покрывала немного бело-рыжей шерсти… Впрочем, это ни о чем не говорит: даже при наличии самых заботливых камердинеров шерсть имеет свойство оседать по всей комнате.

Я только вздохнула: мне ли не знать! Прохор и Антонина вечно ворчали на этот счет — мол, мебель приходится все время приводить в порядок. Что касается меня, то мне приходилось самостоятельно счищать серую (а потом и рыжую) шерсть со своих нарядов. Отчасти именно поэтому я стараюсь носить темные платья!

Под руководством шефа я еще раз добросовестно проверила бумаги профессора (несколько научных докладов на предстоящую осенью конференцию, ни один из которых не был написан кем-то из пассажиров судна) и его багаж (три черные шелковые шляпы и три попоны, все совершенно одинаковые — не очень понятно, зачем Рогачев брал столько запасных). Плюс еще кое-какие мелочи, необходимые в пути, вроде волосяной щетки и набора для полировки рогов. Ничего интересного. И, разумеется, ровным счетом ничего, что навело бы на мысль о том, как и почему пропал профессор.

Но, может быть, шеф заметил больше, чем я?

Однако, когда я спросила об этом, Мурчалов только головой покачал:

— Я надеялся, что утром, на свежую голову и при дневном свете, я обнаружу что-нибудь, что вчера упустил. Однако все это продолжает оставаться таким же загадочным. Ни малейшего следа злоумышленника!

Правда, защелка на двери в спальню профессора была повреждена, но шеф заверил, что это было сделано вчера, когда экипаж парохода сюда вломился. До этого дверь оставалась абсолютно целой.

— И все-таки никакого сходства с исчезновением мышей нет, — сказала я. — Там дверь каюты была открыта. Тут закрыта. Там они никак не могли выпрыгнуть сами в окно, а здесь профессору ничего не стоило вылезти.

Это была сущая правда: как и наше, окно профессора выходило на прогулочную палубу. Причем находилось на небольшой высоте: и человеку, и козлу ни малейшего риска.

— Допустим, он и вылез, — согласился шеф. — А комнату не отпер изнутри и окно за собой не закрыл, потому что намеревался вернуться тем же путем. Вопрос в том, что его на это побудило… Вы помните чопорность Рогачева: по-вашему, генмод, который носит котелки и попоны, станет пользоваться окном вместо двери? Да еще там, где его могут увидеть. Думаю, не станет без очень веской на то причины. Вот мне и интересно, что же на палубе его так заинтересовало.

Я пожала плечами. В самом деле, тот еще вопрос. Но взять в толк, какая связь с мышами тут чудится шефу, я никак не могла. Мышей, скорее всего, в самом деле выпустил один из научных противников Соколовой, и тут она виновата сама — нужно было лучше стеречь свою импровизированную лабораторию.

А вот куда делся Рогачев, гораздо интереснее. Он не маленькая мышь, его на корабле просто так не спрячешь. Если он успел отплыть на берег до того, как погода испортилась, то на чем? Наверняка лодки все сосчитаны: если бы хоть одной не достало, экипаж сразу бы сказал…

Все же я задала шефу этот вопрос: проверили ли лодки?

— Да, разумеется, — кивнул Мурчалов. — Немедленно. Все на месте. Полагаю, от места нашей стоянки можно было бы добраться до берега и просто вплавь, но выбраться на те утесы… — он с сомнением покачал головой.

— Козлы славятся умением лазать по скалам, — предположила я.

— Во-первых, не всякие козлы. Во-вторых, сомневаюсь, что Рогачев оттачивал это свое умение. В-третьих, есть большая разница даже в том, чтобы просто карабкаться по скале, и в том, чтобы выбираться на эту скалу из неспокойного моря. Мокрый камень очень скользок, знаете ли… Ну ладно. Здесь я больше никаких зацепок не вижу. Пойдемте поговорим с Серебряковым.

Наконец-то! По мне так, с этого и надо было начинать.

Серебряков нервничал и даже не пытался этого скрыть. Каюта у него была не такая люксовая как наша: всего одна комната. Однако казалась, пожалуй, даже попросторнее, и обставлена не с меньшей роскошью. Он метался от одной стены к другой, раскрасневшийся, даже несколько вспотевший. Почему-то я обратила внимание, что окно в этой каюте было уже наглухо закрыто, несмотря на то, что непогода уже улеглась.

— Анна Владимировна, господин Мурчалов, — поприветствовал он нас. — Кажется, с господином Мурчаловым мы не представлены? Но вас все здесь знают, вы меня извините, что я так попросту…

При этом глаза у него бегали, он отчаянно дергал свой модный серый галстук, некрасиво сминая плотный дорогой шелк.

— Ничего, — мурлыкнул шеф, чрезвычайно внимательно наблюдая за Серебряковым через щелочки глаз. — Тоже очень рад с вами познакомиться. Ваше выступление вчера вечером доставило мне истинное удовольствие. Мало кто может так ловко шутить над генмодами, не скатываясь в оскорбления.

На миг лицо Серебрякова просветлело, на нем даже появилась искренняя, хотя и замученная улыбка.

— Да, это было крайне непросто! — воскликнул он. — Тем более, что у меня вообще мало опыта общения с генмодами, я очень боялся обидеть ненароком… — тут он смутился и неожиданно слегка порозовел. А уши даже не слегка — прямо-таки запламенели.

«Либо он гениальный актер, либо он все же говорил правду, когда объяснял свое нежелание знакомиться с Мурчаловым стеснительностью и неопытностью», — подумала я с некоторым удивлением.

С учетом всего, что я знала о Серебрякове, и то, и другое выходило одинаково вероятным.

— А позволите ли спросить, — мурлыкнул шеф, — на какой стадии находятся ваши переговоры с Анастасией Викторовной? — то есть, вспомнила я, с Геворкян. — Пригласила ли она вас на гастроли?

— К сожалению, не то чтобы, — вздохнул Серебряков. — Вчера вечером она разговаривала со мною на редкость благосклонно и спросила, не отправлял ли мой агент заявку на выступление в ее заведении… Но такие разговоры еще ничего не значат. Я, признаться, надеялся, что она первая предложит мне контракт.

— Очень жаль! — воскликнул шеф. — По-моему, с вашим талантом вы сможете собирать большую кассу… Ну да ладно. А почему тогда, скажите пожалуйста, вы так хотели сегодня сойти на берег вместо того, чтобы обхаживать госпожу Геворкян и дальше? По-моему, нынешняя задержка в наших планах должна быть для вас подарком судьбы. Гости скучают, вы можете вполне выступить еще один-два раза…

Серебряков побледнел, глаза его забегали. Вдруг он, кажется, нашелся.

— Именно поэтому! — воскликнул он. — Меня бы попросили выступить, а у меня больше нет готовых номеров, подходящих для публики из Необходимска! Только всякое сарелийское старье. А, согласитесь, не могу же я рассказывать вашей веселой публике, как я стал причиной гибели человека! Этот номер только в нашей Империи принимают с восторгом…

Мурчалов аж приподнялся на задних лапах, хвост его распушился.

— Стали причиной гибели человека? И вы так спокойно это признаете?

Серебряков замахал руками, что в маленькой каюте чуть было не привело к урагану.

— Что вы, что вы! Ничего криминального! Эту историю рассказал мне один из приятелей по реальному училищу, я только слегка ее изменил… Там ничего особенного, просто они встретили загадочного голого человека в лесу, который просил о помощи, и они ему не помогли, потому что испугались, что он оборотень, и он, скорее всего, замерз. Меня при этом не было! Но в нашем жанре все номера рассказываются от первого лица, такое уж тут правило. Иначе не вызовешь у слушателей должного сопереживания.

— И такие истории действительно нравятся сарелийской публике? — искренне удивился шеф. — Они… вы считаете их смешными?

— А это уж как рассказать, — развел руками Серебряков. — Я обычно срывал невероятные аплодисменты с этим номером. Я знаю, как это сделать — но увольте, если понимаю, почему! Мне в самом деле пришлось полностью менять подход, чтобы переключиться на международную публику.

Я подумала, что Сарелия — странное место, пусть даже Необходимск когда-то входил в ее состав. Вряд ли соберусь туда поехать. Еще подумала, что Серебряков — невыразимо мутный тип.

— И все же, — проговорил шеф, оборачивая хвост вокруг передних лап, — предлагаю вам как можно скорее переработать несколько готовых номеров, потому что никуда вы с парохода в ближайшее время не денетесь.

И тут Серебряков выдал загадочную фразу.

— Ох, если бы! — воскликнул он.

Потом спохватился тому, что реакция вышла странная, криво улыбнулся и проговорил:

— Да, я думаю, мне придется подняться на высоту положения и научиться искусству импровизации… Увы, это не самая моя сильная сторона. Но, я слышал, у вас в Необходимске об оборотнях шутить можно? Вы в них не верите?

Я тут же вспомнила об Эльдаре Волкове — самом настоящем оборотне, которого можно было зачислить если не в мои друзья, то уж, по крайней мере, в добрые приятели. Особенно после того, как он этой весной помог мне выбраться из ужасного культа, где я чуть было не потонула с головой. Мне тогда было стыдно просить помощи у шефа, а у Эльдара почему-то не стыдно: возможно, потому, что он был даже моложе меня и видел меня в самых плачевных обстоятельствах, когда мы вдвоем выбирались из подпольной лаборатории Милены Златовской.

— Знаете, не советую, — сказала я неожиданно для себя. — А то вдруг оборотень окажется среди публики?

Серебряков решил, что я шучу, и расплылся в облегченной улыбке: обрадовался, что мы снимаем его с крючка.

— И что, укусит?

— Напишет жалобу в городской совет, — хмыкнул Мурчалов. — Наши оборотни — известные любители бюрократии.

Что да, то да: тот же Эльдар — на редкость правильный и законопослушный товарищ. Он даже в полиции работает на полставки. Не уверена, правда, что это видовая черта всех оборотней, но, если они привычны к стайной иерархии, то очень может быть!

Серебряков снова засмеялся, но этот смех снова вышел ненатуральный. И потел он все сильнее.

Я уже не сомневалась, что он что-то от нас скрывает и скрывает на редкость плохо… или это многослойная ловушка, подготовленная с тончайшим психологическим расчетом! Интересно, что думает по этому поводу шеф?..

Шеф подумал-подумал и спросил такое, чего я вовсе не ожидала:

— А что, Виктор Александрович, вы не знаете, экспериментировали ли ваши родители с чем-то, имеющим отношение к морю?

Серебряков сделался белый как мел.

— В-вы тоже подозреваете, да?.. — он вдруг рухнул на кровать и закрыл лицо руками, как будто у него враз кончились силы. — Это кракен! И он пришел за мной!