Железнодорожница

Глава 18

В открытую дверь ввалился… Вадим, заполнив прихожую сивушным запахом. Не останавливаясь, тяжелыми чугунными шагами, он прошел в зал, бухнулся на диван и сразу же захрапел.

— Папочка! — Ритка первым делом принялась стягивать с него ботинки.

— Ой, — схватился за голову дед, — ты посмотри, какие у него штаны грязные!

Брюки, действительно, были в уличной грязи. Должно быть, Вадим падал по дороге, и неоднократно. В районе ширинки темнело мокрое пятно. Теперь уже и в комнате воняло мочой и перегаром.

— Как они его отпустили? — с раздражением сказала я. — Обещали ведь кресло-кровать для него разложить.

— Ну, не ругайся на людей, — урезонил меня дед, — думаешь, им приятно такое в доме оставлять?

Ага, мама взрастила алкоголика. А нянчиться с ним почему-то должна жена. И тесть, который вообще такого не заслужил.

Словно в ответ на мой вопрос, зашелся звонкой трелью телефонный аппарат. Я схватила трубку и услышала встревоженный голос Андрея:

— Алло, алло, Альбина! А Вадим пришел?

— Пришел, — процедила я сквозь зубы.

— А то он вырвался и убежал, мы его удержать не смогли, — нервно рассмеялся Андрей, — переживаем — дошел, не дошел. Дошел, оказывается, на автомате. Ну и отлично! Смотри, не давай ему завтра похмеляться. А то у нас в среду экзамен по морской безопасности. Хорошо?

— Хорошо, — выдавила я, стараясь не разразиться матерными словами.

— Ладно, спокойной ночи.

Какая там спокойная ночь!

Мы с дедом еле как стянули с Вадима грязную вонючую одежду и выкинули ее на балкон, чтобы в квартире не воняло. И я не я буду, если не заставлю его самого все отстирать. Хоть на руках пусть стирает, хоть на машинке. Пусть хоть маму свою просит помочь.

С трудом загнали мы Ритку спать. Сейчас, на каникулах, она стала вставать позже обычного, и полночи потом не могла уснуть.

Усталые, присели отдохнуть — я в кресло, а дед на табуретку.

— Как меня угораздило за такого замуж выйти? — недоумевала я.

— А сколько мы с матерью тебе говорили? — напомнил дед. — Сколько предупреждали — нет мужа, и это не муж!

— Вон, соседи наши, дочь хотят за приличного парня выдать, — я рассказала деду о разговоре с соседкой, — пусть так, с помощью хитрости, но их можно понять.

— В воскресенье придут? — переспросил он, выслушав. — Правильно делают. Раз дочка не бойкая, не активная, конечно, ей надо помочь.

— Пойду, посмотрю, спит ли Ритка, — я поднялась с кресла, — а то бывает, уложишь ее, а она полночи книжку читает под одеялом с фонариком.

Я неслышно отворила дверь в спальню девочки и остолбенела. Ритка стояла перед распахнутым окном на коленях и шептала:

— Господи, сделай так, чтобы мой папа всегда был живой и здоровый, целый и невредимый…

А я думала, в советское время никто не умел молиться. Да и вряд ли она крещеная. В те времена детей, как правило, не крестили. Моя первая мысль была подскочить к ней, схватить за руку и заорать: «Ты откуда это знаешь? Кто тебя научил?».

Но я тихонько прикрыла дверь и вернулась в жесткое старое кресло. Какое я имею право вмешиваться в чьи-то молитвы, тем более, самые искренние? Понятно, что никто ее этому не учил. В книжках где-то вычитала.

— Не знаю, что с Риткой делать, — пожаловалась я деду, — ты видел, как она кидалась на меня, когда я пришла домой без Вадима? Книжкой замахнулась…

— Да видел, — дед задумчиво почесал затылок, — знаешь, она мне маму твою напомнила. У той тоже поначалу так было. Вроде как за меня беспокоилась. Я на улицу, а она мне: «Не ходи, тебя там убьют!». Я в подъезд покурить, она: «Не ходи, тебя там встретят!». Ну, я посмеюсь, думаю, надо же, как боится меня потерять.

У меня сердце ухнуло куда-то вниз. Так неужели у Ритки это наследственное? В маму Альбины?

— Так у мамы это давно уже было? — решила я уточнить. — А я думала, Володька во всем виноват.

— Ну, после того, что Володька натворил, она стала буйная, — объяснил дед, — на людей стала кидаться, то со шваброй наперевес, то еще с чем. А всякие мелочи, конечно, были и до этого. Я поначалу думал — последствия войны, все-таки мама с первых дней на санитарном поезде работала, насмотрелась там всякого. Но тогда как же другие фронтовики? Я сам и на передовой воевал, и в атаки ходил. Но с ума не сошел.

— Я все думаю, может, Ритку врачу показать? Интересно, есть где-нибудь психологи?

— Не слыхал про таких, — пожал плечами дед, — психиатры есть, но мне так показалось, они сами ничего не понимают в этих душевных болезнях. Насмотрятся на своих пациентов, и сами становятся как чокнутые! Помнишь, мы с тобой ходили к Михаилу Ефимовичу, который маму лечил? Я еще спросил у него, может ли такая болезнь передаваться по наследству? А он ответил, может передаться, а может и нет. И отчего это зависит, никто не знает. Вот такие они специалисты. Ритка — паникерша, конечно, знатная. Все боится, что с папой что-то случится.

— Вот это меня и настораживает, — призналась я, — мама боялась, что тебя убьют, а эта боится за Вадима, как будто он хрустальный стакан какой-то. И маму еще можно понять, она войну пережила, когда каждый день могли твоих родных убить. А Ритка в мирное время растет.

— А, человек всегда найдет, из-за чего переживать, если так уж хочется, — дед выразительно махнул рукой.

— Вот что с ней дальше будет? — продолжала я беспокоиться. — Будет себя накручивать, пока с ума не сойдет? Вадим вот в моря собрался. А если Ритка истерику закатит, чтобы не отпускать его? В море же и правда опасно. А если он и правда, того… помрет? Что мне с этим делать?

Дед тяжело вздохнул:

— А я думаю, ничего тебе с этим не надо делать.

— Как это?

— Ну, смотри, если Вадим пьет, значит, ему это нужно? И если Ритка за него переживает, значит, и ей это зачем-то нужно. Зачем-то ей нужна эта дикая любовь, и обязательно неразделенная, и обязательно с элементами самопожертвования.

«С элементами мазохизма», — подумала я про себя.

— А дальше что? Станет она взрослой, и будет искать себе неразделенную любовь, будет мучиться со своими мужиками?

— А что ты можешь с этим поделать? — вопросом на вопрос ответил дед. — Все, что ты можешь — не мешать ей зарабатывать собственный опыт. Когда-нибудь она поймет, что была неправа. Тогда, набравшись опыта, начнет строить свою жизнь по-другому.

Спать я легла около двух часов ночи, под периодический стук Вадимовой ноги по дивану.

Энергетиков в те времена еще не было, но коллеги по работе угостили меня кофе.

— Не стесняйся, Альбиночка, — сказала женщина, сидевшая за соседней кассой, со странным именем Сталина (ударение на второй слог). — Эта банка у нас общая, так что пей, сколько хочешь.

— Но вы же, наверно, скидываетесь на это все? Давайте я тоже внесу свою лепту.

В просторном помещении был и холодильник, и обеденный стол. На столе всегда стояла коричневая жестяная банка с кофе в виде мелкого порошка. И чай с утра заваривали. За кипятком ходили к дежурным по станции — у тех был электрический чайник.

— Сейчас не надо, — ответила Сталина, — мы не скидываемся, а просто покупаем по очереди. Так что в следующий раз кофе, чай и сахар приносишь ты.

— С удовольствием, — я приветливо улыбнулась.

— Ты где живешь? Замужем? — ну, конечно, какой еще первый вопрос могли задать женщине в то время?

— Да, и дочь у меня есть. А у тебя большая семья?

— Сыну восемнадцать лет, а дочери пятнадцать. А мужа нет, он у меня был такой, — она не стала дальше описывать бывшего мужа, и так понятно, что непутевый.

«Да, каждая женщина должна понимать, что рожает в первую очередь для себя», — подумала я, но вслух этого говорить не стала. Уж женщина, в одиночку поднимающая двоих детей, знает это лучше меня.

— А сын сейчас комиссию в военкомате проходит, — помрачнела Сталина, — я так переживаю! А вдруг его в Афганистан отправят?

— Понимаю тебя, — вежливо поддержала я разговор.

— Первый год будет в учебке, — продолжала она жаловаться, — а там, говорят, сейчас дедовщина. Эх! Когда бывший муж служил, так в армию престижно было идти, и кого попало туда не брали. А потом стали брать всех подряд, и сидевших, и второгодников. И вся эта шушера начала свои порядки заводить.

— Ну, не везде же так, может, твой сын в хорошую часть попадет.

— Да, только бы попал в хорошую. А после учебки куда угодно могут отправить.

Как ни странно, после кофе меня потянуло в легкую дрему. Как раз был перерыв в расписании электричек, и пассажиров было мало.

Глаза мои сами собой закрылись, и перед внутренним взором нарисовался Дима. Он смотрел на меня своими прекрасными светлыми глазами — с нескрываемым восхищением. И все самое прекрасное, что было у меня в душе, расцветало и вспыхивало самыми яркими сверкающими узорами, тянулось к нему навстречу. Все мое естество таяло от счастья. Хотелось положить руки на его крепкие плечи и закружиться в восхитительном танце, среди ароматных летних цветов, а потом вместе приземлиться прямо на ласковый мягкий газон.

Я неосознанно протянула руки навстречу своему счастью и в тот же миг очнулась от дремы. Стоп, стоп! Я что же, готова вот так легко поплыть по воле чувственных волн? Уж не влюбилась ли я?

Я смущенно оглядела просторное помещение кассы. Кажется, никто не заметил моего состояния, все были заняты своими делами.

Однако! А что, если я и вправду влюблюсь в Диму, почувствую себя счастливой? И тогда, следуя законам подлости, высшие силы вернут меня назад, в мою привычную жизнь?

Но только чтобы законы подлости сработали, надо быть предельно искренней. И тогда меня ждет очередная драма. Влюбленная в Диму, я вернусь к Пал Санычу — представляю себе эту картину.

Я тряхнула головой, прогоняя остатки дремы, и пошла сделать себе еще одну чашку кофе.

Вдруг зазвонил городской телефон, стоявший в противоположном углу кассы. Да-да, здесь и городская связь была!

— Альбина, тебя, — удивленно протянула мне трубку Сталина.

Я подошла к аппарату.

— Альбиночка, это Нина Петровна, — услышала я в трубке. — Я ушла на больничный, и не успела сделать месячный отчет. А ты же работала старшим кассиром на Спутнике. Сделай, пожалуйста, отчет за меня. Не переживай, тебе за это доплата будет. И сегодня ты до пяти вечера освобождена от работы за кассой, поняла?

Вот те раз! А ведь я ни разу не делала такой отчет.

— Хорошо, Нина Петровна, сделаю, — пробормотала я.

— Только, пожалуйста, сегодня! — умоляюще произнесла коллега. — А то уже пятое число, сама понимаешь! Тянуть со сдачей отчета дальше нельзя!

Что ж, попробую, все равно деваться некуда. Надеюсь, посижу и разберусь. Как-нибудь он не сложнее курсовой работы. И недаром же я кандидат технических наук.

— А подскажите, где у вас бланки отчетов, — попросила я, — и где весь материал?

Нина Петровна все подробно мне объяснила, и я пошла вникать в отчет.

На самом деле он оказался очень простой. Всего лишь подбить количество проданных билетов по кассе и сумму сданных денег кассирами. Единственная его трудность заключалась в том, что надо было соблюдать аккуратность и внимательность.

Стоит ли говорить, что подготовка отчета была закончена задолго до наступления пяти часов? И все цифры сошлись с первого раза?

Вечером я шла с электрички домой, готовая ко всему. Хоть и дано было деду ценное указание не пускать никуда Вадима и не давать ему похмеляться. А все же, зная супруга Альбины, я понимала, что за всем не уследишь.

Когда я вошла в зал, Вадима там и впрямь не было. На диване сидели дед и Ритка, а в моем любимом кресле у журнального столика восседала… Олечка. На удивление трезвая. Увлеченные беседой, они даже не заметили, как я вошла.

— А где папа? — спросила я у Ритки.

Больше всего мне хотелось наехать на нее — так же, как и она на меня накануне. И начать орать что-то вроде «Ты почему его отпустила, что ты делаешь, да я знаешь, что с тобой за это сделаю!». Но не хотелось устраивать спектакль перед посторонними.

— За ним приехал дядя Андрей, и они уехали по делам, — доложила Ритка.

Я кивнула, мол, хорошо.

Хотя и непонятно, какие дела у них могут быть в выходные дни.

— А ты какими судьбами? — обратилась я к Олечке небрежно.

— Поздравить тебя пришла! — сказала она с некоторым вызовом. — Разводимся мы с Димой. Так что пляши!

— Себя поздравь, — спокойно парировала я. — Может, наконец, счастье свое встретишь.

Олечка вспыхнула, физиономия ее недовольно скривилась.

— Ты что, всю жизнь меня попрекать собираешься?

— Да! — сказала я, как отрезала. — Всю жизнь! Потому что ты этого заслуживаешь!

— Вообще-то я после развода сюда перееду, — вдруг нагло сообщила она.

— С какой это стати?

Дед тоже смотрел на нее во все глаза.

— Я была вписана в ордер на эту квартиру! — гордо поджала она губы.

— Поздравляю, — я похлопала в ладоши, — но тебя давно уже там нет. Ордер сто раз переписывался, особенно после Володькиных выкрутасов.

— Кстати, и Володька имеет право здесь поселиться, — продолжала Олечка гнуть свою чушь.

Я аж расхохоталась:

— Для этого пусть пойдет в суд, ему не привыкать. Он уже судился с родителями за размен. А в суде поднимут документы, и увидят, что свою часть от этой квартиры он уже получил. И хрен ему что присудят! Уйдет опозоренный, поджав хвост!

Ритка с небывалым интересом прислушивалась к нашему спору. Надо же, взрослые, оказывается, тоже иногда ссорятся.

— Ну, не знаю, как Володька, — сестренка Альбины слегка сбавила тон, — но я-то точно сюда вселюсь. А то кто-то, значит, и здесь квартиру имеет, и на Шошина…

Не иначе, как дед разболтал, что мы квартиру новую получили!

— А ты, дорогая, — прервала я ее, — пойдешь туда, где ты работала до замужества — на завод, и от завода прекрасно получишь себе квартиру! Может, даже человека своего встретишь, — я сделала особенное ударение на слове «своего», — там много людей работает.

Олечка чуть не подпрыгнула в кресле.

— Да чтобы я — на завод? — задохнулась она от возмущения. — Да ты… да ты знаешь, в каких сферах я вращалась?

— А в качестве кого ты в этих сферах вращалась? — сказала я насмешливо и скривилась как можно презрительнее. — В качестве жены? Так ничего удивительного — у хорошего мужа и свинка господинка.

Я оставила Олечку кипеть от ярости в кресле, а сама пошла на кухню перекусить.

Следом за мной туда пришел дед.

— Слушай, — замялся он, — неудобно как-то получается. Ты здесь чай пьешь, а гостье мы даже не предложили. Так ведь не делается. Раз в дом пустили, хоть чаю-то надо предложить.

«А будет ли она пить наш простой чай, с ее-то вращением в сферах?» — вертелось у меня на языке.

Но, конечно же, я не стала расстраивать деда лишний раз — у него и так детишки те еще подарки. И в зал мы вернулись с подносами, на которых стояли кружки с горячим чаем и всевозможная снедь.

Мы подвинули журнальный столик к дивану, чтобы всем было удобно. И не спеша пили чай с бутербродами и печеньем.

— Так что, Оля, — я намеренно не называла ее сестрой, — вот тебе мой ответ. Если хочешь здесь жить, живи. Только тебе надо уяснить, что и мы здесь жить будем. Я и Ритка уж точно. И отдельной комнаты у тебя здесь не будет. И вообще обстановочка будет как в коммуналке. Квартира на Шошина пока не годится для проживания. Там и мебели никакой нет…

Олечка вдруг фыркнула, так что чуть чай не пролила.

— А кто тебе сказал, что я здесь останусь? Что я здесь забыла? После стольких лет жизни в Европе я, по-твоему, на завод попрусь, да? Буду там детали сидеть целый день замерять штангенциркулем? Буду здесь с вами ютиться? Или прикажешь мне заселяться в общежитие и вставать в очередь на квартиру? И двадцать лет ждать?

Мы с дедом уставились на нее широко раскрытыми глазами. О чем это она?