Железнодорожница

Глава 2

— А почему Синеглазка? — мы поднимались по лестнице в подъезде, и голос мой прозвучал громче обычного.

— Тише ты! — одернул меня дед. — Да притащил Витька девку из какой-то деревни. Ровесница сына, а пьет так, что глаза вечно с синими кругами. Вот и прозвали ее Синеглазкой.

Дед на первый взгляд казался человеком словоохотливым, однако, ничего лишнего он старался не говорить. Пока мы с ним стояли на улице, а потом поднимались в квартиру на третьем этаже, мне удалось — путем наводящих осторожных расспросов — выяснить немногое. Квартиру эту когда-то дали деду с его женой по причине того, что их частный дом в центре города снесли при строительстве дороги. Дали большую, четырехкомнатную — потому что в семье было трое детей, включая меня.

Супруга дяди Лени (так его называли все соседи) была родом откуда-то из средней полосы России, и лет несколько как скончалась. Сын женился и куда-то переехал. Младшая дочь тоже уехала. А я со своей семьей осталась и живу с престарелым родителем.

Дед получал максимальную пенсию — сто двадцать рублей, и не работал. Занимался внучкой, кормил ее, водил гулять, покупал необходимые вещи. Каждый день бегал в магазин, любил сидеть на лавочке у подъезда или с мужиками за доминошным столом. В общем, достаточно бодрый дед.

На третьем этаже он остановился возле деревянной двери, покрашенной светло-коричневой краской, и повернул ключ.

Представляю, как сейчас на меня налетит растрепанное маленькое существо и начнет орать противным, пронзительным голоском:

— Мама-а! А что ты мне принесла-а?

Но ничего такого не произошло.

Длинный темный коридор встретил нас тишиной и кислым запахом старой мебели. Дед щелкнул выключателем, и я увидела расположение квартиры. Справа была ниша с вешалкой. Тут же были полки для хлама и этажерка для обуви. Прямо по курсу — еще один коридор, который мимо туалета и ванной вел в кухню.

Я сняла Альбинины калоши и прошла по коридору налево. По пути мне встретилась дверь в комнату. Очевидно, дед ее занимал. Из коридора виднелась небольшая кровать, шкаф и два стола.

Пройдя мимо этой комнаты, я оказалась в большом помещении, из которого были проходы в две маленькие комнаты. И это убожество гордо именуется четырехкомнатной квартирой, которую дали для большой семьи! Три смежные комнаты и одна отдельная!

В зале — так называлось большое помещение, смежное с маленькими комнатками, — неяркий свет шел от люстры с пластмассовыми висюльками. В старом протертом кресле с деревянными подлокотниками устроилась с ногами девочка. Несмотря на свои восемь лет, она уже была полноватая, с надутыми щечками, и косичкой, стянутой на конце ленточкой.

Услышав мои тяжелые шаги, девочка поднялась с кресла и положила книжку на табуретку.

— Что читаешь? — спросила я.

— «Незнайку в Солнечном городе».

Меня вдруг захлестнула волна теплоты и жалости к этой девчонке. Она не бежит с воплями и требованиями вкусняшек. Сидит себе, книжки читает. Не наглая, не хитрая.

Я перевела взгляд к стене, на которой висел огромный ковер с диковинными узорами. На диване спал мужчина в уличной одежде и ботинках.

Перехватив этот взгляд, девочка вдруг подбежала к дивану, пытаясь загородить от меня лежащего там мужчину.

— Мамочка, не бей его, пожалуйста! — истерически закричала она. — Я сейчас сниму с него ботинки, только не надо его ботинком по морде!

Я остолбенела. В каком же аду живет эта семья! Слава Богу, я в нормальной семье выросла, где никто не пил.

— Успокойся, Рита, — я не могла спокойно смотреть, как она своими маленькими ручонками пытается развязать шнурки на ботинках.

Мужчина, не просыпаясь, вдруг поднял ногу и тут же со стуком уронил ее обратно, на совсем не мягкую поверхность засаленного дивана.

— Он пьяный почему-то всегда по дивану ногами бьет, — словно оправдывая поведение мужика, объяснила девочка и вдруг добавила: — А в карманах ничего не было.

— В каких карманах? Ты что, лазила у отца по карманам?

— Ну ты же сама сказала — проверить карманы, потому что сегодня получка, — смутилась Рита.

— И что, там ничего не было? — у меня внутри неприятно обожгло. — Вообще ничего?

— Ничего, — девочка виновато глядела на меня снизу вверх.

Меня опять накрыла жалость к ней. Вот что ее ждет во взрослой жизни с такими нарушениями психики? Ведь она, по всей видимости, истерически любит своего папу. А вот он ее — нет. Иначе подумал бы о ребенке, прежде чем зарплату пропивать.

И что с ней будет, когда вырастет? Будет всю жизнь бегать за мужиками, которым плевать на нее? Будет их защищать, оберегать, содержать? А то и вовсе — пойдет по отцовской дорожке и сопьется?

Я содрогнулась, глядя на ее дрожащие губки и грустные глазки, готовые в любой момент разразиться слезами.

— Ничего-ничего, — я притянула девочку к себе и погладила по темным волосам, — тебе повезло, я сделаю из тебя человека. С моим-то опытом работы в образовании.

— Что? — переспросила девочка, не понимая, о чем я.

— Ничего, пойдем лучше в твою комнату. Покажешь мне, какой там у тебя порядок.

Да, комнатка дочери Альбины оказалась совсем малюсенькой. Помещалась тут лишь односпальная кровать с панцирной сеткой, небольшой полированный шкаф да письменный стол. Метров восемь, наверно. Хотя для ребенка, наверно, пойдет.

Письменный стол был завален всякой канцелярией: учебники, тетрадки, альбомы для рисования. Тут же в беспорядке валялись ручки, кисточки, резинки и прочее. На стул небрежно брошена школьная форма с грязноватым воротничком. Портфель валялся под столом.

На кровати валялось скомканное одеяло, а покрывала вовсе не было.

Хорошая ведь девчонка! Скромная, не лезет ко мне с лицемерно-умильным «мамочка-мамуля», выпрашивая плюшки. Сидит себе, книжки читает, никого не трогает. Но нельзя же весь день читать книжки и ничего не делать по дому! Эдак она затеряется в своих книжках, от реальной жизни отстанет.

— Ты как уроки делаешь? — повернулась я к Рите. — Ты как здесь находишь нужную тетрадку? А если девочки из класса придут да такой бардак увидят?

Она молча пожала плечами.

— Девочки не придут — ты же сказала, не водить никого из школы. А то увидят, что у нас папа пьет, будут нехорошее говорить.

Я опять на мгновение остолбенела, но быстро взяла себя в руки.

— Тебе бы полку повесить, и на нее учебники складывать, — оглядывала я пространство. Стены были скучные — никаких обоев, просто побелка.

— Нельзя полку, — пояснила Рита, — опять скандал будет.

— Какой скандал?

— Папа будет кричать, что с этой полкой целый день трахаться надо. А ты будешь кричать, что он гвоздь забить не может.

У меня округлились глаза при слове «трахаться» из детских уст.

— Ну ладно, пусть без полки. Но есть же для всего этого место внутри стола.

— Нет там места, — ответила девочка, — там мои игрушки.

Я не поленилась открыть дверцу стола. Там нашелся небольшой медведь с надорванной головой, пупс и две замызганные маленькие куколки.

— У тебя так мало игрушек? — удивилась я.

— Ты сказала, что раз я пошла в школу, то все, игрушки закончились.

Я в который раз остолбенела. Собственному ребенку не купить несчастную куклу, не захотеть порадовать? В восемь лет очень хочется куклу, по себе помню.

— Так, ладно, — решительно сказала я, — сейчас мы здесь с удовольствием начнем убираться.

Девочка заметно поскучнела, она явно не понимала, что от нее требуется.

— Не переживай, я тебя научу. И пойми одно: я тебе не враг, а друг. Научишься убираться, сама потом не сможешь в грязи сидеть.

Мы носились с ведрами и тряпками, смеялись и разговаривали. Иногда приходил из своей комнаты дед и одобрительно смотрел на нашу суету. А муж Альбины спал, как убитый, только иногда ногой ударял по дивану.

Уставшие, мы сидели на аккуратно заправленной кровати и любовались наведенным порядком.

— Кстати, ты ходишь в какие-нибудь кружки или секции? — поинтересовалась я у Риты.

Понятно, что танцы с ее полнотой не совсем то, что надо. Но в советское время было много других направлений.

— Я хотела в музыкальную школу записаться вместе с девочками из класса, — мечтательно произнесла она в ответ. — Но ты сказала, что это — деньги на ветер. Пианино дорогое, за занятия надо платить семь рублей в месяц. А это все равно, что подойти к форточке и выкинуть туда деньги, — по-видимому, повторяла она слова матери.

— Но ты хочешь играть на пианино?

— Да, — кивнула девочка, — очень. Я пару раз ходила вместе с Танькой, мне очень понравилось. Но потом учительница музыки сказала, что за занятия надо платить. И все, больше я не ходила, потому что деньги в форточку.

Во мне закипала неописуемая ярость, и в первую очередь на Вадима, который умудряется пропивать зарплату целиком и полностью.

— Скоро ты начнешь ходить на музыку вместе с Танькой, — серьезно пообещала я, — а теперь мы по очереди помоемся и ляжем спать.

И правда, время приближалось к одиннадцати вечера.

Я зашла в ванную и чуть не застонала. Господи, где же та шикарная ванная в профессорской квартире? Стены до середины окрашены светло-зеленой краской, а выше — побелка. На огромном гвозде под потолком висит синее пластмассовое корыто. Железный умывальник и небольшое зеркальце над ним. Но самое страшное — ванна была до середины залита мутной водой, в которой плавали какие-то белые тряпки.

— Рита! — позвала я. — Что это в ванне?

— Постельное белье! — девчонка смотрела на меня снизу вверх, не понимая, о чем я.

А я не понимала, о чем она.

— Почему оно здесь? — недоумевающе спросила я.

— Так ты же сама сказала, чтобы я потопталась по нему хорошенько. Так я каждый час залезала и топталась.

— Для чего? — я схватилась за голову.

— Чтобы лучше отстиралось!

Господи, что за бред? Я сняла висящую под потолком синюю пластмассовую лохань, и швырнула в нее белье, постаравшись посильнее отжать. Поставила лохань на пол — потом разберусь, сейчас мне надо помыться. Потом я нащупала на дне ванны пробку, — она, кстати, оказалась то ли из чугуна, то ли еще из какого металла, — и вытащила.

Вода стала потихоньку уходить, обнажая совершенно неприглядное дно ванны — серое с ржавой полосой.

Я заглянула под ванну. Из моющих средств обнаружилась лишь маленькая пластмассовая баночка с какой-то коричневой вонючей пастой. Рядом лежала видавшая виды щетка. Понятно, что ржавую полосу этим не отмоешь, но хотя бы навести элементарную чистоту можно попробовать.

Отдышавшись от проделанной работы, я решила наскоро принять душ и быстрее идти спать. Как я и ожидала, на одной-единственной маленькой полке под зеркалом не нашлось ни одного шампуня. В мыльнице лежали два куска мыла — одно большое, хозяйственное, а другое, поменьше — простое детское. Они что, этим голову моют? Стоит ли удивляться, что у Альбины волосы такие жидкие и тусклые?

Кое-как помывшись, я пошла в свою спальню. Она оказалась такой же маленькой, как и комната дочери. Только кровать была побольше — двуспальная, и шкаф трехстворчатый. У окна примостилась гладильная доска, а в углу за кроватью — старая швейная машинка.

Порывшись в шкафу, я обнаружила несколько более-менее приличных платьев и блузок. Но даже они не скрасят такую ужасную фигуру. Решено — сажусь на жесточайшую диету. И как раз в этот момент желудок требовательно заурчал. Я вспомнила, что за весь вечер ничего не съела. И наверняка желудок в этом теле растянутый — огромный, как ведро.

На одной из полок нашлась помада оранжевого цвета, наполовину использованная. И маленький флакончик духов «Быть может», кстати, запах мне понравился. В ближайшее время стоит озаботиться покупкой косметики. Ходить с бледным лицом и глазками-пуговками я не собираюсь.

На одной из полок лежали разноцветные клубки ниток, спицы и множество мелочей для вязания. Здесь же обнаружилась стопочка журналов по вязанию. Хобби. На мой взгляд, скучное и нудное. Я этим точно не буду заниматься.

Перед сном я решила зайти к деду. Постучавшись, я отворила дверь и увидела, что он сидит за столом, а на столе — початая бутылка водки и рюмка. Тут уж я совсем взгрустнула. Значит, дед тоже пьет, только втихую?

— Заходи, — обернулся он к двери.

— Да я ненадолго. Спросить хотела, почему ты такой худой, а я такая толстая?

— А я откуда знаю? — удивился он. Немного подумав, он добавил: — Может, потому что у меня зубов нет?

— Как зубов нет? — в который уж раз я остолбенела. — Вообще нет, даже вставных?

— Так вставные надо на что-то крепить, — пожал он плечами, — а у меня ни одного своего не осталось. Один за другим сами выпали, еще в молодости.

Я долго ворочалась на неудобной постели. Периодически до меня доносился глухой стук Вадимовой ноги по дивану. А потом и вовсе стало не до сна. Дверь тихонько отворилась, и рядом со мной нарисовалась Рита в байковой пижамке.

— Ты что не спишь? — я привстала на постели.

— Не могу уснуть, — виновато сказала она.

— Почему? Тебе завтра надо в школу?

— Да.

— Так, значит, ложись и спи. Завтра вставать рано.

— А можно я с тобой лягу? Мне так страшно!

Девчонка забралась ко мне на кровать.

— Что страшно-то?

— Ты знаешь, у одной девочки из нашего класса недавно мама умерла. Сидела с каким-то дядей в машине в гараже, и они вместе угорели от выхлопных газов. А папа этой девочки на что-то обиделся и уехал из города.

И такие вещи запросто рассказывают детям, нисколько не опасаясь за их психику? Интересно, а дети понимают, кто был этот дядя, и на что обиделся папа?

— И с кем осталась эта девочка?

— С бабушкой. Хорошо хоть, в детдом не отдали. И я теперь так боюсь! А вдруг с тобой что-то случится? Или с папой? А вдруг вы разведетесь?

— Такова жизнь, — тяжело вздохнула я, — понимаешь, все люди, которые есть в нашей жизни — они с нами не навсегда. С кем-то мы будем год, с кем-то тридцать лет. Но так или иначе, все равно расстанемся.

— Но почему, почему?

— Потому что человек — не игрушка. Ни один человек тебе не принадлежит. И если он хочет уйти, его надо отпустить, понимаешь?

— Как это отпустить?

— Ну, дать ему свободу. А еще испытания нас закаляют. Если не знаешь горя, то не знаешь и радости. Я знала одного мальчика, — я вспомнила одного своего выпускника, — так он в два года сиротой остался. Родители его сильно пили, потом отец повесился, а мать в пьяной драке зарезали. Так вот, этот мальчик никогда не пил и не курил. Поступил учиться. А после учебы работал, налаживал контакты с людьми. Через год уже ездил на «Геллен…», ой, на «Волге». Жена у него хорошая, дочка, две кошки и собака. А все потому, что он повзрослел рано, и надеялся лишь на себя.

— Я так не хочу, — покачала головой Рита, — я хочу, чтобы мама и папа всегда были рядом. Я столько знаю девочек и мальчиков, у которых родители развелись. Не разводись с папой, пожалуйста! Он хороший!

Где-то на подоконнике громко тикал будильник.

— Рита, принеси будильник, пожалуйста, — попросила я, — его же, наверно, завести надо.

— Зачем? Вы же с папой по радио просыпаетесь.

Я не заметила, как уснула. Мне снился Пал Саныч. Будто подходит он к моей кровати и робко прячет в кармане маленькую коробочку. И глаза у него такие добрые-добрые, голубые-голубые. А я-то понимаю, что в коробочке новый подарочек для меня из ювелирного…

…За окном, завешенным белым тюлем, светало. Я присмотрелась к громко тикающему будильнику. Без пяти шесть. Абсолютная тишина царила в доме.

И вдруг, ровно в шесть, по радио грянул Гимн:

"Союз нерушимый республик свободных

Сплотила навеки великая Русь!

Да здравствует созданный волей народов

Великий, могучий — Советский Союз!"

Раздались несколько громких звуковых сигналов, и мелодичный женский голос объявил: «Московское время — двадцать два часа». Заиграла бодрая ритмичная музыка. И не захочешь — встанешь.

Из комнаты деда раздавался надсадный кашель — вот они, последствия «Беломора!»

Мужика на диване уже не было.

— А где Вадим? — не поняла я.

— Поехал на работу, — ответил мне дед.

— Да когда он успел?

— Только что вышел.

Стремглав я понеслась умываться и одеваться. Благо, на улице тепло, и много на себя надевать не надо.

Выскочив из подъезда, я увидела, как Вадим уселся за руль и захлопнул дверь кабины. Я отчаянно замахала руками и со всех ног бросилась к грузовику.

К тому времени, как я подбежала, он уже открыл дверь, спрыгнул на асфальт и побежал открывать капот, не обращая на меня никакого внимания.

— С-сука! Не заводится!.. — огласился утренний двор отборнейшими матами. — Да…насос! Да…ты в… сука!

Краем глаза я заметила, как в окнах и на балконах стали появляться люди. Мне стыдно было смотреть в их сторону. Представляю, как сейчас на крышу грузовика полетят тухлые яйца и гнилые помидоры.

Но нет, ничего не летело, и никто не ругался. Осторожно взглянув в сторону окон, я заметила смеющиеся лица. Да уж, концерт бесплатный.

Из разных подъездов выбежали два разных мужика и помчались к грузовику.

«Сейчас бить будут, — зажмурилась я, — мы же весь дом перебудили».

Но мужики прибежали с совсем другими намерениями.

— Что, Вадюха, не заводится? — с сочувствием загалдели они. — Может, чем подсобить?

— Да вот, — объяснял им что-то Альбинин муж.

Наконец, усилиями троих мужиков дело сдвинулось, и машина завелась. Я только диву давалась. Какие же тогда люди были отзывчивые! Не такие, как сейчас — другие!

— Ой, мужчины, помогите мне дверь открыть, — обратилась я к соседским мужикам, — мне в кабину надо, с мужем сегодня по делам еду.

Один из мужиков с усилием нажал на кнопку блестящей ручки, и дверь открылась. Я поставила одну ногу на ступеньку, а другую на пол кабины, и, схватившись за поручень, еле как забралась в машину. Ух, до чего же сиденье жесткое! И внутри все — и бардачок, и панель управления — железное. Как же я затосковала по суперсалону своей любимой Тойоты!

Вадим тем временем пожал соседям руки и залез на водительское сиденье. Увидел меня.

— Чо ты? — проорал он, обдавая меня запахом мазута и перегара.

— С тобой еду!

— Чо тебе там надо?

— Да не «чо», а «что»! — проорала я в ответ фразу героини одного старого советского фильма. — Дела у меня там!

— Ты чо, в гараж собралась? Зачем? Позорить меня перед всеми?

Я предусмотрительно не стала говорить про гараж. Иначе грубиян, чего доброго, вытолкает меня из кабины.

— К подружке мне надо, — заявила я, — она там рядом живет.

— Где рядом? Там и домов-то нет! За… со своими подружками! От них толку никакого, один вред!

— Пусть не совсем рядом, я от гаража пешком пройдусь.

— Иди на автобус! — настаивал Вадим.

— Я не хочу на автобусе, я на машине хочу!

— Ладно, скажешь, где тебя высадить, — он начал было успокаиваться. И вдруг опять заорал: — Ты дверь-то закрыла, дурко?

— Ты как меня назвал? «Дурко»? — я аж задохнулась от возмущения. — Да я же — кандидат наук!

Я осеклась, поняв, что сказала лишнее. Это в той, прошлой жизни, я была кандидатом наук, а здесь и сейчас, — эх!

— Совсем чокнулась баба! — Вадим перегнулся через меня и с силой хлопнул дверью. — А то еще ума хватит дверь не закрыть, — зло зыркнул он на меня.

Я тяжело и нервно вздохнула. Да лучше уж муж на сорок лет старше, но спокойный и порядочный профессор, чем молодой, но дикарь!

Вадим хладнокровно смотрел на дорогу. На каждом ухабе меня встряхивало так, что, казалось, вот-вот какая-нибудь часть тела оторвется. Интересно, это машина такая или Вадим специально так делает?

Искоса поглядывая на него, я отметила, что мужик в общем красивый — и лицом, и телом. И волосам его Альбине остается лишь позавидовать — темные, густые, волнистые.

Я бы даже сказала — похож на красавца-актера из старых французских фильмов. Но я так не скажу. Тот актер и его герои никогда не пили до посинения. А Вадим пьет, как лошадь.

Чем же так больна его душа? Почему вместо жизни он выбирает пьяный угар?

Может, толстая жена ему претит? Но зачем тогда живет с ней? Долго ли собраться нищему — только подпоясаться. Может, жалеет? Или из-за ребенка терпит? Или идти некуда?

— Ты на работе где обедаешь? — решила проявить я заботу. — В столовую ходишь?

— Чо? — переспросил он, не расслышав в грохоте кабины.

Тут грузовик опять некстати заглох, и прямо посреди дороги. Машин вокруг было мало, но все же не очень приятно вот так встать и все перегородить.

— Да это хуже ср... жопы! — хлопнул Вадим руками по баранке. Я же говорил, езжай на автобусе! — рубанул он рукой воздух и выскочил из машины.

Я тоже решила выйти на воздух. Интересно было осмотреться в незнакомом месте. Дорога широкая, по обе стороны от нее кирпичные пятиэтажки с маленькими балкончиками. На крышах я заметила довольно большие буквы, которые складывались в слова: «Ленин. Партия. Коммунизм», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить».

Между домов притулилось небольшое серое здание с причудливо изогнутой крышей. «Кинотеатр „Искра“, — прочитала я название из таких же огромных букв. По обе стороны от входа висели яркие цветные афиши. Название мне не удалось разобрать. Зато я разглядела нарисованного актера на одной из афиш. Боже мой! Это же молодой Челентано с какой-то тележкой!

Между тем маты Вадима гремели уже на всю улицу.

Автобусная остановка располагалась не очень-то близко. Но я была уверена, что все люди от мала до велика тычут пальцами в нашу сторону и смеются.

Я еще раз внимательно огляделась по сторонам. Да это никак тот самый город, в котором я жила в той, прошлой жизни? Только я сейчас не в центре, а где-то на окраине? Вот уж не думала, что придется пожить в таком захолустье!

Вдруг с нами поравнялся грузовик — почти такой же, как у Вадима. Только этот был не с голубой кабиной, а с зеленой. Вопреки моим ожиданиям, он не проехал мимо — со скрипом остановился возле нас, и на дорогу спрыгнул молодой шофер с кудреватым чубом и усиками.

— Сломался? — он быстро прошел к капоту.

— Да вот… — и Вадим опять разразился нецензурщиной.

Мужчины деловито возились с машиной и переговаривались.

— Давно ты у «дикарей» работаешь? — спрашивал молодой шофер. — Два года? И тебе до сих пор новую машину не дали? Я у «румын» полгода всего, и уже на новой, с конвейера. Не ломается, не глохнет. Никаких забот не знаю.

«Дикари», «румыны» — это что, интересно? Названия предприятий? Быть такого не может. Стало быть, неофициальные названия.

— Да я думаю уходить от них, — ответил Вадим, — пусть сами со своим старьем койлаются. Я что, другую автоколонну не найду? Говорят, в «гэвээсе» новые КАМАЗЫ пригнали — туда подамся…

А еще мне стало любопытно, как усатый парень так быстро вычислил, что Вадим работает у «дикарей».

— А как ты понял, что он у «дикарей» работает? — решилась я спросить.

— Да вот же, — засмеялся парень добродушно, — видишь, на бампере три полосы?

Я взглянула на бампер. И впрямь, одна за другой шли яркие полосы: зеленая, желтая и красная.