Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ)

Глава 70

Старшина — дорожник отреагировал первым.

Поудобнее перехватив правой рукой ремень, стягивающий запястья Кортрена, и выдохнув:

— Да мать же…! Прогульный!

Левой же быстро выбросил вперед длинную пику, остриё которой сверкнуло толстой, огненной каплей голдарра.

Саццифир, совершенно не терпящий никаких неожиданностей и отступлений, громко завыл, возведя к небу томный взгляд. Ланнфель же примиряюще положил ладонь на горячее древко пики.

— Ну, ну, дружище, — медленно проговорил вольник, обращаясь к стражнику — Не кипятись так. Прогульный, да. А то ты их никогда не видел… Лет этак двадцать назад эти милаши гуляли толпами возле старых погостов, мест казней, и всем было ссать с высоты на их шествия. А тут… «Ай, ай, прогульный! Скорее долбаните его сраным валенком, иначе он откусит мне яйца!» Не волнуйся, друг. Это Аннелиза Ланнфель. Моя мать. Ведь её как раз только что упоминал тот, которого ты ведёшь за ремешок…

Тут же Ракуэн, внезапно переставший завывать аки голодный пёс в ожидании вкусной похлебки, заинтересованно глянул на дорожного стража:

— Так, стоп. Ты её видишь? Как тебя… А, Тигун, да. Видишь мою дочь? Ты маг?

— Был маг, остался один бряк, — глухо отозвался тот, успокаиваясь, но не опустив, однако, пики — Развенчанный, льерд. Разжаловали, да и отправили сюда, на дороги… СТОЯТЬ!

Последний выкрик предназначался Аннелизе, качнувшейся в сторону процессии со злобным шипением и плевками. С ненавистью глядя на стремительно увеличивающийся смертоносный комок, уже начавший плавить железное острие оружия, покойница резко отшатнулась.

— Вы не понимаете, — прошипела она, не сводя глаз с опасности и сразу переходя на отчаянный и жуткий визг — Не понимаете! Олухи! Идиоты! Отдайте его мне, мне! Он мне должен! Не вам! Мне…

Незадолго до этого похорошевшая и расцветшая, Аннелиза стремительно менялась.

Словно кислота железо, розовую кожу растворяла могильная серость, обнажая хлипкие мышцы и дрожащие сухожилия. Глаза Старшей Ланнфель из изумрудных стали пепельными, тут же заменившись темными провалами с огненными точками, сияющими глубоко внутри.

— Не понимаете! — истерично всхлипнув, Аннелиза потрясла кулаками, голые фаланги пальцев, заходя одна на другую, противно скрипнули — Кортрен, душка… Пойди сюда сам. По хорошему.

Окончательно потерявший дар речи арестованный только и сделал, что отрицательно помотав головой, крепко зажмурил глаза. Выполнять требуемого он не явно не хотел. Ни по хорошему, ни, тем более, по плохому.

Изо всех сил старавшийся держаться молодцом, Ланнфель шагнул к матери, желая сейчас только одного: утешить. Успокоить. Обнять…

Однако же, льерд Бильер остановил его жестом руки.

— Эх вы! — воскликнул папаша, гневно багровея лицом — Что ты, идиот… дорожный стражник. Не знаю твоей истории, но чую, что правильно тебя разжаловали. Таким трусам не место среди благородных магов! Ну а вы, льерд Ракуэнский, вполне предсказуемы. Вам никто не нужен. Даже дочь побоку. Камень вместо сердца положили Боги в вашу грудь… Диньер, постой здесь. Я сам с ней поговорю. Тише, Аннелиза! Тише…

Сделав несколько шагов к хрипящей злыми рыданиями покойнице, поднял руки, разворачивая ладони к небу.

— Смотрите, льерда Аннелиза, — проговорил, улыбаясь тепло и искренне — С пустыми руками иду к вам, дорогая. Ни ножа, ни копий, ни шаррха нет в них. Не надо плакать. Можете злиться, ваше право. Можете даже убить меня, что с того? Последнее, кстати, ахаха… всегда успеете. Но прежде позвольте пару слов. Да? Потом убьете, раз так надо.

Тёмная Суть с удивлением воззрилась на него.

— Да ну, — прохрипела, перемешав слова и звуки со слабым ароматом сухих цветов и могильной земли — Вас за что убивать, льерд Бильер? Вы мне не должны ничего. Ровным счетом… Говорите, прошу. Слушаю… Я слушаю.

Осторожно сжав пухлыми пальцами невесомые, почти эфемерные пальцы Старшей Ланнфель, папаша зашептал, безотрывно глядя прямо в жуткое лицо:

— Не стоит он того, дорогая! Кортрен — дрянь и выродок, кто спорит? Ещё и трус, к тому же. Столько горя из — за этого говн… ох! Простите, Аннелиза! Я хочу сказать, из — за этого подонка. И вам он должен. И Диньеру. И отцу вашему. Да и мне, чего уж… Ну так давайте этот долг пусть законники взыщут? Им сподручнее. Их работа, и обязанность тоже их. А вам, женщине, прекрасной и нежной, этим заниматься, да себя терять… Не стоит. Вам обретать надо. Созидать, дорогая! Убивать оставьте убийцам. Казнить — палачам. Те за это жалование получают. Не лишайте ребят работы, а их семей куска хлеба. Пусть осудят и казнят тварь, а вы… созидайте. Со мной вместе. Или передумали уже?

Льерда Ланнфель нерешительно улыбнулась. Улыбка, вмиг вернувшая живые краски на почти умершее лицо, задержалась на расцветающих весенними цветами, губах.

— Нет, что вы! — проговорила она тихо, пожимая руки папаши своими, розовеющими новой кожей, руками — С вами вместе. Да. Я поняла. Я постараюсь, льерд… милый Бильер.

— Вы умница, — всё также, шепотом, сообщил папаша невесте, дышащей теперь свежестью и жизнью — Может, вы для этого и вернулись, а не для того, чтоб счеты сводить со всяким отрепьем? И вот, что ещё… Теодор моё имя. Теодор Бильер. Навеки ваш. На всю жизнь.

Крепко обняв невесту и получив ответное, робкое объятие, велел уже жестче:

— Вы сейчас возвращайтесь в Ланнфель, дорогая. Скажите там Эмми, пусть покормит вас и уложит отдыхать. Скажите, что я приказал, и что всыплю ей горячих за её выкрутасы. Мы же дело доделаем и вернемся. Увидимся завтра, Аннелиза? Я смею надеяться?

— Конечно же, — пропела Старшая Ланнфель, растворяясь в воздухе — Да, милый… Теодор…

Нежный звон, немного поласкавший слух присутствующих здесь, стих, уступив место рваному дыханию ветра и раздраженному хмыканью Саццифира.

— Сколько пафоса, — проворчал тот, уперев кулаки в бока и наблюдая, как папаша отряхивает руки от изумрудной пыли — Я чуть соплями умиления не улился, вас ожидаючи. Ну что? Идем, женишок?

— Коли соплями мучаетесь, — невозмутимо парировал тот — Так дам вам совет. При насморке отлично помогает каридская сера, льерд. Зажгите пару фитильков, потом потушите, да и вставьте в ноздри. Верное, проверенное средство. Ну, либо гараний корень пожуйте, он тоже так ничего себе. Что ж, идемте. Дела ждут.

Проговорив это, папаша зашагал по свежему, только что нападавшему снежку по направлению дороги, опираясь на руку Диньера, рассказывая тому что — то успокаивающее и поучительное…

…Вернувшись в имение уже вечером, вольник обнаружил супругу в спальне.

Магичка расчесывала волосы перед зеркалом, обильно умащивая их особым, ароматным составом.

— Явился? — сварливо пробурчала она — А папаша и Саццифир где?

Ланнфель склонился к жене, прижавшись щекой к теплой, влажной от снадобья макушке.

— В Бильер поехали, — прошептал, забираясь руками под домашнее платье Эмелины, и сжимая горячими пальцами тугие, бархатистые груди — Пиво пить, да доиграть партейку… Ну ту, которую они здесь не доиграли… Ммм, Эмми… Я соскучился, Серебрянка…

— А я нет! — визгнула льерда, от всей души треснув мужа по лбу деревянной щеткой для волос — Убери — ка свои вонючие руки, друг прелестный! Выгнал меня, как собаку паршивую… Терпеть тебя не могу, Приезжий! Постой — ка… А что это на тебе за дрянь?

Вольник загоготал, раскинув руки и демонстрируя удивленной супруге странный наряд.

Широкую, мускулистую грудь Ланнфеля едва прикрывала рубаха простого, серого холста, а сильные бедра обтягивали такие же штаны, поддерживаемые грубой, толстой бечевой, стянутой вокруг пояса.

— Одежда арестанта, — гордо провозгласил вольник, погладив себя по груди — Всё, что у них нашлось. Не переживай, Колючка. Костюм новый, на нём не то, что вошь, а даже и муха не сидела… Нравится?

Льерда Ланнфель сморщила нос:

— Нет, не нравится. Редкостная дрянь. Наши тряпки, коими Тинка полы моет, и то много приличнее смотрятся…

Диньер прищурился:

— Ну, раз не нравится… Тогда сними его с меня. С чего начнешь?

Эмелина покраснела, прикрыв ладонью лживо — стеснительный смешок…