Женщина, которая легла в кровать на год

Глава 1

После отъезда мужа и детей Ева заперла дверь и отключила телефон. Она любила оставаться дома одна. Она бродила по комнатам, наводя порядок, собирая чашки и тарелки, брошенные домочадцами где ни попадя. На сиденье любимого стула Евы — того самого, что она обивала в вечерней школе, — валялась грязная ложка. Ева быстро прошла в кухню и принялась изучать содержимое шкафчика с моющими средствами.

Чем же удалить с расшитого шелка пятно от консервированного томатного супа? Роясь среди коробок и бутылок, Ева бормотала:

— Сама виновата. Надо было держать стул в спальне. А ты из тщеславия выставила его в гостиной на всеобщее обозрение. Мол, нахваливайте, гости дорогие, мою красоту, на которую я ухлопала целых два года, вдохновляясь шедевром Клода Моне «Плакучая ива и пруд с водяными лилиями».

Да на одни только деревья год угрохола.

На полу кухни поблескивала лужица томатного супа, которую Ева не замечала, пока не наступила на пятно и не разнесла повсюду оранжевые следы. На плите в тефлоновой кастрюльке все еще булькало с полбанки того же томатного супа.

Даже кастрюлю с плиты не снимут, подумала Ева. И тут же вспомнила, что отныне близнецы — проблема Лидского университета.

Краем глаза она поймала свое отражение в дымчатом стекле духового шкафа и быстро отвела взгляд. А если бы задержала, то увидела бы милую женщину лет пятидесяти, с правильными чертами лица, внимательными голубыми глазами и губами как у звезды немого кино Клары Боу, плотно стиснутыми бантиком, будто она сдерживает рвущиеся наружу слова.

Никто, даже ее муж Брайан, ни разу не видел Еву с ненакрашенными губами. Ева считала, что красная помада идеально сочетается с ее черными нарядами. Иногда она позволяла себе разбавить гардероб оттенками серого.

Однажды Брайан, вернувшись с работы, застал Еву в саду — в черных галошах на босу ногу и с выдернутой из грядки репой в руках.

— Боже, Ева! Ты вылитая послевоенная Польша, — сказал он.

Ее тип лица нынче в моде. «Винтажное лицо», как говорит девушка в отделе «Шанель», где Ева покупает помаду (никогда не забывая выбросить чек — муж не одобрит столь легкомысленные траты).

Ева сняла с плиты кастрюлю, вынесла ее в гостиную и расплескала томатный суп по обивке своего драгоценного стула. Затем поднялась в свою спальню и, как была, в обуви и одежде, легла в постель, где и оставалась весь следующий год.

Тогда Ева еще не знала, что проведет в постели целый год. Она легла на полчасика, но в постели было так уютно, да и свежие белые простыни пахли только что выпавшим снегом. Ева повернулась к открытому окну и загляделась на то, как клен в саду сбрасывает пламенеющие листья.

Ей всегда нравился сентябрь.

Проснулась Ева, когда уже начало темнеть, услышав, как на улице кричит муж. Запел мобильный. На экране высветилось имя дочери — Брианна. Ева не стала отвечать, нырнула с головой под одеяло и затянула песню Джонни Кэша «Стараюсь быть безупречным».

В следующий раз, когда она высунула голову из-под одеяла, за окном звучал громкий голос соседки Джули:

— Так не годится, Брайан!

Беседовали в палисаднике.

— Между прочим, я ездил в Лидс и обратно, — ответил Брайан, — мне в душ нужно.

— Да-да, разумеется.

Ева обдумала услышанное. С чего бы после поездки в Лидс так рваться под душ? Неужели воздух на севере особо грязен? Или же Брайан вспотел на трассе, проклиная грузовики? Вопя на не соблюдающих дистанцию водителей? Злобно понося погоду?

Ева включила ночник.

С улицы донесся новый залп криков и требований «перестать дурачиться и отпереть дверь».

Ева и рада была бы спуститься и открыть мужу дверь, но просто не могла выбраться из постели. Она будто угодила в бочку с теплым бетоном и теперь не в состоянии пошевелиться. Прислушавшись к восхитительной слабости, что разлилась по всему телу, Ева подумала: «Ну глупо же покидать такое уютное место».

Вслед за звоном бьющегося стекла с лестницы донесся топот.

Брайан выкрикнул ее имя.

Ева не ответила.

Муж открыл дверь спальни:

— А, вот ты где.

— Да, я тут.

— Заболела?

— Нет.

— Тогда почему валяешься в постели в одежде и обуви? Что еще за игры?

— Не знаю.

— А я знаю. Это синдром пустого гнезда. Я слышал про такую штуку по радио в «Женском часе».

Ева промолчала, и Брайан спросил:

— Ну так что, ты собираешься вставать?

— Нет, не собираюсь.

— А как же ужин?

— Нет, спасибо, я не голодна.

— Я про мой ужин. Что у нас на ужин?

— Не знаю, посмотри в холодильнике.

Он затопал вниз. Ева слушала, как Брайан ходит по ламинату, который неумело настелил в прошлом году. По скрипу половиц она поняла, что муж прошел в гостиную. Вскоре он опять загрохотал на лестнице.

— Что, черт возьми, случилось с твоим стулом?

— Кто-то оставил на сиденье столовую ложку.

— Оно все измазано супом!

— Знаю, я сама это сделала.

— Ты что, облила стул супом?

Ева кивнула.

— У тебя нервный срыв, Ева. Я звоню твоей матери.

— Нет!

От ее яростного тона Брайан вздрогнул.

По его потрясенному взгляду Ева догадалась, что после двадцати пяти лет брака в домашней вселенной мужа наступил конец света. Брайан ретировался вниз. До Евы донеслись его проклятия по поводу отключенного телефона, а спустя секунды послышалось клацанье кнопок. Сняв трубку с параллельного аппарата, Ева узнала голос матери, тараторящий ее номер телефона:

— 0116 2 444 333, говорит миссис Руби Сорокинс.

Затем голос Брайана:

— Руби, это Брайан. Мне нужно, чтобы вы немедленно приехали.

— Никак не могу, Брайан. Мне как раз делают химическую завивку. Что стряслось?

— Ева… — он понизил голос, — мне кажется, она заболела.

— Так вызови «скорую», — раздраженно распорядилась Руби.

— Физически с ней все нормально.

— Ну, значит, все хорошо.

— Я сейчас приеду за вами, вы должны сами ее увидеть.

— Брайан, я не могу. Мне делают химическую завивку, и через полчаса с меня должны смыть раствор. Если вовремя не смыть, я стану вылитая Харпо Маркс, как барашек. Вот, поговори-ка с Мишель.

В трубке зашуршало и раздался голос молодой женщины:

— Привет… Брайан, да? А я Мишель. Объяснить вам популярно, что произойдет, если миссис Сорокинс прервет химическую завивку на этой стадии? Страховка-то у меня есть, но мне не улыбается мотаться по судам. Мое время расписано по часам аж до Рождества.

Телефон снова оказался у Руби:

— Брайан, ты меня слышишь?

— Руби, ваша дочь лежит в постели. В одежде и обуви.

— А я тебя предупреждала, Брайан. Помнишь, как мы в день свадьбы стояли на церковном крыльце, а я повернулась к тебе и говорю: «Наша Ева — темная лошадка. Она неразговорчива, и ты никогда не будешь знать, что у нее на уме». — Повисла долгая пауза, а затем Руби сказала: — Позвони-ка ты своей маме.

И дала отбой.

Еву потрясло открытие, что ее мать, как выясняется, в последнюю минуту попыталась расстроить свадьбу дочери. Она подтянула к себе сумку, валявшуюся на полу, и пошарила в ней, надеясь отыскать что-нибудь съестное. Ева всегда держала в сумке провиант — привычка, оставшаяся с младенческой поры близняшек, вечно они были голодные, поминутно распахивали ротики, словно птенцы — клювики. Ева нащупала пакет раздавленных крекеров, сплющенный батончик «Баунти» и початую пачку мятных конфет.

А Брайан внизу снова щелкал кнопками.

Звоня матери, Брайан всегда немного трусил, от страха даже начинал слова коверкать. Мать вечно заставляла его почувствовать себя виноватым, и неважно, о чем они говорили.

Ева снова взяла параллельный телефон, осторожно прикрыв микрофон ладонью.

Трубку свекровь сняла мгновенно и рявкнула:

— Да?

— Это ты, мама? — спросил Брайан.

— А кто еще? Сюда больше никто не заходит. Сижу одна-одинешенька семь дней в неделю.

— Но… э-э… ты… гм… не любишь гостей.

— Гостей не люблю, а выпроваживать их люблю. Не тяни, что случилось? Я «Ферму Эммердейл» смотрю.

— Прости, мама, что помешал, — проблеял Брайан, — может, перезвонишь мне во время рекламы?

— Нет, — отрезала она. — Давай разберемся сейчас, что бы там ни было.

— Это Ева.

— Ха! Отчего-то я не удивлена. Она тебя бросила? Как увидела эту вертихвостку, так сразу поняла, что она разобьет тебе сердце.

Брайан задумался, а разбивали ли ему сердце. Он никогда толком не мог сказать, что чувствует. Когда он принес домой диплом бакалавра естественных наук с отличием, чтобы предъявить свое достижение матери, ее тогдашний сожитель заметил: «Наверное, ты очень счастлив, Брайан». Брайан кивнул и натужно улыбнулся, хотя чувствовал себя ничуть не счастливее, чем днем раньше. А мать взяла тисненый диплом, пристально его изучила и нахмурилась: «Тебе придется попотеть, чтобы получить работу астронома. Люди с опытом побогаче твоего не могут трудоустроиться».

— Ева легла в постель в одежде и обуви, — скорбно сообщил Брайан.

— Не скажу, что потрясена, Брайан. Она всегда желала быть в центре внимания. Помнишь, как мы все вместе поехали отдыхать на Пасху в восемьдесят шестом? Твоя жена притащила с собой целый чемодан нелепого битниковского тряпья. Нельзя разгуливать в обличье битника по Уэллс-Некст-зе-Си[1]. Все от нее шарахались.

— Вы не должны были выбрасывать в море мою чудесную черную одежду! — заорала наверху Ева.

Брайан никогда не слышал, чтобы жена кричала.

— Кто это там орет? — удивилась Ивонна Бобер.

— Телевизор, — соврал Брайан. — Кто-то выиграл кучу денег в викторине «Яйцеголовые».

— Она весьма достойно выглядела в тех вещах, что я ей купила.

Ева вспомнила, как достала из пакета кошмарные тряпки. От них пахло так, будто они годами тухли на сыром складе где-то на Дальнем Востоке, а цветовая гамма выедала глаза: сплошь лиловое, розовое и желтое. А еще в пакете лежала пара сандалий, с виду мужские, и старперская куртка цвета беж. Облачившись в этот ужас, Ева увидела в зеркале особу лет на двадцать старше себя.

Брайан жаловался матери:

— Я не знаю, что делать, мамуля.

— Наверное, она наклюкалась. Пусть проспится, — посоветовала Ивонн.

Ева отшвырнула телефонную трубку и завопила:

— В Уэллс-Некст-зе-Си она купила мне мужские сандалии! Я видела там мужиков в таких же, да еще в белых носках! Ты должен был защитить меня от нее, Брайан! Должен был сказать, что твоя жена скорее умрет, чем наденет эти опорки!

От крика у Евы даже горло заболело. Она крикнула Брайану, чтобы тот принес стакан воды.

— Секундочку, мамуля, — сказал Брайан. — Ева просит воды.

Мать зашипела в трубку:

— Не смей таскать ей воду, Брайан! Собственными руками выроешь себе могилу, если пойдешь у нее на поводу! Скажи, пусть сама себе воду наливает!

Брайан не знал, что делать. Он нерешительно топтался в холле с трубкой в руке, из которой неслось ворчание матери:

— Только этого не хватало. Колено опять разболелось — сил нет. Даже хотела врачу позвонить, чтобы отрезал мне ее напрочь.

Так и не положив трубку, Брайан прошел на кухню и открутил кран с холодной водой.

— Мне кажется или у тебя там вода течет? — спросила мать.

— Просто решил сменить воду в вазе с цветами, — снова соврал Брайан.

— Цветы! Вот вы, негодяи, можете позволить себе цветы.

— Это цветы из сада, мама. Ева их из семян выращивает.

— Негодяи, у вас там садик есть! — нашлась Ивонн.

И бросила трубку. Матушка Брайана не имела привычки прощаться.

Налив в стакан холодной волы, Брайан поднялся в спальню. Протянул его Еве, та отпила глоток и поставила стакан на захламленную прикроватную тумбочку. Брайан переминался в изножье кровати. Никто не мог подсказать ему, что делать дальше.

Еве стало почти жаль мужа, но не настолько, чтобы покинуть постель.

— Почему бы тебе не спуститься и не посмотреть телевизор? — предложила она.

Брайан обожал реалити-шоу, где призом была недвижимость. Его героями были Керсти и Фил. Втайне от Евы он написал Керсти, что она всегда такая красавица, и спросил, замужем ли она за Филом или это просто деловое партнерство. Три месяца спустя ему пришел ответ: «Спасибо за проявленный интерес» за подписью «С любовью, Керсти». В конверт была вложена фотография — Керсти в красном платье с внушительным декольте, обнажающим большую часть груди. Брайан хранил фото между страниц старой Библии. Он знал, что там снимок будет в целости и сохранности: книгу никто никогда не открывал.

Вечером мочевой пузырь согнал-таки Еву с кровати. Она переоделась в пижаму, которую, следуя совету матери, купила специально на случай, если угодит в больницу. Мать Евы считала, что пациент, экипированный халатом, пижамой и несессером с добротными туалетными принадлежностями, вызовет у врачей и медперсонала больше симпатии, чем замарашка, заявившаяся в больницу с целлофановым пакетом, набитым дешевым тряпьем.

Приведя себя в порядок, Ева снова забралась в постель, гадая, чем занимаются ее дети в свой первый студенческий вечер. Ей представилось, что они сидят рядышком в комнате, плачут и просятся домой, — именно так они вели себя в первый день в детском саду.