Живая книга о Ельцине

Но теперь настал момент для нового рывка реформ. А для этого нужно было совершенно другое правительство.

Часть 2

7 марта Чубайс был назначен первым заместителем председателя правительства России Черномырдина. Этому предшествовала большая дискуссия внутри Семьи и приближённых к ней лиц. Первоначальная идея состояла в том, чтобы Чубайс сам возглавил правительство. В пользу этого решения говорило то, что Чубайс к тому времени имел большой административный опыт, пользовался уважением не только внутри федеральных структур, но и в регионах, имел вполне заслуженную репутацию реформатора, хорошо воспринимался на Западе и так далее.

Однако от этой идеи пришлось отказаться по нескольким причинам. Во-первых, в силу персональной ненависти к нему коммунистов и вообще всех левых, кандидатуру Чубайса было очень тяжело провести через Думу, а без утверждения в Думе стать премьером было невозможно. Все помнили, как тяжело работалось с парламентом Гайдару, когда тот был в статусе “исполняющего обязанности”. Повторять этот опыт никому не хотелось.

Во-вторых, тогда, в начале 1997 года, премьер уже воспринимался как преемник. Все понимали, что конституция не позволяла Ельцину баллотироваться в третий раз подряд. К тому же он (даже если бы захотел) уже не силах был выдержать предвыборную гонку.

Следовательно, премьером нужно было делать человека, который имел хорошие шансы в 2000 году выиграть выборы. Чубайс точно не был таким человеком. Его антирейтинг зашкаливал. Он пользовался поддержкой и уважением в узком кругу интеллектуалов (и то – далеко не всех). В народе же он был персонажем злых шуток и предметом лютой ненависти так называемых “простых людей”.

В-третьих, Чубайс сам отказался “подсиживать” Черномырдина, с которым он столько лет проработал вместе, и который ни разу не дал повода сомневаться в своей лояльности как общему курсу реформ в целом, так и Ельцину – в частности.

К тому же сам Черномырдин как раз вполне подходил на роль преемника. И при определённых обстоятельствах, при поддержке медиа (хоть вполовину такой как у Ельцина в 1996 году) он имел хорошие шансы выиграть президентскую гонку.

Черномырдин вызывал некоторые претензии у Березовского. Тот всё ещё никак не мог ему простить противодействия созданию “Сибнефти”. Но в тот момент видимо решили, что поменять премьера за оставшиеся до выборов три года ещё вполне можно было успеть, а пока – рассматривать в качестве преемника Черномырдина.

Таким образом, сошлись на том, что Чубайс станет первым заместителем Черномырдина и одновременно – министром финансов. Предполагалось наделить его большими полномочиями для проведения реформ и прежде всего – для повышения собираемости налогов и роста бюджетных (и внебюджетных) доходов.

Есть ещё версия, что одним из тайных мотивов решения Семьи перевести Чубайса с должности главы ельцинской администрации в кресло первого вице-премьера было резко возросшее влияние Чубайса в регионах и в силовых ведомствах. Семья опасалась, что у Чубайса мог появиться соблазн начать какую-то свою “игру”.

Дело в том, что он так до конца и не стал полноправным членом этой группы, поскольку Березовский и Гусинский (а с их подачи – и другие члены Семьи и приближённого к Ельцину круга бизнесменов) ещё со времен пресловутой “аналитической группы” воспринимали его как человека, которого они просто взяли на работу, и поэтому, относясь к нему как к обыкновенному наёмному менеджеру, не признавали за ним права на какую-то самостоятельную политическую позицию.

Насколько эта версия справедлива, сказать трудно. Но даже через 25 лет после описываемых событий Михаил Ходорковский, например, не преминул напомнить, что Чубайс был нанят ими на работу и даже указал какой именно гонорар был ему за эту работу уплачен. Наверняка такое отношение к Чубайсу разделяли и другие члены так называемой “семибанкирщины”.

Вряд ли оно было обоснованным. В момент, когда они наняли отправленного Ельциным в отставку Чубайса, он не был чиновником, и нет ничего зазорного в том, что он принял их предложение возглавить альтернативный штаб по выборам Ельцина. Абсолютно нормально также, что он за свою работу получил вполне достойный гонорар.

Но как из этого факта следует, что и потом, по окончании контракта, уже будучи главой администрации, он оставался их наёмным работником – непонятно. Однако есть масса свидетельств того, что именно так они к нему и относились (даже уже после выборов). Поэтому все те драматические события, которые случились потом, носят отголосок в том числе и этого обстоятельства.

Впрочем, вполне вероятно, что они всё же признавали за Чубайсом право на собственную политическую позицию. Но именно это обстоятельство их и настораживало. Чубайс, как нанятый ими менеджер, больше соответствовал их представлениям о том, как должны быть устроены отношения между властью и крупным бизнесом.

Мы уже писали, что, например, у Березовского на этот счет были теории самого вульгарного и почти карикатурного свойства, почерпнутые им ещё из советских пропагандистских брошюр. В этих брошюрах всегда утверждалось, что власть в странах Запада выражает исключительно интересы крупного капитала и фактически нанята им для удовлетворения своих аппетитов. Именно такую модель и хотел воспроизвести Березовский в России – потому, что считал её правильной. И открыто это проповедовал.

Чубайс же, как самостоятельная политическая фигура и при этом – крупный чиновник, наделённый большою властью, был для них слишком независим и, поэтому, опасен. Впрочем, будь на месте Чубайса любой другой человек, отношение к нему было бы таким же. Его бы также опасались и старались поставить под контроль.

Так или иначе, но, с учётом вышеизложенного, переход Чубайса в правительство был неизбежен. В конце концов, кто-то должен был взяться за проблему неплатежей и связанную с ними пагубную практику взаимозачётов. И Чубайс подходил для этой роли, как мало кто. Его переход в правительство был благожелательно освещён прессой, поскольку Березовский и Гусинский позаботились об этом.

После недолгой паузы, 11 марта главой администрации президента был назначен Валентин Юмашев, до этого не занимавший никаких должностей. Это было тоже вполне разумное решение: “серый кардинал” должен был стать, наконец, публичной фигурой и формальным руководителем ельцинской администрации. Это позволило разом прекратить все кривотолки, слухи и сплетни и лишить оппонентов Ельцина возможности эксплуатировать тему “кукловодов”, которые исподтишка, прикрываясь его именем, руководят страной.

Чубайс оставил Юмашеву хорошо отлаженный чиновничий аппарат, и это, на первых порах, сильно ему помогло: ведь он не имел прежде никакого опыта административной работы.

В том числе – при Юмашеве продолжились начатые ещё при Чубайсе еженедельные совещания с ведущими российскими СМИ, которые одни воспринимали как первые попытки власти контролировать медиа-пространство, а другие, наоборот, как признаки открытости, и сравнивали эти совещания с регулярными брифингами для прессы в администрации американских президентов.

В целом, эта рокировка выглядела вполне работоспособной и позволяла надеяться на какие-то позитивные изменения. Особенно с учетом того, что уже 17 марта вице-премьерами в правительство были назначены новые люди, которые, тем не менее, имели большой опыт чиновничьей работы уже в рыночных условиях.

Эта ситуация выгодно отличалась от той, что сложилась осенью 1991 года, когда у Ельцина, с одной стороны, было много опытных бюрократов, абсолютно ничего не понимавших в рыночной экономике, и, с другой, небольшое количество молодых людей, знакомых (правда, чисто теоретически) с ней, но при этом начисто лишенных опыта администрирования.

Теперь же, спустя шесть лет с момента начала рыночных реформ, в России худо-бедно появилась, пусть и небольшая, прослойка чиновников, которые уже имели необходимую компетенцию и навыки.

Назначение некоторых из них было вполне предсказуемо. Например, председатель Госкомимущества Кох по закону о приватизации должен был занимать должность вице-премьера и то, что он до сих пор им не был, было прямым нарушением закона.

На пост вице-премьера, курирующего социальную сферу, был приглашен мэр Самары Олег Сысуев, который хорошо зарекомендовал себя в качестве сопредседателя “Союза российских городов” и много сделал для развития местного самоуправления в России.

Но были и неожиданные назначения, которые нельзя было трактовать иначе, как заигрывание Семьи с силовиками. Вице-премьером, например, был назначен министр внутренних дел Куликов (при этом он оставался и главой своего министерства). Такого куликовского повышения не инициировали ни Черномырдин, ни Чубайс. Методом исключения, нетрудно догадаться, кто был автором этой идеи.

Это назначение было совершенно ненужным, поскольку силовики, находясь в прямом подчинении президента, обычно старались не вмешиваться в деятельность правительства (кроме вопросов финансирования их ведомств).

Но назначение Куликова вице-премьером неизбежно делало его членом правительственной команды, с которой он никогда не работал, не понимал её задач, и которую он априори подозревал в коррупции. В этом не было ничего странного: будучи обычным советским генералом, Куликов, конечно же, считал всю рыночную экономику одним большим жульничеством.

Этим назначением в работу правительства сразу был внесен элемент дезорганизации и подозрительности. Дело в том, что по распределению обязанностей вице-премьеров Коху (вполне логично) было поручено курировать ведомства, отвечавшие за доходы бюджета. То есть кроме возглавляемого им Госкомимущества, в его ведение попали ещё налоговая служба и таможня.

Каково же было удивление всех членов правительства, когда выяснилось, что и Куликову поручено курировать те же ведомства и с теми же задачами. Разумеется, Куликов тут же стал ревновать руководителей этих служб к Коху, а самого Коха – тихо ненавидеть, со всеми для Коха последствиями, которые вытекают из ненависти руководителя полицейской службы страны.

Это было тем более деструктивно, что Куликов был руководителем амбициозным, только что победившим в административной схватке секретаря Совбеза Лебедя и, поэтому, уверенным в себе и считавшим, что его карьера шла в гору, а начальство ему благоволило.

Особо следует рассказать о кандидате на должность министра экономики. Первоначально Чубайс хотел назначить на этот пост Потанина, оставив его вице-премьером, лишь убрав приставку “первый”. Черномырдин не был против: за те полгода, что они проработали вместе, у Черномырдина не было повода упрекнуть Потанина в нелояльности или в безделии.

Действительно: если уход из правительства Большакова, Каданникова и других статусных олдскульных бюрократов и “красных директоров” был вполне логичен, поскольку период “умиротворения” закончился, страсти улеглись, и страна нуждалась в новом энергичном правительстве и продолжении реформ, то Потанин для этого правительства был совсем не лишним.

В предыдущем правительстве он был, пожалуй, единственным, кто хоть что-то пытался сделать, и не его вина, что сделать удалось не так много, как хотелось.

Однако против его пребывания в правительстве вдруг резко выступили те, кто за полгода до этого настаивал на его приходе в правительство, как представителя “от бизнеса” – Березовский и Гусинский. Они обвиняли Потанина в том, что он, будучи высокопоставленным чиновником, потворствовал своему бизнесу, и приводили в качестве примера то, что счета таможни были открыты в потанинском Онэксим Банке.

Эти обвинения были справедливы лишь отчасти, поскольку таможня открыла свои счета в Онэксим Банке задолго до того, как Потанин стал первым вице-премьером, и если ему и можно ставить в вину этот факт, то только лишь в том смысле, что он и после прихода в правительство не отказался от этих счетов. Но это не то же самое, что использовать служебное положения для того, чтобы такие счета получить, ведь для отказа от счетов никаких полномочий не нужно, а значит и злоупотреблять – нечем.

Следует отметить, что в то время это была обычная практика, и все ведомства (включая Минфин) держали свои счета в коммерческих банках. Федеральное казначейство, хоть формально и было создано в 1993 году, но ещё долго не могло исполнять свои функции. (Забегая вперед, скажем, что “Положение о Федеральном казначействе” было утверждено только 2004 году, и лишь после этого оно начало полноценно работать).

Совершенно ясно, что в случае с Потаниным это были просто придирки, а реальная причина негативного отношения Березовского и Гусинского к Потанину заключалась в том, что ещё прошлым летом, лоббируя его на должность первого вице-премьера, они думали, что сделав его чиновником, они будут иметь рычаги для его дискредитации, а главное – смогут сдержать экспансию его финансово-промышленной группы, которую они считали (наряду с Газпромом) главной угрозой своим интересам.

Чем сильнее Березовский и Гусинский сопротивлялись кандидатуре Потанина, тем больше Чубайс стремился его сохранить. Он понял, что с Потаниным он случайно попал прямо им в нерв, и положение и вес Потанина в бизнес-среде делали его естественным противовесом этим двум господам, которые, объединившись, создали потенциально опасную информационную олигополию.

Сохранив Потанина, он мог рассчитывать на большую независимость правительства, поскольку все остальные крупные бизнес-персоны либо до поры до времени старались не замечать угрозы со стороны этой олигополии (Газпром, Лукойл и прочие), либо заключили с ней “пакт о ненападении” (Юкос-Менатеп, Альфа-групп и прочие). И лишь Потанин готов был открыто ей оппонировать и инвестировать свои средства в создание независимых от неё медиа.

Но когда по поводу Потанина на сторону Березовского и Гусинского встал уже и Юмашев, Чубайс понял, что сопротивление бессмысленно, и отстоять Потанина не удастся. Без поддержки Юмашева (а, следовательно, и Татьяны Ельциной) добиться согласия президента на сохранение Потанина в правительстве было в тот момент практически невозможно.

Таким образом Потанин был отправлен в отставку и вернулся обратно в бизнес, а Чубайс был вынужден отступить и вместо Потанина выдвинуть на пост вице-премьера и министра экономики Якова Уринсона, который к тому времени проработал много лет первым заместителем министра экономики и был прекрасно осведомлён обо всех экономических проблемах России. Он, как и Потанин, был вполне лоялен курсу реформ, и у него были прекрасные отношения с Черномырдиным, что в тот момент тоже имело большое значение.

Насколько во все эти перестановки в правительстве был вовлечен Ельцин – точно сказать невозможно. Определённо известно только, что о переходе Чубайса из администрации президента в правительство он знал и его ободрил. Но что касается остальных назначений и отставок – точной информации нет. Скорее всего, он был совершенно не в курсе происходившего, поскольку ни с кем из вновь назначенных вице-премьеров он не встретился ни до их назначения, ни после. А со многими из них он даже не был знаком.

Всего лишь чуть больше шести лет назад, осенью 1991 года, назначая правительство Бурбулиса – Гайдара, он, прежде чем принять решение, познакомился со всеми будущими членами кабинета, разговаривал с ними и пытался понять круг проблем, которыми они будут заниматься. Поэтому неудивительно, что он знал их в лицо и по имени. И даже сумел составить о каждом из них свое (порой, кстати, очень точное) представление.

И вот теперь, формируя новое правительство реформ (которое журналисты очень быстро прозвали “Правительством молодых реформаторов - 2”), он не только не удосужился встретиться с его членами, чтобы понять, как они видели свою будущую работу, он даже не нашёл времени познакомиться с ними. Это было настолько не в его правилах, что объяснение этому факту может быть только одно: он был просто физически не в состоянии это сделать. Его хватило лишь на беседу с Чубайсом и Черномырдиным.

Очевидно, что практически весь подбор кандидатур и решения об их назначении делались Юмашевым и Татьяной Ельциной лишь с некоторым участием Чубайса и Черномырдина. Разумеется, право голоса при этих назначениях имели ещё и Березовский с Гусинским. Ельцину оставалось лишь подписать уже подготовленные указы. Впрочем, судя по всему, такое распределение обязанностей его полностью устраивало.

Вполне возможно, что между Ельциным и Семьей было достигнуто молчаливое соглашение, в соответствии с которым Ельцин полностью сосредотачивался на позиционировании России в мире, тем более что во встречах с главами государств его никто по понятным причинам заменить не мог, а такие встречи неизбежно требовали его погружённости в текущий внешнеполитический контекст.

Юмашев же и Ко брали на себя всю внутреннюю политику. Которая с этого момента была полностью подчинена подготовке в будущим президентским выборам. За исключением, разумеется, решения частных бизнес-задач членов этой группы.

Впрочем, и будущие выборы тоже, в определённом смысле, можно считать бизнес-задачей. Ведь если твой бизнес зависит от наличия у твоей команды властного ресурса, то тогда и максимально долгое сохранение этого ресурса становится стержнем бизнес-стратегии.

Было ли такое разделение обязанностей между Ельциным и Семьей осмысленным решением, или это само собой так сложилось – не так уж и важно, поскольку правда состоит в том, что оба эти направления Ельцин по состоянию здоровья не мог потянуть ни при каких обстоятельствах, и выбор им внешней политики был, в данных условиях, фактически безальтернативен.

Но все описанные выше кадровые решения блекнут по сравнению с главным назначением в этом новом правительстве: на пост второго первого заместителя председателя правительства был назначен губернатор нижегородской области Борис Немцов.

Незадолго до этого к Немцову в Нижний Новгород прилетел Березовский и, уединившись с ним, заговорщицки сообщил, что лоббирует назначение Немцова на пост первого вице-премьера. И всё шло к тому, что у него это получиться. Поэтому, если Немцов здесь и сейчас дал бы ему обещание о лояльности, то Березовский брался довести его назначение до конца.

Доподлинно неизвестно, в каких именно выражениях Березовский сформулировал эту свою мысль. Но за смысл его месседжа мы ручаемся, поскольку много раз слышали эту историю из уст самого Немцова. Причём, несколько раз (уже в нулевые) – в присутствии самого Березовского, который молча соглашался с тем, что рассказывал об этом его визите Немцов.

Немцов к тому времени уже был достаточно опытен, чтобы понимать, что собой представлял Березовский, каким влиянием он обладал, и кто за ним стоял. Поэтому он не стал ни соглашаться, ни отказываться, а попросил время, чтобы подумать и дать ответ. Тем более, что ему действительно требовалось время, чтобы элементарно прийти в себя от неожиданного предложения.

Дело в том, что сравнительно недавно, в декабре 1995 года, Немцов второй раз был избран губернатором. В момент разговора с Березовским он успел отработать лишь чуть больше года из предусмотренных законом четырёх лет. Нижегородцы его любили, у него была всероссийская известность, он был обаятелен и по-мужски красив и поэтому пользовался популярностью у прекрасной половины человечества. У него были прекрасные политические перспективы, и он это хорошо понимал.

Но главное заключалось в том, что он никак не зависел от Ельцина и московских чиновников, его легитимность основывалась на прямом волеизъявлении народа, и с позиции нижегородского губернатора реализовать свои политические амбиции на будущих президентских выборах было проще, чем из московского кабинета, пусть высокопоставленного, но ельцинского назначенца.

Преимущества позиции нижегородского губернатора основывались на двух очевидных факторах. Во-первых, в соответствии с тогдашним законом о формировании Совета Федерации, главы субъектов федерации входили в него по должности. А уже как члены Совета Федерации они обладали полным иммунитетом от уголовного преследования.

Нельзя сказать, что наделение иммунитетом глав исполнительной власти регионов было хорошей идеей, поскольку это создало идеальные условия для коррупции на региональном уровне (достаточно вспомнить Лужкова), но, так или иначе, это была данность, из который в тот момент нужно было исходить. Помимо прочего, такой иммунитет давал возможность вести избирательную кампанию не опасаясь, что твои конкуренты будут использовать правоохранительные органы для борьбы с тобой.

Вторым преимуществом являлось то, что, будучи губернатором, Немцов не нёс ответственности за ошибки и просчеты Ельцина и его правительства, а даже напротив – мог его критиковать. Что, кстати, он и делал. Например, открыто критикуя войну в Чечне. Это тоже давало свободу рук при проведении избирательной кампании.

Всего этого не было у высокопоставленного чиновника в федеральном правительстве. Он не обладал иммунитетом от уголовного преследования. И многие чиновники подтвердят, что правоохранительные органы очень часто использовались (и до сих пор используются) для давления на них со стороны различных лоббистских и криминальных групп.

Кроме того, назначенный Ельциным первый вице-премьер правительства не мог критиковать своего начальника. Приди такому чиновнику в голову идея баллотироваться в президенты, он всё равно должен был бы публично поддерживать ельцинскую политику даже в том случае, если такая поддержка отнимала бы у него голоса избирателей.

В сущности, именно в такую ситуацию и попал Черномырдин на выборах в Государственную Думу в декабре 1995 года. Будучи скованным необходимостью поддержки войны в Чечне, он, разумеется, потерял больше голосов, чем приобрёл. И то, что сам Черномырдин этой войны не инициировал, а к концу 1995 года уже отчетливо понимал, что её нужно было как можно быстрее заканчивать, не имело абсолютно никакого значения.

Конечно, у Немцова были серьёзные политические амбиции. В начале 1997 года ему было всего 37 лет, и перед ним открывались самые заманчивые перспективы. Напомним, что всего лишь год назад Гайдар обсуждал с ним выдвижение его кандидатуры на выборах президента России. Немцов был умён (как-никак кандидат физико-математических наук), и есть масса свидетельств того, что он хорошо понимал те минусы, которые повлёк бы за собой его переход на работу в Москву.

Но не успел Немцов даже спокойно всё обдумать, как следом за Березовским к нему в Нижний Новгород приехала дочь Ельцина Татьяна.

После некоторого замешательства она рассказала Немцову, зачем она к нему приехала. С её слов, её прислал “папа” с предложением перейти на работу к Черномырдину в правительство первым вице-премьером. Разумеется, она не знала, что незадолго до её визита у Немцова уже побывал Березовский, который ту же идею выдал за свою.

(Однако интриги Березовского не ввели Немцова в заблуждение: он знал, что это любимый трюк Бориса Абрамовича – играть на опережение и любое важное кадровое назначение объяснять своей протекцией).

Впрочем, визит Татьяны ничего не поменял в позиции Немцова: он наотрез отказывался уезжать из Нижнего Новгорода. Его аргументация была проста: меня избрал народ, и я должен отработать весь срок, на который был избран. Уходить сейчас — это малодушие: зачем я тогда выдвигал свою кандидатуру и просил меня поддержать, если, отработав чуть больше года, убегаю в Москву?

Увидев такую непреклонность, Татьяна зашла с козырей: она начала рыдать. “Папа всегда тебя поддерживал”, “Папа болеет”, “Папа просит тебя ему помочь”, “Отказать Папе в такой ситуации – предательство”, “Папа специально послал меня к тебе” и так далее.

Те, кто хорошо знал Немцова, прекрасно понимают, что это был удар ниже пояса: обвинений в предательстве он выдержать не мог. И поэтому он немедленно согласился. Слёзы на щеках Татьяны Борисовны тут же высохли, и она радостно заулыбалась.

Что это было? Зачем они с таким упорством тащили Немцова в Москву? На этот счёт существуют по меньшей мере две версии.

Первая состоит в том, что это была идея Чубайса. В преддверии радикальных и потенциально крайне непопулярных шагов, которые вынуждено будет делать правительство в борьбе с неплатежами, ему нужно было повысить популярность правительства, вызвать всплеск доверия к нему. Немцов должен был стать именно таким человеком.

И Черномырдин, и Чубайс хотели, чтобы Немцов стал лицом реформ, тем человеком, который объяснял бы народу их необходимость. Он обладал всеми необходимыми для этого качествами: у него был очень низкий антирейтинг, пресса его почти не трогала, а если и касалась его персоны, то, как правило, в позитивном ключе.

Вторая версия предполагает, что это был проект Семьи. Они уже тогда боялись Немцова как человека, который ничем не был им обязан, обладал популярностью, харизмой и амбициями и поэтому в будущей избирательной кампании мог создать массу проблем для того кандидата, на которого они сделают ставку.

Вытащив его из Нижнего Новгорода и сделав ельцинским чиновником, они с помощью своей медийной олигополии могли легко как раскрутить его до масштабов официального преемника Ельцина, так и политически уничтожить, превратив в легкомысленного Петрушку.

В соответствии с этой версией, по приезде в Москву Немцов должен был быстро понять, чего от него ждали в Кремле, и сыграть отведённую ему партию. И тогда он вполне мог стать кандидатом на ту роль, которую в базовом сценарии должен был сыграть Черномырдин. Да и Черномырдину было бы нелишне дать почувствовать, что он для Семьи не безальтернативен в качестве возможной кандидатуры на выборах президента в 2000 году.

Если же Немцов проявил бы строптивость и захотел бы играть свою игру, в которой не было никаких обязательств перед Семьёй, то тогда контролируемые Березовским и Гусинским медиа его просто раздавили бы. Это сделать было тем более легко, что в Москве он не имел никакой легитимности, отдельной от Ельцина. Как говорил Вито Корлеоне: “Держи друзей близко, а врагов – ещё ближе”.

Читатель вправе выбрать любую из этих версий. Тем более, что правда, по-видимому, состоит в том, что они обе имеют право на существование, поскольку описывают одно и то же явление с разных сторон.

17 марта 1997 года Ельцин в Кремле, под камеры, встретился с Чубайсом и Немцовым. Он торжественно объявил о назначении Бориса Немцова первым заместителем председателя правительства Российской Федерации и наговорил ему массу жирных комплиментов. Стоявший рядом Чубайс светился от радости и лишь приговаривал: “Сильное решение, Борис Николаевич! Сильное решение, Борис Николаевич!”

Таким образом “Правительство молодых реформаторов-2” было окончательно сформировано и приступило к работе.

Часть 3

Уже через десять дней новое правительство столкнулось с массовыми протестами, организованными профсоюзами. По всей стране прокатилась волна забастовок и митингов. Так, например, 27 марта на Васильевском спуске у стен Кремля прошел митинг, организованный совместно Московской Федерацией Профсоюзов (МФП) и Федерацией Независимых Профсоюзов России (ФНПР), на который пришло 150 тысяч москвичей.

Эти акции протеста были вызваны повсеместными невыплатами зарплат и пенсий. Неплатежи коснулись всех сфер жизни. Не получали денежного содержания военные, учителя, врачи, чиновники. На заводах рабочие требовали зарплату за полгода. А директора этих же заводов месяцами не платили налоги в бюджет и выплаты во внебюджетные фонды, из которых и выплачивались эти самые пенсии, зарплаты военным, врачам, учителям… Необходимы были срочные меры, которые хоть как-то разрешили бы эту проблему.

Правительство, разумеется, искало пути выхода из этой ситуации. Например, в тот же день, 27 марта, Всемирный банк после многомесячных переговоров предоставил России очередной кредит на сумму 3,4 млрд $. Из них почти 2,5 млрд $ было выделено на структурную перестройку промышленности, прежде всего – угольной.

В правительстве понимали, что ликвидировать неплатежи можно было только решив проблему угольной промышленности. Она была тотальна убыточна, но и отказаться от неё не было никакой возможности, поскольку энергетика и металлургия полностью от неё зависели.

Угольная отрасль была главным источником неплатежей, и оттуда начинались все их цепочки. Шахтёрские регионы в России 90-х стали синонимом полного социального коллапса и нищеты. Люди там не видели своих мизерных зарплат по полгода и больше.

Поэтому работу по реструктуризации угольной промышленности возглавил лично Чубайс во главе специально созданной для этого правительственной комиссии. К работе этой комиссии чуть позже, уже летом, присоединился, став губернатором Кемеровской области, видный коммунист Аман Тулеев (до этого он работал в этом же правительстве министром по делам СНГ).

Перед комиссией стояла грандиозная задача: необходимо было ликвидировать большинство нерентабельных угольных шахт в России (прежде всего – в Кузбассе) и взамен создать рабочие места на новых угольных разрезах, из которых добывать уголь было и безопаснее, и значительно дешевле.

Забегая вперед, можно сказать, что эта задача была решена, и сегодня уголь в России в основном (за исключением некоторых высококачественных коксующихся углей для металлургии) добывается открытым, а не шахтным способом. Это было заслугой прежде всего двух этих людей. В любой другой стране за этот подвиг их сделали бы национальными героями. Но не в России. Не в России…

Разумеется, только шахтёрами проблемы правительства не ограничивались. Например, ещё до всероссийской акции протеста 27 марта, в феврале, по всей стране бастовали учителя средних школ.

Оппозиционная правительству Госдума, подводя итоги, 16 апреля приняла постановление об акциях протеста 27 марта. В постановлении отмечалось: «главной причиной, вызвавшей акцию протеста, является острый социально-экономический кризис, выразившийся в систематически нарастающих невыплатах заработной платы, пенсий, стипендий и других социальных выплат. Это происходит в первую очередь из-за невыполнения Правительством Российской Федерации обязательств по нормализации социально-экономического положения в Российской Федерации и несогласованности в действиях ветвей государственной власти».

То есть вся вина за сложившееся положение возлагалась даже не на Ельцина, а на правительство. Будто не было ни многомиллиардных популистских законов, принимаемых парламентом, ни волюнтаристских указов Ельцина в области бюджетных доходов и расходов…

Конечно, новое правительство Черномырдина постепенно начинало решать эти проблемы. Но его замах был более масштабным. Оно собиралось начать второй после гайдаровского этап экономических реформ. И одной из главных реформ на этом этапе стала реформа естественных монополий.

По распределению обязанностей Немцову, как первому вице-премьеру, достался ТЭК и связь. В развитие этого решения, он одновременно с должностью первого вице-премьера, был назначен ещё и министром топлива и энергетики. Будучи полным дилетантом в этом вопросе, он нуждался в квалифицированных помощниках.

Таковым он посчитал своего давнего соратника по Нижегородской области Сергея Кириенко, который в то время работал руководителем нефтяной компании НОРСИ (правда всего около года). Но в те времена и этого считалось достаточно, и даже Черномырдин, поговорив с Кириенко, согласился на его назначение первым заместителем министра.

Назначение Немова куратором ТЭКа тоже было своеобразной бомбой заложенной (Юмашевым? Березовским? или самим Ельциным?) под это правительство: при премьере Черномырдине, который не только считался, но и в действительности был “зубром ТЭКа”, одним из его столпов и создателей, назначить молодого и бойкого парня, ни одного дня до этого не работавшего в ТЭКе, его куратором в правительстве – это создать идеальную почву для будущих конфликтов (наряду с конфликтом “Кох – Куликов”).

Ситуация осложнялась ещё и тем, что и Немцов, и Черномырдин считали себя вполне реальными претендентами на должность президента России на будущих выборах в 2000 году. И такого рода столкновение их лбами, разумеется, не могло быть случайностью. Конечно, это было частью известной ещё из древности стратегии “разделяй и властвуй”.

Однако несмотря на такой “встроенный” в структуру правительства конфликт, Немцов и Черномырдин смогли наладить рабочее взаимодействие. И уже через месяц Немцову удалось согласовать (не без проблем, конечно) с Черномырдиным и отправить на подпись Ельцину проект указа «Об основных положениях структурной реформы в сферах естественных монополий», который тот подписал 28 апреля.

Этот указ покушался сразу на четыре монополии – электроэнергетику, газовую отрасль, железные дороги и связь. Предлагалось разделить потенциально конкурентные и монопольные виды деятельности, в конкурентных создать рынок и свести до нуля долю государства, в монопольных же увеличить присутствие государства и усилить регулирование.

Лучше других была прописана электроэнергетическая часть, во многом она была воплощена в реформе РАО «ЕЭС России» в 2003–2008 годах.

Главным камнем преткновения была, конечно, реформа «Газпрома». Указ предполагал отделить потенциально конкурентную сферу (газодобычу) от монопольной (транспортировки газа). И то, что Черномырдин услышал аргументы Немцова и, в конечном итоге, не стал противодействовать выходу этого указа, стоило Черномырдину многого: его отношения с руководством “Газпрома”, в том числе с его старым другом Рэмом Вяхиревым, заметно охладели.

В течении месяца рейтинг Немцова, и так достаточно высокий, вырос ещё сильнее. По опросам общественного мнения проведённого ФОМ 55% россиян одобрительно отнеслись к назначению Немцова первым вице-премьером, а 41% – доверяли ему (бывший долгое время до этого лидером народного доверия Лужков получил только 39%).

Нужно понимать, что в условиях бесконечной критики правительства рейтинг в 41% был просто космическим и сулил Немцову блестящие перспективы. Известный политолог Глеб Павловский вот что писал об этом периоде: "...Весна 1997 года породила рейтинговое чудо Немцова, в чём-то подобное «крымскому чуду» Владимира Путина весной 2014-го. Притом что собственных медийных ресурсов у власти тогда почти не было, уже к лету его президентский рейтинг стал первым в стране. Даже среди избирателей – приверженцев КПРФ Немцов опережал Зюганова. Немцов-преемник имел цифры доверия под 50 процентов и на выборах 2000 года легко побеждал любого из известных лидеров – Зюганова, Лужкова, Явлинского, Лебедя…”

К этому периоду относится известное распоряжение Ельцина (от 31 марта), подписанное им с подачи Немцова – "О вопросах обеспечения автотранспортом федеральных органов власти".

Согласно документу, с 1 апреля 1997 года средства федерального бюджета запрещалось тратить на покупку и аренду легковых автомобилей иностранного производства для обеспечения автотранспортом федеральных органов власти. Также правительству поручалось продать автопарк иномарок с аукциона и "принять необходимые меры по обеспечению улучшения качества выпускаемых отечественной промышленностью легковых автомобилей на основе широкой международной кооперации".

Аукцион по продаже служебных иномарок состоялся 20 июня 1997 года в подмосковных Люберцах, на нём было продано три машины Audi и Saab, принадлежавшие чиновникам разных рангов, в том числе поврежденный в ДТП Audi уже упомянутого выше министра по сотрудничеству с государствами СНГ Амана Тулеева.

Однако дальнейшего развития инициатива не получила. Фактически распоряжение выполнено не было, на российские машины пересели лишь отдельные чиновники. Сам Борис Немцов в качестве личного примера пользовался служебной "Волгой".

(12 апреля 1999 года президент России Борис Ельцин своим указом признал утратившими силу несколько ранее опубликованных актов, в том числе свое распоряжение от 31 марта 1997 года).

В принципе, ничего плохого в этой немцовской идее не было. Это была общемировая практика: такого рода государственные расходы в большинстве развитых стран всегда ограничиваются жесткими протекционистскими барьерами.

В России власти всегда тратили серьёзные деньги на пополнение своего автопарка и, разумеется, было бы справедливо, если эти деньги инвестировались бы в отечественный автопром. Тем более что в России к тому времени уже была налажена сборка иномарок, и при желании можно было закупать их, не нарушая при этом распоряжения Ельцина.

Однако бурный рост рейтинга Немцова устраивал не всех. И прежде всего – медиа-олигархов Березовского и Гусинского, с которыми Немцов не спешил “договариваться”. В их планы не входило существование в политическом пространстве России никак от них не зависевшего и при этом набиравшего популярность молодого и честолюбивого политика. Разумеется, с этим полностью была согласна и Семья. Юмашев и Ко тоже воспринимали Немцова как “тёмную лошадку” и “слона в посудной лавке”, который мог поломать им всю игру на будущих выборах.

Положение осложнялось для них ещё и тем, что на Немцова не было никакого серьёзного компромата, которым можно было бы его шантажировать. Ситуация начала выходить из-под контроля Семьи.

В который раз они похвалили себя за предусмотрительность: ведь если Немцов оставался бы губернатором, то стремительный рост его популярности было бы не так просто остановить.

Впрочем, возможно, что, оставайся он в Нижнем, никакого роста в тот момент и не было бы. Здраво рассуждая, свою раскрутку (захоти он всерьёз участвовать в президентских выборах 2000 года) Немцову следовало бы начинать никак не раньше лета 1999 года.

Теперь, задним числом, многие понимают, что бурный рост немцовского рейтинга весной 1997 года был очевидным спровоцированным Кремлём фальстартом, позволившим задолго до начала предвыборной кампании снять Немцова “с пробега”. Но тогда это так не казалось. Все воспринимали Немцова как просто перспективного, пользовавшегося особым расположением Ельцина молодого политика, которому многие симпатизировали.

Однако контролируемые Семьей и медиа-олигархами СМИ уже начали потихоньку превращать Немцова в легкомысленного и поверхностного популиста-пустышку, у которого за душой не было ничего, кроме хорошей фигуры и черных кудрей. Однако в тот момент это ещё мало кто мог заметить.

Сам Ельцин в тот момент всеми этими интригами интересовался мало. Сосредоточившись на внешней политике, он 2 апреля подписал, наконец, с президентом Белоруссии Лукашенко соглашение о создании Союза Беларуси и России.

В развитие этого соглашения, 23 мая был утвержден Устав Союза, в соответствии с которым были созданы Высший совет и Исполнительный комитет Союза. Несмотря на довольно внушительные шаги к интеграции (отсутствие таможенной границы, свободное передвижение граждан, уравнивание их прав на территории двух государств), полноценного Союза так и не случилось. Интеграции властных институтов и делегирования Союзу суверенитета стран-участников так и не произошло.

Всё свелось лишь к возможности для президента Белоруссии Лукашенко стать президентом объединённого государства. Но платой даже за такой союз стало фактическое дотирование Россией белорусской экономики, которое де-факто продолжается и по сей день.

Но главным событием была встреча Ельцина с президентом США Клинтоном 21 марта в Хельсинки. На этих переговорах Ельцин снова поднял тему расширения НАТО. Он сказал, что подпишет только такое соглашение о партнерстве с НАТО, которое будет юридически обязывающим для всех членов альянса, и в котором будет сказано, что НАТО не станет принимать решений без консультаций с Россией и не будет расширяться за счёт бывших советских республик и "особенно Украины". (Именно тогда Москва впервые публично выделила Украину как сферу своих особых интересов).

Ельцин даже, наверное, чересчур откровенно сформулировал: "... наши отношения с СНГ и странами Балтии должны быть такими же, как ваши внутри НАТО", и добавил: "Мы видим, как вы и украинцы развиваете ваши отношения. Это не помогает нам решать российско-украинские проблемы".

Ельцин на этих переговорах ещё долго рассуждал об особых отношениях России со своими соседями и, наконец, предложил Клинтону: если нельзя записать в текст соглашения пункт о неприсоединении к НАТО бывших советских республик, то "давай тогда договоримся об этом устно, по-джентльменски", не оглашая эту договоренность публично.

Клинтон, как известно, отказался даже от устного обещания: "...Если мы договоримся не принимать в НАТО бывшие советские республики – это плохо отразится на наших усилиях построить новую НАТО. Но это также будет плохо для ваших усилий построить новую Россию…

Только подумай, какой ужасный сигнал мы пошлём, если заключим, как ты предлагаешь, тайную сделку. Во-первых, в этом мире нет ничего тайного. Во-вторых, это будет значить: наш военный союз по-прежнему направлен против России, но есть граница, которую мы не переходим. А Россия такой сделкой говорит: мы – прежняя империя, только не можем дотянуться до Запада…".

Ельцин (нужно отдать ему должное) бился до последнего: "Ладно, тогда давай договоримся – с глазу на глаз – что бывшие советские республики не будут приняты в первую очередь".

Клинтон ответил дипломатично: "Мы должны найти решение краткосрочной проблемы, чтобы она не породила в будущем долгосрочной, чтобы не ожили старые стереотипы о вас и ваших намерениях". Но, несмотря на всю деликатность формулировки, все понимали, что это отказ. (Из этого диалога, кстати, следует, что никаких обещаний не расширяться на восток НАТО Москве никогда не давала).

Кстати, несмотря на то, что Клинтон не взял на себя устного обязательства не принимать в НАТО бывшие советские республики (речь тогда шла об Эстонии, Латвии и Литве) в “первую очередь”, тем не менее по факту получилось именно так. В первой волне приема в 1999 году, в НАТО приняли только Польшу, Чехию и Венгрию. Три страны Балтии вступили в НАТО позже, “во вторую очередь”, в 2004 году, вместе с Болгарией, Румынией, Словенией и Словакией.

Было ли это случайностью или широким жестом со стороны США в адрес Ельцина – неизвестно. Но факт остается фактом: при президенте Ельцине ни одна из бывших советских республик не была принята в НАТО.

Переговоры в Хельсинки лишний раз показали всю важность для Ельцина статуса России как сверхдержавы. И хотя эта роль всю её историю была для России неподъемным, тормозившим её развитие бременем, тем не менее Ельцин, человек советский, не мог представить себе никакой другой её роли, кроме как сверхдержавы.

Взгляд на распад СССР как на развал империи (которым он в действительности и был) совершенно его не устраивал, поскольку тогда человеком, который активно участвовал в этом развале, становился он сам. А это совершенно не совпадало с его собственными представлениями о себе и своей роли в истории СССР и России и с его пониманием того места в мировой табели о рангах, на которое Россия могла по праву претендовать.

Призрак Беловежья приходил к нему по ночам, и в этом постоянном споре с самим собой он отчаянно старался сохранить за Россией (самым большим осколком разваленной им империи) все атрибуты прежнего величия. Он оправдывал себя тем, что империя не развалилась, просто Россия избавилась от балласта, от лишнего груза, который тянул её назад, и от этого должна была стать лишь сильнее.

Скорее всего, Ельцин не воспринимал крах СССР как нечто безусловно позитивное в истории страны. И хотя он всячески поощрял такого рода публичную риторику, внутри себя он считал это чем-то постыдным, на что пришлось пойти лишь в логике той борьбы за власть, которую он вёл с “союзным центром”. Это была крайняя мера, к которой он вынужден был прибегнуть после августовского путча и украинского референдума.

Ему, видимо, больше импонировала модель, в которой империя просто предоставляла независимость некоторым своим колониям, а в благодарность за это колонии ещё неопределенно долго соглашались оставаться в сфере её влияния. В этой его картине мира никакого развала не было, а был и есть великий и добрый император, который даровал автономию своим провинциям.

И, в таком случае, сама империя никуда не делась, она как была, так и осталась. Могучая, большая, с огромной армией и самым большим в мире ядерным арсеналом. Просто она сменила название и слегка подправила свои границы, да и то – чисто на бумаге. В реальности же она осталась, как и была: от Кёнигсберга до Чукотки, от Таймыра - до Кушки…

США нехотя соглашались играть с Ельциным в эту игру. В ней они должны были делать вид, что их визави представлял собой серьёзного и опасного оппонента, и с важными лицами обсуждать очерёдность вступления в НАТО государств Восточной Европы, в то время как в действительности Россия была в ужасающем экономическом положении, её ВВП был на порядок меньше американского, и её мнение по вопросу расширения НАТО мало кого интересовало.

Но эти ельцинские комплексы не были исключительно его собственной рефлексией. Это был мейнстрим всего тогдашнего российского военного и дипломатического истеблишмента. И военные, и МИД, и спецслужбы цеплялись изо всех сил за все эти внешние признаки величия и даже слушать не хотели о том, чтобы отказаться от разорительных усилий по поддержанию пресловутого “паритета” с НАТО или сохранению всех прежних “сфер влияния”.

Евгений Примаков, сменивший в начале 1996 года на посту министра иностранных дел Андрея Козырева, был ярчайшем представителем этой, ещё советской школы дипломатии (если вообще генерала КГБ можно считать дипломатом: ведь даже если не касаться его советского бэкграунда, то всё равно нельзя забывать, что на пост главы МИДа он пришёл с должности директора службы внешней разведки).

Поэтому нет ничего удивительного в том, что подходы Примакова к урегулированию почти всех без исключения конфликтов, от старого ближневосточного, до нового югославского, были из старой, ещё брежневской, “эпохи застоя”.

К весне 1997 года Ельцин уже больше года обсуждал всю международную повестку почти исключительно с ним, а также с руководством спецслужб и военными. Нет никаких свидетельств, что он хоть как-то глубоко обсуждал те или иные её аспекты с Чубайсом или Юмашевым. Хотя они были, ни много ни мало, главами его администрации.

Такой круг общения не мог не сказаться на взглядах самого Ельцина. К 1997 году в нём уже снова проглядывался кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, а не демократ, который говорил: “Я два раза облетел вокруг Статуи Свободы и стал в два раза свободнее!”

Он уже забыл и про “ножки Буша”, и про то, что лишь благодаря Америке у России есть место в Совете Безопасности ООН и членство в G8, и про многое другое. Всё опять было подчинено старой парадигме: американцы хотят обмануть Россию, подчинить её своим интересам и в конечном итоге – уничтожить.

А его задача как президента состояла в том, чтобы разгадывать “коварные замыслы американского империализма” и тотально им противостоять. Само это противостояние постепенно превращалось в его сознании в смысл существования России, а уход от такого соперничества – в геополитическую капитуляцию и национальное унижение.

Вероятно, что к тому времени он уже по-другому смотрел и на своих потенциальных преемников: Немцова и Черномырдина. Немцов мог ему казаться слишком вестернизированным, не понимавшим принципиальной важности существования России как отдельной геополитической сущности вне каких-то организованных Западом альянсов, в которых она заведомо не будет играть первую скрипку.

А Черномырдин, наверное, воспринимался им как излишне утилитарный хозяйственник, который думает лишь о бюджете, добыче, инфляции, пенсиях и прочих мелочах, не видя главного и самого важного: стратегического позиционирования России в мире.

Именно с этого времени у Ельцина в речах всё чаще стали появляться слова “держава” и “державность”, а упоминание России почти всегда сопровождалось эпитетами “великая” и “могучая”.

Но одними словами Ельцин не ограничивался. 22 апреля в Москву с официальным визитом прибыл председатель КНР Цзян Цзэминь. А уже 23 апреля главы России и КНР подписали "Китайско-российскую совместную декларацию о многополярном мире и формировании нового международного порядка", в которой было отмечено, что стороны, "строго соблюдая принципы международного права, утверждают долговременные межгосударственные отношения нового типа, не направленные против третьих стран. Это важный практический опыт для установления нового международного порядка".

Также было официально объявлено о создании “Комитета китайско-российского дружбы, мира и развития”. А на следующий день, 24 апреля, в Кремле главы Китая, России, Казахстана, Киргизии и Таджикистана подписали Соглашение о взаимном сокращении вооруженных сил в районе границы. Таким образом были заложены основы для возможного создания нового военно-политического объединения.

Подписанная Ельциным и Цзян Цзэминем совместная декларация заявляла о “многополярном мире и формировании нового мирового порядка”. Это был явный камень в огород Запада, поскольку в ней подчеркивалось “неприятие сторонами гегемонизма и политики с позиций силы” (прозрачный намёк на США) и выражалась “озабоченность по поводу расширения и усиления военных блоков” (не менее прозрачный намёк на НАТО).

Ельцин явно давал понять, что декларируемый им курс России на интеграцию с альянсом западных демократий не являлся безальтернативным, и он не был намерен класть все яйца в одну корзину.

Впрочем, на Западе это уже давно поняли. В частности, в Вашингтоне очень плохое впечатление произвёл фактический отказ России от ратификации договора СНВ-2, подписанного Ельциным и Джорджем Бушем-старшим ещё в январе 1993 года. (Тем более что США его ратифицировали).

На этом фоне неизбежно возродились прежние подозрительность и недоверие (об исчезновении которых постоянно твердил Ельцин), и этим в значительной степени и объяснялась та сдержанность, с которой Запад оказывал России финансовую поддержку в самые трудные годы её реформ и реагировал на её попытки интегрироваться в его структуры.

Но важно отметить, что последние десять лет, в течение которых Россия пыталась трансформироваться в демократию западного образца, не прошли бесследно. В том числе – и для самого Ельцина.

Ещё во время подготовки к встрече с Клинтоном в Хельсинки Ельцин отправил американскому президенту письмо, в котором он, помимо стандартных возражений по поводу продвижения НАТО на восток, писал: “... Я с глубоким воодушевлением воспринял Ваше заявление на пресс-конференции в Белом Доме 7 марта 1997 года о том, что Вы не исключаете возможности участия России в совместном оборонном союзе, включающим Европу, США и Канаду. Я рассматриваю это заявление как шаг в правильном направлении. В ответ хочу предложить Вам сделать второй, совместный шаг.

На встрече в Хельсинки мы могли бы согласиться в том, что вступление России в НАТО является нашей совместной целью, что следующий раунд расширения альянса должен включать в себя Россию, и что дальнейшее расширение без включения России невозможно. Мы могли бы заявить о совместном намерении работать в этом направлении с указанием определённого желаемого срока вступления России, например, в течении пяти лет, и запустить механизм дальнейших двусторонних консультаций по этому вопросу. Это соглашение разрядило бы атмосферу, позволило бы нам завершить встречу на положительной ноте, а также достичь максимальных выгод из всего комплекса начинаний по линии взаимодействия России и Запада, которые обсуждаются в настоящий момент.”

В этом же письме Ельцин высказывал важную мысль о том, что “... США и Западу предстоит сделать выбор, и цена возможного просчёта исключительно велика. Либо будущая система евроатлантической безопасности включит Россию и будет создаваться совместно с ней, либо Россию изолируют, что похоронит идею партнёрства и очень серьёзно затормозит дальнейшую демократическую трансформацию России.

В 2000 году на выборах моего преемника можно ожидать усиления националистической, антизападной, изоляционистской традиции…”

Этот призыв Ельцина не остался незамеченным. 27 мая в Париже был подписан Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Россией и НАТО. Однако, помимо общих деклараций, в нём был лишь один пункт о том, что НАТО не будет размещать на территории новых членов ядерное оружие. Это всё, чего удалось добиться Ельцину от Клинтона.

Историки теперь ломают копья и спорят: было ли желание Ельцина вступить в НАТО искренним, и не повисла ли протянутая им Западу рука в воздухе. Был ли это упущенный Клинтоном шанс или это была просто попытка Ельцина усидеть на двух стульях: американском и китайском. И не стала бы Россия, окажись она интегрированной в западные альянсы, тем троянским конём, который разрушил бы их.

Как известно, история не знает сослагательного наклонения, и мы здесь не будем рисовать сценарии в духе альтернативной истории. Случилось то, что случилось. И наш долг честно об этом написать.

Часть 4

При назначении Немцова на пост первого вице-премьера Ельцин обещал ему поддержку и помощь. Он по-человечески явно ему симпатизировал и не скрывал от публики этого своего отношения. А Немцов явно наслаждался своей ролью фаворита и “ наследного принца”.

Эта демонстративная благосклонность к Немцову не могла остаться незамеченной Черномырдиным. И люди искушённые понимали, какую тонкую игру вёл Ельцин (или его окружение – в данном случае это не столь важно). Ельцин явно хотел, чтобы между Немцовым и Черномырдиным пробежала чёрная кошка.

Но сам Немцов не принадлежал числу опытных московских царедворцев и принимал подчеркнуто доброжелательное и “отеческое” отношение Ельцина за чистую монету. Возможно, что это и была искренняя симпатия, поскольку вообще мало кто мог устоять перед человеческим обаянием Немцова. Но это было правдой лишь отчасти.

Ельцин много раз говорил Немцову, что тот мог в любой момент обращаться к нему за помощью, что тот готов был его быстро принять и выслушать, что между ними не должно было стоять никаких посредников и чиновников, которые могли бы помешать их общению.

И Немцов в это так безоглядно поверил, что без тени сомнения убеждал всех своих товарищей и коллег по правительству, что у него был прямой контакт с “дедушкой”, и что он через голову всех “Валь и Тань” мог напрямую встретится с Ельциным и обсудить с ним любой вопрос. И он был так искренен и убедителен в этой своей вере, что даже такой опытный зубр как Чубайс начал думать, что так оно и было.

Примерно в это время, в апреле, Гусинский настоял на ещё одном совещании у Чубайса по поводу Связьинвеста. Оно прошло уже в кабинете Чубайса в Белом доме. Состав был тот же, что и на январском совещании в Кремле, с той только разницей, что Потанин на нём присутствовал уже не в качестве первого вице-премьера, а как банкир и руководитель холдинга “Интеррос”.

Гусинский потребовал от Потанина подтвердить своё неучастие в тендере по продаже акций Связьинвеста. Все присутствовавшие были в недоумении: им казалось само собой разумевшимся, что в связи с тем, что Потанин перестал быть государственным чиновником, это его обязательство перестало существовать, поскольку исчез тот самый “конфликт интересов”, который его и породил. Это было тем более так, что все знали: именно Гусинский (вместе с Березовским) был человеком, который активно лоббировал отставку Потанина.

Потанин наотрез отказался подтверждать, что он не будет участвовать в этом тендере. Его поддержал Чубайс. Гусинский был крайне недоволен, но не нашёл аргументов, чтобы защитить свою позицию.

Уже после совещания, в кулуарах, Кох посоветовал Гусинскому впредь не привлекать для решения такого рода вопросов правительственных чиновников, а решать подобные вопросы строго между бизнесменами. Потому что, во-первых, у чиновников всё равно не было рычагов давления на бизнесменов, тем более такого калибра как Гусинский или Потанин, а во-вторых, потому что даже если чиновник вмешался бы и оказал бы требуемое давление, то это стало бы поводом для скандала и ни для кого добром кончиться не могло. Казалось, Гусинский услышал Коха поскольку потом он дал ему понять, что такого рода переговоры с Потаниным он начал.

Немцов, узнав от Чубайса об этом совещании, был взбешён. Он грозился пойти к Ельцину и рассказать о бессовестном давлении Гусинского на правительство, о том, что никакие заслуги перед Ельциным не давали привилегий в приватизации, и что если кто-то стал бы давить на Потанина, то это означало бы, что он хотел ослабить конкуренцию на торгах и, пусть косвенно, но крал из казны, а это было недопустимо, особенно тогда, когда у России были такие острые проблемы с бюджетом и так далее. Но вскоре, поскольку Гусинский к этой теме некоторое время не возвращался, Немцов затих.

Примерно в это же время началась стремительная карьера Владимира Путина в Кремле. К тому моменту он уже почти год как перебрался из Санкт-Петербурга в Москву и занимал пост заместителя управляющего делами президента Павла Бородина.

В этой должности Путин занимался управлением зарубежной собственностью (недвижимостью) Российской Федерации, которая в основном была сосредоточена в Германии, на территории бывшей ГДР (что в целом соответствовало его бэкграунду в прошлом – офицера КГБ). За рамки настоящей книги выходит описание того, каким образом управление зарубежной собственностью РФ оказалось в управлении Бородина, хотя это отдельная и чрезвычайно увлекательная тема.

В прошлом, 1996 году, Путин, будучи первым заместителем мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака и возглавляя его избирательную кампанию, благополучно её провалил, а после своего “подвига” получил эту тихую (но солидную) должность в Москве.

Для всех биографов Путина так и осталось загадкой, как верный соратник опального и проигравшего выборы Собчака оказался в Москве, да ещё на такой “хлебной” должности, и почему вдруг Бородин оказал ему протекцию. Наиболее вероятной причиной такого поворота в биографии будущего президента России нам представляется следующая версия.

Для Путина (как и для многих других чиновников) не было секретом, что Ельцин, ещё со времен Межрегиональной группы, недолюбливал Собчака. Ельцин не мог простить Собчаку того высокомерия, с которым тот к нему относился. И даже позже, уже во время работы Конституционного совещания, Собчак не упускал возможности подчеркнуть дистанцию между ним – петербургским профессором – и остальной “черной костью”, включая уральского строителя Ельцина.

Разумеется, такого к себе отношения Ельцин никогда не прощал. Однако он (в отличие от Собчака) был опытным и искусным интриганом и знал, что “месть – это блюдо, которое нужно есть холодным”.

Вполне возможно, что весной 1996 года Путину, как руководителю избирательного штаба Собчака, из Кремля (через того же Бородина, с которым Путин был знаком по работе) могли поступить сигналы, что “на самом верху” не хотели снова видеть Собчака в кресле мэра Санкт-Петербурга. И что если он, Путин, правильно понял бы эти сигналы, то эта его “понятливость” не осталась бы незамеченной.

Этим и объясняется та пассивность, с которой Путин вёл избирательную кампанию своего шефа. Эта неожиданная апатия “верного оруженосца Собчака” бросалась в глаза всем, кто имел к выборам мэра Санкт-Петербурга летом 1996 года хоть какое-то отношение. Да и сам Путин не скрывал, что руководство этой кампанией нельзя отнести к его достижениям. Он, правда, это объяснял слишком навязчивым вмешательством в работу штаба жены Собчака – Людмилы Нарусовой. Но, теперь-то, зная истинный характер Путина, вряд ли кто-нибудь примет это объяснение всерьёз.

Так или иначе, но Собчак проиграл выборы мэра другому своему первому заместителю – Владимиру Яковлеву, а “первый” его первый заместитель и одновременно руководитель избирательного штаба, Владимир Путин, ранней осенью 1996 года оказался в Москве, на неброской, но престижной должности заместителя управляющего делами президента России.

Примерно в это же время в Москве появился еще один выходец из Санкт-Петербурга, “третий” первый заместитель Собчака – Алексей Кудрин. В команде бывшего мэра он руководил экономикой и финансами, а в новой администрации Яковлева ему места не нашлось.

Он был старым другом Чубайса и поэтому, когда он оказался не у дел, а Чубайс возглавил администрацию президента, Кудрин был приглашён туда на должность начальника Контрольного управления.

После перехода Чубайса в правительство на него свалился огромный объём работы, ведь помимо должности первого вице-премьера, он был ещё и министром финансов. Разумеется, ему нужны были верные и при этом достаточно профессиональные помощники, на которых он мог бы положиться.

Так Кудрин, которому Чубайс полностью доверял, оказался в кресле первого заместителя министра финансов. (Примерно по таким же основаниям, как мы помним, Кириенко оказался у Немцова первым заместителем министра топлива и энергетики).

А на освободившуюся вакансию начальника Контрольного управления администрации президента Кудрин настоятельно рекомендовал Чубайсу назначить своего бывшего коллегу (и приятеля) – Владимира Путина. Чубайс тогда почти не знал Путина, но, доверяя рекомендации Кудрина, предложил его кандидатуру Юмашеву. Юмашев, недолго думая, согласился, и таким образом Путин встал на первую ступеньку той лестницы, которая через три года привела его на самую вершину власти в России.

В литературе часто неверно трактуют протекцию Чубайса и Кудрина. Будто бы они вытащили никому не ведомого бюрократа из Питера в Москву и вознесли его на властный Олимп. Это не так. В Москве он оказался без их помощи. Одну из наиболее убедительных версий его перемещения в Москву мы привели выше. В ней никак не фигурируют ни Чубайс, ни Кудрин.

Правда же состоит в том, что и тот, и другой действительно однажды помогли Путину в его карьере. А именно при переходе с должности заместителя управляющего делами президента в кресло начальника Контрольного управления администрации президента. Но это и всё. И до этого, и тем более – после, Путин своей карьерой был обязан совсем другим людям. Например, если говорить о “после”, то прежде всего – главе АП Валентину Юмашеву, который очень быстро проникся доверием к своему новому сотруднику и через короткое время сделал его своим заместителем.

Но оставим пока Путина в покое. В это время его карьера в Кремле только началась, и он ещё ни на что серьёзного влияния не оказывал. В апреле 1997 года главным стержнем внутренней политики в России опять стала Чечня. Вопросы Чечни активно продвигал в Кремле Березовский, который к тому времени, как мы помним, был заместителем секретаря Совета Безопасности РФ Ивана Рыбкина. Именно Березовскому принадлежит инициатива по организации встречи Ельцина с новым президентом Чечни Асланом Масхадовым.

Как мы уже писали, не все в Чечне были воодушевлены идеей сближения с Москвой. Многие радикально настроенные участники чеченского сопротивления говорили, что Чечня, огромной кровью обретя де-факто независимость, в переговорах со своим врагом могла её снова утратить, поскольку очевидно было, что любые свои шаги навстречу Чечне Москва будет обуславливать необходимостью признания российского суверенитета над ней. Пусть даже поначалу – абсолютно формального.

Одним из таких радикальных противников идеи сближения был полевой командир Салман Радуев, видный участник теракта в Кизляре и в Первомайском. После этого теракта российские спецслужбы много раз пытались его ликвидировать. Известно по меньшей мере три покушения на него. В марте 1996 года и в феврале и апреле 1997 года. Он был серьёзно ранен и выжил буквально чудом.

В своих интервью он никогда не скрывал, что подозревал в этом российские спецслужбы, и это тоже влияло на его отношение к сближению с Москвой. Он понимал, что ценой, которую должна будет заплатить Чечня за любое сближение с российскими властями, стала бы, в том числе, и его голова.

Наверняка и Басаев не был в восторге от идеи каких-то переговоров с Москвой. Он тоже понимал, что теракт в Будённовске никто не забыл, и что любое урегулирование отношений между прежними врагами не может произойти без его личной ответственности за содеянное.

Так или иначе, но для таких людей единственным сценарием выживания являлась постоянная эскалация конфликта, пусть даже чисто словесная, без обязательных боевых действий. Они постоянно разгоняли темы перманентной российской угрозы, России как извечного врага кавказских народов и необходимости распространения борьбы с неверными на весь Кавказ. Разумеется, они использовали для этого сложившиеся в сознании горцев стереотипы времен имама Шамиля, Кавказской войны XIX века, догматы радикального ислама и призывы к джихаду.

Видя, что процесс организации встречи Масхадова и Ельцина набирал обороты, Радуев решил сорвать её привычным для него способом – организовав теракты.

23 апреля на железнодорожном вокзале в Армавире произошел взрыв. Бомба взорвалась в 18.55 в нескольких метрах от билетных касс, под одной из скамеек зала ожидания. В этот момент в здании вокзала находилось около сорока человек.

За несколько минут до взрыва трое молодых людей оставили в зале ожидания Армавирского железнодорожного вокзала целлофановый пакет и попросили сидевшую рядом женщину присмотреть за ним, пообещав вернуться через десять минут. Мощность произошедшего взрыва составила около двух килограммов в тротиловом эквиваленте.

В результате теракта погибли три человека, и ещё двенадцать получили ранения различной степени тяжести. В тот же день ответственность за организацию теракта взял на себя Салман Радуев.

Через пять дней, 28 апреля, (опять в 18:55!) в зале ожидания железнодорожного вокзала Пятигорска опять произошел взрыв, в результате которого погибли два человека, и ещё двадцать два человека были ранены.

Самодельное взрывное устройство, которое принесли на вокзал две чеченки, сработало в тот момент, когда в помещении находились около ста человек. Исполнительницы теракта были вскоре задержаны и на допросе признались, что организатором теракта был всё тот же Радуев.

Но, несмотря на все препятствия, 12 мая встреча Ельцина и Масхадова всё же состоялась. На заключительном этапе к подготовке этой встречи подключился даже российский МИД во главе с Примаковым, что не могло не льстить новым чеченским властям: с ними разговаривали как руководством независимого государства!

Сама встреча носила скорее протокольный характер. Ельцин и Масхадов подписали мирный договор. Подписанию предшествовала короткая речь Ельцина. На сохранившейся хронике видно, что Ельцин читал свою речь по бумажке, умудрившись при этом в её конце назвать Аслана Алиевича Масхадова Асланом Алиевым.

После этого состоялась беседа между Ельциным и Масхадовым с глазу на глаз. А после – собственно подписание договора. Все участники встречи были удовлетворены тем, что происходило, называли это историческим событием, положившим конец четырехсотлетней вражде двух народов. Ельцин и Масхадов много улыбались друг другу и жали руки.

Масхадов в своём выступлении довольно прозрачно намекнул на Радуева как на человека, который стоял за терактами, цель которых – сорвать мирный процесс между Чечней и Россией. При этом Масхадов пообещал жёстко бороться с террористами. Ельцин же отделался общими фразами про открывавшиеся перспективы мирного сотрудничества. На этом встреча и закончилась.

Судя по хронике, происходившее мало интересовало Ельцина. Он воспринимал эти переговоры как протокольную встречу и был всё время, пока она шла, добродушно-безразличным. Он слегка похудел, но не выглядел полностью выздоровевшим. Да этого и не могло случиться. Мы уже писали, что с таким количеством инфарктов, как у Ельцина, рассчитывать на возвращение прежней формы было бы наивно.

Всё чаще в кадры тех лет стал попадать руководитель ельцинского протокола Владимир Шевченко. Видимо, его роль состояла в том, чтобы всё время быть рядом с Ельциным и подсказывать ему куда идти, где встать, куда сесть, когда начать говорить и, главное, что. Ельцин стал произносить всё более короткие речи и те – по бумажке.

Его взгляд потух, в нём уже не было прежнего фирменного ельцинского огонька и хитрого прищура, он теперь редко отклонялся от заранее написанного спичрайтерами текста, а когда всё же отклонялся – то не мог толком высказать ни одной сколько-нибудь нетривиальной мысли. Он стал долго подбирать слова, как правило их не находил и от этого терял мысль. Постепенно в кругу приближённого к нему чиновничества стали появляться шутки и анекдоты про него до боли напоминавшие старые истории про позднего Брежнева. Власть сама собой перетекала от него к его ближнему кругу и прежде всего – к Юмашеву.

Возможно, что в этот момент Юмашев и сам ещё до конца не осознавал, что стал фактическим правителем России. Ему по-прежнему могло казаться, что он был всего лишь помощником и советником Ельцина, и задача его заключалась в том, чтобы формулировать стоявшие перед президентом проблемы и предлагать варианты их решения, но само принятие решений оставалось прерогативой Ельцина.

Но это был, в лучшем случае, самообман. Сама постановка проблем и вычленение их из общего списка, а тем более – замалчивание других, фактическое утаивание от Ельцина реального положения дел, формировало его картину мира и в значительной степени предопределяло выбор им возможного варианта решения. Не говоря уже о подготовленном ельцинской администрацией списке возможных решений, который тоже был отнюдь не исчерпывающим и далеко не оптимальным.

А самое главное, что под предлогом заботы о здоровье “папы”, Ельцина тщательно оберегали от всякой альтернативной информации о наличии иных, чем у Семьи, точек зрения на ту или иную проблему. А когда всё же до Ельцина доходили какие-то слухи о существовании других подходов, их старались всячески дискредитировать. Это было тем более легко, что Ельцин всё больше полагался на мнение Семьи и всё меньше пытался сам разобраться в возникавших проблемах. И это было неудивительно: ведь из-за того, что его сердце не могло в достаточной степени обеспечить организм кислородом, он стал очень быстро уставать.

В таких условиях Березовский начал уже всерьез задумываться о том, кто станет президентом России в 2000 году. Это было тем более необходимо, что конституция запрещала занимать пост президента более двух сроков подряд, а шансы на внесение в неё необходимых изменений, с учётом оппозиционной Думы, были нулевые. Таким образом, отсутствовала даже теоретическая возможность переизбрать Ельцина на третий срок.

Березовский решил действовать самым очевидным образом и наладить свои, разрушенные историей с созданием “Сибнефти”, отношения с Черномырдиным. Его план был прост и ясен: он обещает Черномырдину поддержку на будущих президентских выборах, а тот уже сейчас соглашается на назначение Березовского председателем Совета Директоров “Газпрома”.

Вот как вспоминает этот эпизод Немцов: “1997 год. Березовский приходит ко мне в кабинет в Белый Дом (я тогда был вице-премьером и министром топлива и энергетики) и сообщает, что Черномырдин (тогда премьер-министр) и Вяхирев (тогда Председатель Правления Газпрома) решили, что я — Березовский — возглавлю Совет Директоров Газпрома. Я не верю своим ушам. Звоню Черномырдину и Вяхиреву. Они подтверждают, хотя и нехотя. Я говорю: Только через мой труп. Он: я тебя уничтожу. Весь Первый канал ТВ, все медиаресурсы, все связи брошу, чтоб тебя не стало. И ведь многого добился Борис Абрамович…”.

Характерно, что Черномырдин, по всей видимости, сам не был в восторге от этой идеи и понимал, что председателем совета директоров Березовский становился сейчас, а выполнять свою часть обязательств ему нужно было бы лишь через почти три года. А за это время могло случиться много такого, что вопрос о президентстве Черномырдина сам собой отпал бы. Но, вероятно, Березовский использовал и другие сильные аргументы (например – поддержку Юмашева), так что Черномырдин документ завизировал.

Но Черномырдин был опытный аппаратный боец и поэтому потребовал, чтобы на документе также появилась и подпись Немцова – как первого вице-премьера и министра ТЭКа. Он не хотел принимать это решение без согласования с Немцовым. К тому же он знал позицию Немцова по этому поводу и вполне мог рассчитывать на его сопротивление этой идее.

Знал также Черномырдин и то, что в тот момент (это был конец мая) Немцова не было в Москве: он был в Китае, готовил визит туда самого Черномырдина. Но Березовский тоже был парень не промах: он сел в свой самолет и полетел в Китай, к Немцову.

Немцова он нашел в центре Китая на строительстве самой большой в мире ГЭС “Три ущелья” на реке Янцзы. Там Немцов, как министр ТЭКа, в рамках подготовки визита Черномырдина, вёл предварительные переговоры по продаже китайцам российского энергетического оборудования.

Березовский опять настоятельно предложил Немцову “снять все накопившиеся между ними разногласия” и тоже (как и Черномырдину) пообещал поддержку на предстоявших в 2000 году выборах президента. И, разумеется, опять предрёк ему незавидную судьбу в случае, если он откажется поддержать Березовского. В свойственной Березовскому манере он начал сокрушаться, что Немцов был неблагодарным, что Березовский так много для него сделал, и что Немцов не видел своей собственной выгоды от союза с таким влиятельным человеком как он.

В конечном итоге все они оказались в Пекине, куда прилетел и Черномырдин. Там и состоялся широко известный в узких кругах конфиденциальный разговор Черномырдина и Немцова, в ходе которого они выяснили, что Березовский каждому их них пообещал президентское кресло в 2000 году. Рассмеявшись и пожав друг другу руки, они дружно послали Березовского к чёрту. Проект «Березовский – председатель совета директоров “Газпрома”» был окончательно похоронен.

Ярости Березовского не было предела. Именно тогда он стал везде твердить как заведённый одну и ту же фразу: “Премьер у нас слабенький, надо искать замену…”. Но первый серьёзный удар был нанесён не по Черномырдину, а по Немцову. Именно в тот момент Березовский поставил на нём как на преемнике жирный крест.

3 июня в Москву с официальным визитом прибыл президент Азербайджана Гейдар Алиев. Вот как сам Немцов вспоминает это событие: “...Я спокойно ехал на работу, жара стояла под 35 градусов, страшная духота… Неожиданно позвонил Черномырдин и велел мне срочно ехать во Внуково встречать Гейдара Алиева.

– Виктор Степанович, я в душераздирающем виде.

– Ты что, в трусах?

– Нет, хуже: в белых штанах и в майке.

– Ничего, неплохо, – сказал глава правительства.

– Так не моя же очередь, а Чубайса.

– Чубайса мы уже задействовали на другой работе, – отрезал Черномырдин.

Пришлось разворачивать машину и мчаться в аэропорт. Заехать домой или в магазин, чтобы переодеться, времени не оставалось. Когда я приехал в аэропорт и посмотрел на МИДовских чиновников, то понял, что даже одолжить у кого-то костюм не удастся, потому что, как назло, чиновники попались совсем мелкие. Мне ничего не оставалось, как снять с охранника пиджак с золотыми пуговицами и идти к трапу.

Гейдар Алиевич вышел в шерстяном черном костюме, белой рубашке и тёмном галстуке. Весь потный. Обнял меня и говорит тихонько: «Я ещё с советских времен был против этого дебильного протокола».

Встреча прошла нормально, мы очень быстро расселись по лимузинам, но телекамеры, естественно, зафиксировали во всех нюансах мой внешний вид и контраст с прилетевшим президентом дружественной страны.”

Казалось бы пустяк, на который можно было бы не обращать внимания. Но в этот раз контролируемые Березовским и Гусинским СМИ как с цепи сорвались. Все телевизионные каналы в прайм-тайм только и говорили о белых штанах Немцова и диком международном скандале, который он устроил. “Непрофессионализм” и “легкомыслие” – это были ещё самые дипломатичные выражения, которыми тогда “независимые” журналисты наградили незадачливого первого вице-премьера.

Пресса его откровенно хоронила. С каким-то невероятным остервенением все ведущие журналисты Первого канала и НТВ старались как можно больнее и забористее его оплевать. Разумеется, что после этого потока издевательских комментариев в прессе, администрация президента (скорее всего сам Юмашев) с постным видом и в соответствовавших выражениях доложили Ельцину о чудовищном проступке его любимца и о разразившемся в связи с этим международным скандалом.

Сам Немцов это описывает так: “...Звонит Ельцин и спрашивает: «Ну что, встретили? Я слышал, вы как-то странно его встретили. Вы как одеты-то были?» Я рассказал.

– Это грубейшее нарушение правил. Почему вы вообще на работу в таком виде являетесь? – прорычал президент в трубку.

Подобное поведение, действительно, было нарушением традиции. Это в Индии все ходят в белых одеждах: белые брюки, белая рубашка с коротким рукавом, да и галстука нет. В Пакистане такой же этикет. В России все с точностью до наоборот. Я нарушил правила, а этого делать категорически нельзя, неприлично».

Разумеется, Березовский и Гусинский сделали из мухи слона. Разумеется, они отдавали себе отчёт в том, что они делали. Как, впрочем, и Юмашев с Татьяной Ельциной. Но вот так называемые “независимые” журналисты до сих пор утверждают, что они действовали по собственному разумению, и никто на их гражданскую позицию никакого влияния никогда не оказывал.

Пусть эти их утверждения останутся на их совести. Но факт остаётся фактом: в результате такого рода компаний (которые потом продолжились с завидной регулярностью) они из перспективного политика Немцова сделали мальчика для битья.

Это травля Немцова ведущими российскими медиа уже не прекращалась в течении всего его пребывания в правительстве России. Даже подводя итоги 1997 года в своей еженедельной (самой рейтинговой на тот момент) общественной-политической программе “Итоги” на НТВ любимый журналист российской интеллигенции Евгений Киселёв отмечал, что «от всей кипучей деятельности любимца президента почему-то ярче всего в памяти остались белые штаны на встрече Алиева в аэропорту и с треском провалившаяся кампания по пересадке правительственных чиновников с ‘Мерседесов’ на отечественные ‘Волги’». Киселёв даже не отказал себе в удовольствии и картинно перечеркнул на экране фотографию Немцова крест-накрест. Это был знак всем: на карьере Немцова поставлен жирный крест. Провинциала из Нижнего Новгорода меньше чем за полгода настоящие хозяева России из всеобщего кумира прекратили в клоуна.

Нужно отдать должное профессионализму организаторов этой травли. Ведь многие россияне до сих пор думают, что это они сами решили разлюбить Немцова. И никто их к этому не подтолкнул и в головы эту мысль не вложил. Она сама родилась. Из белых штанов…

Часть 5

В конце мая Ельцин отправился в Париж для подписания уже ранее упомянутого нами “Основополагающего акта о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Российской Федерацией и Организацией североатлантического договора” (Основополагающего акта Россия - НАТО). Вопреки расхожему мнению, это не был декларативный документ. Он действительно означал новый этап в сотрудничестве между Россией и Западом.

В преамбуле договора было сказано, что Россия и НАТО больше не рассматривают друг друга как противников.

Первый пункт Акта предусматривает, что Россия и НАТО :

- в Европе будут совместно укреплять роль ОБСЕ в общеевропейской безопасности;

-откажутся от применения силы (кроме как с санкции Совбеза ООН);

-будут уважать территориальную целостность государств и Хельсинкский акт;

-признают за европейскими государствами право выбора путей обеспечения собственной безопасности.

Второй пункт предполагает создание Совета Россия - НАТО в качестве консультационного органа, а также определяет основополагающие принципы таких консультаций: отсутствие у России и НАТО права вето по отношению к действиям другой стороны, запрет использования прав России и НАТО для ущемления интересов других государств.

Третий пункт гласит, что Россия:

-участвует в созданном здесь же, в Париже, Совете евро-атлантического партнерства (СЕАП - многосторонний форум, созданный для развития отношений между НАТО и не входящими в НАТО странами в Европе и частях Азии, примыкающих к европейской переферии) и программе “Партнерство во имя мира”;

-обменивается с НАТО информацией по военным доктринам, бюджетам и военным стратегиям;

-участвует с НАТО в совместных операциях под ответственностью ОБСЕ или под руководством Совбеза ООН;

-сотрудничает в области нераспространения оружия массового поражения и в области тактической ПРО;

-сотрудничает в области обеспечения безопасности воздушного движения; -участвует в Конференции национальных директоров по вооружениям (КНДВ);

-вместе с НАТО совместно борются с наркотрафиком

-вместе с НАТО проводят совместные учения в области ликвидации последствий техногенных катастроф и чрезвычайных ситуаций.

И, наконец, четвертый пункт содержит обязательства, что:

-НАТО не будет размещать ядерное оружие на территории новых членов и не будет строить места для его хранения;

-Россия и НАТО будут работать над Соглашением об адаптации Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) и лимитам на вооружения от Атлантики до Урала, которые будут пересматриваться каждые пять лет с 2001 года.

Не стоит преувеличивать значение этого документа. Это не было прорывом в отношениях между Россией и Западом и началом их полномасштабного военного сотрудничества. Но, тем не менее, это был весомый шаг на пути к такому сотрудничеству. И при благоприятных обстоятельствах он мог перерасти во что-то большее.

Не будет большой натяжкой сказать, что если бы набранный темп сближения России и НАТО (прежде всего - с США) сохранился, то Россия сейчас уже бы была членом НАТО. Но этого не случилось. Причины этого выходят далеко за рамки данной книги не только в смысле ее темы, но даже и в смысле того периода времени, который она охватывает. Однако даже в ней мы еще успеем увидеть как скоро эти отношения начали деградировать и разворачиваться в совершенно противоположном направлении.

Прямо из Парижа 31 мая Ельцин прилетел в Киев, где, вместе с президентом Украины Кучмой, подписал так называемый “Большой договор” - “Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Россией и Украиной”. Он стал не столько юридическим документом, сколько, по выражению Кучмы, «ключевым звеном украинской внешней политики» или, как его назвал Ельцин, «своеобразным водоразделом между российскими прошлым и будущим».

Отказ России от Украины как части «большой России» свидетельствовал об окончательном, в том числе психологическом, выходе из имперского состояния. Верховная Рада Украины ратифицировала договор 14 января 1998 года, а Госдума РФ – 25 декабря 1998 года. Для Украины ключевым было признание ее суверенитета, гарантии неприменения силы или угрозы ее применения, подтверждение нерушимости существующих границ – иными словами, отказ России от претензий на Крым и Севастополь.

А ограничением стало обязательство не заключать с третьими странами договоров, направленных против России, не предоставлять свою территорию для использования в ущерб российской безопасности. Украина гарантировала соблюдение национальных прав русскоязычного населения, но механизмы ответственности за несоблюдение этих гарантий, как и механизмы реализации других «политических деклараций», не были прописаны. (1 апреля 2019 года этот договор прекратил свое действие).

Июнь тоже был неспокойным. На Кавказе то тут, то там какие-то бандиты захватывали заложников и требовали за них выкуп. В этом уже не было никакой политической подоплеки. Просто некоторые (далеко не все) оставшиеся не у дел боевики и их командиры после окончания боевых действий не разошлись по домам, а незаметно (в том числе и для самих себя) превратились в бандитов, зарабатывающих на торговле заложниками.

А 27 июня в поезде “Юность”, шедшем из Москвы и Санкт-Петербург, около семи вечера, раздался мощный взрыв. Он произошел в 13-м вагоне поезда. По версии следствия - по причине неосторожного обращения с безоболочным взрывным устройством (400 гр. в тротиловом эквиваленте) уроженца Дагестана 24-летним Гаджи Магомеда Халилова в тот момент, когда Халилов пытался установить его в технологический люк под потолком вагона. Погибли пять человек (включая самого Халилова) и еще тринадцать человек получили ранения различной степени тяжести. Кто организовал этот теракт и вообще: было ли это терактом - следователи ФСБ выяснить так и не сумели.

А тем временем по Москве опять стали ходить слухи о том, что Ельцин снова начал злоупотреблять алкоголем. Эти слухи обрастали самыми невероятными подробностями. Будто бы врачи разрешили Ельцину немного принимать спиртного, поскольку, с учетом его личной специфики, это являлось единственным доступным ему способом “снять стресс”. Будто бы такое решение врачи приняли из опасений вызвать таким “стрессом” еще один инфаркт, который его гарантированно добьет. И в этих условиях (будто бы!) они посчитали небольшие дозы алкоголя “меньшим злом”.

Немцов, который в этот период часто встречался с Ельциным в неформальной обстановке, утверждал в кругу своих коллег (Чубайс, Кох, Кириенко) что Ельцину дают разбавленную водку и пьет он ее совсем немного: три - четыре рюмки сильно разбавленной водки за весь обед. Что “дедушке” это не вредит и он хорошо “держит дозу”.

Рассказы Немцова мало чем отличались от таких же рассказов Юмашева. Он тоже говорил, что Ельцину тяжело признать себя немощным стариком. Это разрушает его personality, его собственное представление о себе, как о мощном, харизматичном и крутом мужике из народа. В его представлении т.н. “настоящий русский мужик”, которому врачи запрещают пить водку - уже и не мужик вовсе, а глубокий инвалид. А в таком случае нечего и думать о руководстве страной.

Возможно, что это было правдой, и Ельцин действительно уже был инвалидом. Но признаться в этом самому себе он не хотел или не мог. Вдобавок можно смело предположить, что и его окружение не очень-то стремилось открыть ему глаза на этот счет.

Всех в Семье устраивал Ельцин-президент, который вполне еще может вести протокольные встречи и даже заниматься контактами на уровне лидеров G-8 и внешнеполитической стратегией, но всю “текучку” уже брали на себя его верные помощники - Юмашев и дочь Татьяна. Разумеется, объясняя себе и окружающим, что делают они это исключительно из желания помочь “папе” и хоть немного его разгрузить.

Касательно же внешней политики, то не исключено, что внешнеполитическая стратегия в значительной степени осталась вне сферы их влияния лишь потому, что Примаков ее им не отдал, отстояв свое право самому ею заниматься и, минуя всех, напрямую контактировал по этому поводу с Ельциным.

Нельзя сказать, что эта примаковская линия была объективно полезна в тот момент для России. Вполне возможно, что будь Юмашев в большей степени вовлечен в эту тематику, внешнеполитическая стратегия России конца девяностых не стала бы так стремительно превращаться в плохое издание позднесоветской.

Но факт остается фактом: Примаков оказывал все большее влияние на внешнеполитические взгляды Ельцина, но пока это еще не так сильно бросалось в глаза. Однако, характерно, что в мае, накануне поездки в Париж на саммит НАТО, Ельцин уволил с поста министра обороны протеже Лебедя - “общевойскового” генерала Игоря Родионова и поставил на его место генерала Игоря Сергеева, на тот момент - главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения.

В этом трудно было не увидеть влияние Примакова, который все больше втягивал Ельцина в тематику пресловутого “разоружения” - целой отрасли отечественной дипломатии, которая десятилетиями занималась бесконечными переговорами с американцами по вопросам ограничения стратегических вооружений.

При всей очевидной бессмысленности этой темы (при наличии других ядерных держав и, прежде всего - Китая, размер ядерного арсенала которого никому неизвестен, впрочем, как и его стратегия в области развития и применения ядерного оружия), это была единственная тема, по которой Россия по праву претендовала на роль великой державы и вела переговоры с Америкой на равных. Это, конечно же, льстило самолюбию Ельцина, и Примаков не упустил шанса этим воспользоваться.

Во всех остальных вопросах Ельцин полностью положился на свою администрацию во главе с Юмашевым. И правительство, очень быстро почувствовало заметный дефицит президентского участия в его делах.

Молодым вице-премьерам, министрам ключевых министерств и их первым заместителям было удивительно, что президент не только до их назначения на работу, но даже и после, в течении трех месяцев работы нового правительства, не провел с ними не только ни одного совещания, но даже не удосужился познакомиться с ними. Им трудно было допустить мысль, что президенту нет дела до того, кто является в стране, которую он возглавляет, вице-премьерами или, например, министром экономики.

На фоне этого недоумения, слухи о том, что Ельцин опять начал выпивать, стали обрастать все более шокирующими подробностями и молва уже начала приписывать Ельцину даже то, чего и в помине не было. Все громче и сильнее в правительственных коридорах звучали нелицеприятные эпитеты в адрес президента и это уже выходило за рамки обычных сплетен о начальстве, которые являются неизбежной частью российской чиновничьей традиции.

В какой-то момент, Юмашев понял, что ситуация становится уже нетерпимой и начинает сказывается на общем уровне исполнительской дисциплины. Видимо поэтому было принято решение организовать встречу Ельцина с частью нового состава правительства.

Такая встреча, по замыслу ее организаторов, должна была снять все вопросы и показать молодым министрам и вице-премьерам бодрого и энергичного Ельцина. Именно про такого Ельцина им рассказывали их коллеги из “старого”, еще гайдаровского правительства образца 1992 года, Черномырдин и Чубайс.

Было решено, что новых членов правительства повезут к Ельцину в его резиденцию “Шуйская Чупа” в Карелии. Сейчас ее уже нет, для Путина она оказалась слишком маленькой и убогой, и поэтому ее продали. Делегацию возглавит Немцов, а для верности ее будут сопровождать сам Юмашев и дочь Ельцина Татьяна.

Для поездки выбрали четверых: двух вице-премьеров: Коха и Уринсона, и двух фактических министров (в должностях первых заместителей) Кудрина и Кириенко. С каждым из них провели соответствующую беседу, расписали роли и подробно объяснили, что и как можно и нужно говорить президенту. И, разумеется, что и как не нужно говорить.

За неделю до назначенной даты, с каждым из них по отдельности провели разговор сначала Немцов, а потом еще и Юмашев. Смысл бесед состоял в том, что им не надо пытаться с Ельциным говорить на какие-то сложные темы, пытаться посвятить его в тонкости тех вопросов, которые их волнуют и тем более не надо ставить его перед необходимостью принятия какого-то решения.

Все, что будет происходить - не более, чем протокольное событие. Вопросы и ответы должны быть согласовано заранее, все решения подготовлены и Ельцин должен лишь под камеры их озвучить. Разумеется, что согласовывать свои вопросы нужно было с администрацией президента.

В конечном итоге все кончилось большим совещанием у Чубайса, где было принято решение, что итогом этой встречи с президентом должен стать президентский указ, предписывающий правительству в течении трех месяцев погасить все накопившиеся к этому времени долги по зарплатам бюджетникам (включая военных) и пенсионерам.

Разумеется, правительство заранее к этому подготовилось. Четыре месяца напряженной работы не прошли даром: были получены дополнительные доходы от приватизации и таможенные сборы, повышена собираемость налогов, резко ужесточилась бюджетная дисциплина. Правительству понимало, что погасить долги по зарплатам оно может даже быстрее, чем за три месяца.

На всякий случай, в последний момент, Кох, с помощью Потанина и известного финансиста Бориса Йордана, договорился с Джорджем Соросом о краткосрочном кредите (Bridge Loan) для правительства в размере 500 млн. $. С такой “подушкой безопасности” всякие сомнения в способности правительства выполнить эту задачу исчезли. Только после этого был написан проект указа, который Ельцин должен был подписать после встречи с правительственной делегацией.

Драматургия была такова, что Ельцин на этой встрече грозно потребует от правительства немедленно погасить все долги по зарплатам и пенсиям (“сколько можно терпеть! Это недопустимо!”), а вытянувшиеся в струнку чиновники должны будут взять под козырек и сказать “Есть!”. Все это должны были снять телевизионные камеры ведущих телеканалов и показать в выпусках теленовостей в прайм-тайм. И при этом еще сообщить, что Ельцин подписал соответствующий указ.

Все иллюзии по поводу предстоящей встречи (если они и были) к тому моменту у ее участников уже рассеялись. Они поняли, что никакого неформального и заинтересованного диалога за закрытыми дверями не будет. Максимум, что они смогут получить от этой встречи - так это увидеть живого и относительно здорового президента. Это, по замыслу ее организаторов, должно было хоть как-то погасить волну слухов о плохом состоянии здоровья Ельцина. И речи не могло идти о том, что им явится президент “образца 1992 года”. Однако, действительность превзошла все их самые смелые предположения. Вот как об этой встрече в Шуйской Чупе вспоминает Кох.

“ Утром 8 июля мы вылетели спецрейсом из Москвы в Петрозаводск. Потом еще около часа нас везли на машинах и к полудню мы добрались до резиденции президента. Это был небольшой двухэтажный дом в лесу, на берегу озера. Нас встретил сам Борис Николаевич, вместе с Наиной Иосифовной. Также с ними были дочь Татьяна и заместитель Юмашева - Юрий Федорович Яров, которого я знал еще с конца восьмидесятых, когда он работал председателем Леноблисполкома.

Боря Немцов сразу захватил все внимание Ельцина и остальные участники группы выступали просто массовкой на встрече этих двух политиков. Юмашев держался вместе с нами, даже не пытаясь перехватить внимание на себя. Да это было и бесполезно: два Бориса так сильно вцепились в друг друга, что казалось, будто их интересуют только они сами.

Боря, на правах руководителя группы, представил нас Ельцину. Тот выглядел дружелюбно, но большого интереса к нам не выказал. Пожав руки и сказав: “Очень приятно”, он опять полностью углубился в разговор с Немцовым. Говорили они громко, напоказ, Боря ржал как конь и сама беседа была ни о чем. Как здоровье, что Москва, куда ездил, с кем познакомился и т.д. Приехавшие с нами телевизионщики все это снимали и было ясно, что оба Бориса просто делают картинку для выпусков новостей.

Было похоже, что Ельцин, незадолго до нашей встречи, сделал себе новые зубы и еще не успел толком к ним привыкнуть. Поэтому он периодически их облизывал и чуть-чуть шамкал и шепелявил. Но это были мелочи. В целом он выглядел похудевшим, вполне вменяемым, но слегка заторможенным. От его былой реактивности не осталось и следа. Впрочем, возможно, что его прежняя быстрота реакции была только лишь эффектом телевизора: ведь вживую я общался с ним впервые.

Ельцин с нескрываемой гордостью сообщил, что он велел построить на территории резиденции крытый теннисный корт, и тут же предложил нам пойти и посмотреть на него. Было заметно, что для него было очень важно оставить у нас впечатление о себе, как о человеке, ведущем спортивный образ жизни и регулярно играющим в теннис. Мы подошли к большому ангару и вошли внутрь. Ельцин тут же взял ракетку и, поставив Немцова с другой стороны сетки, сделал ему две-три подачи. Немцов хорошо играл в теннис и поэтому легко их отбил. А Ельцин даже не пытался их взять. Просто брал новый мячик и снова подавал.

- Валя, а он что, реально каждый день играет в теннис? - спросил я стоявшего рядом со мной Юмашева.

- Нет, конечно. Так, выйдет на корт, подаст пару раз и все. Но регулярно надевает спортивную форму, подолгу ходит по корту с ракеткой, затем - сауна, потом долго сидит в раздевалке с полотенцем на шее… - откровенно ответил мне Валентин.

Это была вся та же история про Ельцина, который никак не хотел стареть. Ему было тяжело расстаться с тем своим образом жизни, который он считал единственно правильным: застолья с обильной выпивкой и красивыми тостами, много спорта, баня с вениками и холодной купелью, хорошая мужская компания, в которой и решаются все важные вопросы…

Это был его вызов самому времени, его война с неожиданно свалившейся на него старостью. Ведь она, действительно, пришла к нему довольно рано: ему в этот момент было всего шестьдесят шесть лет. Его буйный нрав, положенный на обе лопатки пятью инфарктами, кричал нам всем: я тут, я жив, я играю в теннис, я парюсь в бане, я все тот же, что и раньше, не списывайте меня со счетов, я еще вам всем покажу!

Погуляв по территории резиденции, мы всей толпой (включая три съемочные группы), завалились в небольшой коттедж, который, собственно и был, местом, где жил Ельцин. В этом доме не было специального зала для совещаний, поэтому мы расположились в небольшой столовой. Было тесно и жарко от ламп, которыми нас осветили телевизионщики.

Немцов представил нас президенту, описав каждого каким-то шутливым комментарием. Ельцин улыбался и повторял: “Очень приятно, рад познакомиться”. Затем каждый из нас сыграл свою заранее выученную роль. Ельцин тоже ответил в соответствии со сценарием и потом картинно, под камеры, подписал указ о том, что правительство должно в три месяца погасить все долги по зарплатам и пенсиям. После этого телевизионщики ушли и стало немножко посвободнее. Все это действо продлилось вряд ли больше, чем полчаса.

“Ну что? Давайте пообедаем?” - оглядев всех нас, с явным удовольствием спросил Ельцин. “Накрывайте!” - не глядя ни на кого конкретно громко сказал он. Тут же из какой-то боковой двери появились официанты и начали ставить на стол посуду и столовые приборы. Я с некоторым удивлением увидел перед собой водочную рюмку. Их поставили каждому из нас. Озадаченный, я посмотрел на Немцова. Он мне одними глазами дал понять, что все в порядке и волноваться не о чем.

Подали закуски. Ельцин громко и с нажимом сказал “Дайте водки”. Мы все напряглись. Я посмотрел на Наину Иосифовну. На ее лице был написан молчаливый протест. Принесли несколько бутылок водки. За столом сидело человек десять - двенадцать. Официанты разлили. Ельцин сидя поднял рюмку за наше здоровье. Выпили. Водка была самая обыкновенная, неразбавленная, полноценные 40 градусов. Закусили.

Потом выпили по второй. Немцов поднял тост за президента. Принесли горячее. Выпили по третьей. Потом еще. Пили за Россию, за Наину Иосифовну. За ельцинское гостеприимство… В общей сложности гости и Ельцин выпили примерно по шесть-семь рюмок. Я зачарованно смотрел как он их опрокидывает. В конце обеда в каждом из нас было по честных триста с лишним граммов белой.

Подали десерт. Под десерт Яров достал из бара большую бутылку какого-то дорогого коньяка. Пили коньяк. Вышли на улицу курить, размяться. Ельцин спросил у кого-то из охранников: “Баня готова?” Ему что-то ответили. Он посмотрев на Немцова, сказал: “Пойдем в баню!” И они вдвоем ушли париться.

Уходя, Немцов, по указанию Ельцина, захватил с собой яровский коньяк. За ними следом шел официант, который нес ящик пива. Когда они ушли, Яров подмигнул мне и достал еще одну бутылку коньяка. Мы все расслабились, расселились на веранде и стали ждать двух Борисов, тихонько его попивая. Пить спиртное никому особенно не хотелось и мы, (нас оставалось человек десять) так и не допили эту бутылку.

Парились они часа два. Разумеется, всю бутылку коньяка они опустошили. Конечно же, они запивали его пивом. Они парились и пили, парились и пили. Ельцин был неудержим. Это после пяти инфарктов и тяжелой операции на открытом сердце…

Когда они вернулись, Немцов был уже сильно навеселе. Ельцин стал еще более заторможенным, но при этом довольно улыбался. Его слегка шатало. Охранники то и дело подскакивали к нему, боясь, что он упадет. Но он всякий раз каким-то чудом успевал сохранить равновесие. По его лицу было видно, что ему очень хорошо. “Давайте рыбачить!” - сказал он охране и сел в кресло на берегу озера.

Тут же появились удочки и довольно скоро началась поклевка. Клевала в основном плотва. Поймав первые две-три рыбки, Ельцин обрадовался этому улову, потребовал сварить из них ухи, но потом притих и передал удочку охраннику. Вскоре он уснул. Прямо в кресле. Мы стояли вокруг него и смотрели как он спит. Было около шести вечера. Повисла тишина: все вдруг замолчали. Наступал теплый летний вечер. Было слышно как жужжат комары… Так прошло примерно полчаса.

Молчание прервал Юмашев, сказав: “Ну, все. Давайте собираться. Надо лететь обратно в Москву”. И мы все потянулись к автомобильной стоянке. “Рабочая встреча высокопоставленных правительственных чиновников с президентом России” (так окрестили ее журналисты) подошла к концу. Попрощавшись с Татьяной, Наиной Иосифовной и Яровым, мы сели в машины и уехали в аэропорт.

Всю дорогу обратно Немцов пытался убедить меня в том, что водка была разбавленной. Это было очень забавно: наблюдать как пьяный Борис пытается выгородить “дедушку”, к которому он испытывал безотчетную, почти сыновью любовь.

В принципе, Борис (как и Юмашев) рос без отца и поэтому по-человечески вполне объяснимо, что и он и Юмашев тянулись к Ельцину как к сильному и харизматичному мужчине, который был благосклонен к ним, и который годился им в отцы. В этом, видимо, сказывалась нехватка мужского участия в их детстве.

Но я не стал подыгрывать Борису и сказал, что я еще не сошел с ума и могу отличить разбавленную водку от обычной. Тогда он начал убеждать меня в том, что Ельцину наливали из другой бутылки. Конечно, - парировал, я. И коньяк и пиво - тоже разбавили… Прекрати, Боря. Я уже все понял.

Потом ко мне подсел Юмашев и стал расспрашивать о моих впечатлениях. Я сказал ему, что очень впечатлен, что Борис Николаевич в прекрасной форме и теперь я понимаю, что все слухи о его недееспособности - не более, чем клевета недоброжелателей. Для убедительности, я привел несколько ничего не значащих фраз Ельцина, брошенных им за обедом, которым я придал отсутствующий в реальности глубокий смысл.

Валентин посмотрел на меня недоверчиво. Он был явно недоволен моим очевидным лицемерием. Он, видимо, тоже приготовился к дискуссии о разбавленной - неразбавленной водке, а также можно ли считать сегодняшнего Ельцина напившимся в хлам алкоголиком или это скорее характеризуется как проявление бьющего через край здорового раблезианства.

Но, честно говоря, я вообще не склонен был разговаривать. Хотя бы потому, что я-то точно был поддатый. На свой счет я не обольщался. Конечно, не так сильно как Немцов (который вдобавок к водке за обедом трескал с Ельциным в бане еще коньяк и пиво), но все же достаточно, чтобы плохо соображать.

К тому же, то что я увидел - ошеломило меня. И прежде, чем быть готовым разговаривать на эту тему, я должен был внутри себя все отрефлексировать и самому себе объяснить то, что я увидел, в чем участвовал и как это называется. Было понятно, что это можно назвать как угодно, но никак не “рабочей встречей высокопоставленных правительственных чиновников с Президентом России”.

Мне стало ужасно тоскливо. Вся эта атмосфера, в которой “свита делает короля” мне стала понятна до мельчайших деталей. Мой энтузиазм, с которым я занимался своей работой, в одно мгновенье улетучился и я понял, что с этой работы надо уходить. Довести до логического завершения аукцион по “Связьинвесту” и уходить.”

Часть 6

Нужно заметить, что замена министра обороны с традиционного советского генерала Родионова, который (помимо прочего) руководил ещё и кровавым разгоном митинга в Тбилиси в 1989 году, на Сергеева, занимавшегося до этого только ракетами стратегического назначения, открыло возможность для дальнейшего сокращения расходов на сухопутные войска и обычные вооружения, на чём уже много лет настаивало правительство.

Черномырдин и Чубайс не преминули воспользоваться этим обстоятельством и при поддержке Юмашева положили на стол Ельцина указ о сокращении численности армии на полмиллиона человек. Теперь численность российской армии составила 1,2 миллиона военнослужащих. Пока во главе министерства обороны стояли генералы-выходцы из “обычных” войск, об этом не могло быть речи. При любом намёке на такого рода сокращение они устраивали Ельцину форменную истерику, и он отступал.

После войны в Чечне Ельцин опасался наступать на интересы своего армейского генералитета. Видимо, он не забыл глухую фронду солдат и офицеров взявшего Грозный Волгоградского корпуса и его командира – генерала Льва Рохлина. Тогда, как вы помните, дело дошло до того, что во избежание эксцессов Ельцин был вынужден в самый разгар войны (в начале февраля 1995 года) снять с фронта самое боеспособное соединение российской армии и отправить его обратно в Волгоград.

Но с новым министром обороны правительство быстрее нашло общий язык, и поэтому на этот раз какого-то организованного сопротивления сокращению армии генералитет не оказал. Ельцину на стол положили согласованный всеми проект указа, и он его подписал. Помимо прочего, это сокращение помогло Ельцину хоть чуть-чуть растопить лёд недоверия со стороны западных союзников и, следовательно, шансы на то, что когда-нибудь Россия будет интегрирована в НАТО, выросли.

Однако главным достоинством этого сокращения была, разумеется, огромная экономия бюджетных средств. А значит, дефицит бюджета становился меньше, следовательно меньше нужно было брать кредитов и реже включать печатный станок. В итоге инфляция снижалась, и поэтому появились стимулы к инвестициям и росту сбережений.

Результат не заставил себя ждать. Если в предыдущем, 1996, году инфляция достигла 22% по году, то по итогу 1997 года она оказалась примерно 11%. Это всё были результаты работы “правительства молодых реформаторов-2”.

Впрочем, эти результаты никак не сказались на репутации правительства. Усилиями “свободной” российской прессы оно все равно казалось народу антинародным и некомпетентным. Медиа, контролируемые Березовским и Гусинским, не хотели замечать очевидных успехов этого правительства, но в отсутствие каких-либо серьёзных претензий занимались банальной травлей его членов.

Было бы неправильно считать, что в этот период нападкам подвергался один только Немцов. Это не так. Достаточно вспомнить вой, который ещё зимой подняли медиа по поводу медвежьей охоты Черномырдина. И сколько бы им не объясняли, что все лицензии были оформлены, что заранее знать, какой медведь вылезет из берлоги, большой или маленький, было невозможно, а разглядывать его в этот момент (вместо того, чтобы стрелять) – опасно для жизни, всё равно Черномырдин оказался для прессы живодёром и садистом.

Практически за каждым заметным членом правительства была установлена форменная слежка, а любое их действие тщательно комментировалось, причём всегда – в негативном контексте. Гусинский в разговоре с Чубайсом прямо объяснял ему, что, когда его телеканал критиковал правительство, просмотры росли, на канал приходило больше рекламы, росла её цена, а значит росли и его, Гусинского, доходы. Когда же он начинал правительство хвалить, то просмотры падали со всеми вытекающими последствиями.

Отсюда Гусинский и Березовский делали вывод о том, что, если правительство хотело получить позитивную прессу, оно должно было подумать над тем, как компенсировать этим двум медиаолигархам выпадающие в связи с этим доходы. И следом они элегантно переходили к разговору о том, как, по их мнению, должен был закончится аукцион по продаже акций Связьинвеста.

К тому времени ситуация вокруг этого аукциона более-менее прояснилась. На 25% + 1 акцию Связьинвеста претендовали два мощных конгломерата. Первый, возглавляемый испанской телекоммуникационной компанией Telefonica, включал в себя как миноритарных акционеров с небольшими долями Гусинского, Березовского и Альфа-групп. Второй, возглавляемый известным американским финансистом Джорджем Соросом, включал себя ещё, как его младших партнеров, “Интеррос” Потанина и “Спутник” Бориса Йордана.

И хотя Гусинский имел небольшую долю в этом проекте, он считал, что на кону стояла его репутация как человека, который “решает в России все вопросы” (видимо он так отрекомендовал себя руководству Telefonica), к тому же он, как мы помним, считал, что власть (конкретно – Ельцин) была ему должна за поддержку на выборах 1996 года. Поэтому он очень активно давил на правительство в нужном ему направлении.

Самому сильному давлению подвергся, по понятным причинам, Кох. Березовский и Гусинский попеременно приходили к нему в кабинет и на всякие лады склоняли его к мысли, что не было никаких других вариантов, кроме победы Telefonica. Гусинский сулил ему миллионы долларов и хорошее отношение прессы, Березовский – блестящую карьеру (как это у него водилось) и, разумеется, тоже миллионы…

Ну, а в случае негативного исхода, он должен был пенять на себя, поскольку его судьбе никто не позавидовал бы: уголовные дела и уничтоженную репутацию они ему гарантировали. И этот как минимум. Но, впрочем, они были уверены, что Кох – умный человек и не захотел бы спустить свою биографию в сортир. Поэтому они к нему ходили и объясняли, что к чему. Будь на его месте другой человек, они бы уже давно просто заменили его на более покладистого и понятливого, а не занимались бы спасением его заблудшей души.