Живая книга о Ельцине

Разумеется, потом, после штурма (а в 1991 году он скорее всего тоже был бы для него успешен) ему также выдали бы письменный приказ, подписанный задним числом. Но всё-таки отдадим должное Грачёву: по его собственному признанию, во второй раз он чувствовал за собой правоту, а в первый раз – нет. Поэтому в 1993 году он пошёл на штурм Белого дома.

И причиной тому стали те самые проельцинские митинги, которые состоялись у Моссовета и в других местах столицы. В 1993 году такие митинги в поддержку властей были, а в 1991 году ГКЧП пребывал в гордом одиночестве. И это важно понимать, когда мы анализируем события 3–4 октября 1993 года.

Как утверждал впоследствии Гайдар, военные наконец поняли, что гражданские сторонники Ельцина сами готовы с оружием в руках защищать президента и его реформы. И что большинство людей (во всяком случае в Москве) – за Ельцина. И что, если армия не вмешается в этот конфликт, то его последствия будут ужасными, поскольку в столице начнётся неконтролируемое столкновение огромных масс гражданских лиц, многие из которых, увы, к тому моменту уже были вооружены.

Поэтому в 4:20 Грачёв дал команду войскам, в частности танковым подразделениям Кантемировской дивизии, выдвинуться в сторону Белого дома и занять позиции у гостиницы «Украина».

Тем временем войска МВД вновь оцепили Белый дом. За их спиной формировались штурмовые роты из тульских десантников и спецназа 27-й бригады. К ним присоединились бойцы дивизии Дзержинского и таманцы. К 6:00 кольцо вокруг Белого дома было замкнуто. Сторонники Верховного совета вновь оказались в полной блокаде. К тому времени уже несколько часов в здании снова не было ни воды, ни тепла, ни света.

А Ельцин, вернувшись из министерства обороны в Кремль, опять лёг спать… Это было какое-то наваждение. Этот его непрекращавшийся приступ апатии и паралича воли напоминал аналогичный случай с Наполеоном, который в разгар переворота 18 брюмера вдруг тоже неожиданно впал в полубессознательное состояние и, если бы не его брат Люсьен и не генерал Мюрат, провалил бы все дело.

Но не прошло и пары часов, как его снова разбудил Коржаков: в Кремль приехали 40 командиров спецподразделений «Альфа» и «Вымпел». По плану Захарова они в финальной стадии операции должны были войти внутрь здания для ареста, а в случае сопротивления – уничтожения противника. Но «Альфа» и «Вымпел» заявили, что пойдут на операцию, только если им дадут заключение конституционного суда о её законности.

Почему им устроили встречу с Ельциным, остаётся только догадываться. Видимо, Коржаков и Барсуков, которым в то время подчинялись эти спецподразделения, исчерпали все свои аргументы и решили устроить эту встречу в расчёте на то, что Ельцин своей харизмой задавит альфовцев.

Получилось довольно некрасиво. Знаменитая ельцинская харизма дала сбой (возможно из-за описанного выше «странного» его состояния): Ельцин им приказал, они в ответ молчали. Тогда он их спросил, выполнят ли они его приказ? Они опять промолчали. Тогда он их спросил, отказываются ли они от выполнения приказа? На это они тоже ответили молчанием. На этом и разошлись. Ельцин был мрачнее тучи…

Но Грачёв уже действовал без оглядки на других силовиков. В 7:00, под прикрытием пулемётного огня со всех окружавших Белый дом БТРов, десантники и армейский спецназ пошли вперёд. В ответ из окон не только Белого дома, но и с крыш близлежащих домов прицельным огнем из автоматов и снайперских винтовок им ответили боевики Ачалова и Макашова.

Начался бой. Со обеих сторон были большие потери. Как это всегда бывает, атакующие пострадали сильнее. Тем не менее, в течение первого часа ими был захвачен стилобат, все подземные помещения, и коммуникации. Однако само здание оставалось в руках оборонявшихся. Атакующие заняли удобные позиции уже на самых подступах к Белому дому и приготовились к следующему броску. Затем, в течение ещё одного часа, атакующие проникли на первый этаж и частично там закрепились.

Дальнейшее их продвижение оказалось невозможным из-за того, что оборонявшиеся заняли удобные позиции внутри здания, и продолжение штурма привело бы к огромным для атакующих потерям.

В 9:00 на Калининский (ныне – Новоарбатский) мост выехали шесть танков Кантемировской дивизии. Ещё больше десятка танков выстроилось напротив Белого дома на противоположной стороне Москвы-реки, вдоль набережной Тараса Шевченко.

На мост приехал Грачёв. Подойдя к одному из танков, он о чём-то поговорил с его командиром. После недолгого разговора командир кивнул, откозырял генералу, и скрылся внутри башни. Развернув пушку в сторону Белого дома, танк выстрелил. Снаряд попал в центр здания, в окно 12 этажа. Через короткий промежуток времени и другие танки на мосту начали стрелять. Всего было выпущено 12 снарядов. Часть из них были зажигательными, часть – бронебойными болванками. В прессе есть утверждения, что некоторые снаряды были осколочно-фугасными, но документального подтверждения этих слухам нет.

В результате этого обстрела в Белом доме начался пожар. Очень скоро горели уже все этажи выше двенадцатого. А снизу оборонявшихся уже два часа подпирали тульские десантники и пехота 27-й бригады. Со стороны Рочдельской улицы и с других сторон начали наступление бойцы дивизии Дзержинского и таманцы.

В этот момент проснувшийся Ельцин снова издал какой-то очередной указ о введении, ещё раз, чрезвычайного положения, о недопустимости чего-то там одного и желательности чего-то другого. Но в пылу сражения уже никто не обращал внимание на его инициатора, и указ этот остался незамеченным…

После обстрела из танков наступавшие продолжили атаку. Теперь они подогнали БТРы ещё ближе к Белому дому и из крупнокалиберных пулемётов начали плотным огнем обстреливать нижние этажи. После такой «артподготовки» защищавшиеся вынуждены были покинуть обстреливаемый этаж. А пулемёты тут же начинали обрабатывать следующий. И так они поднимались постепенно всё выше и выше. Сверху же оборонявшихся плотно держал бушевавший пожар. В течение следующих нескольких часов наступавшим удалось освободить от противника ещё два этажа.

К середине дня противники Ельцина оказались зажаты в промежутке между третьим и двенадцатым этажами. Тут уже всем участникам с обеих сторон стало очевидно, что сопротивление бессмысленно.

Примерно в 15:00 настал черёд «Альфы» и «Вымпела». С этими спецподразделениями вышла следующая история. После «странной» встречи с Ельциным с ними долго беседовали Коржаков и Барсуков.

Существуют различные версии, чем закончились эти переговоры. Все сходятся на том, что Коржаков (передавая требование Ельцина) дал твёрдую установку на максимально жёсткое подавление сопротивления, «чтоб впредь неповадно было». Попросту говоря, Коржаков поставил задачу всех убить. Особенно делался акцент на руководстве «бунтовщиков»: Хасбулатове, Руцком, Ачалове и Макашове.

Но дальше – версии различаются. Каноническая версия состоит в том, что «Вымпел» в конечном итоге отказался участвовать в операции. И что Ельцин им этого не простил: подразделение было расформировано, а сотрудники были переведены из штата ФСО в МВД. Разумеется, большинство из них просто подало рапорты на увольнение. А вот «Альфа», будто бы, согласилась пойти на штурм.

Но документы (в том числе видео- и аудиозаписи, имеющиеся в открытом доступе) свидетельствуют, что в операции участвовали и «Альфа», и «Вымпел». Наша версия состоит в том, что, по всей видимости, до операции и в ходе её, руководство и бойцы «Вымпела» не скупились на эпитеты в адрес Ельцина, Коржакова и Барсукова. За это и поплатились расформированием подразделения. А бойцы и командиры «Альфы» были несколько дипломатичнее, поэтому судьба была к ним более благосклонна.

Справедливости ради нужно сказать, что использование «Вымпела» в данной операции было абсолютной глупостью. «Вымпел» — это диверсанты, которые работают автономно в тылу противника и совершают диверсии на его коммуникациях. К лобовому штурму многоэтажных зданий с засевшим и хорошо укрепившимся там противником они совершенно не приспособлены. В значительной степени именно этим объясняются возражения руководителей «Вымпела» по поводу участия в той операции.

«Альфа», как подразделение антитеррора, конечно же в большей степени подходила для выполнения поставленной задачи. Видимо, поэтому руководство «Альфы» было не так активно в отказе от участия в этой операции. Но в соответствии со всеми их методиками (которые нацелены прежде всего на минимизацию потерь среди заложников и бойцов подразделения), любая антитеррористическая операция должна начинаться с попытки мирно договориться с засевшими в здании террористами.

Старших офицеров «Альфы» учили вести такого рода переговоры, налаживать контакт, психологически влиять на противника, располагать к себе, вызывать доверие и так далее. Разумеется, командиры «Альфы», вполне резонно считали, что было бы глупо не использовать эти навыки и в данной ситуации, тем более что они имели дело не с террористами, а депутатами Верховного совета и их защитниками.

Ельцинская же сторона возражала на это, что, поскольку в здании фактически уже не было заложников, и все, кто хотел уйти, такую возможность имели, то и нечего цацкаться: остались одни преступники, и их нужно просто уничтожить.

Насколько мы можем судить, эта дискуссия ничем так и не закончилась, и «Альфа» с «Вымпелом» пошли вперёд без какого бы то ни было заранее разработанного плана, предполагая импровизировать и решать всё на месте по ситуации. Как потом вспоминали сами участники операции, одно они понимали хорошо: если они (хорошо подготовленные и тренированные профессионалы) не решат эту задачу, то она всё равно будет решена. Но уже традиционным русским методом, то есть силами обычных солдат-срочников: десантников, пехоты, танкистов и других. С соответствующими потерями и чудовищной кровью с обеих сторон…

Возглавил операцию подполковник «Альфы» Владимир Келихсаев. Группа, которой он руководил, села в два БМП и дважды обогнула Белый дом, выбирая удобное место для начала операции. В ходе этой рекогносцировки Келихсаев заметил, что перед главным входом в Белый дом со стороны набережной стоял одинокий сержант милиции с громкоговорителем, который активно переговаривался как с защитниками Белого дома, так и с атаковавшими их бойцами. И, как это ни странно, обе стороны нет-нет, да слушались маленького сержанта, и ему даже удавалось иногда добиться прекращения огня для выноса раненых.

Жизнь полна чудес. Этот сержант (Геннадий Сорокин) действовал по собственной инициативе, на свой страх и риск. Он невероятно рисковал, стоя под перекрёстным огнем. Но в этом он видел свой долг милиционера и просто стремился минимизировать потери в этой братоубийственной бойне. Это был такой народный тип, современный Василий Тёркин, простой русский мужичок с добрым, усатым лицом.

Это было невероятным везением, и Келихсаев по достоинству оценил выпавший ему шанс. Он немедленно остановил БМП и, взяв валявшийся на земле кусок колючей проволоки, намотал на него бинт из индивидуального перевязочного пакета. С таким импровизированным флагом он пошёл по лестнице наверх, к сержанту Сорокину. За ним цепочкой шла вся его группа. Подойдя к Сорокину, он представился и попросил его сообщить по мегафону защитникам Белого дома, что с ними хочет говорить подполковник «Альфы».

Из окон Белого дома увидели, что перед главным входом выстроилась группа «космонавтов». Там сразу поняли, что против них бросили «Альфу». После обращения Сорокина стрельба стихла, и Келехсаев, положив оружие на землю и подняв вверх свой «флаг», предложил себя и нескольких своих товарищей в качестве переговорщиков.

Но тут вдруг началась ураганная стрельба с другого берега Москвы-реки, от гостиницы «Украина», которая, впрочем, быстро закончилась. Келехсаеву сообщили, что убит боец «Альфы» младший лейтенант Геннадий Сергеев. «Альфу» явно провоцировали на силовой вариант завершения операции. Келихсаеву стоило больших усилий проявить самообладание и не поддаться на провокацию.

В этот момент открылись двери главного входа и оттуда вышли двое мужчин без оружия. Они жестами пригласили Келехсаева и сопровождавших его двух бойцов внутрь здания. Келихсаев отправился на переговоры.

Зайдя внутрь здания и поднявшись на третий этаж, он прошёл в зал заседаний Верховного совета и выступил перед депутатами. Он сказал в общем-то очевидные вещи, которые депутаты понимали и без него: шансов не было, здание было полностью окружено, а перед военными стояла задача уничтожить всех, кто в нём находился. Он предлагал довериться ему, он гарантировал всем жизнь, если они сдадутся сейчас и покинут здание.

Разумеется, всё это были банальные слова, которые и должен был говорить офицер-переговорщик. Но профессионализм Келехсаева состоял и в том, что он говорил это с правильными интонациями и со спокойным и уверенным, располагавшим к себе выражением лица, он показал себя властным и уверенным в себе человеком, словам которого хотелось верить. Он говорил, что самое главное сейчас – это остаться в живых, что договориться обо всём можно потом и так далее. То есть он делал всё ровно так, как его учили вести переговоры с террористами, захватившими заложников.

Но, поскольку он имел дело не с террористами, а с людьми, которые считали себя защитниками конституции и были уверены, что правда на их стороне, то было непонятно, сработает ли это сейчас. Правильный ли был выбран метод? Подходили ли методы психологического давления, разработанные для одной ситуации, к другой? Не окажется ли он просто в заложниках? Одним словом, Келехсаев очень сильно рисковал, оставшись безоружным в окружении вооружённых людей, которые к тому времени почти десять часов вели бой и уже фактически прощались с жизнью. Это была совершенная авантюра с его стороны.

Но она удалась! Сначала Хасбулатов, а потом и все остальные, включая Руцкого, согласились, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, и что нужно было сдаваться. Сам Хасбулатов, судя по его тогдашнему поведению, не очень рассчитывал остаться в живых, но он согласился с Келехсаевым в том, что у большинства депутатов и их защитников в случае сдачи есть хорошие шансы выжить. На том и порешили.

Около 17:00, выйдя из здания, депутаты и их сторонники погрузились в стоявшие внизу на набережной автобусы и отправились в следственный изолятор в Лефортово. Большинство из них достаточно быстро оказалось дома, но некоторым, прежде всего Хасбулатову, Руцкому, Ачалову, Макашову и другим предъявили обвинения в организации массовых беспорядков, и они были арестованы.

По воспоминаниям Коржакова, когда он с Барсуковым отвезли арестованных в Лефортово и вернулись в Кремль, Ельцин уже несколько часов «праздновал» победу. Барсуков протянул ему трофей: глиняную трубку Хасбулатова, найденную в его кабинете в Белом доме. Ельцин, явно куражась, картинно расколотил её о стену…

Всё было кончено. В ночь на 5 октября догорал Белым дом, а внизу, перед главным входом, лежала огромная куча оружия, оставленная при сдаче его защитниками. По официальной версии в результате штурма Белого дома с обеих сторон погибло 124 человека. Но очевидно, что это заниженные цифры. По оценке общества «Мемориал» всего документально зафиксирована гибель 829 человек. Но реальная оценка, по мнению «Мемориала», значительно выше, от 1000 до 1500 человек.

Содрогнувшись от ужаса, Москва начала постепенно возвращаться к мирной жизни. Подполковник Келехсаев за свой подвиг получил орден «За личное мужество». Сержант Сорокин не получил ничего.

Часть 4

Отпраздновав победу, Ельцин распустил сначала Моссовет, а потом и все советы в субъектах федерации, и немедленно приступил к очередному раунду редактирования уже принятого Конституционным совещанием проекта конституции. Он вносил и вносил в него всё новые корректировки уже без оглядки на Верховный совет, всё увеличивая президентские полномочия и сокращая власть парламента. Он усилил право президента единолично отправлять правительство в отставку, ещё сильнее усложнил процедуру импичмента, ещё раз отредактировал полномочия Конституционного суда и так далее.

Именно тогда в тексте конституции появился знаменитый «шедевр», поместивший прокуратуру в главу «Судебная власть». Всё это объясняется чрезвычайной спешкой, в которой проходила очередная доработка конституции под нужды Ельцина: ведь её текст нужно было опубликовать не меньше чем за месяц до референдума. Весь оставшийся месяц ельцинские правоведы (Шахрай, Собчак, Котенков и другие) в поте лица дорабатывали текст. Ельцин внимательно следил за их работой, вникая в каждую деталь.

Руководитель администрации президента Сергей Филатов в это время даже подвергал ревизии сам принцип разделения властей и говорил, что в предыдущий период «этот принцип был доведен до абсурда, а октябрьские события убедительно доказали, что чрезмерный упор на разделении властей ведёт к их конфронтации». Собчак шёл ещё дальше и говорил о том, что «излишки парламентаризма привели страну к событиям 3–4 октября», и что «парламентская республика для России – неприемлема».

Это было тем более странно, что никакой парламентской республики к октябрю 1993 года в России уже не было: с лета 1991 года в стране был президент с достаточно большим набором полномочий. Более того, никто и не предлагал никакой парламентской республики. Даже проект конституционной комиссии Верховного совета (комиссии Румянцева) предусматривал парламентско-президентскую республику по типу США. То есть авторы ельцинской конституции полемизировали с какими-то вымышленными оппонентами, которых в реальности в тот момент не существовало...

И вот, 9 ноября Ельцин выступил по телевидению и анонсировал новый проект конституции, который он и выносил на референдум. Он сказал, что этот «проект – плод трёхлетнего упорного труда. Над проектом работала Конституционная комиссия, затем – Конституционное совещание. На последней стадии – его Общественная и Государственная палаты. В этом деле участвовали лучшие юридические силы страны…».

И 11 ноября проект новой конституции был, наконец, опубликован в печати. Строго говоря, этот текст был вынесен на референдум лично президентом Ельциным (что было вполне, кстати, конституционно), поскольку в его окончательной редакции проект не был одобрен даже тем декоративным Конституционным совещанием, которое Ельцин собрал летом в пику Верховному совету. Но после 4 октября на это уже мало кто обращал внимание: победителей не судят.

Параллельно разворачивалась избирательная кампания в обе палаты Федерального Собрания. Бывшие народные депутаты бывшего Съезда народных депутатов РСФСР (те самые, которых пушками и пулемётами несколько дней назад разогнал Ельцин) гневно заклеймили эти выборы как абсолютное беззаконие и гнусный спектакль, после чего, без долгих размышлений, приняли в них активное участие.

Забегая вперёд, скажем, что из 450 мест в нижней палате (Государственной Думе) Федерального Собрания 86 мест (около 20%) выиграли эти бывшие народные депутаты. Многие непримиримые оппоненты Ельцина (такие как, например, Бабурин и Исаков) вновь оказались народными избранниками.

Но главная интрига этих выборов состояла в другом. И Ельцин, и Гайдар посчитали, что после разгона Верховного совета победа у них в кармане. Но каждый эту победу видел по-своему.

Гайдар считал, что в этот раз он оказал Ельцину настолько очевидную и серьёзную услугу, что у Ельцина просто нет другого варианта, как поддержать гайдаровскую партию «Выбор России» в ходе этой избирательной кампании. И после её неизбежной победы сформировать однородное реформаторское правительство, которое, без оглядки на красно-коричневых коммуно-патриотов и разнообразных «матёрых товаропроизводителей», проведёт, наконец, быстрые и эффективные реформы.

Ельцин же так не считал. Мы уже писали, что с весны 1992 года он смотрел на Гайдара с большой симпатией, но и с опаской. И всё, что в Гайдаре ему импонировало: и его молодость, и компетентность, и умение просто и понятно объяснять сложные вещи, и его мужество, и то, что его любят в демократических кругах и в среде интеллектуалов, – всё это одновременно и пугало Ельцина.

Он всей своей звериной интуицией чувствовал в Гайдаре человека следующего поколения, политика другого уровня и других горизонтов. Он понимал, что Гайдар – это человек, который лучше него подходит для того, чтобы вести Россию дальше, в неведомый ему мир демократии и свободы, в рынок и в постиндустриальный мир, в XXI век, в ту жизнь, которая будет после фукуямовского «конца истории».

Но именно этого он и не мог позволить. Зря, что ли, он устроил эту бойню в центре Москвы и едва не спровоцировал гражданскую войну? Уж точно не для того, чтобы стать свадебным генералом и отдать бразды правления этому милому юному толстячку! Ельцин не видел никакого смысла в том, чтобы, вырвав с кровью у своих врагов всю полноту власти, уже через месяц своими собственными руками смастерить себе соправителя, с которым он вынужден будет считаться, искать компромиссы, опять идти на уступки…

Да и ребята, которые во всей этой грязи вывалялись по полной программе (Коржаков, Грачёв, Барсуков, Ерин и другие) не поняли бы этого. Сказали бы: это мы что, для этого «доцента» старались, что ли? Мы для тебя надёжа-государь пуп рвали и грех на душу брали. Ты уж не обессудь, но так мы не согласны. Ты давай не дури, иди, правь самодержавно, без всех этих умников. А мы тебя подопрём. И кому надо – завсегда рот заткнём. Ты только мигни…

Нет, не такой был Ельцин человек, чтобы властью делиться. Я, мол, эту корону кровью умыл. И она теперь по праву – моя. И ничья больше. Не отдам. Сам буду править. Один. Точка.

Это был переломный момент его правления. До этих пор считалось, что Ельцин был «первым среди равных». Что он был ставленником так называемых «демократов», и этих демократов можно было более или менее ясно идентифицировать: частью как отцов-основателей Межрегиональной группы, частью как активистов Демократической России, частью как членов гайдаровской команды. И как бы само собой разумелось, что не только у членов этой неформальной «партии» был лидер – Ельцин, но и у лидера была обязанность прислушиваться к мнению «партии» и опираться на её поддержку не просто так, а всё-таки придерживаясь её ценностей и её целей.

Именно при поддержке этих людей он пришел к власти. Именно благодаря им, он её удержал и стал тем, кем стал. Но после случившегося 3–4 октября он вдруг всем своим существом почувствовал, что связь с этими людьми, которая всё это время тяготила его, ему больше не нужна. Он понял, что государство, как сильная норовистая лошадь, долго брыкалось и сопротивлялось, но, наконец, покорилось ему. Он почувствовал, что подчинил его своей воле, и оно уже управляется им.

Как воспитанник командно-административной системы, скроенной ещё по сталинским лекалам, он понимал всю первобытную суть государства как машины насилия. Все эти рассказы про сдержки и противовесы, конкуренцию властей и общественный договор его мало трогали. Он отдавал должное изяществу этих интеллектуальных построений и даже в чём-то соглашался с ними.

Но он знал главное: полицейский сапог и танки в городе – это аргумент, который бьёт любые бумажные законы и правила. Когда говорят пушки – молчат не только музы. Затыкают рот даже самые разудалые краснобаи. И, следовательно, тот, кто этими пушками управляет, и есть настоящая власть. В сущности, только это и есть государство. А остальное – демагогия и праздные рассуждения столичных бездельников. Остальное существует лишь постольку, поскольку в наличии есть защищающая это «остальное» машина принуждения.

Ельцин никогда глубоко не изучал ни истории, ни науки об обществе, ни того пути, который прошла эта наука за тысячи лет своего существования от Аристотеля до наших дней. Его теоретический багаж в этом вопросе исчерпывался тем вульгарным марксизмом, которым его пичкали в институте и, позже, на партийной работе в аппарате сначала обкома, а потом ЦК КПСС. И у него, разумеется, в голове сидели лишь ленинские формулировки про то, что «государство – это машина для угнетения…», и что «государство – это аппарат насилия…».

Поэтому, когда в практической жизни он сам пытался как-то иначе, не на голом насилии, выстроить некое правильное, «доброе» государство, которое он мысленно рисовал в своём воображении, он всякий раз натыкался на бесконечную говорильню, саботаж и воровство. Он всё больше убеждался в том, что «народ по-хорошему не понимает». Особенно это касалось его политических оппонентов: стоило попытаться договориться с ними миром – они мигом садились на голову.

Человек, воспитанный на догматическом марксизме, не мог воспринимать всё это иначе, чем «болото», «загнивание» и «торможение». Он видел в этом только «отжившие формы», которые лишь мешали историческому «прогрессу». И тут память услужливо подсказывала марксистскую формулировку про то, что насилие — это повивальная бабка истории. И всё становилось на свои места: ради «прогресса» можно было и пострелять. Исторически это было оправдано.

Российское общество в силу своей истории вообще очень толерантно к насилию. А когда это насилие ещё и обосновывается как неизбежное и прогрессивное, то и подавно тянет применять его всякий раз, когда попытки найти компромисс более щадящими способами кажутся безуспешными.

Внутри этой картины мира совершенно не было места для осознания того обстоятельства, что за пределами машины насилия стоял намного более важный вопрос о контроле над этой машиной. Как организовать этот контроль так, чтобы он не оказался в руках злонамеренных людей? Должен ли человек, который контролирует машину, сам подчиняться кому-то? И что делать, если он не подчинится установленным для него правилам? И что делать если эту машину не контролирует вообще никто, и она предоставлена сама себе?

Императрица Анна Иоанновна, призванная петровской элитой на царство на определённых условиях («Кондициях»), став императрицей, публично разорвала их и стала царствовать самодержавно. Именно это и случилось после октябрьских событий 1993 года: Ельцин разорвал свою связь с демократами и, почувствовав в своих руках все рычаги управления машиной насилия, осознал, подобно Людовику XIV, что «государство – это я».

Ельцин в силу своей природы и своей биографии представлял собой чистейший образец некоего древнего персонажа, для которого стремление к власти не требовало никакого обоснования и само по себе являлось добродетелью настоящего героя. Для такого героя власть являлась естественным и само собой разумевшимся призом за подвиги, совершённые для её достижения. Зачем ему власть, и что он собирался с ней делать – это вопросы, которые не задавались, поскольку всякий миф заканчивался тем, что герой получал в своё распоряжение престол. Что происходило с ним дальше – неведомо…

Именно поэтому ключевым вопросом для Ельцина был контроль над силовым блоком. Он раз за разом, снова и снова редактировал эту часть проекта конституции с тем, чтобы как можно яснее и чётче прописать свой личный, персональный контроль над всей машиной насилия: как над армией, так и над всеми спецслужбами. И именно в таком виде конституция и была предъявлена народу для референдума.

Что же касалось выборов в Федеральное Собрание, то ситуация с ними оказалась неожиданной.

Хорошо знавший эту сторону Ельцина Шахрай очень быстро понял, чего хотел (но не говорил) Ельцин. Он знал, что внутри гайдаровской команды был внутренний конфликт между Гайдаром и Шохиным. И что Шохину симпатизировал Черномырдин. И что Черномырдин, в силу своего положения, не хотел уступать место премьера Гайдару. Эти обстоятельства сказались, в том числе, и на результатах выборов.

Сам Гайдар свои отношения с Черномырдиным описывает так: «…у меня с ним были приличные отношения в то время, когда он работал под моим началом, вполне спокойные. Он вёл себя порядочно, в премьеры не лез. Был такой момент, когда стало ясно, что у меня есть серьёзный шанс вылететь из кресла, и был набор людей, которые начали суетиться. А Черномырдин – нет. Он вёл себя достойно. Единственный момент, когда мне с ним было очень тяжело, когда и его и меня поставили в очень сложное положение, это конец 93-го, начало 94 года – когда я, почти официальный его преемник на этом посту, работал его первым замом. Это никому бы не понравилось. Это было время, когда отношения между нами были напряжёнными».

Гайдар был уверен, что Ельцин в любом случае поддержит его. Поэтому довольно самонадеянно принялся формировать список своей партии на выборах в Думу. И вместо того, чтобы сформировать широкую реформаторскую коалицию, взяв в неё все проправительственные силы от Черномырдина до Чубайса, он решил сформировать её только из своих твёрдых (как ему в тот момент казалось) сторонников и людей, выбор которых (опять же – как ему казалось) одобрил бы Ельцин.

Это была ошибка. Гайдар, при всём его уме, повёл себя очень наивно и беспечно. Впрочем, вся его последующая политическая карьера показала, что он, будучи незаурядным экономистом и мужественным человеком, в вопросах политической интриги оказался полным профаном.

Глядя сегодня на список, с которым гайдаровская партия «Выбор России» пошла на выборы, не испытываешь ничего, кроме недоумения. Как там оказался Полторанин? Человек, который методично уничтожал репутацию гайдаровской команды, и который покинул фракцию, не досидев до конца срока? Что там делал ныне видный единоросс Андрей Макаров, который вышел из партии буквально сразу после избрания в Думу? Как там оказалась Элла Памфилова? Характерно, что эта ныне активная сторонница Путина меньше, чем через год после избрания в Думу, вышла из фракции из-за того, что она была против правительства Черномырдина в «котором от реформ ничего не осталось»!

Можно назвать ещё несколько десятков фамилий, которые непонятно каким образом оказались в этом списке, и которые предали своего лидера сразу же, как только у них появились более интересные перспективы. Теперь уже очевидно, что многие (если не большинство) фигурантов этого списка стремились в него попасть не потому, что были искренними сторонниками Гайдара, а потому, что рассчитывали на те привилегии, которыми, по их мнению, должны были обладать депутаты правящей партии…

Достаточно сказать, что сразу после выборов во фракции «Выбора России» было 78 депутатов, к концу же полномочий этой Думы (а она в первый раз выбиралась всего на два года) их осталось лишь 47 человек. 31 член фракции (40%) в течение этого короткого периода предпочли выйти из неё и присоединиться к другим партиям и группам. Наверное, излишне говорить, что большинство из них никогда не оказались бы в депутатском кресле, если бы не поддержка Гайдара и не включение их в его партийный список.

И совершенно непонятно, почему в этом списке нашлось место для Полторанина, но не нашлось для Шохина. Нашлось для Памфиловой, но не нашлось для Меликьяна. Нашлось для Макарова или Бунича (непримиримого критика приватизации), но не нашлось для Шахрая или Калмыкова. И, наконец, совершенно непонятно, почему в нем не оказалось Черномырдина, но оказался, например, Авен, который вообще никак не проявил себя ни как политик, ни как депутат…

Вот как Шохин описывает это эпизод: «…Я Егора спрашиваю: Егор, ты формируешь список?» – «Да». – «Можешь мне объяснить, почему многие члены кабинета мимо кассы пролетают?» Он говорит: «Ну, вы же профессионалы-технократы, зачем вам политикой заниматься?»

Очевидно, что это была лишь отговорка. Чем технократ Чубайс отличался от технократа Шохина было более-менее ясно: он был намного ближе Гайдару в личном плане. Их связывала долгая дружба, и в его лояльности Гайдар ни минуты не сомневался. Чего он не мог сказать о Шохине. Хотя Шохин, разумеется, был вполне квалифицированным человеком и полностью разделял общее направление гайдаровских реформ.

Далее Шохин вспоминает: «… говорят у Явлинского плохие советники потому, что не советовали ему создавать коалиции. А советники Гайдара лучше? Они ему говорили: «Формируем список только из своих, берём власть в свои руки.» А расширить коалицию? Это хорошие советники, которые не советуют вам создавать коалицию с людьми, готовыми к сотрудничеству?».

Но, повторимся, ситуация, на наш взгляд, была ещё глупее. Чем Шохин «хуже» Чубайса, допустим, было понятно. Но чем Шохин был хуже Полторанина, а Шахрай – Памфиловой? И уж тем более – чем они хуже каких-то Макарова или Александрова? Этот шаг Гайдара до сих пор не поддается объяснению...

Разумеется, и Шахрай, и Шохин, и все остальные не попавшие в список «Выбора России» деятели правительства, при молчаливом согласии Черномырдина (по одним причинам) и Ельцина (по другим), быстро организовали свою партию. Назвали они её «Партией российского единства и согласия» (ПРЕСС) и пошли на выборы своим списком. Инициатором создания этой партии выступил Шахрай. Он же её и возглавил.

Но даже с учётом этой ошибки Гайдар был бы вправе рассчитывать на победу, если бы его поддержал Ельцин. Инерция октябрьского триумфа была такова, что если бы Ельцин однозначно поддержал Гайдара так же, как Гайдар в трудную минуту поддержал его, то всё могло пойти по-другому: Ельцин в тот момент казался воплощением власти и силы, и это притягивало людей.

Но Ельцин воспользовался старым принципом «разделяй и властвуй» и столкнул в борьбе за голоса избирателей тех, кто мог бы выступить консолидировано. Он рассуждал, по всей видимости, так: обе партии ищут моего покровительства, а их лидеры хотят оставаться при власти. Моей власти. Выступая двумя списками, они суммарно наберут примерно столько же голосов, сколько набрали бы, выступи они единым списком. И все эти голоса, так или иначе, будут лояльны мне. Таким образом, я ничего не теряю. Но теряет каждый из них в отдельности: у каждого из них власти будет меньше, чем если бы они объединились. Вот и хорошо: тем меньшую опасность они будут для меня представлять.

И Ельцин не поддержал никого. Он просто отмолчался. Мы знаем, что Ельцин никогда не поддерживал людей, которые и без такой поддержки были бы за него. В определённом смысле он вёл себя рационально: зачем было тратить ресурс, когда ситуация этого не требовала?

Но, даже если оставить в стороне моральный аспект, всё равно придется признать, что Ельцин, как и Гайдар, в этот момент совершил ошибку: при его поддержке Гайдар набрал бы больше голосов за счёт лояльных власти избирателей, и, следовательно, суммарный выигрыш в том числе и Ельцина был бы больше. Ведь не секрет, что во все времена была, есть и будет большая группа избирателей, которые лояльны любой власти, какой бы она ни была. И эти люди всегда голосуют за текущую власть просто потому, что она власть.

Но Ельцин Гайдара не поддержал, и эти избиратели за «Выбор России» не проголосовали. И сколько бы Гайдар в ходе избирательной кампании ни пытался изображать собой партию власти, эти избиратели всё поняли правильно: какая же ты власть, если в твою поддержку не выступают ни президент, ни премьер?

Ельцин к тому моменту давно уже был одержим доктриной «президента всех россиян» и пытался выставить себя неким общенациональным лидером, находившимся «над схваткой». Эта его мегаломанская доктрина, несмотря на то что она не имела ничего общего с реальностью (ведь у него было много противников почти во всех слоях населения), управляла им до конца жизни и не позволяла ему полноценно участвовать в политической борьбе.

Он считал ниже своего достоинства выступать в поддержку какой-то одной партии против другой. Всякий раз, когда он вступал в политическую полемику, это подавалось им не иначе, как спасение отечества от неких глобальных и абстрактных опасностей, типа «реставрации коммунизма» или «наступления на демократию».

Межпартийная же борьба воспринималась им как мелкая возня, недостойная человека его масштаба. (В этом отношении Путин – лишь продолжатель ельцинской традиции, которую, впрочем, он творчески развил и довёл до абсурда, умудрившись обзавестись собственной партией, но так и не вступив в неё).

Желая оставаться «над схваткой», Ельцин не только благосклонно не мешал расколу внутри его команды, но и проспал возрождение коммунистической партии (под новым названием КПРФ), а также прозевал появление жёстко популистской либерально-демократической партии во главе с её лидером – невероятным харизматиком Владимиром Жириновским.

Коммунисты возвращались на политическую сцену медленно. После августовского путча 1991 года, 6 ноября, Ельцин своим указом запретил КПСС и Коммунистическую партию РСФСР. Однако практически весь 1992 год по иску депутатов Верховного совета в Конституционном суде шло рассмотрения дела о законности этого ельцинского указа. 30 ноября 1992 года Конституционный суд принял решение, суть которого состояла в том, что, хотя в целом указ устоял, он был отменён в части запрета на местные организации коммунистической партии.

Этим решением, разумеется, воспользовались бывшие партийные функционеры аппарата КПСС (Зюганов, Купцов и другие). Они быстро создали необходимое количество местных ячеек и переучредили коммунистическую партию, назвав её Коммунистической Партией Российской Федерации (КПРФ). Уже через год, к выборам 1993 года, это была сильная партия, имевшая представительство во всех регионах России.

Тут будет уместно сказать, что в российском общественном мнении есть устойчивое заблуждение, что Ельцин, будто бы, был противником суда над КПСС и, якобы, всячески препятствовал тому, чтобы такой процесс состоялся. Это не так. Упомянутый выше процесс в Конституционном суде, который вошёл в историю под названием «Дело КПСС», был следствием как раз указов Ельцина о запрете КПСС, а его представители в суде (Бурбулис, Федотов, Шахрай и другие) выступали активно и достаточно эффективно.

Суд признал, что в стране «в течение длительного времени господствовал режим неограниченной, опирающейся на насилие власти узкой группы коммунистических функционеров, объединённых в Политбюро ЦК КПСС во главе с Генеральным секретарём ЦК КПСС. … Руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах – … проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов. Так продолжалось десятилетиями…».

Так или иначе, но осенью 1993 года Ельцин имел вполне оформившуюся левую партию, которая уже не была традиционной ортодоксально-коммунистической, а была полна оппортунизма и ревизионизма, признавала частную собственность, заигрывала с церковью и националистами. Официально отказавшись от претензий на имущество КПСС и от правопреемства, она была неуязвима с юридической точки зрения, и поэтому нынешние претензии к Ельцину либо объясняются некомпетентностью, либо они должны быть переформулированы как-то иначе, поскольку суд над КПСС состоялся, и Ельцин его фактически выиграл.

Что касается ЛДПР, то её создали выходцы из «Демократического Союза» (ДС) Валерии Новодворской – Владимир Богачёв и Владимир Жириновский. Это были два очень странных персонажа. Достаточно сказать, что Богачёв был изгнан из ДС с формулировкой «за предательство».

Создав же ЛДПР, они немедленно поругались, и Богачёв исключил из партии Жириновского «за сотрудничество с органами госбезопасности». Недолго думая, Жириновский, в свою очередь, изгнал из партии Богачёва и одержал верх в этой схватке. Так он и руководил ею до своей смерти, больше тридцати лет.

Помимо уже упомянутых, в выборах участвовали ещё много партий. В частности, нужно отметить вновь созданную именно к этим выборам леволиберальную партию «Яблоко» во главе с Григорием Явлинским, Аграрную Партию (лидер – Михаил Лапшин), которая фактически являлась филиалом КПРФ в деревне, центристскую Демократическую Партию (Николай Травкин) и Партию «Женщины России» (Алевтина Федулова), созданную бывшими активистками коммунистических женских, молодежных и детских организаций СССР.

Нетрудно заметить, что вся интрига избирательной кампании крутилась вокруг противостояния доминировавшего левого дискурса с фактически единственной правой партией – гайдаровским «Выбором России». То есть с партией, которая, к тому же, по общему мнению, была ответственна за тяжело шедшие рыночные реформы. Частично к ней примыкала правоцентристская ПРЕСС, но это и всё. Остальные партии размещались в промежутке между традиционным ортодоксальным марксизмом и вариациями европейской социал-демократии.

В этих условиях отсутствие поддержки со стороны Ельцина было фатальным и предрешило исход борьбы. По результатам выборов Ельцин получил абсолютно левый парламент, двигаться с которым дальше по пути либеральных рыночных реформ едва ли было возможно.

На финише избирательной кампании опять отличился Полторанин. Будучи первым вице-премьером и главной Федерального информационного центра (объединившего почти все метровые телевизионные каналы и другие СМИ) при распределении телевизионного эфира между партиями как-то непропорционально много времени он выделил ЛДПР.

Наивный расчет Гайдара на то, что в обмен на «проходное» место в списке Полторанин обеспечит его партии поддержку Ельцина и «режим наибольшего благоприятствования» в СМИ (а Гайдар на собственной шкуре уже познал силу медиа), блестяще провалился.

Сейчас уже невозможно установить, почему вышло так, что фигурант списка «Выбора России» выделил столько эфира своему сопернику, но это факт: Жириновский весь месяц раздавался из каждого утюга. Он воспользовался этим подарком очень эффективно. Целыми днями он выступал перед телезрителями и обещал им всё, что взбредет в голову: женщинам – богатых и непьющих мужей, мужчинам – дешёвую водку, старикам – заботу и большие пенсии, солдатам – досрочную демобилизацию, генералам – войну, а всем вместе – большие зарплаты и счастливую жизнь.

Он был обаятелен, в меру смешон, очень трогателен и совсем не вписывался в общий ожесточённый и напряжённый дискурс. Он нёс полную ахинею, агрессивная имперская риторика сменялась у него яркими детскими воспоминаниями, он был абсолютно искренен и гротескно вульгарен. И он подкупал своей свежестью и раскованностью.

Результаты выборов в Государственную Думу, которые прошли 12 декабря, опровергли все прогнозы аналитиков и не могли не обескуражить даже самого искушённого наблюдателя. (Нужно заметить, что в тот день выборы не состоялись в Татарстане и Чечне. Но если в Чечне они так никогда и не состоялись, то в Татарстане они все-таки прошли спустя два месяца, после подписания договора между Татарстаном и Россией, т.е. в марте 1994 года).

Как известно, половина Думы избиралась по партийным спискам, а половина – по мажоритарным округам (при 5% проходном барьере). Результаты были следующими.

ЛДПР набрала по партийным спискам почти 23% или 59 мест. По мажоритарным округам (где влияние федеральных СМИ было несравненно ниже) её результат был значительно слабее: сторонники Жириновского получили лишь 5 мандатов.

«Выбор России» (С Полтораниным в списке (!) – ещё одна ошибка Гайдара) по партийным спискам набрал 15,5% или 40 мест. По мажоритарным округам Гайдар выступил хорошо: его сторонники получили 24 места.

КПРФ по партийным спискам набрала 12,4% голосов, что дало им 32 места в Думе. 10 мест добавили коммунистам выборы по мажоритарным округам.

Примерно одинаковое (около 8%) количество голосов по партийным спискам набрали «Женщины России» и Аграрная партия, получив по 21 месту. При этом женщины России добавили себе при выборах по мажоритарным округам всего 2 места, в то время как Аграрная партия прибавила 16 мест.

Чуть меньше – 7,8% и, соответственно, 20 мест – при голосовании по партийным спискам получила партия «Яблоко». В мажоритарных округах она добрала ещё 7 мест.

Почти 7% (18 мест) по партийным спискам получила партия Шахрая и Шохина ПРЕСС, и ещё 4 места она выиграла в мажоритарных округах.

И замыкала список победителей этих выборов Демократическая Партия России (ДПР) Николая Травкина, набравшая по партийным спискам 5,5% (14 мест), не взяв при этом ни одного места по мажоритарным округам.

Остальные партии не преодолели 5% барьера и, следовательно, в Думу не прошли. Совокупно они выиграли в 21 мажоритарном округе и дополнили группу независимых беспартийных депутатов, выигравших в других мажоритарных округах ещё 130 мест.

Из проигравших партий следует выделить Российское Движение Демократических Реформ (РДДР) Анатолия Собчака, набравшее 4%, и Гражданский Союз Аркадия Вольского, который набрал 2% голосов.

Их проигрыш показывает, что реальное электоральное влияние «демократов первой волны» из МДГ (Собчак и другие) и «красных директоров» (Вольский и другие) к концу 1993 года стало маргинальным, и на сравнительно свободных и демократических выборах они не были поддержаны народом. Следовательно, влияние, на которое они претендовали в ельцинском окружении, не соответствовало их реальному политическому весу.

При этом характерно, что, если первых («демократов») Ельцин слушал всё меньше и меньше, то влияние вторых («красных директоров») в тот момент было существенным, и Ельцин старался учитывать их позицию при принятии решений. Это ярко иллюстрирует то обстоятельство, что Ельцин отнюдь не был «электоральным роботом» (иначе бы он не слушал ни тех, ни других). Он в большей степени прислушивался к собственной интуиции, которая, разумеется, всегда больше благоволила «крепким хозяйственникам».

Очевидно, что результат ЛДПР был большим сюрпризом для всех, включая и Ельцина. Эта электоральная аномалия целиком и полностью объяснялась медийной активностью Жириновского и головотяпством (если не предположить чего-то более серьёзного) Полторанина. Никогда после этого Жириновский уже не показывал подобных результатов. На всех следующих думских выборах результат ЛДПР колебался в интервале от 6 до 13%.

Увидев эти фантастические 23% ЛДПР, известный публицист Юрий Карякин не мог скрыть своего изумления и заявил в прямом эфире: «Россия, одумайся! Ты одурела!».

Неудивительно, что сразу после этих выборов Ельцин без колебаний уволил Полторанина со всех постов, хотя тогдашние правила не требовали от правительственных чиновников сложения полномочий в случае избрания в Думу. Так, например Гайдар, Фёдоров, Чубайс, Шахрай, Шохин и многие другие остались в своих креслах даже став депутатами.

Снова повторилась та же история, что и с Бурбулисом: человек, которому Ельцин был обязан тем, что после октябрьского пленума 1987 года не канул в лету, чьими чисто медийными усилиями (включая прямой подлог) Ельцин неожиданно для самого себя вдруг стал народным трибуном, теперь, когда тот оказался Ельцину не нужен, был выброшен на свалку и мгновенно забыт. Чуть больше, чем полгода назад, он обеспечил президенту победу на референдуме. И вот теперь Полторанин оказался не у дел…

(Впоследствии Полторанин превратился в довольно экзотический персонаж, который то беспрерывно материл Ельцина, ставя ему в вину «ограбление народа», пьянство и развал СССР, то вдруг начинал выступать с лозунгами «спасения белой расы от наступления инородцев»).

Параллельно с выборами в Думу, прошли ничем не примечательные выборы в верхнюю палату Федерального Собрания – Совет Федерации. Эти выборы запомнились лишь тем, что на них в первый и последний раз членов Совета Федерации выбирали на прямых выборах. После этого, их никогда уже фактически не выбирали, а лишь назначали по всё более и более замысловатой и недемократической процедуре, которую уже даже и выборами назвать язык не поворачивается.

Так или иначе, но неудовлетворительные результаты выборов в Думу не смутили Ельцина. Скорее всего потому, что он не придавал им большого значения. Его больше интересовал референдум по «его» конституции. Именно на успех этого референдума делал он основную ставку, поскольку именно в этой конституции была заложена ельцинская концепция государства, в котором весь «аппарат насилия» подчинялся бы ему. И, как мы уже писали, в случае успешного исхода этого референдума, Ельцин считал бы себя неуязвимым и полновластным правителем России безотносительно хороших или плохих для него результатов выборов в Думу.

Ельцинский референдум состоялся тогда же, 12 декабря. Его результат не мог не порадовать Ельцина: «за» проголосовало 58,43% россиян при явке 54, 81%. Конституция была принята, и Ельцин мог праздновать теперь уже окончательную победу: он, наконец, сосредоточил в своих руках всю ту власть, о которой мечтал, и к которой так долго стремился.

Справедливости ради нужно сказать, что для этой победы Ельцину пришлось пойти на хитрость: в своём указе о голосовании по проекту конституции он не стал употреблять термина «референдум», он назвал его «всенародным голосованием». Это было сделано специально: в противном случае ему пришлось бы пользоваться нормой Закона «О референдуме», при которой решение считалось бы принятым, если за него проголосовало бы более 50% от общего числа избирателей (как это было в случае с апрельским референдумом).

Таким образом, фактически проведя референдум, но назвав его никому неведомым «всенародным голосованием», Ельцин ушёл от необходимости следовать букве закона. И конституция была принята простым большинством от принявших участие в голосовании, но не большинством от общего числа избирателей: при общем числе избирателей в 106 миллионов человек, за неё проголосовало около 33 миллиона, то есть 31%.

Остаток года прошёл в праздновании Ельциным и его верными соратниками окончательной победы. Все враги были повержены и долгожданный приз – фактически единоличная власть над огромной страной – был у него в руках. Все остальные неприятности: Чечня, Дума, экономика и прочие проблемы в отсутствии сопротивления со стороны недоброжелателей казались ему тогда вполне решаемыми…

Глава 9. Ельцин. Власть.

Часть 1.

Новый 1994 год Ельцин встретил пусть и не на вершине своей популярности, но точно на вершине власти. Все враги были повержены, и максимально возможная в тех условиях власть сосредоточилась в его руках.

Теперь, после принятия новой конституции, он мог практически самостоятельно формировать правительство. Через Думу ему нужно было проводить только кандидатуру премьера. При этом, в случае её неутверждения, у него было право распустить Думу. Естественно, это был сильный рычаг давления на депутатов: далеко не каждый из них был уверен, что вновь сумеет выиграть выборы.

Удачно для Ельцина (и для России в целом) складывалась и международная обстановка. Запад, наконец, осознал, что СССР – стал уже историей, и он имел дело со множеством новых и, как тогда казалось, демократических государств. Поэтому 10–11 января в Брюсселе прошла встреча глав государств-членов НАТО, на которой была принята программа «Партнёрство во имя мира». Это была программа установления дружественных отношений с государствами бывшего Варшавского договора, в том числе – и с государствами, возникшими на руинах Советского Союза.

Сегодня многие из этих государств уже стали членами НАТО. Некоторые (Грузия, Молдова и Украина) – всё ещё стремятся туда. А Россия теперь уже официально находится в статусе противника. Но тогда всё постсоветское пространство испытывало эйфорию от открытости Запада, и уже 8 февраля Украина, а 22 июня Россия официально присоединились к программе «Партнёрство ради мира».

14 января в Москву приехали президент США Клинтон (как раз из Брюсселя) и президент Украины Кравчук. Здесь они и подписали трёхстороннее заявление о порядке передачи России ядерных боеголовок с территории Украины, о компенсации и гарантиях безопасности Украины. Так завершился двухлетний процесс сосредоточения всего ядерного арсенала СССР в руках у России. Казахстан и Белорусия сделали это ещё раньше.

Теперь Ельцин стал ещё и главой мощнейшей ядерной державы, имевшей паритет с США. От всего этого просто захватывало дух. В Кремле праздновали победу.

Иначе обстояли дела в правительстве. Там после думских выборов повисла тягостная пауза. Хотя формально Черномырдин не входил ни в какую из партий, было ясно, что он держит сторону Шахрая и Шохина (ПРЕС) против «Выбора России» (Гайдар, Фёдоров, Чубайс).

Всё дело в том, что Ельцин держал интригу: даже после думских выборов он не делал никаких намёков на то, кого же он всё-таки видит премьером: Черномырдина или Гайдара. Разумеется, что в таких условиях действующий премьер старался максимально усложнить работу своему конкуренту. И, похоже, Ельцина это полностью устраивало: он как будто специально стравливал этих двух изначально вполне хорошо относившихся друг к другу людей.

Позволим себе ещё раз процитировать Гайдара:: «У меня с Черномырдиным были приличные отношения в то время, когда он работал под моим началом, вполне спокойные. Он вёл себя порядочно, в премьеры не лез. Был такой момент, когда стало ясно, что у меня есть серьезный шанс вылететь из кресла, и был набор людей, которые начали суетиться. А Черномырдин – нет. Он вёл себя достойно… Единственный момент, когда мне с ним было очень тяжело, когда и его и меня поставили в очень сложное положение, это конец 1993-го, начало 1994 года, когда я, почти официальный его преемник на этом посту, работал его первым замом. Это никому бы не понравилось. Это было время, когда отношения между нами были напряжёнными.»

Ситуация осложнялась ещё и тем, что думские выборы не дали ответа на вопрос, какая партия одержала верх. А значит – какой политический курс являлся очевидным выбором народа. Гайдар имел (с учётом одномандатников) самую большую фракцию в Думе, но она составляла всего 14,2% мест. Даже с учетом других партий демократической направленности (ПРЕС, Яблоко, ДР и других), они вряд ли контролировали больше 30–35% голосов. Но ситуация и внутри демократического лагеря была не очень конструктивной: все лидеры этих партий имели очень напряжённые личные отношения друг с другом.

В этих условиях Ельцин всё больше склонялся к тому, чтобы оставить Черномырдина премьером. Слишком очевидная публичная поддержка Гайдаром Ельцина 3–4 октября 1993 года сослужила ему плохую службу: с такой историей за плечами он не мог рассчитывать на конструктивный диалог с Думой, в которой не менее 25% голосов контролировали коммунисты и примкнувшие к ним аграрии и прочие выходцы из бывшей советской номенклатуры.

Хотя Черномырдин в этих событиях тоже занимал проельцинскую позицию, его роль была не такой публичной, и он сохранил свои тесные контакты с хозяйственным лобби, которое было хорошо представлено в Думе, в том числе и среди коммунистов. У Гайдара же таких контактов практически не было. Поэтому Черномырдин имел больше возможностей наладить конструктивную работу с Думой, чем Гайдар.

И хотя полномочия Думы были меньше в сравнении со Съездом народных депутатов и Верховным Советом, правительство, тем не менее, должно было иметь с ней конструктивные отношения – как с законодательным органом, утверждавшим, среди прочего, бюджет страны.

Все эти соображения и привели к тому, что Ельцин вдруг резко охладел к Гайдару, и Гайдар это понял. Он понял, что место премьера ему не светит, а оставаться заместителем Черномырдина в отсутствие ельцинской поддержки означало быть просто пешкой в руках аппарата, который быстро превратил бы его в «свадебного генерала». И если Сосковца такая роль устраивала, то Гайдар, разумеется, был человеком другой породы.

13 января Гайдар оправил Ельцину довольно резкое письмо, в котором, высказав ряд претензий к работе правительства, он, в частности, написал: «… я не могу быть в правительстве и, одновременно, в оппозиции к нему. Я не могу отвечать за реформы… не обладая необходимыми рычагами для последовательного проведения экономической политики, в правильности которой я убеждён. Поэтому, к моему глубокому сожалению, я вынужден отказаться от предложенного мне поста первого заместителя председателя правительства Российской Федерации. Вместе с тем заверяю Вас, что буду твердо поддерживать Вас и Вашу политику реформ».

Гайдар позже признавался, что он рассчитывал хоть на какую-то позитивную реакцию Ельцина. Он искренне верил, что Ельцин захочет разобраться в сути его, Гайдара, претензий к правительству. Он был готов работать с Черномырдиным даже в должности его первого заместителя, но при условии, что важнейшие экономические решения будут согласовываться с ним. Гайдар не был тщеславным человеком и всегда руководствовался лишь пользой дела.

Но прождав неделю и не получив от Ельцина никакой реакции на своё письмо, 20 января он ушёл в отставку и полностью сосредоточился на работе лидера фракции «Выбора России» в Государственной Думе.

Ельцин остался верен себе: поняв, что в лице Гайдара он не получит непримиримого политического оппонента, и что тот будет продолжать его поддерживать (а именно это было для Ельцина главным в письме Гайдара), он, по своему обыкновению, без колебаний с ним расстался. Для верности он ещё отужинал с ним, лишний раз убедился в его лояльности и, похлопав по плечу и наигранно взгрустнув, закрыл за ним дверь.

Так он поступал со всеми, кому был обязан своим восхождением, и кто через какое-то время, по его мнению, переставал быть ему полезен. И он не видел причин вести себя как-то иначе в отношении Гайдара. Несмотря даже на то, что в решающие часы 3 октября 1993 года именно Гайдар едва ли не спас Ельцина в момент, когда его власть висела на волоске, и все силовики, испугавшись, заняли выжидательную позицию.

После отставки Гайдара другой либеральный экономист, министр финансов Борис Фёдоров надеялся, что Ельцин предложит ему ставший вакантным пост первого вице-премьера, резонно предположив, что Ельцин не захочет так демонстративно расстаться со всеми людьми, олицетворявшими курс реформ. Но, не дождавшись этого, 26 января он тоже подал в отставку и ушёл, вслед за Гайдаром, в Думу.

После этих отставок в экономическом блоке правительства политически активными фигурами оставались Чубайс в должности вице-премьера и председателя Госкомимущества и Шохин, которого срочно перебросили с социального блока на руководство министерством экономики. Но, даже с учетом этих фигур, реформистское крыло в правительстве сильно ослабло, и автоматически усилился Сосковец, как первый вице-премьер и лидер директорского лобби.

Конечно, Черномырдин, выиграв схватку с Гайдаром, постепенно начал осознавать, что по умолчанию теперь сам он должен был стать мотором реформ. Но это осознание далось ему очень тяжело и происходило очень долго. И, пожалуй, лишь к середине 1995 года он до конца понял это своё предназначение. Его дрейф от поддержки Сосковца к поддержке Чубайса был медленным и в 1994 году ещё совсем почти не ощущался.

Из серьёзных реформ в стране по инерции ещё продолжалась чековая приватизация, которая, впрочем, не добавляла Ельцину популярности. Борьба с инфляцией проходила вяло, по результатам года инфляция составила больше 215%. Это и неудивительно: борьба с инфляцией возможна только в условиях жёсткой борьбы с лоббизмом.

Но Ельцин сильно переоценил себя, думая, что главным источником лоббизма являлся Верховный Совет, и что, избавившись от него, он радикально снизит лоббистское давление на денежные власти страны. Ничуть не бывало: вокруг самого Ельцина быстро сформировались различные группы, которые так или иначе требовали не останавливать печатный станок.

В условиях галопирующей инфляции начала резко снижаться общественная поддержка реформ. Ситуация усугублялась ещё и тем, что, несмотря на отчаянные просьбы правительства, подчинённые напрямую Ельцину силовики не собирались пресекать абсолютно противоправную деятельность набиравших силу финансовых пирамид.

1 февраля печально известная финансовая копания МММ начала нигде не зарегистрированный выпуск акций. Огромное количество людей их купило. Но уже 4 августа компания обанкротилась, и все деньги граждан пропали. И таких компаний были десятки: «Тибет», «Властелина», «Нефтьалмазинвест», «Хоперинвест» и другие. Как потом выяснилось, многие из них находились под покровительством ельцинских силовиков.

Разумеется, люди предъявляли претензии к правительству и к проводимой им приватизации. Но объяснить людям реальные причины их несчастий у правительства не было никакой возможности. Для этого нужно было вступить в прямую конфронтацию с ельцинскими силовиками. А тогда (как, впрочем, и теперь) они пользовались полным доверием президента, и поражение в таком конфликте было бы правительству гарантировано.

В условиях резкого падения популярности властей, ни о каких новых структурных и институциональных реформах не могло быть и речи. Ельцин вдруг понял, что продолжать реформы, не рискуя потерять власть, он не может. И поэтому он сделал очевидный для него в такой ситуации выбор: он остановил реформы.

Случилось то, что неизбежно должно было случиться: кровавый разгон Верховного Совета, который Ельцин провел под лозунгом борьбы за продолжение реформ, сделал его фактически единоличным правителем страны. Но, сделавшись таким правителем, Ельцин тут же отказался эти реформы продолжать. В том числе и потому, что сам октябрьский разгон сильно подорвал лимит доверия, который народ ему выдал.

Теперь, задним числом, понятно, что реальной целью Ельцина была власть, а не реформы. И, достигнув своей цели, он легко отказался от ставших ненужными и опасными для его власти реформ. Но тогда это смотрелось иначе, поскольку вся реформистская фразеология активно продолжала педалироваться и усыпляла наиболее политически активные слои общества.

Более того, будучи человеком интуитивным, а не рефлексирующим, Ельцин и сам искренне считал, что он продолжал проводить вполне реформаторский курс и не отказался ни от каких своих либеральных лозунгов. Но теперь он проводил реформы не наскоком, не на живую нитку, а солидно, не спеша: как и советовали ему знающие и умудрённые жизненным опытом хозяйственники.

Фактически главным бенефициаром событий 3–4 октября 1993 года стало хозяйственное лобби, так называемые «красные директора» и региональные вожди, которые, оттеснив реформаторов от рычагов власти, остановили реформы и предались ничем не ограниченному лоббизму.

Разумеется, Ельцин в силу своей природы этого не замечал и беспечно отмахивался от редких теперь замечаний оставшихся при нём демократов-рыночников. Он наверняка списывал это на ревность утративших былое влияние чиновников. Его окружали теперь люди намного более приятные и весёлые, чем эти скучные зануды.

Это его новое окружение говорило на понятном ему языке и о понятных ему вещах. Оно любило всё то же, что любил и он: чёткость доклада, простоту предлагаемого решения, оно не уносилось в бесплодные рассуждения, оно мало думало о здоровье, любило спорт, баню и выпивку. Эта компания ему нравилась намного больше, чем все эти профессора и доценты с их бесконечными моральными развилками и муками совести.

Вокруг Ельцина собрались теперь не только промышленники, но и люди несколько иного сорта. Уже в своем письме об отставке Гайдар в качестве одного из примеров того, что при принятии важных финансовых решений с ним, как с первым вице-премьером (по распределению обязанностей курировавшим финансы), ничего не согласовывали, приводил пример с выделением 500 миллионов долларов на строительство нового знания для российского парламента.

Он писал: «… Трудно понять и решение о строительстве нового здания Парламента (ориентировочная стоимость – 500 миллионов долларов). Эта сумма значительно превышает средства, которые были с трудом выделены в 1993 году для бюджетного фонда конверсии. Это впятеро больше расходов федерального бюджета по статье культуры и искусства или примерно пятая часть всего финансирования социальной сферы в прошлом году. Такое разрушительное по своим последствиям решение было также подготовлено без моего ведома и принято, несмотря на мои самые решительные возражения. В подобной ситуации лично мне трудно оправдывать политику жёсткой экономии в расходах на науку, культуру, образование, экологию. Есть тяжёлые, но неизбежные издержки жизненно необходимых преобразований, однако с ними нельзя смешивать плату за поспешные и непродуманные решения».

Конечно, Гайдар был прав. Но вину за такого рода решения и за то, что с ним ничего не согласовывали, он возлагал на Черномырдина. А в данном случае это было не так. Инициатором строительства нового здания для Государственной Думы (в реальности – капитального ремонта здания бывшего Госплана СССР в Охотном Ряду) был как раз адресат его письма – Ельцин. (Попутно заметим, что этот вопрос не согласовывали и с министром финансов Фёдоровым).

Чтобы вы, дорогие читатели, понимали значимость этого решения, скажу только, что тогдашний федеральный бюджет, с учетом цен на нефть в 15–20 долларов за баррель, был примерно в десять раз меньше нынешнего (50 миллиардов долларов по доходам против 500 миллиардов). И, следовательно, в нынешнем масштабе речь идёт о сумме примерно в 5 миллиардов.

Теперь уже не секрет, что бенефициаром этого проекта был Павел Павлович Бородин, ставший в ноябре 1993 года управляющим делами президента РФ. Это ему и выделялись такие беспрецедентные средства. И ещё примерно столько же – на ремонт сгоревшего Белого дома, куда планировали переселить правительство из комплекса зданий ЦК КПСС на Старой площади: чиновникам администрации президента уже не хватало места в Кремле, и они мечтали переселиться на Старую площадь вместо Черномырдина.

Вместе с появлением Павла Бородина появился в Москве и его протеже – албанец Бехджет Пацолли со своей компанией «Мабетекс», которая все эти ремонты и делала. Плюс к этому, Пацолли с помощью Бородина получил ещё и подряд на капитальную перестройку Московского Кремля. Он щедро одаривал ельцинских вельмож, и ходили слухи, что даже семья Ельцина пользовалась его услугами. Сейчас это крупный албанский (косовский) политик, самый богатый албанец в мире.

Гайдар описывает Ельцина после октябрьских событий так: «У меня ощущение, что я знаю двух Борисов Николаевичей Ельциных. Первый прекратил своё существование 4 октября 1993 года. Я его хорошо знаю, с ним работал. Был ещё один человек, который тоже называется Борис Николаевич Ельцин. Но он совсем другой….

Я не говорю о том, что до осени 1993 года Борис Николаевич напоминал рыцаря без страха и упрека, но это был один человек, а после 1993 года – уже другой. И тогда начал происходить… какой-то надрыв. И нравственный, и моральный, и физический… Приближённые чиновники и аппарат, они ему морочили голову.

У него было ощущение безумной усталости, и на этом начали играть в стиле: «Ну что вы беспокоитесь, не царское это дело! Сейчас придёт такой-то, например, Сосковец, и всё разрулит. Было бы что-то важное. А мы с вами пока поработаем с документами»».

Это подтверждает и Бурбулис, который в то время имел ещё возможность наблюдать Ельцина вблизи: «… 1994 год – это, я убежден, был уже крах исторической личности Ельцина… Я считаю, важно отметить, что у Гайдара до конца 1993 года сохранялось некое восторженное восприятие Ельцина. Когда оно закончилось, он ушёл. В январе 1994-го.»

Но «аттракцион невиданной щедрости» не ограничивался одним Бородиным. В очереди уже стояли Шамиль Тарпищев со своим «Национальным Фондом Спорта» и тогдашний главный коммерсант РПЦ, председатель отдела внешних церковных сношений Московского патриархата, митрополит Кирилл (Гундяев) – ныне патриарх РПЦ МП.

Возвышение Шамиля Тарпищева началось с того, что он стал тренировать Ельцина в теннис. К осени 1993 года он уже стал постоянным участником всех неформальных ельцинских застолий, а к лету 1994 года возглавил Госкомспорт. Организованный им ещё раньше «Национальный фонд спорта» (НФС) сразу после октябрьских событий Ельцин своим указом освободил от таможенных пошлин и акцизов при импорте алкогольной продукции и табачных изделий. Предполагалось, что заработанные средства пойдут на развитие спорта и строительство новых спортивных сооружений в России. Разумеется, ничего этого так и не случилось.

Аналогичных льгот добился для своих коммерческих организаций и митрополит Кирилл. Примерно с такими же красивыми обоснованиями, что и НФС.

Надо ли говорить, что после этого никакого другого канала для импорта алкоголя и табака кроме НФС и РПЦ российские коммерсанты уже не использовали? И можно смело сказать, что эта льгота нанесла чудовищный удар по (и без того нищему) российскому бюджету. По меньшей мере, примерно 20% доходов бюджета после этих ельцинских художеств как корова языком слизала.

Разумеется, Черномырдин, Чубайс, Шохин и новый министр финансов Сергей Дубинин предпринимали попытки убедить Ельцина в необходимости отмены этих решений. Но все их попытки натыкались на его недовольство и жёсткую отповедь. Всякий раз Ельцин давал им понять, что для него интересы ближайшего окружения имеют наивысший приоритет. Но и это окружение твёрдо знало: благосклонность Ельцина отнюдь не гарантирована и распространяется на них только в обмен на полную лояльность. Это была довольно архаичная, но, в глазах Ельцина, вполне работоспособная модель власти.

Вокруг Ельцина начало образовываться неформальное «политбюро» из людей, которым Ельцин по разным причинам благоволил и доверял. Это были всё те же Коржаков, Барсуков, Грачёв, Юмашев и, отчасти, Черномырдин. Теперь к ним добавился ещё и Тарпищев. Юмашев предложил организовать «Президентский клуб», в котором можно было бы поиграть в теннис, поплавать в бассейне, попариться в бане, отужинать в приятной компании друзей и так далее. Все дружно поддержали эту идею. Сразу нашлось и помещение на Воробьёвых горах. Вскоре попасть в этот клуб стало мечтой почти всех высших чиновников и крупных бизнесменов.

Прошло немного времени, и в «Президентском клубе» появился протеже Юмашева – Борис Березовский. Березовский в то время был крупным автодилером, и именно он, по просьбе Юмашева, финансировал издание второй книги Ельцина «Записки президента». Эта книга вышла на рубеже 1993 и 1994 годов и, в отличие от первой книги, уже практически полностью была написана самим Юмашевым. Ельцин лишь наметил общую канву и сделал несколько замечаний.

В последствии Коржаков утверждал, что издание этой книги тоже, как и в случае с первой книгой, принесло Ельцину существенный доход. И благодарный Ельцин, зная о спонсорстве Березовского, сам предложил принять того в члены «Президентского клуба». Так это или нет – теперь уже установить невозможно, да это и не имеет особого значения. Важно, что Березовский в начале 1994 года стал членом клуба, и это позволило ему начать ту деятельность, которая окажет огромное влияние на весь ход последующих событий.

В такой благодушной атмосфере встретил Ельцин начало работы избранной в декабре Государственной Думы. Дума собралась 11 января в наспех отремонтированном здании мэрии Москвы на Новом Арбате (бывшее здание СЭВ, которое сильно пострадало после пожара 3 октября 1993 года). Там было тесно, работать было неудобно, но капитальный ремонт здания в Охотном Ряду завершился лишь через год. В это новое здание Дума переехала лишь в мае 1995 года. Там она заседает и поныне.

Уже 14 января депутаты выбрали себе председателя. Им вполне предсказуемо оказался представитель левых сил, член фракции Аграрной партии, Николай Петрович Рыбкин. Избрание Рыбкина было воспринято в Кремле без энтузиазма: это был очевидный реванш антиельцинских сил, и он не сулил Кремлю ничего хорошего. Во всяком случае, это не был знак того, что Дума намерена наладить конструктивную работу с президентом и правительством. Однако после этого избрания Дума погрязла в обсуждении процедурных и организационных вопросов, и тревога в Кремле несколько улеглась.

Новый звоночек случился 9 февраля, когда Дума приняла решение о создании думской комиссии по расследованию событий сентября-октября 1993 года. Уже 16 февраля был утверждён персональный состав этой комиссии. В неё вошли депутаты: В.Виноградов и В.Киселев (оба из ЛДПР), В.Филимонов и Г.Чуркин (оба из КПРФ), Ж.Лозинская (Женщины России), А.Мельников («Яблоко»), С.Михеев (Новая региональная политика), Ю.Власов (Российский Путь), В.Кожемякин (ПРЕС), С.Говорухин (ДПР), В.Грицань (Выбор России).

Этот расклад был явно не в пользу Ельцина. Пятеро депутатов в этой комиссии были априори, в силу своей партийной принадлежности, против Ельцина. А ещё трое: Говорухин, Власов и Мельников были известны своим категорическим неприятием ельцинского указа №1400 от 21 сентября («О поэтапной конституционной реформе») и последовавшего за ним расстрела Белого дома.

Таким образом, Ельцин мог хоть в какой-то мере рассчитывать на поддержку лишь трёх членов комиссии: Кожемякина, Грицаня и Михеева. Этого было явно недостаточно для того, чтобы спокойно наблюдать за работой этой комиссии. Мало ли чего они там «нарасследуют»?

Дело в том, что формально расследование событий сентября-октября 1993 года Генеральная прокуратура начала ещё в конце сентября. Но все независимые наблюдатели в один голос говорили, что это следствие велось тенденциозно, и что законность указа №1400 им вообще не исследовалась.

То есть следствие изначально исходило из тезиса о его безусловной законности, а значит, всякое противодействие его исполнению рассматривало как преступление. То обстоятельство, что существовало как минимум одно никем не отменённое решение Конституционного суда о незаконности этого указа, полностью следствием игнорировалось.

Хотя это расследование Генпрокуратуры по причине такой лояльной Ельцину позиции мало его беспокоило, он всё же решил «укрепить» руководство Генпрокуратуры и сменить генерального прокурора. Руководивший ею Валентин Степанков не вызывал у окружения Ельцина большого доверия. В том числе и потому, что в критические дни сентября-октября 1993 года он слишком часто, по их мнению, наведывался в Белый дом и не выражал ожидаемого ими восторга по поводу непреклонности Ельцина.

Ельцин ещё до штурма Белого дома замыслил, как ему казалось, блестящую кадровую комбинацию. Все мы помним, как в 1989 году на Съезде народных депутатов СССР, при выборах Верховного Совета, депутат из Омска Алексей Казанник отказался от своего места в пользу Ельцина.

Теперь Ельцин решил, что настала пора отблагодарить человека, проявившего такую очевидную лояльность персонально ему. Как раз накануне событий у Белого дома Егор Гайдар, как первый вице-премьер, совершая поезду по России, в ночь с 1 на 2 октября 1993 года летел из Хабаровска обратно в Москву. По просьбе Ельцина он сделал остановку в Омске и привёз Казанника с собой в столицу.

Уже 5 октября, сразу после завершения штурма Белого дома, Ельцин уволил Степанкова и назначил генеральным прокурором РФ Казанника. Это его решение было не безупречным с юридической точки зрения, и Степанков, разумеется, его оспорил. Двоевластие в Генпрокуратуре продлилось до конца декабря, пока ельцинское окружение не уговорило Степанкова просто написать заявление об увольнении по собственному желанию. И лишь после этого Казанник смог полноценно возглавить Генпрокуратуру.

К середине февраля, едва только Казанник начал входить в курс дела, у Генпрокуратуры в деле расследования событий сентября-октября 1993 года появился серьёзный конкурент в лице сформированной Государственной Думой комиссии. Это не сулило Ельцину и всему «Президентскому клубу» ничего хорошего. И они очень хорошо вдруг поняли это.

Действительно: стоило только думской комиссии начать своё расследование с анализа конституционности указа №1400, как вся конструкция, которую выстраивали ельцинские юристы (Шахрай, Собчак и прочие) сразу разваливалась, и дальнейший ход событий сулил бы новое противостояние законодательной и президентской ветвей власти.

Однако Ельцин тогда не осознавал нависшей над ним опасности и продолжал настаивать на ускоренном расследовании дел в отношении всех своих противников и приговоре всех их к расстрелу. Разумеется, в его версии расстрел нужно было привести в исполнение немедленно, сразу после вынесения приговора. Мы помним, что ещё в момент штурма Белого дома Коржаков имел поручение от Ельцина застрелить Руцкого и Хасбулатова «при попытке к бегству». И честно признался, что не выполнил его потому, что не подвернулся подходящий момент: всякий раз было слишком много свидетелей.

Однако планам Ельцина расправиться с Хасбулатовым, Руцким, Ачаловым, Макашовым и другими не суждено было сбыться. В начале февраля ЛДПР Жириновского внесла в Думу проект постановления о всеобщей амнистии, под которую попадали, помимо прочих, все участники событий сентября-октября 1993 года, а также участники ГКЧП (август 1991 года) и известных первомайских событий 1993 года.

И Ельцин, и его сторонники были возмущены такой перспективой. Они считали, что нельзя оставлять безнаказанными очевидных преступников, которые едва не ввергли страну в полномасштабную гражданскую войну. Ведь главный лейтмотив ельцинской позиции состоял в том, что Ельцин, что называется, «малой» кровью сумел остановить надвигавшуюся «большую» кровь, то есть предотвратил гражданскую войну в России.

Возможно, так оно и было. Но история не знает сослагательного наклонения. И, поскольку гражданской войны не случилось, то эта «малая» кровь оказалась единственной в противостоянии Ельцина и Верховного Совета. И предотвратила она что-то или была лишь платой за установление Ельциным своей единоличной власти – теперь уже установить невозможно, и каждый наблюдатель на этот вопрос отвечает в соответствии с собственными представлениями о том времени и об участниках тех событий.

Но не все в ельцинском лагере были так радикальны в неприятии предложенной Жириновским амнистии. Например, один из авторов указа №1400, Сергей Шахрай, который прекрасно понимал степень его легитимности и не питал на этот счёт никаких иллюзий, быстро разглядел в думской комиссии по расследованию событий сентября-октября 1993 года угрозу не только Ельцину, но и непосредственно себе.

И поэтому он и вся фракции его партии ПРЕС горячо поддержали предложение об амнистии. Ведь оно касалось не только Хасбулатова и Ко., но и всех участников событий с президентской стороны. Как юрист Шахрай не мог не оценить перспективы думского расследования и спасительную роль амнистии для всех участников событий. Характерно, что и близкая к Черномырдину депутатская группа «Новая региональная политика» тоже увидела в этой амнистии положительный эффект и поддержала его.

Особую пикантность ситуации придало то обстоятельство, что саму идею амнистии подал не кто иной, как сам Ельцин. Дело в том, что ещё в январе он предложил Государственной Думе принять постановление об амнистии в связи с принятием новой конституции. Это была традиционная для России амнистия беременных женщин, стариков и лиц, совершивших административные правонарушения. Но никто в администрации президента не ожидал, что проект амнистии, оказавшись в Думе, может так радикально преобразиться.

Объективно говоря, эта амнистия могла бы стать реальным прологом к действительному национальному примирению, и, прав был Шахрай, она была полезна и ельцинскому лагерю тоже. Совершенно очевидно, что при таком составе думской комиссии и у Грачёва, и у Коржакова, и у Ерина (не говоря уже о самом Ельцине) не было шансов выйти сухими из воды. И, чтобы избежать такого развития событий, Ельцину пришлось бы разгонять и эту Думу. А за ней – следующую и так далее.

Но позиция Шахрая не нашла понимания у Ельцина. Президент выступил резко против этой амнистии, полностью уничтожив всякий шанс на компромисс с новым российским парламентом. Нечего и говорить, что такая реакция Ельцина только подхлестнула депутатский азарт, и 23 февраля они дружно проголосовали за полную амнистию для всех участников событий сентября-октября 1993 года, 1 мая 1993 года и августа 1991 года.

Против были только депутаты гайдаровской фракции и некоторые другие твёрдые сторонники Ельцина. Кстати, это свидетельствовало о том, что в отношении Гайдара Ельцин был прав: он продолжал поддерживать президента даже после того, как тот выставил его за дверь. В этом не было никакого политического резона: амнистия была объективно полезной и ставила точку в противостоянии властей. Со стороны Гайдара это был исключительно акт личной преданности, который Ельцин оценил в свойственном ему духе, продолжив и дальше вытирать о Гайдара ноги.

Ельцина можно понять: перед ним снова замаячила перспектива конфронтации с Думой и нового витка поисков компромиссов, разменов, заигрываний и тому подобного, то есть всего того, чего он так не хотел, и что, ему казалось, навсегда закончилось с расстрелом Белого дома и принятием новой конституции. Фактически в лице новой Думы он получил очередное издание всё того же постылого Верховного Совета, а значит вся конфронтация и стрельба 1993 года были почти что зря…

Так же, как и в Верховном Совете, у него были в Думе треть сторонников, треть противников и треть болота, которое нужно было уговаривать и которому нужно было идти на уступки. Ельцин был в отчаянии. Он рвал и метал. Он потребовал от Казанника не выполнять постановление об амнистии в части Хасбулатова и Ко. Но Казанник отклонил это ельцинское требование и, напротив, дал указание выпустить всех. После чего добровольно подал в отставку и тотчас уехал обратно в Омск.

Тогда Ельцин потребовал от силовиков не выпускать своих врагов. Но силовики ответили, что всех уже отпустили. Они, как никто, понимали, чем для них чревата отмена этой амнистии и, зная позицию Ельцина, решили сыграть на опережение. Так или иначе, но амнистию поддержали все члены ельцинской команды (прежде всего – силовики), за исключением его самого.

В результате на свободе оказались все противники Ельцина от Руцкого до Терехова, плюс все члены ГКЧП. Один генерал Варенников отказался от амнистии и потребовал суда над собой. Через какое-то время такой суд состоялся, и старый генерал выиграл его вчистую.

1 февраля Ельцину исполнилось 63 года. С сущности это был ещё совсем не старый человек, у которого впереди было по меньшей мере два с половиной года до следующих выборов. У него были почти императорские полномочия и огромный план реформ, который он едва начал реализовывать. Казалось бы, ничто не мешало наконец приступить к главному делу его жизни – строительству новой демократической России.

Но вместо этого Ельцин запил. В сущности, вся его дальнейшая карьера в качестве президента была цепью каких-то судорожных акций, сменявшихся длительными периодами застолий и последующих болезней. Все, кто его знал близко, в один голос говорят, что осень 1993 года надломила его. Тяжесть того, что ему пришлось сделать, что он считал своим долгом и что, тем не менее, большим бременем легло на его совесть, сильно изменила его.

Хотя мы и не может в точности сказать, что происходило у него в душе, то, что он сильно изменился – это факт. От прежнего Ельцина, который фонтанировал энергией и уверенностью в себе, который как бульдозер мог снести любое препятствие, не осталось и следа. Он погружался в мизантропию и апатию. Ему всё больше нравилось праздное времяпрепровождение в Президентском клубе – с игрой в теннис, пьянкой и баней. Он ограничил круг своего общения и старался как можно меньше контактировать с чужими.

В этих условиях как-то само собой получилось, что все вопросы текущего управления страной постепенно перекочевали в кабинет к Черномырдину. И Черномырдин принял это как нечто само собой разумевшееся. Он давно уже начал вникать в тонкости управления страной. Благо, у него был большой опыт хозяйственника. Он прошёл огромный путь от слесаря до министра газовой промышленности СССР, а потом создал знаменитый «Газпром» – валютный «клондайк» России.

Обществу ещё только предстоит дать оценку роли этого человека в истории постсоветской России. Но здесь мы можем с уверенностью сказать только одно. Его предшественник Гайдар лишь начал те реформы (и то – далеко не все), которые потом продолжил (а некоторые и начал с нуля) Черномырдин.

При нём продолжилась приватизация. Под его руководством началась реальная борьба с инфляцией, лоббизмом и бюджетным дефицитом. Его правительство начало борьбу за повышение собираемости налогов и за бюджетную дисциплину и отказалось от практики взаимозачетов.

При нём создавалась вся инфраструктура рынка ценных бумаг (депозитарии, регистраторы, торговые площадки и прочее), которая потом прекрасно работала для привлечения инвестиций. При нём начался выход российских компаний на международный рынок капиталов. Именно он выстроил эффективное взаимодействие с Мировым Банком и Международным Валютным Фондом. Его правительство осуществило все значимые структурные реформы, прежде всего – в военно-промышленном комплексе, ТЭКе в целом, и в угольной промышленности в частности.

Можно много писать о Черномырдине, но здесь мы ограничимся лишь этим, поскольку у нашей книги другой герой. Мы пишем книгу о Ельцине, и описывать других персонажей недавней российской истории мы будем лишь в той степени, в которой это необходимо для целей этой книги.

Инерция той большой работы, которую проделал Ельцин со своими соратниками в 1992–93 годах, сказывалась ещё долго. 15 февраля был подписан договор о разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий между Россией и Татарстаном. Закрылся предпоследний неурегулированный вопрос во взаимоотношениях между Москвой и субъектами федерации. Осталась нерешённой только проблема Чеченской республики Ичкерия, которая провозгласила себя независимым государством, а Москва этого, разумеется, не признавала.

Проблема Чечни весь год будет только нарастать, и мы чуть позже уделим этому достаточно внимания. Здесь же отметим, что тогда, в 1994 году, проблема Чечни не воспринималась неким изолированным конфликтом на общем мирном фоне.

Параллельно совсем рядом, за Главным Кавказским хребтом, шли практически одновременно три войны: между Грузией и Абхазией, между Грузией и Южной Осетией и между Азербайджаном и Нагорным Карабахом. А уже с этой стороны хребта по-прежнему ощущалось сильное напряжение после конфликта между Северной Осетией и Ингушетией. На Балканах в самом разгаре была война всех со всеми в бывшей Югославии. И только что завершился конфликт в Приднестровье.

Часть 2.

Но если все происходившие в это время конфликты находились уже в затухающей стадии, а в Ингушетии 27 февраля даже прошли выборы президента, на которых победил в целом вполне лояльный Москве генерал Руслан Аушев (что окончательно стабилизировало положение), то в Чечне всё ещё только начиналось.

После того, как в сентябре 1991 года Дудаев разогнал Верховный Совет, летом 1993 года отряд Басаева по указанию Дудаева разогнал избранный уже по дудаевским законам парламент и конституционный суд.

Но единоличное правление Дудаева продолжалось недолго. В декабре 1993 года вся антидудаевская оппозиция собралась в Надтеречном районе Чечни, который Дудев не контролировал, и учредила Временный Совет Чеченской Республики (ВСЧР) под руководством Умара Автурханова и Беслана Гантамирова. ВСЧР провозгласил своей целью собрать «Съезд народов Чечни», на котором и решить судьбу своей республики.

В Чечне установилось двоевластие. Разумеется, с самого начала Кремль был на стороне ВСЧР и против Дудаева. Этот выбор был предопределён тем, что Дудаев отказывался обсуждать вопрос об условиях вхождения Чечни (или как её называли его сторонники – Ичкерии) в состав Российской Федерации, в то время как его противники заранее были согласны на то, что Чечня останется субъектом РФ.

После выхода из тюрьмы посредником между этими противоборствовавшими силами попытался выступить Хасбулатов, но его «Миротворческая миссия профессора Хасбулатова» была безуспешной, поскольку он фактически примкнул к ВСЧР, и сторонники Дудаева не поверили всерьёз в его нейтральную позицию. Да она и не была (и не могла быть) таковой.

Надо заметить, что вплоть до начала осени 1994 года популярность Дудаева была значительно выше, чем у лидеров ВСЧР, и поэтому Дудаев не хотел вступать в переговоры со своими оппонентами и идти на какие-либо компромиссы. Он не видел в них серьёзных соперников. Поэтому он продолжал управлять Чечней без оглядки на Москву и на засевшую в Надтеречном районе и Урус-Мартане «пророссийскую» оппозицию.

Впрочем, весной 1994 года Чечня не слишком волновала Ельцина. У него были дела и поприятнее: настала пора пожинать плоды той работы, которая велась его командой (включая правительство) на протяжении последних лет.

4 апреля в Москве в результате коллективных усилий российского МИДа и чиновников ООН и СНГ было подписано заявление о мерах по политическому урегулированию грузино-абхазского конфликта и соглашение о прекращении огня и возвращении беженцев.

Окончательное соглашение о прекращении огня было подписано противоборствовавшими сторонами лишь 14 мая. Коллективными усилиями эта война была остановлена. Но, к сожалению, грузинские беженцы так до сих пор и не смогли вернуться в Абхазию.

20 апреля вступил, наконец, в силу подписанный ещё в 1992 году в Ташкенте Договор о коллективной безопасности. Возникла «Организация Договора о коллективной безопасности» (ОДКБ), в которую первоначально входили Армения, Грузия, Казахстан, Киргизия, Россия, Таджикистан и Узбекистан. Грузия вскоре вышла из ОДКБ, а через пять лет из неё вышел и Узбекистан. Договор с этого момента перестал называться «Ташкентским» (по аналогии с «Варшавским договором») и стал называться так, как он называется и до сих пор: ОДКБ.

5 мая при активном содействии российской дипломатии был подписан, а 12 мая вступил в силу протокол, положивший конец ещё одному конфликту на территории бывшего СССР – первой войне в Нагорном Карабахе.

Во внутренней же политике России 28 апреля был дан старт компании по подписанию «Договора об общественном согласии». Этим договором ельцинская команда хотела поставить точку в противостоянии между различными политическими течениями и договориться о том, что теперь вся борьба будет иметь исключительно парламентские формы и происходить на избирательных участках, а не на баррикадах.

Это было тем более актуально, что подписание договора приурочили к кануну прошлогоднего первомайского побоища, с которого в массовом сознании и начались все те печальные события, которые привели к расстрелу парламента.

Но этот проект имел лишь частичный успех. Договор подписали практически все политические силы, кроме прокоммунистических: КПРФ и Аграрной партии. Зюганов на церемонию подписания пришёл, но от подписания уклонился, а аграрии (Лапшин) вообще проигнорировали само это событие. Разумеется, отказались его подписывать и непарламентские левые радикалы: Ампилов с Тюлькиным.

Впрочем, это было и неудивительно: вряд ли в администрации Ельцина всерьёз рассчитывали на то, что коммунисты станут играть по их правилам.

Среди некоммунистических движений Договор общественном согласии отказалась подписывать партия «Яблоко» Григория Явлинского. Это было тем более удивительно, что никто и не ожидал от неё непарламентских форм борьбы. Даже и сегодня мы плохо можем себе представить яблочников на баррикадах. Впрочем, никто давно уже не ищет логики в действиях Явлинского. Не было её и в тот раз.

Но задел позитивных действий, который имелся у ельцинской команды, и который был ею наработан в предыдущие два-три года, постепенно иссяк, а новых идей уже не было, и новых мероприятий не планировалось. Впрочем, не было уже и желания претворять их в жизнь.

Активность Ельцина постепенно затухала, и штабом реформ (уж каких-никаких) явочным порядком стало правительство. Больше не было желавших проводить непопулярные меры, попадать под огонь критики в прессе и противостоять безумной маниловщине левых фракций Государственной Думы.

По мере того, как на постсоветском пространстве затухали все остальные конфликты, Чечня становилась всё более заметной аномалией на фоне более-менее спокойной (пусть и бедной) жизни.

Чечня в то время не была замкнувшейся в себе самопровозглашённой республикой. Периодически, как протуберанцы от невидимой звезды, из неё в Россию выскакивали какие-то вооружённые люди, и по ним мирные обыватели судили о том, что же там, внутри независимой Ичкерии, происходило.

26 мая вышедшая из Чечни вооруженная банда захватила автобус Владикавказ – Ставрополь с 33 пассажирами. Бандиты требовали 10 миллионов долларов, оружие и вертолёт для безопасного выезда из страны.

Правоохранительными органами было принято решение о штурме. В результате штурма все заложники были освобождены, а бандиты – арестованы.

28 июня трое чеченских террористов захватили рейсовый автобус Ставрополь – Моздок, в котором находились 40 пассажиров. Преступники потребовали оружие, самолёт и 5,8 миллиона долларов. 29 июня в результате проведённой правоохранительными органами спецоперации преступники были обезврежены, а никто из пассажиров не пострадал.

28 июля рейсовый автобус следовал по маршруту Пятигорск – Советское (Кабардино-Балкария). При въезде на остановку вблизи аэропорта «Минеральные Воды» четверо находившихся в салоне чеченских бандитов, натянув маски, достали пистолеты и приказали водителю никого не выпускать. Заложниками стали 36 пассажиров, в том числе 8 детей.

Бандиты приказали водителю ехать к аэропорту, и автобус остановился на стоянке автовокзала. Здесь четверо пассажиров были выпущены из автобуса для того, чтобы передать требования террористов: 15 миллионов долларов и два вертолёта с экипажами. При этом требования должны были быть выполнены до 20:00, иначе террористы грозили убить заложников.

После сообщения о теракте был создан штаб по освобождению заложников во главе с заместителем министра внутренних дел РФ – уже известным нам Анатолием Куликовым. Автобус был оцеплен сотрудниками спецслужб и бронетехникой. С преступниками вступили в переговоры.

В ходе переговоров террористы постепенно отпускали захваченных пассажиров, и к 2:30 29 июля в автобусе, помимо преступников, осталось лишь 10 человек (в основном женщины). Террористам предоставили вертолёт, и они вместе с заложниками поднялись на его борт.

В 3:06, в момент, когда вертолёт готов уже был взлететь, штаб отдал отряду специального назначения приказ о начале операции по освобождению заложников. Заметив приближавшихся спецназовцев, один из преступников достал гранату и бросил её в сторону заложников. Взрывом на месте были убиты две женщины-заложницы и один террорист. Ещё две заложницы (женщина и 14-летняя девочка) скончались позже в больнице. Помимо этого, пострадали от осколков несколько заложников и бойцов спецназа (пять сотрудников милиции отдела СОБР и три бойца спецподразделения МВД «Вега»).

Трое террористов были задержаны. У них были изъято четыре пистолета и пять ручных гранат.

Атмосфера в стране накалялась. Становилось понятно, что продолжать и дальше не замечать того, что происходило в Чечне, невозможно. Но и что со всем этим делать, было непонятно.

Однако вся эта история пока ещё не находилась в фокусе внимания Кремля. В Президентском клубе хватало и своих терактов: 7 июня было совершено покушение на Березовского. Березовский и его охранник были ранены, а водитель – погиб. Всё окружение Ельцина (и прежде всего Юмашев и Коржаков) окружили Березовского вполне объяснимым сочувствием, заботой и вниманием. Он стал заметной персоной и значительно укрепил свои позиции в Президентском клубе.

Произошедшее произвело сильное впечатление и на самого Ельцина. Президент, разумеется, помнил, что это Березовский оплатил издание его второй книги, и не мог не испытывать признательности и сочувствия к нему. Буквально через неделю он подписал указ «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности».

Указ предусматривал «предварительную проверку» финансовой деятельности и имущественных прав не только подозреваемого, но и его родственников, а также проживавших совместно с ним лиц. Могли быть также проверены и предприятия, к деятельности которых подозреваемый мог быть причастен. По инициативе региональных властей отдельные местности могли ставиться под особый контроль. Регионы могли принимать и «дополнительные правовые меры» для усиления борьбы с организованной преступностью.

Всё это не имело ничего общего с презумпцией невиновности и другими демократическими ценностями, зато развязывало руки силовикам и очень понравилось как ельцинскому окружению, так и «простому народу».

Подписав этот указ, Ельцин отправился в поездку по Дальнему Востоку. К тому времени уже сложился канон поездок президента по регионам. С утра он приезжал на новое место. Его вели на какой-нибудь завод или на какую-нибудь стройку. Там бывало небольшое и довольно формальное совещание. Потом следовал проход по цехам, «разговор с народом» под камеры и дальше – отдых, баня и ужин-пьянка у узком кругу.

Помимо прочего Ельцин посетил Амурскую область и познакомился с тамошним губернатором, Владимиром Полевановым. Полеванов был, без сомнения, выдающимся геологом, но, как всякий технарь, имел очень наивные и механистические представления об управлении государством и экономике. Он был в полном смысле «советский учёный-геолог» – со всеми его плюсами и минусами.

Полеванов, разумеется, понравился Ельцину. Это был человек близкой ему биографии и ментальности. И он, и сопровождавший его Коржаков уехали из Амурской области в полном восторге от её губернатора. И, как мы увидим позже, имел на него далеко идущие планы.

После этого Ельцин отдался большой международной политике. 23 июня было подписано соглашение о партнёрстве между Европейским сообществом (ЕС) и Россией, а 8–9 июля в Неаполе Ельцин впервые принял участие во встрече на высшем уровне лидеров восьми (вместе с Россией) ведущих индустриальных стран мира (G-8).

Тем временем 10 июля в Украине прошёл второй тур досрочных президентских выборов. Новым президентом Украины стал Леонид Кучма, который, набрав 52,15% голосов, опередил своего соперника Леонида Кравчука (45,06%).

В этот же день, на президентских выборах в Белоруссии победу одержал Александр Лукашенко, который набрал невообразимые 80,1% голосов, оставив далеко позади своего главного соперника – Вячеслава Кебича (14,1%).

Внутри страны также происходили важные события. 1 июля закончилась чековая приватизация. Правительство представило на рассмотрение президента несколько вариантов следующего – «денежного» – этапа приватизации, который, помимо изменения структуры собственности в стране, должен был нести (в отличие от ваучерного этапа) ещё и вполне прикладную нагрузку – пополнение бюджета доходами от приватизации.

Без соответствующих указов президента этот этап не мог начаться. Однако все предложения так и остались лежать на столе у Ельцина. Он не принял никакого решения, не собрал совещания, не обсудил предложенные варианты. Все эти наработки исчезли в недрах его администрации как в чёрной дыре. Стало ясно, что Ельцин решил держаться от приватизации подальше, поскольку считал, что она наносила его имиджу и рейтингу непоправимый ущерб.

А между тем эти правительственные наработки предусматривали вывод акций российских предприятий на мировые финансовые рынки, привлечение западных инвестиционных банков для продажи этих акций на фондовых биржах, проведение IPO и многие другие методы привлечения иностранных инвестиций в Россию.

Специалисты знают, что все эти мероприятия требуют тщательной многомесячной подготовки. Особенно если выход акций на мировой рынок осуществляется впервые.

Самые оптимистичные прогнозы говорили, что если старт программы вывода, например, на IPO акций какого-либо крупного российского эмитента (предположим нефтяной компании «Лукойл») начать летом 1994 года, то само размещение случилось бы не раньше конца 1995 года. И, следовательно, не раньше этого срока появились бы от их продажи и деньги в бюджете.

Но принятие решения Ельциным затягивалось, и денежный этап приватизации всё никак не мог по-настоящему начаться. Этой паузой не могли не воспользоваться коммунисты в Думе, которые глумливо требовали от правительства доходов от приватизации, коль уж чековый её этап закончился. Коммунисты вносили в Думу всё новые проекты по повышению выплат и установлению всё новых льгот малообеспеченным слоям населения и госслужащим.

Когда же правительство умоляло остановить это «фонтан щедрости», левые не без удовольствия указывали на то, что правительство само задерживало денежный этап приватизации и тем самым лишало народ возможности поправить своё незавидное материальное положение.

Логичным следствием остановки приватизации стали также банкротства финансовых пирамид. Так 4 августа обанкротилась МММ, а 25 августа – «концерн Тибет».

Миллионы людей потеряли не только приватизационные чеки, но и значительную часть своих сбережений.

К теме приватизации мы ещё неоднократно вернёмся, в том числе и в этой главе, а пока зафиксируем этот досадный для российских реформ факт: летом 1994 года приватизация была Ельциным остановлена. И как мы убедимся чуть позже – вполне сознательно.

Тем временем антидудаевская оппозиция в Надтеречном районе Чечни собрала 3–4 июня в селении Знаменском Съезд народов Чечни (2056 депутатов), который выразил недоверие президенту Дудаеву и его администрации и утвердил Временный Совет, до проведения выборов «наделив его полномочиями высшего органа государственной власти».

30 июля ВСЧР принял Декрет о власти, которым провозгласил отстранение от должности президента Джохара Дудаева и принял на себя «всю полноту государственной власти» в Чеченской республике.

11 августа было объявлено о формировании Временного правительства ЧР (председатель – директор совхоза Али Алавдинов, вице-премьер – бывший функционер Шалинского райкома КПСС Бадруди Джамалханов).

Разумеется, за всем этим стояла Москва. Это была интрига, которую претворяли в жизнь вице-премьер Сергей Шахрай и назначенный 16 мая министром по делам национальностей Николай Егоров (бывший до этого губернатором Краснодарского края). Последний был мотором всей антидудаевской фронды и немало преуспел на первых порах в том, чтобы сплотить все пророссийские силы внутри Чечни.

Поэтому российское руководство сразу же поддержало выступление ВСЧР, и 29 июля правительство РФ заявило: если правительство Дудаева в борьбе с оппозицией будет применять насилие, то российские власти будут вынуждены защитить права и жизни граждан РФ. И фактически сразу по каналам российских спецслужб и министерства обороны Москва начала активно вооружать отряды поддержавших ВСЧР Гантамирова и Лабазанова.

Ответ не заставил себя ждать. 10 августа в пику Съезду народов Чечни в Знаменском, Дудаев провел в Грозном Съезд чеченского народа. На нём он призвал к «ополчению перед угрозой российской агрессии». Съезд предоставил Дудаеву исключительные полномочия и разрешил ему «применять любые силовые меры с привлечением любых сил и в любом регионе Республики Ичкерия». Так же ему было дано право «объявлять газават в случае дальнейшего осложнения ситуации и призвать к газавату мусульман всего мира».

Все лидеры антидудаевской оппозиции были заочно приговорены к расстрелу, а в Надтеречном районе Съезд ввёл режим чрезвычайного положения, который, впрочем, в реальности Дудаев установить не мог, так как этот район им не контролировался.

Но и на эти события Ельцин никак не отреагировал. В конце июля он опять отправился в поездку, теперь уже в Красноярский край, где после ритуальных визитов и встреч так напился на теплоходе во время прогулки по Енисею, что велел выбросить за борт своего пресс-секретаря Костикова. Что и было проделано его охраной.

11 августа он всё-таки выступил и заявил, что «силовое вмешательство в Чечне недопустимо», поскольку в этом случае «поднимется весь Кавказ, и будет столько заварухи и крови, что никто нам потом не простит». Вряд ли он в тот момент подозревал насколько эти его слова окажутся близки к истине.

Тут важно подчеркнуть, что вся работа по формированию и поддержке антидудаевской оппозиции в значительной степени осуществлялась правительством: вице-премьером Шахраем и министром Егоровым. Разумеется, такая работа не могла быть продуктивной без сотрудничества со спецслужбами и военными. Однако по новой конституции силовики напрямую подчинялись президенту и лишь формально входили в состав правительства.

Поэтому и руководитель ФСК (предшественница нынешней ФСБ), и министры обороны и внутренних дел относились к совещаниям на эту тему как к факультативным. И включались в эту работу лишь в той мере, в которой считали это для себя нужным.

Ельцин же до поры до времени никаких указаний на этот счёт им не давал и результата с них не спрашивал. Его в тот момент занимали совсем другие проблемы: заканчивался вывод российских войск из Восточной Германии.

Ельцин, как человек своего поколения и воспитания, видимо, очень тяжело переживал уход российских войск из Восточной Германии. В его сознании это было какое-то отступление, признание слабости, фиксация того, что Россия – это не прежний СССР, что время изменилось, и роль России в мировой политике уже не та, что раньше.

И хотя все мировые лидеры подчёркнуто уважительно относились к нему и всячески акцентировали, что не видят особой разницы в значительности между ним и прежними руководителями СССР, и что Россия – правопреемница СССР (и так далее), Ельцин чувствовал себя некомфортно в роли президента страны, которая вынуждена была выводить свои войска с территории когда-то побеждённого противника.

Кульминация произошла в Берлине, куда Ельцин приехал 30 августа на заключительные торжества, посвящённые выводу войск. С утра уже он был навеселе, а к середине дня был попросту «пьян в дым». Он никак не мог поймать правильную интонацию, которую считал бы уместной в такой щекотливой ситуации, и просто дал волю своим эмоциям.

Он буянил и позорился на весь мир, под камеры сотен телеканалов и информационных агентств. Одним из самых запомнившихся эпизодов из его тогдашних эскапад было знаменитое «дирижирование оркестром». Никакие попытки Коржакова и охранников его образумить успеха не имели. Канцлер Германии Гельмут Коль и другие высокопоставленные чиновники с деревянными улыбками лишь изумлённо наблюдали за его выходками.

Скандал был настолько оглушительным, что помощники Ельцина решили принимать срочные меры. Они сделали ему подборку прессы и видео с самыми красноречивыми сценами. В ответ Ельцин предсказуемо лишь обозлился на них. Тогда семь его ближайших соратников (Коржаков, Барсуков, Илюшин, Костиков, Пихойя, Рюриков и Шевченко) обратились к нему со следующим письмом:

«Уважаемый Борис Николаевич!

Обратиться к вам с сугубо личным и конфиденциальным письмом нас, Ваших помощников и людей, любящих и ценящих Вас, вынуждает целый ряд негативных явлений в работе вашего ближайшего окружения и самого президента.

Налицо снижение активности президента. Работа носит нерегулярный характер со взлётами и резкими падениями активности… Существенно снизилась интенсивность политических контактов и консультаций президента с партиями, лидерами. Мнению и голосу общественности всё труднее достучаться до президента. В этой связи центр не только экономической, но и политической активности постепенно смещается в сторону правительства. Утрачиваются позиции в среде предпринимателей и интеллигенции.

Становится заметным, что президенту всё труднее дается контакт с общественностью, журналистами, читательской и телевизионной аудиторией. Усиливается замкнутость президента в крайне узком кругу частного общения.

Понимаем, что одной из важных причин этих негативных тенденций является объективная усталость. Ведь Вы уже в течение 10 лет выдерживаете огромную политическую и моральную перегрузку. Однако есть и иные причины.

Прежде всего, пренебрежение своим здоровьем, известное русское бытовое злоупотребление. Имеет место и некоторая успокоенность, даже переоценка достигнутого.

Отсюда – высокомерие, нетерпимость, нежелание выслушивать неприятные сведения, капризность, иногда оскорбительное поведение в отношении людей.

Говорим об этом резко и откровенно не только потому, что верим в Вас как в сильную личность, но и потому, что Ваша личная судьба и образ тесно связаны с судьбой российских преобразований. Ослабить президента значило бы ослабить Россию. Этого допустить нельзя.

В этой связи считаем своим долгом привлечь Ваше внимание к "берлинскому инциденту". Важно понять его возможные политические последствия. Без такого понимания было бы затруднительно строить всю политическую линию вплоть до 1996 года.

В этой связи хотелось бы обратить внимание на следующее:

1. Берлинские эпизоды получили широкую внутреннюю и международную огласку.

2. Дополнительные аргументы даны непримиримой оппозиции, добивающейся досрочных перевыборов президента.

3. Может развить силу тенденция консолидации антипрезидентских сил в регионах и провинции. Ряд губернаторов могут дистанцироваться от президента.

4. Не исключено уменьшение влияния президента в силовых структурах.

5. Возможен отток интеллектуальных сил поддержки президента. Ряд политиков могут поддаться искушению переориентироваться на другого сильного лидера. Может ослабнуть поддержка президента в демократической прессе.

6. В правительстве может возникнуть антипрезидентская группировка (явная или скрытая). В этой связи могут быть инициированы требования об ограничении полномочий президента и расширении полномочий правительства.

7. В Федеральном Собрании может усилиться отторжение президентских законодательных инициатив.